Текст книги "Ребята с Вербной реки"

Автор книги: Стеван Булайич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

X

Решение администрации Дома отправить Срджу на море о первой партией малышей было громом среди ясного неба.

Мича ходит по двору хмурый, задумчивый. Столь же озабоченные Рако и Пирго едва поспевают за ним. Ожидают Срджу и Боцу, те сейчас в канцелярии с дипломатической миссией – уговаривают заведующую послать с малышами кого-нибудь другого.

Разговор там, видно, затянулся, и трое черноногих просто сгорают от нетерпения. Огромными шагами они меряют двор и сердито расталкивают карапузов, а те, сияя от счастья, уже собираются в дорогу. Им и в голову не приходит, что они, и сами того не желая, вызвали гнев тройки нахмуренных мальчишек. Малыши, недоумевая, уступают дорогу Пирго и никак не возьмут в толк, что бы это могло случиться с Мичей: он так враждебно оглядывает их с ног до головы.

Кабы знали, удивлялись бы меньше, но они ведь не знают о заботах старших. А это вам не шуточки – накануне решающей битвы с ковбоями лишиться отличного товарища и воина, который «будет надо – ворога настигнет, а коль надо – шагу не отступит».

Что может чувствовать Вождь, что он может сказать, когда глупая случайность выводит из строя такого воина, как Буйволово Ухо. Надо вам знать, что такова боевая кличка Срджи.

– Словно руку у меня отрезали! – вздыхает, уже не знаю в который раз, Вождь черноногих, быстро поворачивается, закладывает руки за спину и продолжает вышагивать по двору.

Но он не успевает закончить очередной круг: в дверях появляется Срджа, а за ним Боца. У обоих такой удручённый вид, точно они возвращаются с похорон.

– Ну, что? – в один голос спрашивает вся тройка.

У Срджи нет сил ответить. Он наклонил голову и смотрит в землю. Охотник на Ягуаров с огромным трудом выдавливает из себя одно-единственное слово:

– Едет!

– Эх! – вырывается одновременно у всех троих.

– И никакой надежды?

– Никакой! Она ни за что не уступает. «Ты, говорит, Срджан, отличник, ты заслуживаешь одним из первых ехать на море. Кроме воспитателя, с малышами должен быть и старший товарищ, чтобы следить за ними, помогать. Ты же понимаешь, – говорит она, – малышам захочется и рыбу половить, и на лодке покататься. Кто им поможет, кто научит, как не ты? Ты серьёзный юноша, и я тебе целиком и полностью доверяю!» Вот так! – печально заканчивает Срджа.

– А ты что? – спрашивает Пирго.

– А я что? Всё это так, говорю, но я терпеть не могу моря. Я, знаете, плохо переношу солнце. А она как засмеётся! «Странно, говорит, как это не переносишь солнце. Ведь ты весь как негр чёрный. И насколько мне известно, из реки ты не вылезаешь». Ну, я тогда прошу: «Товарищ заведующая, вы уж лучше пошлите Ра́йко. Он тоже отличник, а в реке купаться боится. Весь белый, как творог. Пусть лучше он поедет с малышами». Не успел я договорить, а Боцу словно за язык дёрнули: «Райко, – говорит он, – к тому же не черноногий». «Этого ещё не хватало! – рассердилась заведующая. – Что это за разделение такое. Какой такой черноногий?» Еле-еле выкрутились. В конце концов она решила: «Поедешь ты, Срджан! Вон ты какой худющий! Тебе надо поправиться». Тут я засучил рукав рубашки и говорю ей: «Пощупайте только, какие у меня мускулы, товарищ заведующая! К чему мне поправляться». А она засмеялась и открыла перед нами дверь: «Идите! И не приставайте ко мне. Как решено, так и будет!»

Черноногие замолчали.

Боца вспоминает своё совершенно недипломатическое вмешательство и не смеет взглянуть товарищам в глаза. Появляется и Циго. Услышав о решении заведующей, он себе места не находит. Шарит по карманам, что-то ищет. Хотел было для успокоения выкурить «чинарик», но вовремя спохватился, что такое утешение ему может дорого обойтись. Мича преследовал курение куда яростнее, чем сам преподаватель гигиены. Рако усиленно моргает, никогда не угадаешь, с чего этот мальчишка разревётся.

Наконец Мича сказал:

– Что поделаешь? Решение есть решение. Собирайся, Срджан, проводим тебя на вокзал.

Понуро побрели мальчишки в спальню, чтобы помочь Срдже собраться в дорогу.

Только Боца остался во дворе. Он подстерегал «белого» Райко. Немного погодя они уже сидели под шелковицей и о чём-то оживлённо беседовали.

Сразу после обеда колонна из тридцати мальчиков и девочек построилась во дворе. Перед каждым путешественником рюкзак, доверху набитый бельём и продовольствием. Карапузы нарядились в морские тельняшки и гордо выпячивают грудь, будто каждый из них обошёл на корабле по крайней мере полсвета. Девочки носятся туда-сюда, осматривают свой багаж, проверяют, не забыто ли что-нибудь «совершенно необходимое». Они уже начинают прощаться со старшими подружками, остающимися дома. Эти прощания – целая эпопея. Подойдут одна к другой, печально посмотрят друг другу в глаза, и та, что уезжает на море, говорит загробным голосом:

– На́да!

А остающаяся:

– Ми́ра!

Уезжающая опять со слезами повторяет:

– На-а-а-да!

А остающаяся:

– Ми-и-и-ра!

– Нада, я каждый день буду тебе писать!

– Каждый-каждый день?

– Каждый, вот чтоб мне с места не сойти! И в воскресенье буду!

– Мира, напиши мне, как там…

– Напишу, про всё, про всё напишу!

– И какой пляж, напиши.

– И про пляж напишу, – обещает Мира.

– И про лодки?

– И про лодки.

– И про заход солнца напиши, ладно?

– Напишу. Всё опишу: какие облака, какое море на закате.

– Смотри не забудь!

– Не забуду. Честное слово!

Затем начинаются нескончаемые поцелуи: в щёки, в лоб, в волосы, в нос, потом объятия и пожимание рук. В конце концов дело доходит до проливания слёз, и всё начинается сызнова:

– Мира!

– Лена…

– Будешь писать?

– Каждый день, Лена.

– Пришли нам с моря открытку.

– Пришлю, вот чтобы мне с места не сойти!

На этом прощание перед Домом вчерне заканчивается. Второе, главное прощание состоится на вокзале.

Уезжающая Мира подходит к следующей подружке. И опять, почти слово в слово, повторяется тот же разговор. Мира целуется, Мира обнимает, Мира плачет и обещает писать. Обещает так щедро, что вряд ли даже касса Дома смогла бы оплатить её расходы на обещанные открытки.

Мальчики в матросских тельняшках прощаются как и подобает мореплавателям. Они выпятили грудь, насупили брови. Резким движением протягивают руки, крепко пожимают их и коротко, по-моряцки, выпаливают:

– Ясное дело, напишу!

– Не забудь привезти мне морскую звезду.

– Не забуду! Ясное дело! Поймаю и для тебя одну.

– Тебе нужна удочка?

– Спасибо. Ми́ле мне подарил с тройным крючком.

Настоящий мужской разговор!

А о поцелуях при расставании нет и речи. Что они, девчонки, что ли, обливаться на прощание слезами. Пожмут руки, похлопают друг друга по плечу, вот и всё.

Двинулись. В голове колонны идут певцы из хора. За ними путешественники. С обеих сторон провожающие. Хор грянул: «Ой, Марья́н, Марьян!..» [1]1
  Одна из песен югославских партизан.


[Закрыть]Пёстрая толпа повернула к городу и с песней вышла на большак. Стихла песня, а Миле вытащил из-за пазухи кларнет.

– Что сыграть?

Боца и Райко виднеются где-то в хвосте колонны, они продолжают оживлённый разговор, начатый во дворе, однако это не мешает музыкальному Охотнику на Ягуаров ответить на вопрос Миле:

– Ну, если концерт по заявкам, давай, Миле, как он, бишь, называется, да… «Марш Беломора».

– Не «Беломора», а «Черномора», – поправляет его Миле.

В колонне хохот: восторгаются музыкальными познаниями Боцы.

– «Марш Беломора!..» Ха-ха-ха! Хорошо ещё, что не сказал «Красномора». Или ещё лучше, «Синемора». Ха-ха-ха! «Марш Беломора!..» – хохочет кто-то.

И вот так, подшучивая и подсмеиваясь друг над другом, добираются до вокзала.

Мальчики погрузились в отдельный вагон, вместе с ними и Срджа, такой печальный и убитый, словно его отправляют на казнь. Заведующая сказала небольшую речь, в ней было много советов и добрых пожеланий, воспитатель проверил, все ли на своих местах, а Лена раздала девочкам букетики полевых цветов. «Пусть, – сказала она, – девочки вдыхают их запах и на море не забывают о своём Доме». Вышел начальник станции с флажком в руке.

– Красная Шапочка! – зашумели дети. – Даёт сигнал отправления.

Запыхтел паровоз, застучали вагоны, и весёлые детские крики сменились равномерным перестуком колёс по рельсам, резким скрипом тормозов и грохотом металла. Восклицания: «Счастливого пути!» и «Приятного отдыха!» – слились с пронзительными свистками.

Ленины девочки никак не хотят уходить с перрона. Посылают воздушные поцелуи, поднимаются на цыпочки и упорно машут платками, хотя поезд уже давно отошёл от станции и исчез в облаках дыма и пара…

XI

Возвращаясь в дом, Лена и Мича словно бы случайно оказались рядом. После встречи под шелковицей им ни разу не выдалось случая поговорить, да они и не виделись как следует. Если Мича появлялся где-то неподалёку, Лена опускала глаза и старалась поскорее уйти. Мича тоже стеснялся остаться с глазу на глаз с Леной. Когда он ловил взгляд Лены, ему казалось, что она изучает его с головы до ног и чем-то в нём недовольна. «Наверное, я некрасивый», – подумал как-то Мича. Он подошёл к зеркалу, что случалось с ним нечасто, и начал себя разглядывать: по правде сказать, красавцем не назовёшь, а уж волосы! Чёрный чуб закрывает лоб, лохмы торчат во все стороны. Мича энергично взялся за дело: целый день зачёсывал волосы назад обломком расчёски, взятой у Охотника на Ягуаров. Толку было мало! Не успеет он зачесать волосы, как они снова падают на лоб. Тогда Боца присоветовал смочить чуб сахарной водой: «Причёсочка будет как у Гренджера!»

Мича последовал его совету. Смочил волосы на ночь сахарной водой, зачесал и завязал голову носовым платком.

А проснувшись утром, готов был удушить Боцу… Волосы слиплись, точно от клея, голова будто в черепашьем панцире. Целый час макал он голову в ведро, пока сахар не растаял. Кончилось всё это тем, что волосы продолжали расти по-старому.

Решив, что волосы у него ужасные, Мича загрустил: разве можно с такой лохматой головой надеяться быть достойным Лены? О ней ведь все говорили, что она прекрасна, как мечта.

Он хорошо знал, что все главные герои в фильмах – красавцы, волосы у них приглажены, глаза большие, галстуки шёлковые, а уж одеты! Мича оглядывает себя: ничего похожего – ни приглаженных волос, ни больших глаз. Правда, брови у него широкие и тёмные. Но что толку в бровях, если у него, например, нет пёстрого галстука? И нос великоват, да и на клюв похож. А насчёт одежды… хм! Всё лето он бегает в голубой майке, а если солнце припечёт, тут и майку долой; ходит голый до пояса. Нет, если говорить об одежде, то Лена даже и не взглянет на него!

Понимая, что в нём нет ну ни вот столечко красоты, и не желая никому навязываться, Мича стал избегать Лену.

Он никак не мог простить себе слов, сказанных под шелковицей: «…знаешь, это… ты мне очень, очень, это… нравишься!» Ерунда! Разлетелся, наболтал невесть что, а она теперь, наверное, смеётся над ним. Да ещё, может, обо всём рассказала Мине. И они вдвоём потешаются. Уж такие эти девчонки!

Твёрдо решив раз и навсегда покончить с этой комедией и со своей весьма неблагодарной ролью в ней, Мича стал думать о предстоящей битве с ковбоями. Какая ещё там любовь! Он воин. Вождь! И не подобает настоящему воину и вождю накануне решительной битвы бегать за какой-то там девчонкой, украдкой заглядываться на неё и вздыхать!

Бот он проводил Срджу в дорогу, но не может примириться с потерей такого воина. Нарушен весь план боевой кампании, поставлен под вопрос успех «водородной». Из надёжных соратников у него остались только Пирго и Циго. И ещё Боца. Но ведь Боца фантазёр, часто увлекается… Он хороший товарищ и придумывает такое, что другому никогда и в голову не придёт, но он может провалить и самое верное дело. Вечно спешит, толком не подумает…

Другое дело Срджа. Умный, рассудительный. С кем теперь в трудный момент посоветуешься? Кого пошлёшь парламентёром к ковбоям? Кто с ними договорится об условиях ведения войны? Не Пирго же посылать. Он ведь все споры кулаками решает.

Склонилась Мичина лохматая голова под бременем тяжких забот. Идёт, а куда – не видит.

И вдруг замечает – рядом шагают чьи-то белые сандалии! Один ремешок между пальцев, второй охватывает ступню, третий у щиколотки. Ленины сандалии!

Он быстро поднимает голову и встречает взгляд влажных Лениных глаз. Плакала на вокзале, слёзы ещё не высохли. Они несколько мгновений смотрят друг на друга. Мича видит, как шевелятся Ленины губы, слышит тихий, укоряющий голос:

– Мича, что с тобой?

Он бормочет:

– Ничего.

– А почему ты прячешься? – спрашивает она и застенчиво касается его руки% – Тебе трудно, да? Какой-то ты хмурый, озабоченный…

– С чего это мне вдруг трудно? – не слишком уверенно улыбается Мича. Ему неприятно. Он чувствует, что роли переменились, и сейчас она утешает его! Его, Вождя черноногих!

Он злится на себя и на свою слабость. Но на Лену сердиться не может. Чёрт его знает почему, но не может. Она уже успокоилась и переводит разговор на всякие приятные темы, видно, хочет отблагодарить его за то, что он утешал её позапрошлой ночью. А ему ужасно хочется крикнуть: «Нечего меня утешать, Лена! Оставь меня в покое, ты мне нравишься, но жалеть себя я не позволю!»

Эти мысли прерывает её голосок:

– Мича, знаешь… я всё время думаю о том, что ты сказал мне под шелковицей…

Может быть, он не расслышал? Неужели это говорит Лена?

Вождь черноногих даже покачнулся от радости. Значит, не такой уж он урод! Она думает, значит…

И он боится закончить свою мысль о том, что же думает Лена. С него достаточно и этого.

Он помчался по лужайке перед Домом и кувырнулся через голову. Погнался за Циго и перепрыгнул через него, словно в чехарде. Обежал группу ребят, нагнулся, сорвал пучок маргариток и бросил их Лене…

Где-то около полуночи Лену разбудил неясный шум, доносившийся снаружи, из-под окна. Похоже было, будто царапается кошка, пытаясь спрятаться от непогоды. Ленино благородное сердце не могло остаться равнодушным к чужому несчастью.

Она выбралась из постели и осторожно, чтобы не разбудить подружек, подошла к окну.

Тёмная, шумная, грозовая ночь окружала Дом. Ни звёздочки не видно. Стаи облаков тянутся по небу, словно остатки разбитого войска, гонимые воинственным, громогласным ветром.

И вдруг откуда-то – Лене показалось, совсем близко – послышалось глухое, растерянное конское ржание, и всё стихло, смолкло в испуге, заглушённое раскатами грома.

«Что это может быть?» – встревоженно подумала Лена и застыла от страха.

По двору быстро промелькнула тень человека и скрылась за дровяником, а потом, немного спустя, появилась под окном. Теперь тень держала на плече длинный, довольно толстый шест и угрожающе помахивала им. Затем прижалась к стене и стала карабкаться к окну и оцепеневшей Лене.

Она хотела крикнуть, но голоса не было. «Разбойник, – подумала девочка, – преступник или…»

С кряхтением тень ухватилась за подоконник.

«Или… – Лена даже боялась подумать о такой возможности… – Неужели, неужели вернулся Крджа? Наверное, это он! Ведь мальчики видели его в городе – это он!.. Он хочет отомстить!»

Блеснула молния, вспоров нахмуренное небо, и это помогло Лене не умереть от страха.

– Лена, открой, ради бога! Что ты застыла как статуя!

Лена увидела знакомое лицо, и её страх сменился неописуемым изумлением.

Дрожащими руками она отодвинула задвижку, и в комнату ввалился Срджа.

– Срджа! Да ведь ты уехал на море? – взволнованно прошептала Лена.

Беглец приложил палец к губам:

– Тише! Чтобы никто не услышал! Иди проведи меня до лестницы, а завтра я тебе всё расскажу.

Мальчишка тряхнул мокрыми волосами и вслед за Леной выскользнул из объятой сном девчачьей спальни.

– Ох, и что с тобой будет, когда заведующая узнает? – спросила Лена уже на лестнице.

Но Срджа отчаянно махнул рукой, словно говоря: об этом будем потом думать – и скатился по лестнице в мальчишечью спальню.

Вскоре он уже сидел на своей постели, окружённый черноногими.

– Видишь, удалось! – хвастливо прошептал Боца. – А чего только мне стоило уговорить Райко поехать вместо тебя! Я ему подарил целую коллекцию фотографий футболистов Первой лиги.

– А воспитатель? – боязливо спросил Рано. – Он сразу заметит, что тебя нет, ну и шуму будет!

– Это мы уладили, – не перестаёт похваляться Боца. – Мы наврали, что заведующая передумала и послала вместо Срджи Райко.

– До первой остановки я прятался в туалете, – объяснил Срджа. – Никто меня не видел. Но мне не повезло.

– Что?

– Да ничего особенного. Я ведь не знал, что поезд скорый, пришлось две станции проехать, поезд только на третьей остановился.

– Бедные твои ноженьки, – вздохнул Рако. – Да ты ведь ночью отмахал почти тридцать километров.

– Вроде того, – согласился Буйволово Ухо, словно речь шла о пустяке, хотя его собственные уши прямо-таки повисли от усталости.

Один только Мича сидел в молчаливой задумчивости, в нём боролись радость и раскаяние. Если хорошенько подумать, они ведь здорово подвели заведующую, и это не даёт ему покоя. Он очень её любит и уверен, что все черноногие – тоже. Она обидится, наверное. Что она подумает о них, когда узнает об обмане? А не скрыть ли возвращение Срджи от неё и от всех других, кроме, разумеется, верных черноногих? А потом – ладно уж, потом будет видно, что делать…

– Другого выхода нет, – произнёс вслух Мича, и все повернули к нему головы, – придётся тебя прятать. С сегодняшнего дня и впредь до особого распоряжения ты. Буйволово Ухо, будешь на нелегальном положении! Ясно?

Подпольщик! Такой чести с восторгом удостоился бы любой из черноногих. Придётся скрываться даже от собственной тени, а все о тебе заботятся. Только…

– Только где же он будет спать? – вмешался Рако.

У Боцы уже было наготове спасительное предложение.

– Пусть спит в хижине у дяди Столе. Старик ведь всё равно бывает там только днём.

Мальчишки выглянули в окно: дождливая ночь рассыпала вспышки молний. Пожали плечами: что поделаешь, подпольщик есть подпольщик, придётся немножко и помучиться, раз тебе выпала на долю такая великая честь!

– Днём-то мы вместе будем, – говорит Циго. – Ты устрой бивак в лесочке у Мустанга. Вдвоём вам будет не так скучно.

– Я буду тебе еду приносить, – ласково пообещан Рако. – Я знаю, ты пирожные любишь, мы с Боцей будем тебе свои отдавать. Правда, Боца?

– Хм… ладно! – без особого воодушевления согласился Охотник на Ягуаров.

Договорились обо всём. Срджа прямо светится от счастья, что его верные друзья оказывают ему столько внимания. В конце концов он прикорнул на своей кровати, чтобы подремать до рассвета, а уже тогда уйти в глубокое подполье…

Его разбудило беспокойное ржание Мустанга.

Он вскочил. В окнах светился голубоватый, умытый рассвет.

По ещё тёмным стёклам сползают последние капельки росы. На лугу за домом распелись чёрные дрозды и крапивники, где-то в глубине двора простуженно кукарекает общипанный петух.

Сонный, усталый Срджа, ещё горячий от сна в своей старой доброй постели, скатывает одеяло в трубку, собирает вместе с Боцей пожитки, берёт боевую рогатку и удаляется… удаляется в печальное изгнание.

Опять заржал Мустанг.

– Наверно, он здорово вымок! – шепчет Срджа.

– Вот и хорошо! – замечает Боца. – Этим ливнем с него хоть всю грязь смыло.

Они потихоньку выскользнули из спальни, провожаемые сердечными взглядами черноногих.

Через минуту Срджа вернулся, подошёл к Миче и шепнул ему на ухо:

– Я сегодня ночью пробирался в Дом через девчачью спальню. Мне Лена окно открыла. Знаешь, Мича, проведи с ней работу, чтоб она никому ни слова! Вы, я вижу, вроде дружите… Поговоришь?

– Поговорю. Не бойся… – бормочет Мича и краснеет.

XII

Вот так и шли день за днём, ночь за ночью, и пришла – пятница.Только румяная заря успела поглядеться в мирные воды Вербной реки, как на берегу появилась колонна черноногих. Впереди Вождь на лихом скакуне. Мустанг, словно предчувствуя, что «нынче пламя сечи испытает», гордо перебирает мосластыми ногами и фыркает – того и гляди, из его ноздрей синий огонь вырвется. Страшен конь, а всадник пострашнее: за поясом праща (то бишь рогатка) боевая, «где ударит, ран лечить не надо», за спиною лук и колчан стрел «отравленных». На челе – перья петушиные, лучшие, отборные. Едет верхом вождь черноногих и соколиным оком озирает кустарник на том берегу реки. А за ним полки его боевые. Словно волки, воины «на ногу легки, а очи быстры», как сказал бы народный певец. Лица раскрашены в боевые цвета, тут Боца постарался, вчера Охотник на Ягуаров намял в старой кастрюле диких черешен и перед выступлением в поход дал синего сока каждому воину: мажь как хочешь и сколько хочешь.

И они, взгляните, не пожалели ни краски, ни собственных физиономий. Вымазали синим и щёки, и лбы, и подбородки и теперь похожи на баклажаны. А кто подогадливее, развёл красную акварель и поверх «черешневки» намалевал такие узоры, что ребят теперь и во сне страшно увидеть, а не то что встретиться с ними в рукопашном бою, когда свистят стрелы и летят скальпы с мерзких бледнолицых захватчиков!

Идёт войско, земля дрожит. Всё живое убирается с дороги. Зайчишка один, бедняга, чуть богу душу не отдал со страха, когда топот ног разбудил его ото сна. Помчался он как ошпаренный и, потеряв голову от ужаса, проскочил прямо между ногами Рако.

– Заяц! – загалдели воины.

Но их тут же успокоил голос Вождя:

– Тише вы! Ковбои рядом!

Отряд остановился как вкопанный. Задние ряды напирают на передние, толкаются, шепчутся. Им видно только Вождя на коне, а он как-то странно ведёт себя, пришпоривает коня голыми пятками, что-то дёргает, будто репу тянет.

– Но, но-о-о! – сердито понукает коня Вождь.

Никакого толку. Мустангу захотелось немного помахать головой. Остановился. Растопырил все четыре ноги, поднял куцый хвост, машет головой. Мича изо всех сил тянет его за гриву, а Мустанг никакого внимания, знай мотает головой и сопит. Вдруг, откуда ни возьмись, – Боца. Подскочил к коню и как огреет его прутом. Тут Мустанг просто взбесился, встал на дыбы и помчался к реке, словно белены объелся.

– Вождь, стой! Осмотри боевые позиции!

На всём скаку соскочил Мича с коня. А Мустанга ноги донесли как раз до того места, где трава погуще.

– Нет, я больше на него не сажусь! – рассердился Вождь. – Того и гляди, влетишь на нём прямо во вражеский лагерь.

– Ну ничего, – успокаивает его Боца. – Я его запрягу, пусть орудие тянет. Он у меня будет шёлковый!

– Орудие! Ну конечно! – вспомнил Мича. – Давай покажи мне огневую позицию.

За кустами у самой реки видны две головы – Срджи и Циго. Мальчишки с чем-то возятся, а с чем – пока не видно. Боца приближается и раздвигает ветки. У черноногих вырывается крик восхищения.

Прикрытая только что наломанными ветками, опираясь на треножник, как две капли воды похожий на тот, на который подвешивают котёл над огнём, возлежала пушка дядюшки Столе, нацелив своё мощное жерло в самый что ни на есть центр Ведьмина Острова.

– Это наша «водородная», – спокойно докладывает Охотник на Ягуаров и командует: – Расчёт, к орудию!

Срджа и Циго застывают у ствола.

– Вождю черноногих… салют!

Чёрный, проржавевший ствол приподнимается вверх.

Восхищению черноногих нет предела. Они подходят, ощупывают ствол, дуют в него, заглядывают в отверстие для запала, которое Боца пышно именует – автоматический спуск. Разглядывают фитиль, нюхают порох, удивляются и расспрашивают:

– А скажи, Охотник на Ягуаров, какая у неё дальнобойность?

– Четыре тысячи метров по прямой, – объясняет начальник артиллерии.

– А по кривой? – наивно спрашивает Низо.

– А по кривой я не мерил! – ещё серьёзнее объясняет Боца.

Мича, сияя от счастья, подходит к артиллеристам.

– Здорово вы это дело обмозговали. Только… что это за гвозди? – изумлённо спрашивает Мича, указывая на кучу ржавых гвоздей, сложенных рядом с орудием.

– Это картечь. Знаешь, если гаги начнут стрелять из винтовки, чтобы было чем ответить…

– На всякий случай! – мудро добавляет Циго.

Мича улыбается, собирает гвозди, бросает их в реку и оборачивается к Боце:

– Ты уж, брат, слишком! Это нам не понадобится.

– Га-аги! – раздаётся с дуба голос Дойчина.

Черноногие бросились врассыпную, залегли в высокой траве вдоль берега.

– Отряд пловцов, готовьсь! – скомандовал Мича.

В одно мгновение мальчишки сбросили одежду и остались только в майках и трусах. Насыпали за пазуху боеприпасов для рогаток, колчаны и луки забросили за спину, а рогатки зажали в зубах. У каждого было и Ракино тайное оружие (супергранаты – утиные яйца), его можно было применить в решительный момент общей атаки на Ведьмин Остров.

– Низо, беги, смени Срджу. Ты будешь у орудия, а он пусть явится ко мне! – прошептал Мича на ухо Низе.

Минутой позже, когда Срджа подбежал и лёг рядом с Вождём, обиженно спросив: «Чего это ты меня сменяешь?» – на противоположном берегу реки показалась длинная шеренга стрелков-ковбоев.

– Ух ты, сколько их! – послышался шёпот на левом фланге, и светловолосая голова Нешо спряталась в траве.

– Это ты, Нешо? Я слышу, как у тебя зубы стучат! – ядовито заметил Пирго. Он стоял на коленях в траве, размахивая рогаткой и не сводя глаз с другого берега.

«Ух ты, сколько их!» – пронеслось теперь и в голове у Пирго, но произнести вслух – никогда! Скорее, он откусит себе язык.

А вон Еза. Закинул винтовку за плечо и самоуверенно прохаживается перед густыми рядами ковбоев. А их тьма-тьмущая. Не тридцать, не пятьдесят, а, по крайней мере, человек семьдесят. Идут, не скрываясь, шумят, на ходу натягивают рогатки и луки, и слышны уже их крики:

– Эй, туземцы! Спины для тумаков приготовили?

– Где ваш Вождь? Мы ему воробьиное перо к убору добавим!

– Эй вы, заячье войско, покажитесь!

С «туземной» стороны не доносится ни звука. Слышен только спокойный шёпот Вождя:

– Тихо! Ни слова!

Кто-то в Езином лагере запевает:

 
Выкиньте рогатки, мажьте салом пятки!
 

Боца вытянул шею и только собрался ответить «поэту» ещё более ядовитой частушкой, как Мича помешал ему:

– Молчи! Пусть болтают, пока у них языки не заболят! – А про себя подумал: «Вообразили, что справятся с нами безо всякого труда. Не рассчитывают, что каша будет горячая!»

Еза подошёл к берегу. Остановился, полюбовался на своё отражение в воде и снял винтовку.

– Эй, туземцы! – закричал он. – Сдавайтесь, уступайте пляж без боя, пока я добрый. Учтите, сегодня нам не до шуток!

Он вскинул винтовку и выстрелил в направлении вражеского берега. Как разозлённая оса, пуля просвистела над головами черноногих.

– Ишь какой! – гневно воскликнул Мича. – Настоящиморужием грозится!

– Может, он нас просто припугнуть хочет? – заметил Срджа.

– Я тоже так думаю. Ну, теперь пришёл твой час. Готовься к переговорам.

Мича долго шептался с Срджей, прежде чем ответить Езе. Хорошенько условившись обо всём, Мича подозвал Пирго.

– Пирго, ты пойдёшь вместе с Срджей к ковбоям. Только помни – не выходи из себя и не затевай ссоры. Придержи язык. А ты, Срджа, не забудь, когда ты поднимешь руку вверх, это будет сигналом, чтобы Боца палил из пушки. Ясно?

– Ясно! – спокойно ответили парламентёры.

Тогда Мича поднялся, взмахнул луком над головой и крикнул:

– Эй, ковбои! Посылаем к вам послов для переговоров.

В ответ на слова Мичи с того берега раздался смех и торжествующие крики.

Но голос Вождя сразу же их утихомирил:

– Сдаваться мы не собираемся, придётся вам малость подождать!

Болтливый Перица не удержался:

– Долго ждать-то?

– Пока мы вам хорошенько бока не намнём! – отрезал Мича.

По рядам черноногих – после первых слов Мичи они изумлённо смолкли – пронёсся гул одобрения.

– Хэлло, Еза, – опять закричал Мича, – смотри, чтобы с нашими парламентёрами чего не случилось! Ты, надеюсь, знаешь, что такое воинская честь?

– Да уж не беспокойся! – презрительно процедил Еза.

Парламентёры поплыли через реку. Несколько быстрых взмахов, и они уже перед Ведьминым Островом. Пересекли быстрину, взбили ногами белую водяную пену и выбрались на отмель. Первыми показались из воды круглые, мускулистые плечи Пирго. Он помахал руками, согнул их в локтях, делая вид, что греется. Надо же было, чтобы ковбои хорошенько рассмотрели его бицепсы.

За ним одним прыжком выскочил на поросший травой берег Срджа.

Они встали рядом, стряхнули воду с загоревших тел и лёгким шагом направились к Езе, который ожидал их, опираясь на свою винтовку…

Еза окинул парламентёров взглядом, полным ненависти. Тонкие розовые губы сжались в презрительной усмешке. Правая рука лежит на охотничьем ноже, самом настоящем ноже, в кожаных ножнах с блестящими бляхами. За спиной на зелёной тесьме висит ковбойская шляпа.

Широким движением руки Еза остановил парламентёров и ледяным голосом спросил:

– Ну, в чём дело?

«Вот ведь воображала!» – подумал Пирго и не сдержался:

– Муха пролетела!

Срджа выразительно взглянул на него. Еза хотел было что-то сказать, но только поднял одну бровь и фыркнул.

– Ну?

– Во-первых, – вкрадчиво начал Срджа, – мы хотим сообщить условия боя всем твоим га… то есть твоим воинам.

– Ничего не имею против! – не моргнув глазом отвечал Еза. – Только я заранее предупреждаю: забудьте слово «гаги». Иначе я не отвечаю за последствия.

«Гляди, да в нём есть что-то порядочное», – подумал Пирго.

С шумом и свистом Езины мальчишки окружили парламентёров.

Срджа нервно откашлялся.

На него устремлено множество взглядов, которые трудно назвать дружелюбными. И в каждом взгляде то же, что и в глазах Езы – насмешка!

«Гаги-то просто во всём подражают Езе, – подумал Срджа. – А если кто сильнее их, то они притворяются, что этого не замечают».

Зря Пирго напрягает свои могучие бицепсы. Гаги и не смотрят на них. Нет, скорее, только делают вид.

Поняв, в чём дело, Срджа обрёл свою прежнюю решимость. Он выпрямился, окинул взглядом живой, дышащий неприязнью круг и сказал:

– От имени воинов племени черноногих и от имени Вождя предлагаю вести борьбу честно!

– Ещё бы, а ты как думал? – захохотал Перица.

Срджа не обратил внимания на этот выпад. Он спокойно продолжал:

– Мы не враги, хотя мы и поссорились из-за пляжа. Мы товарищи. Ребята из одного города. А вопрос, кому будет принадлежать пляж, решим в честной борьбе. Так ведь?

Несколько голосов подтвердило: так!

– Но я считаю, что вот это не может быть названо честной борьбой! – И он показал зажатый в ладони свинцовый шарик. – Долго ли тут до беды, ни вам, ни нам это ни к чему!

Мальчишки загалдели. Сли́но – он обычно поторговывал билетами у кино – кричал громче всех:

– А ты на нас не наговаривай. Ковбои такими штуками не воюют.

– А чего ему наговаривать, – удивительно спокойно возразил Пирго. – Я вчера подобрал этот шарик в вашем лагере на Петушиной Горе.

В тишине, означавшей прежде всего признание, опять послышался голос Срджи:

– Мы все надеемся, что вы не будете ими пользоваться. Но… – тут он многозначительно замолчал и окинул взглядом Езу и его винтовку, – у вас есть ружьё. Настоящее ружьё!