Текст книги "Неизведанными путями"

Автор книги: Степан Пичугов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

ОТ САЛДЫ К КУШВЕ

Заняв новый рубеж обороны западнее Нижней Салды, мы занялись приведением в порядок своих рядов. Тут мы, как я уже упоминал, пополнились за счет местных коммунистов и рабочих, в том числе получили одного бывшего офицера коммуниста Нестерова, который сразу же был назначен адъютантом полка.

«Горцы», услышав, что у нас в полку появился бывший офицер, специально заходили в штаб, чтобы посмотреть на него как на диковинку.

Раньше Нестеров работал учителем в местной школе, отличался хорошим развитием и трудолюбием, поэтому как нельзя лучше подходил на должность адъютанта. Сам он взялся за это дело с большой охотой и знанием. Прежний адъютант Петр Моргунов был выдвинут на должность помощника командира полка. Он страшно был доволен, что освободился от штабной работы, от «писанины», как он говорил, радовался, что теперь не будет сидеть в штабе, а сможет больше бывать на передовой. Как военный специалист Моргунов не выделялся среди других командиров, но он был большой энтузиаст, смелый и решительный человек и, несмотря на свою молодость, пользовался уважением и авторитетом среди командного состава полка. Бойцы же любили его за смелость, инициативу и решительность. Ни одна серьезная или рискованная операция или хотя бы крупная разведка не обходились без его участия. Высокий, немного сутуловатый, с узкими плечами, едва заметным пушком над верхней губой, в серой солдатской шинели, еле доходившей ему до колен, он ловко справлялся с ручным пулеметом «Льюис», с которым никогда не расставался, даже если ел или спал. Действуя во главе разведки полка, Моргунов сумел установить, что значительная часть белых, наступавшая на Алапаевск, перебрасывается в район Нижнего Тагила и только небольшая часть направилась на север, по направлению к городу Верхотурье.

Эти данные говорили о том, что противник собирается нанести свой главный удар по Тагилу.

Но самонадеянный комбриг 2, который оборонял со своей бригадой Нижний Тагил, занят был, видимо, какими-то другими делами и не сумел вникнуть в создавшуюся под Тагилом обстановку и правильно оценить ее.

Противник, сосредоточив под Тагилом около двух дивизий – 4-ю под командованием Войцеховского и значительную часть 7-й дивизии князя Голицына, перешел в решительное наступление, опрокинул части 2-й бригады и в первых числах октября занял Нижний Тагил и узловую станцию Сан-Донато, в результате чего на участке железной дороги Алапаевск – Тагил оказались отрезанными два полка 1-й бригады: 1-й Крестьянский в районе станции Салка и наш 1-й Горный на станции Верхняя Салда.

Положение отрезанных полков казалось безвыходным: с запада, юга и востока подковой расположились части противника, а с северо-запада, замыкая концы подковы, преграждала путь река Тагил с ее лесисто-болотистыми долинами. За этой рекой и огромным плесом болот, тянувшимся на десятки километров, была Кушва, куда успели отступить по железной дороге части нашей дивизии и штабы, когда Тагил еще не был занят белыми.

Пробиваться нам теперь через Нижний Тагил было немыслимо, так как идти двумя полками против двух дивизий белых (4-й и 7-й) значило вести людей на явную гибель. Сдаваться на милость победителей – такой мысли и допустить не мог тогда никто. У всех было одно желание – уйти, как бы это трудно ни было, уйти через топкие болота, ползком, но уйти обязательно.

Но прежде чем уйти надо было ликвидировать все ценное, чтобы оно не досталось врагу. В Нижней Салде скопилось несколько эшелонов с боеприпасами, продовольствием и заводским оборудованием. Решено было все это уничтожить. Запасы продовольствия, вернее муки, которую мы не могли увезти с собой, решили раздать населению, о чем и сообщили жителям Салды. И вот на станцию за мукой потянулись мужчины, женщины, старики, дети. Кто с тачкой, кто с тележкой, кто с носилками, а кто просто тянул мешок за углы. Дорога от станции напоминала муравейник. Тут были и радость и слезы. Бойцы, видя беспомощность стариков и женщин, старались помочь им.

Эшелоны с оборудованием и другим имуществом решили спустить в реку, взорвав предварительно мост. Разгоняя на полных парах паровозы, пускали эшелон за эшелоном, нагромождая в реке горы разбитых вагонов. Эшелоны с боеприпасами решено было облить керосином и поджечь в самый последний момент, когда будет отходить арьергард.

Эта задача была поручена 5-й роте и конной разведке, которые, прикрывая наш отход, уходили последними. Особенную расторопность проявил командир отделения уфалеец Павел Балагуров со своими бойцами. Он не только поджег все вагоны с боеприпасами, но и ухитрился взорвать само здание станции, что было, пожалуй, лишним.

Когда полк был уже километрах в десяти от станции, в тылу у нас началась адская канонада и путь наш осветило зарево. Это взрывались снаряды, подожженные Балагуровым и его товарищами на станции Салда.

Нижняя Салда нашим арьергардом была оставлена 7 октября в 17 часов 30 минут.

Немного позднее, после взрывов на станции Салда, мы услышали такую же канонаду и увидели огромное зарево в районе станции Салка. Это жгли составы и взрывали боеприпасы наши соседи из 1-го Крестьянского полка, которым командовал Филипп Акулов.

Перед нами стояла трудная задача – переправиться через реку Тагил и совершить пятидесятикилометровый марш, чтобы выйти на соединение со своей дивизией, находившейся в районе Кушвы.

Средств переправы никаких не нашлось, а строить плоты не было времени. Разведка нашла брод, через который можно было переправить артиллерию, обозы, да и то с грехом пополам. Но как быть с пехотой? Вода в октябре уже настолько холодна, что вброд вести людей невозможно. Но делать было нечего. Больных и наиболее слабых переправляли на подводах, а здоровым людям пришлось идти вброд по пояс в ледяной воде. На противоположном берегу реки развели костры, у которых мокрые и продрогшие люди обсушивались и обогревались.

Нам повезло – противник почему-то не преследовал нас. Или он считал, что мы и так погибнем, завязнув в болоте, или он сам боялся лезть в это болото. Некоторые считали, что белым «некогда»: заняв новые пункты, они занимаются грабежом и пьянством.

К утру 8 октября мы достигли деревни Прянишниково. Это был единственный населенный пункт на всем нашем пути до Кушвы. Здесь решено было устроить большой привал и в походных кухнях сварить болтушку, или, как называют ее на Урале, «саламату». Это просто заправленная мукой горячая вода, она заменяла нам и хлеб, и горячую пищу.

В Прянишникове мы встретили авангард 1-го Крестьянского полка. В ожидании прихода всего Крестьянского полка деревню пришлось поделить на две части. Одну половину заняли «горцы», а другую оставили акуловцам, которые подходили со стороны станции Салка.

Интересная у меня здесь произошла встреча с командиром Крестьянского полка Акуловым. До этого мы знали друг друга мало – понаслышке, по приказам, сводкам, мимолетным встречам. Акулов прислал ко мне своего ординарца с приказом явиться к нему. Форма, в которой было передано приказание, была необычная.

– Кто тут командир Горного? – спросил, входя в избу, в которой размещался штаб нашего полка, ординарец Акулова.

– В чем дело? – спросил я ординарца.

– Тебе Филипп велел к нему явиться на носках.

– Кто это такой Филипп? – спросил я иронически.

– Ты что, не знаешь Филиппа Акулова? – удивился он. – Наш командир полка, Первого Крестьянского коммунистического…

Тон и развязность посланника Акулова меня возмутили, и я, потеряв хладнокровие, резко ответил ординарцу:

– Передай своему командиру, если я ему нужен, пусть зайдет сам. Дорогу ты ему покажешь. Понял? – спросил я строго ординарца.

Посланец недовольно хмыкнул носом и исчез.

Я уже раньше кое-что слышал о крутом и диком нраве Филиппа и поэтому готовился к «бою».

Не прошло и десяти минут, как я увидел в окно мчавшегося по улице на лихом коне Филиппа Акулова. У ворот нашего штаба он круто осадил коня, передал поводья ординарцу, обтер ноги и, шумно раскрыв дверь, не вошел, а влетел в избу. Я сделал вид, что не замечаю ничего и углубился в лежавшую на столе карту.

– Здравствуй! – сказал коротко Акулов, подходя к столу.

Я не спеша повернулся к нему и спокойно ответил:

– Здравствуй, товарищ Акулов!

– Табак есть? – скороговоркой спросил Акулов.

– Есть, – ответил я в том же тоне.

– Давай покурим, – уже более дружески произнес он.

– Давай! – ответил я, вынимая кисет с самосадом, который достали ребята в Салде.

– Э! Сколько у тебя табаку-то, – удивился он, увидав мой кисет, наполненный самосадом.

Закурив, мы сразу перешли на дружеский тон. Я отсыпал ему табачку. Тут же обменялись взаимной информацией, из которой установили, что действовали хотя и порознь и не договариваясь, а поступали почти одинаково: железнодорожные составы они уничтожили, как и мы, боеприпасы тоже подожгли в вагонах. Дальше на Кушву у нас была только одна дорога, и поэтому мы договорились, что впереди будет следовать его полк, а мой полк прикрывать отход.

До Кушвы оставалось два с половиной десятка километров, но дорога была настолько скверной и трудной, что бойцам все время приходилось вытаскивать из грязи артиллерию и обозы. Люди измучились и от усталости валились с ног. Питались очень плохо: кроме болтушки, ничего не имели. Наиболее слабых приходилось вести под руки или подсаживать на подводы, которых было очень мало, да и те перегружены. Двигались со скоростью черепахи. Это был очень тяжелый марш. Ослоповский, командовавший в то время 3-м батальоном 1-го Коммунистического полка, в своих воспоминаниях сравнивает этот поход с походом Таманской армии, описанным Серафимовичем в «Железном потоке».

К концу вторых суток мы кое-как добрались до Кушвы. Здесь нас встретили, как выходцев с того света: ни штаб дивизии, ни штаб бригады не рассчитывали, что мы вырвемся из окружения и пройдем через эти ужасные топи. Нас разместили по квартирам и позаботились о том, чтобы мы хорошо питались; варили суп из селедки и даже выдали по одной банке абрикосовых консервов, неизвестно как попавших в Кушву. М. В. Васильев, наш комбриг, восхищался подвигом прибывших полков и заботился, чтобы мы хорошо отдохнули. К нашему приходу он стал начальником Сводно-Уральской дивизии, которая несколько позднее, в ноябре месяце, была переименована в 29-ю стрелковую дивизию.

Комбригом 1 был назначен командир 1-го Крестьянского полка Филипп Акулов, а его место занял Ослоповский.

В Кушве полк пополнился свежими силами – к нам влился Висимо-Шайтанский батальон. Здесь же мы получили немного полушубков, которые выдали в первую очередь конникам. Начальник команды конных разведчиков Чернушкин сиял от удовольствия:

– Посылайте нас, товарищ Пичугов, хоть к черту на рога, хоть в самое пекло, – в восторге заявил он, – выполним любую задачу.

Как немного надо было людям, чтобы поднять их настроение, сбросить усталость, забыть трудности и невзгоды, которые они только что перенесли.

ПОД ВЕРХОТУРЬЕМ

Однако в Кушве нам не дали как следует отдохнуть. Числа 15 октября я был вызван в штаб дивизии. Начдив еще на пороге встретил вопросом:

– Как чувствуют себя «горцы», товарищ Пичугов?

– Ничего, отдышались помаленьку, – ответил я.

– Ну вот и хорошо! – радостно сказал он. – Есть срочное дело для вас. Поедете в Верхотурье поклониться мощам Симеона праведного, – смеясь заявил Васильев. Потом, переходя на серьезный тон, Макар подвел меня к стене, отдернул старую простыню, которой была прикрыта оперативная карта, и я увидел раскрашенную цветными карандашами двухверстку.

Вверху, километрах в ста от Кушвы на северо-восток, синим карандашом было закрашено Верхотурье с его знаменитым монастырем.

– Вот видишь, – показал начдив на синее пятно, – здесь сейчас находится командир инжбата. Он сообщил, что местный отряд, руководимый, кажется, эсером Волковым, арестовал всех коммунистов, в том числе старую большевичку товарища Кирсанову, жену Емельяна Ярославского, а сам переметнулся к белым. Грузи свой полк и поезжай немедленно. Попытайтесь занять город, хотя в оперативном отношении он ничего не представляет: город в лесу, как в мышеловке, да еще за рекой. Посмотри сам, на месте виднее, – закончил он. – Ну счастливо тебе. Торопись, надо в первую очередь занять железнодорожный мост через Туру, – добавил он на прощанье.

Чтобы не затягивать время, я сначала погрузил 1-й батальон и команду конных разведчиков и с ними поспешно отправился в Верхотурье, а оставшуюся часть полка поручил погрузить Моргунову и прибыть туда со вторым эшелоном.

Первый эшелон мчался на всех парах к Верхотурью. Железная дорога узкой лентой прорезала лесной массив, где чередовались могучие ели с густыми зарослями березы и осинника. Миновав станции Платина, Выя и другие и под самым почти городом станцию Ванюшино с небольшим лесопильным заводом, мы к концу дня прибыли в Верхотурье и выгрузились из вагонов.

Город находился в нескольких километрах от станции. Окруженный могучим лесом, он хранил зловещее молчание.

Проведенная нами рекогносцировка его окрестностей показала, что для обороны город совершенно непригоден. Эти сведения подтвердил командир инженерного батальона Масленников. Он рассказал, что после измены Волкова отряд последнего распался на две части: одна часть вместе с ним переметнулась к белым, а другая вместе с комиссаром отряда Ковзелем осталась верной Советской власти, и с ее помощью Масленникову удалось освободить всех арестованных.

Связавшись с начдивом по телефону, я рассказал ему о результатах рекогносцировки и получил распоряжение организовать оборону на правом берегу реки Тура; мост пока не взрывать, а взять его под наблюдение и организовать перекрестный обстрел в случае попытки белых использовать его.

Вскоре нашему полку был придан китайский батальон, которым командовал Ли Хун-чан, а комиссаром был Погорелов. Батальон этот вместе с остатками Верхотурского отряда действовал по тракту, идущему от Верхотурья на заводы Нижняя и Верхняя Тура. Этот участок фронта оказался очень активным. Белые намеревались именно здесь прорваться, но китайцы оказывали им упорное сопротивление. Они и здесь проявили свои национальные черты: упорство, выносливость, беззаветное мужество и редкую храбрость. Героизм китайцев приводил в изумление даже видавших виды «горцев».

– Вот это да, вот это вояки, – восхищались они отвагой китайских бойцов.

– Куш, куш много – война много, – говорили китайские бойцы. Под этим надо было понимать: «Дайте нам поесть хорошенько, будем крепко бить белых».

Наблюдая в бою за поведением китайских товарищей, я думал: если бы обучить их хотя бы самым элементарным правилам наступательного боя, из них получились бы лучшие ударные части, перед которыми немногие бы устояли.

– Патрон нет – война нет, – говорили они, когда иссякали патроны.

Когда же им представлялась возможность пополниться патронами, они набивали ими не только подсумки и патронташи, но заполняли все карманы и даже накладывали за пазуху и в шапку.

– Патрон много – война много, – наивно улыбаясь, говорили они. Но, к сожалению, китайцы плохо знали тактику боя и не умели применяться к местности, они не признавали коротких перебежек. Шли в наступление во весь рост, спокойно продолжая вести стрельбу на ходу. Наступали густыми цепями или сомкнутыми шеренгами, представляя очень хорошую цель для пулеметов и артиллерии противника. Когда снаряд вырывал из их цепи целые звенья, они смыкались снова и спокойно продолжали идти вперед. Убитых и раненых они сейчас же уносили в тыл, выделяя для этого специальных людей. Такая тактика приводила к огромным потерям, и за какие-нибудь две – три недели от китайского батальона почти ничего те осталось.

Его позиции занял прибывший из Кушвы Волынский полк, которым командовал в то время уже не Федоровский, а Фомин.

Примерно в это же время на станции Выя появился штаб 3-й бригады 29-й дивизии во главе с комбригом Вырышевым. Откуда вообще появился Вырышев, не знаю. О нем раньше я ничего не слышал. Назначение его комбригом, на мой взгляд, было неудачным. Васильев в нем ошибся. Вырышев – бывший фельдфебель запасного полка. Он умел подтягивать людей, следить за их внешним видом, и все. В оперативных же делах мало смыслил. Приказы его носили курьезный характер. Даже рядовые бойцы его быстро раскусили и иначе как фельдфебель или «сверхсрочный» не называли.

Политическим комиссаром бригады был назначен молодой, пылкий оратор Пушкарев. Он был большой энтузиаст, политически грамотный, но в военных вопросах разбирался плохо и не вникал в них. Он любил произносить зажигательные речи, и бойцы любили его за это.

Комиссар 1-го Горного полка Иван Иванович Муравьев (справа) и его ординарец Мустафин

Комиссар нашего полка Муравьев Иван Иванович получил повышение: его назначили комиссаром штаба 3-й армии. К нам прислали вместо него Бульковского. Новый комиссар полка был прекрасный парень, хороший товарищ, но в политике разбирался слабо, поэтому почти не проявлял самостоятельности, как подобает комиссару, зато был хорошим помощником и очень исполнительным человеком. Ко мне он быстро привязался и полюбил, как он говорил, за прямоту.

К этому времени у нас в полку оформилась и начала работать партийная ячейка, секретарем ее был питерский рабочий Канутин Александр. Правда, политически он был также развит слабовато, но у него было рабочее чутье и практическая смекалка. Он понимал, что коммунисты должны, как ведущая часть, показывать во всем пример, сам являлся образцом большевика и этого требовал от других членов партии. Эсерам он просто сказал:

– Давайте начистоту: или вы отказываетесь от ваших продажных вожаков и личным примером докажете свою преданность Советской власти – тогда мы примем вас к себе в партию, или у нас с вами все кончено. В прятки играть больше не будем, шабаш!

Многим нравилась эта прямота и откровенность. Другие считали, что он слишком крут и даже забирает «вправо», хочет ввести старый режим. Эти другие страшно боялись дисциплины и путали ее со старым режимом. Всякий порядок, всякую дисциплину, всякое требование службы они немедленно сводили к старому режиму, к контрреволюции. Эти люди считали себя архиреволюционерами, а на самом деле были просто демагогами и разгильдяями. При малейших трудностях они впадали в уныние и готовы были сложить оружие перед врагом. Они называли себя «левыми» коммунистами, а на самом деле недалеко уходили в своих действиях от левых эсеров, которые старались предательски воткнуть нож в спину рабочему классу.

Представителем таких «левых» коммунистов у нас был некто Степкин, присланный в полк агитатором из политотдела армии. За его демагогию «горцы» называли его не агитатором, а провокатором. Бойцы говорили:

– За что он будет нас агитировать? За Советскую власть? Так мы и дом оставили потому, что за Советскую власть пошли биться добровольно.

Услышав как-то, что его прозвали провокатором, Степкин страшно возмутился и настрочил немедленно донесение, в котором постарался изобразить «горцев» чуть ли не самыми отъявленными контрреволюционерами, а потом вскоре исчез из полка, и мы его больше не видели.

Горный полк в основном состоял из добровольцев, и поэтому в нем царил дух высокой революционной сознательности. Один из примеров этого – товарищеские суды, которые сыграли большую роль в укреплении дисциплины и порядка в полку. Это важное и ответственное дело было начато еще в июле месяце, в период формирования полка, по инициативе бойцов 4-й роты, состоявшей преимущественно из белорецких рабочих. В протоколе общего собрания бойцов 4-й роты от 6 июля 1918 года записано:

«Избрать товарищеский суд, который необходим для товарищеской дисциплины».

В состав товарищеского суда 4-й роты вошли: командир взвода Савельев Андрей Павлович, красноармеец Веденеев Парфен и боец взвода интернационалистов Стругаш Франц.

Командование полка поддержало это ценное начинание 4-й роты, и 1 августа был издан приказ № 13, в котором по примеру 4-й роты рекомендовалось создавать товарищеские суды во всех подразделениях. Уже 3 августа постановление об избрании ротного товарищеского суда выносят красноармейцы 2-й роты. 5 августа выборы проходят в 1-й роте, а лозже товарищеские суды были избраны во всех подразделениях.

Эти суды сыграли большую роль в борьбе с нарушителями дисциплины и порядка. Так, 16 октября Черноисточинская рота, недавно влившаяся в наш полк, по рекомендации ротного суда единогласно постановила:

«Красноармейца Ивана Корнилова за неправильные его поступки откомандировать в какую-либо другую часть».

В другую часть мы переводить никого не собирались, а перевели его в 5-ю роту, в ту самую, которая была создана из «невольных героев», и там он быстро исправился.

В октябре начинают организовываться партийные ячейки в подразделениях полка. 20 октября ячейка организовалась в 9-й роте и в батарее Спиридонова, а позднее и в других подразделениях.

Так постепенно укреплялся наш полк не только в боевом, но и в политическом отношении. Эсеры, имевшиеся у нас в полку и пытавшиеся вначале руководить жизнью полка, незаметно сошли с арены. Последний из них, кажется, Березин П. Н. перебежал под Алапаевском к белым и, желая напакостить нам, увел с собой целую заставу, начальником которой он был.

Время шло. Наступили холода. Приближалась первая годовщина Великой Октябрьской революции. С продовольствием в частях нашей дивизии было плохо: полфунта хлеба, и то не каждый день. К празднику бойцы ждали еще что-нибудь, кроме селедки, которая в это время была основным продуктом питания.

Утром 7 ноября белые решили испортить нам праздник и открыли беглый артиллерийский огонь, длившийся около получаса. Но пойти в атаку они не решились и ограничились только обстрелом. Как говорится, худа без добра не бывает: во время этого обстрела было убито две лошади, и «горцы», быстро освежевав их, поделили конину по ротным кухням и справили праздничный обед.

В этот день ждали белого хлеба и папирос. Табак и папиросы были привезены, но хлеба не прислали, однако «горцы» не унывали:

– Был бы табак, проживем и так, – шутили они, закуривая полученные папиросы.

Комиссар дивизии Мрачковский поздравил «горцев» с праздником. В этом же поздравлении он призывал нас перейти немедленно в наступление на белых и занять город Верхотурье.

– Какой прыткий, – сказал Моргунов, после того как была оглашена телеграмма с поздравлением и призывом Мрачковского. – Куда еще больше нам лезть, когда мы залезли и так почти в мешок, завязать только осталось!

– Э-э, Петя, настроение у тебя что-то не праздничное, – заметил шутя комбат Калинин. – Мрачковский собрался Верхотурье в подарок Троцкому поднести, а ты говоришь о каком-то мешке.

– Как бы не стало это «святое место» очень дорогим подарочком, – сердито ответил Моргунов.

Ни я, ни Моргунов, ни Калинин не хотели верить, что нам тогда прикажут лезть еще дальше в мешок и наступать на этот зловещий город.