Текст книги "Неизведанными путями"

Автор книги: Степан Пичугов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Неизведанными путями

ОТ АВТОРА

На мою долю, как и на долю десятков тысяч людей моего поколения, выпало счастье быть свидетелем и участником великих событий, которые знаменовали собой начало новой эры – социализма. В своих воспоминаниях я хочу рассказать, как уральские рабочие и крестьяне, руководимые партией большевиков, устанавливали власть Советов, как они, полуголодные, полураздетые, боролись за свою власть и с оружием в руках защищали ее. Мне хочется в этих воспоминаниях рассказать, как простые люди из народа пришли в революцию и стали стойкими борцами за новую жизнь.

Посвящаю бойцам революции, боевым соратникам-уральцам.

Часть первая
ЗЕМЛЯКИ

ИЗ ПРОШЛОГО РОДНОГО СЕЛА

Если вам приходилось бывать на Урале в Челябинской области, то вы, наверное, слыхали об озере Увильды, славящемся, впрочем, как и многие озера Урала, красотой берегов своих и удивительной прозрачностью воды. Вблизи этого большого озера раскинулось село, называемое в народе Тютнярами. Это моя родина.

До революции Тютняры официально именовали селом Рождественским, Екатеринбургского уезда, Пермской губернии. Фактически же оно состояло из четырех населенных пунктов: сел Губернского и Кузнецкого и деревень Беспаловой и Смолиной, которые к 90-м годам прошлого века слились в одно огромное село, где было четыре кабака, столько же церквей и только девять сельских и церковно-приходских школ.

К началу первой мировой войны в Тютнярах насчитывалось свыше 25 000 жителей. Подавляющая часть тютнярцев занималась отхожим промыслом, потому что в Тютнярах своей земли было очень мало – на душу приходилось не более полдесятины. Арендовать землю башкир, которой у них было много, бедные крестьяне не могли, так как все башкирские земли были уже захвачены богатеями. Безземелье заставляло многих тютнярцев уходить работать на Карабашский медеплавильный завод, на рудники или батрачить у местных кулаков которые сеяли пшеницу и сбывали ее тысячами пудов в Аргаяш хлеботорговцам. Кулаки имели добротные дома с огромными каменными дворами и амбарами в самих Тютнярах, кроме того, они ставили заимки на арендованной земле, а наиболее богатые из них имели дома в Аргаяше и даже в Челябинске.

Рабочие Кыштыма и другие соседи звали тютнярцев «баргой проигранной». Откуда взялась эта кличка? Мой дед Иван не раз рассказывал мне, что лет полтораста тому назад предки тютнярцев, несколько десятков семей, были проиграны барином в карты и по повелению их нового владельца переселены из центральной части России на вновь приобретенные далекие башкирские земли. Так и возникло село Тютняры. Название свое, как вспоминал дед, оно получило от реки Тютнярки, с которой были переселены эти семьи. А вот почему тютнярцев звали «баргой», дед не знал.

ПРОБУЖДЕНИЕ

Началась первая мировая война, и из Тютняр в царскую армию забрали не одну сотню солдат. Переезд к западным границам России, пребывание в окопах, военные неудачи, бессмысленная и бесцельная гибель тысяч солдат – все это заставляло задумываться и на многое смотреть иначе. И тютнярцы, пройдя в окопах школу суровой жизни, к началу Февральской революции в массе своей были настроены довольно революционно. Такой сдвиг влево происходил тогда в умах всего многомиллионного русского крестьянства, задавленного бесправием, нуждой и безземельем.

Я, как и многие тютнярцы, также был призван в действующую армию, прошел свою солдатскую школу на полях Польши и Румынии и после второго ранения в феврале 1917 года попал в 107-й запасный полк, находившийся в Перми. Структура запасных полков была несложной. Весь полк делился на две части: кадровые (инструктора, унтер-офицеры и офицеры) и переменный состав (новобранцы, мобилизованные и поступавшие из госпиталей раненые фронтовики). Кадровые обучали и формировали из переменного состава маршевые роты, которые направлялись на фронт на пополнение действующих частей. Сами же кадровые, как правило, всю войну оставались в тылу и занимались обучением новых пополнений.

Сразу же по прибытии в полк меня назначили в маршевую роту, которая вскоре должна была отправляться на фронт. Кадровый состав 11-й роты, где формировалась наша маршевая рота, резко отличался от фронтовиков: он был хорошо обмундирован, откормлен и жил припеваючи.

– Живут же «кадры» как у Христа за пазухой, никто из них и пороха не нюхал… И опять в тылу остаются. А мы, все издырявленные пулями, должны снова ехать защищать родину. Когда же придет конец всему этому?

Такие разговоры часто можно было слышать от солдат, побывавших на фронте и не один раз раненных.

Кадровый состав 107-го полка состоял в основном из торговцев, крупных кулаков и всех тех, кто имел возможность откупиться от фронта. Сами себя они называли зажиточными людьми и не скрывали своего презрительного отношения к нам, фронтовикам, или, как они говорили, голытьбе.

В конце февраля среди солдат разнесся слух, что в Питере восстали рабочие, что они даже арестовывают полицию. Слухи эти были восприняты по-разному. Фронтовики и маршевики встретили их с радостной надеждой. Они думали: «Если революция, то, может быть, войне конец?» Кадровые были ошеломлены.

Командованию было известно гораздо больше, чем нам, солдатам, и оно приняло срочные меры: солдатам запретили увольнение в город, в ротах из пирамид изъяли все винтовки, даже учебные, и заперли в цейхгауз, который охраняли часовые из кадровых.

А в городе начались демонстрации, и, несмотря на запрет, фронтовики хлынули из казармы на улицу, увлекая за собой остальных солдат. У всех было какое-то радостное, праздничное настроение, все чувствовали, что свершилось что-то большое, но что именно, толком никто не знал.

Вскоре мы узнали, что в пермском цирке проходят собрания и митинги. Многие солдаты начали похаживать туда. Стал бывать там и я. Митинги в цирке шли с утра до ночи, на трибуне сменяли друг друга ораторы разных партий. Публика реагировала очень бурно, подкрепляя выступления ораторов гулом одобрений или протестов. Вначале я, как и большинство участников митингов, аплодировал тем, кто красиво и «зажигательно» говорил. Такие ораторы казались мне самыми настоящими революционерами.

В армию я попал, имея за плечами трехлетнюю сельскую школу и девять лет тяжелого труда батрака и рабочего. Военная служба дала мне знание воинских уставов и научила титуловать царя, царицу, наследника и четырех царских дочерей. Хотя на фронте за боевые отличия меня и произвели в подпрапорщики, так как я был награжден четырьмя георгиевскими крестами, но происходящие события я понимал немного лучше, чем большинство солдат, с которыми я жил в казарме.

Стараясь разобраться в происходящем, я стал читать газеты, листовки и брошюры, какие только мог достать, но от этого чтения в голове только все путалось.

В это время я познакомился с солдатом соседней 10-й роты большевиком Каминским, который помог мне во многом разобраться.

Каминский был вольноопределяющимся (так назывались в старой царской армии солдаты, имевшие среднее или высшее образование; в отличие от других солдат у них был на погонах крученый трехцветный кант из белого, черного и красного витков). Без сомнения, Каминский был образованным человеком и мог бы поступить в военное училище или школу прапорщиков и стать офицером, но, видимо, из-за своих политических взглядов не попал туда и остался рядовым. От офицеров он держался подальше, не в пример другим «вольноперам» (так язвительно называли солдаты эту категорию людей), но был прост и доступен для нас, серых, малограмотных солдат, и мы часто обращались к нему запросто с самыми различными вопросами. Говорил он мало, но каждое слово его крепко оседало в душе бесправных и забитых солдат. Каминский был первым моим учителем, который умел видеть не только внешнюю сторону явлений, но и внутреннее содержание их.

Постепенно я стал разбираться даже в речах ораторов: я уже знал, что если оратор защищает Временное правительство и ругает большевиков, то это наверняка меньшевик или эсер. Благодаря Каминскому мои симпатии уже твердо были на стороне большевиков, потому что они требовали кончить войну и передать землю крестьянам, а заводы и фабрики – рабочим. Иногда я просто удивлялся, насколько верно большевики передавали мои собственные желания и стремления, которые я тогда еще, пожалуй, и не смог бы ясно выразить.

В нашей роте солдаты часто обсуждали события тогдашних дней, стараясь разобраться в многочисленных партиях и их программах. Я стал рассказывать фронтовикам своей роты о беседах с большевиком Каминским. Слушали они меня внимательно. Им особенно нравилось, что большевики требовали мира и передачи земли в руки крестьян.

Эти частые беседы и споры еще теснее сплотили фронтовиков 11-й роты. Мы решили выступить против наших ближайших и непосредственных врагов – ненавистных нам кадровых. Сначала фронтовики начали обрабатывать солдат-маршевиков 11-й роты, чтобы вместе потребовать отправки на фронт всех кадровых, которые просидели всю войну в тылу. По настоянию фронтовиков провели общее собрание роты, на котором было принято решение об отправке кадровых на фронт.

Узнав об этом, начальство встало на дыбы. В роту приехал сам командир полка полковник Напрушевский и попытался уговорить роту отказаться от своего «странного» решения, но солдаты маршевой роты заявили, что без кадровых они на фронт не поедут. Командир полка, как ни крутился, вынужден был согласиться на отправку кадровых на фронт. Это была первая наша победа.

Вскоре после этого собрания солдаты 11-й роты избрали меня ротным делегатом. Теперь мне часто приходилось бывать на заседаниях полкового комитета, где разгорались самые настоящие бои между большевиками, с одной стороны, и эсерами и меньшевиками – с другой, которых вместе было больше, чем большевиков. Эти словесные сражений явились для меня неплохой политической школой. Уже тогда я начал понимать, что скрывается за трескучими фразами эсеров и умиротворительными речами меньшевиков.

5 мая 1917 года по рекомендации Каминского я был принят членом РСДРП(б). С этого дня вся моя жизнь, помыслы и дела всегда были связаны с нашей славной партией.

Несмотря на то, что большевиков в полковом комитете было меньшинство, они все-таки оказывали большой влияние на солдат, и 107-й запасный полк, состоявший в основном из уральских крестьян и рабочих, считался в Перми революционным полком, не в пример 102-му полку.

В Пермском Совете в это время оказалось засилье эсеров. Большевики были там в меньшинстве. Эсеры опираясь на кулацкие элементы и на украинских самостийников, которых в 162-м запасном полку было несколько рот, повели бешеную травлю большевиков. Когда в июле 1917 года в Перми происходила демонстрация рабочих под лозунгами «Долой 10 министров капиталистов!», «Долой войну!», украинские самостийники приняли самое активное участие в разгоне этой демонстрации. После этого травля большевиков усилилась. Дело дошло до того, что большевикам в Перми пришлось перейти на полулегальное положение и только Мотовилихинский Совет (Мотовилиха – рабочий пригород Перми) смог вести активную борьбу с эсерами.

Ввиду засилья в Перми эсеров октябрьские события не получили в городе должной поддержки. Наоборот, в эти дни в Перми возникает какой-то «совет» по управлению губернией под руководством представителя Временного правительства, куда входили земские деятели, представители союза почт и телеграфа, члены крестьянского совета и представители от партий эсеров и меньшевиков.

Желая избавиться от революционно настроенных фронтовиков, пермские власти стали отправлять их в бессрочный отпуск. В такой отпуск попал и я. Но возвращался я в родное село уже не серым новобранцем, а большевиком.

БОРЬБА ЗА БОЛЬШЕВИСТСКИЙ СОВЕТ

Приехав в конце декабря 1917 года в Тютняры, я застал там мало обрадовавшую меня картину: всеми делами волости по-прежнему правил бывший старшина кулак Букин, переизбранный при Керенском председателем волостной управы. Что же касается Совета крестьянских депутатов, то, не имея фактической власти, он вообще ни во что не вмешивался и ютился где-то на задворках. Председателем его был Иван Тряпицин, именовавший себя эсером. Он занимался разбором заявлений солдаток на отпуск им дровишек из сухостоя и валежника, собирал разные пожертвования для семей погибших на фронте и ведал другими благотворительными делами. Большего он и сам, видимо, не добивался.

Вскоре после приезда я пришел в Совет, где встретил большевистски настроенных фронтовиков Киприянова Ивана Тихоновича и Димитрина Павла Яковлевича, зашедших тоже поинтересоваться делами Совета. Они, как и я, тоже не были удовлетворены его деятельностью. Мы считали, что после Октября вся власть в волости должна полностью принадлежать Совету, а тут Совет какой-то ублюдок, а не хозяин, как ему полагалось быть. Мы высказали свое мнение Тряпицину, на что он ответил, что, дескать, такова воля большинства членов Совета, он тут ни при чем. Когда мы ознакомились с Советом поближе, то увидели, что в своем большинстве он состоит из местной интеллигенции, которая следовала эсеровским заповедям; кроме нее, в Совете было много так называемых «крепких хозяев», попросту кулаков. Мы поняли, что такой Совет не способен осуществить чаяний и стремлений беднейшего крестьянства и решили изменить его состав. Но как это сделать? Букин чувствовал себя уверенно. Он опирался на всю зажиточную часть села, его поддерживала и значительная часть середняков. Мужик он был очень хитрый, старался казаться добрым, умел со всеми ладить и пользовался в волости известным авторитетом. Это был серьезный противник. Сначала мы попытались договориться с ним по-хорошему: предложили собрать волостной сход и устроить перевыборы или довыборы Совета. Это предложение мотивировали тем, что многие солдаты, вернувшиеся с фронта, не принимали участия в выборах и не имели, следовательно, своих представителей в Совете. Но Букин сразу разгадал наш ход и не долго думая ответил:

– Из вашей затеи, господа-товарищи, ничего не выйдет. Виданное ли дело, чтобы голытьба правила мирскими делами? И кто вам это доверит? – А потом добавил с нахальной улыбкой: – Ведь ваши большевики в городе долго не продержатся.

После этой неудачной попытки мы начали действовать иначе. Посоветовавшись, решили не ссориться со старым Советом, а использовать его в нашей борьбе за создание нового, большевистского Совета. В первую очередь занялись председателем Совета Тряпициным. Склонить его на нашу сторону большого труда не составляло: мы предложили ему в новом волостном Совете пост председателя, а также обещали послать делегатом на Уральский съезд Советов. После этого Тряпицин стал работать с нами в полном контакте.

Вскоре мы уговорили его создать при Совете боевую дружину из революционно настроенных фронтовиков, принесших с собой с фронта оружие. В эту дружину вошли бывший батрак Василий Ершов, Валентин Зимин, Иван Маркин и другие. Вначале перед дружиной ставились очень скромные задачи – поддерживать порядок на митингах и собраниях, которые будет проводить Совет. Потом мы создали нечто вроде организационного комитета, который должен был сплотить всех революционно настроенных фронтовиков и через них повести широкую агитацию за перевыборы волостного Совета. В состав этого комитета вошли И. В. Тряпицин, П. Я. Димитрин, И. Т. Киприянов и я.

Комитет развернул бурную деятельность. Только за январь было проведено не меньше десятка митингов и собраний. На них мы разъясняли крестьянам, чего хотят большевики. Эсеры и кулаки вступали с нами в ожесточенные споры, но у нас были неотразимые аргументы: мир, хлеб, земля.

Для ведения агитации использовали любой подходящий случай: вели беседы в избах, на рынках, везде, где собирались или случайно скапливались люди, использовали вечеринки, свадьбы, а то и просто вели разговоры у колодца.

Кулаки и их вожак Иван Букин видели, что они уже не в силах помешать большевикам вести агитацию против старой власти, знали, что в открытом бою они проиграют, и боялись этого.

Кропотливая работа большевиков в течение двух с лишним месяцев уже дала себя знать. Беднота, доселе молчавшая и забитая, начала постепенно пробуждаться и выступать на митингах, обличая кулаков в алчности и несправедливости.

В начале февраля 1918 года Тютняры бурлили, как кипящий котел. Середняки, правда, пока колебались, занимали выжидательную позицию, но значительная часть из них тоже сочувствовала большевикам. Особенно им нравился декрет о земле.

– Земля крестьянам, это хорошо, – говорили они. – Отцы и деды наши всю жизнь о ней думали.

Наконец подошли перевыборы, назначенные комитетом на 11 февраля. День выдался морозный. С утра тютнярцы потянулись вереницами в Кузнецкую школу, где был назначен сход. Шли все – и беднота и кулаки, шел и середняк. Никто в этот день не хотел оставаться и стороне от событий. Явился и Букин. Возле него плотной толпой стояли кулаки. Тут был и мировой судья Переберин. Народу собралось столько, что школа, не могла уже вместить всех. В первую очередь в теплое помещение школы старалась пролезть плохо одетая беднота, и там уже не оставалось свободного места. Кулаки, наоборот, группировались на улице у школы. Наступило время начать собрание. Возник вопрос, где его проводить. Кулаки требовали проводить собрание на площади у школы, мотивируя это тем, что помещение школы не может вместить всех собравшихся. Они рассчитывали, что в такой мороз беднота долго не выдержит и разбредется. Тогда они проведут в Совет своих кандидатов во главе с Букиным, и опять все останется по-прежнему. Предложение, внесенное кулаками, по форме было правильным. Народ, правда, нехотя, но начал уже выходить из школы, не подозревая кулацкой махинации. Однако фронтовики сообразили в чем дело. На стол, приготовленный для президиума, вскочил Василий Ершов и резким, пронзительным голосом закричал:

– Товарищи! Кулакам хорошо, на них волчьи тулупы, им можно и на площади. А у вас? – обращаясь к бедноте, спросил он. – Вот такое же, – и он указал на свою дырявую шинель.

Люди заколебались и нерешительно остановились.

– Пусть кулаки проводят свое собрание на площади, а мы будем в школе. Посмотрим, чья возьмет? – закончил Ершов, соскакивая со стола.

– Правильно! – закричала беднота. – Не пойдем!

После этого кулаки попытались организовать свое собрание на площади. Председательствовал у них мировой судья Переберин. Он предложил никакого Совета не выбирать (одно слово «совет» ему было противно), а выразить доверие волостной управе. Так и порешили. На этом кулацкое собрание закончилось. Но наиболее ретивые из кулаков не разошлись, а ринулись в школу, попытались сорвать собрание бедноты. Крестьяне выгнали их вон.

Собрание в школе проходило шумно, дружно и даже как-то торжественно. Когда выдвигали кандидатов в Совет, собрание хором спрашивало: кто он? И когда председатель отвечал: «большевик» или «фронтовик» – мигом вырастал над головами сплошной лес заскорузлых мужицких рук. Слышались возгласы: «Наш, постоит за бедноту!».

Поздно вечером собрание закончилось победой большевиков. Теперь в Совете большинство принадлежало фронтовикам и бедноте. В числе других фронтовиков был избран и я. На меня возложили обязанности волвоенкома и заместителя председателя Совета. Председателем был избран Тряпицин. Бывший помощник волостного писаря фронтовик Димитрин был избран секретарем волисполкома, большевик Иван Тихонович Киприянов – заведующим продовольственным отделом. По своему составу новый Совет был большевистским. Правда, многие из его членов не имели партийных билетов, но они искренне считали себя большевиками и действовали как большевики.

ДЕЙСТВИЯ НОВОЙ ВЛАСТИ

Первым актом новой власти был роспуск волостной управы. Старое здание волостного правления, замызганное и пропахшее табаком и мышами, казалось нам неподходящим для новой Советской власти. Само это здание и связанные с ним воспоминания о старой власти и ее действиях были противны народу. Поэтому для размещения Рождественского волостного исполнительного комитета были заняты два кулацких дома, хозяева которых (братья Лезины) жили на заимках. Первое, что решил Совет, это помочь бедноте и семьям погибших на фронте. Но как это сделать? Материальных средств у нас никаких не было. Управа оставила нам пустой денежный ящик и изъеденный мышами архив. Мы долго думали и обсуждали, как помочь нуждающимся, и наконец решили установить твердые цены на муку, чтобы обуздать спекулянтов и кулаков. Затем мы обязали кулаков выдавать семьям погибших на фронте по пуду муки на едока в месяц бесплатно. Каждому кулаку было дано твердое задание, сколько он должен выдать хлеба бесплатно и сколько по твердой цене. Это мероприятие новой власти кулаки встретили в штыки, они попросту саботировали его. Самых ярых саботажников мы сажали и кутузку, но это не давало должного эффекта. Тогда Совет решил изъять у кулаков часть излишков хлеба и сосредоточить их в своих руках, что вскоре и было сделано не без помощи дружины.

В апреле по указанию Уральского областного Совета мы произвели изъятие денежных средств у торговцев и промышленников, именуемое почему-то контрибуцией. Никто из торговцев и промышленников не хотел вносить эту контрибуцию, но мы уже немного научились ломать сопротивление этих людей. Стали вызывать в Совет повестками. А кто не являлся, того приводили под конвоем дружинники. Помню, как первым вызвали самого крупного торговца Ивана Сатонина, у которого было два магазина, один в селе Кузнецком, другой – в Губернском. На него было наложено 50 000 рублей. Он явился в Совет одетый почти в рубище и начал причитать жалобным голосом:

– Что вы, товарищи, откуда у меня таким деньгам взяться? Есть у меня ценные бумаги на двадцать тысяч рублей. Пожалуйста! – и он вывалил на стол аннулированные облигации какого-то военного займа царского правительства.

– Оставь это себе на память, – заявили мы. – Нам нужны деньги, а не доказательство твоей преданности царскому правительству.

– У меня нет больше ни копейки, дорогие товарищи, – продолжал плаксиво тянуть торговец.

– Не заплатишь, будешь сидеть. Отвести его в кутузку, – сказал Тряпицин.

Сатонин взвыл и повалился Тряпицину в ноги. Потом начал убеждать меня, что является мне каким-то родственником, но и это не помогло. Просидев пять дней в кутузке, on написал жене записку, и 50 000 рублей были доставлены.

Почти таким же образом приходилось поступать со всеми кулаками и торговцами.

Вскоре до нас дошли слухи, что в других местах Советы конфискуют промышленные предприятия и передают их в собственность народа. Наш Совет решил сделать то же.

Из промышленных предприятий в Рождественском была паровая мельница, принадлежавшая вдове Морозовой и ее сыну, и несколько кустарных мастерских по выделке кожи, которыми владели местные кулаки-старообрядцы. Мельницу и кожевенные мастерские Совет отобрал и передал в собственность общества, а управлять ими назначил своих представителей. Сапожник Феклистов Григорий Иванович был назначен уполномоченным по кожевенным мастерским, а приказчик с мельницы, однорукий матрос Колотушкин Федор Дмитриевич, – уполномоченным по мельнице.

Совету пришлось заняться и другими хозяйственными вопросами.

За войну жилье тютнярцев пришло в такое состояние, что требовало ремонта. Поэтому Совет разрешил нуждающимся мужикам заготовлять строительный лес в бывшем господском лесу, принадлежавшем владельцам Кыштымского завода. Лесничим Совет поставил своего человека Кузьму Сатонина, который беспрекословно подчинялся Совету. Сделана была также крупная заготовка строительных материалов для общественных нужд: на ремонт мостов, школ и других общественных зданий. Лесу заготовили много, но пилить его было нечем. Тогда Совет решил приобрести пилораму. Ее мы выменяли в соседнем Кыштымском заводе на хлеб, специально собранный для этого у зажиточной части села. Сбор хлеба прошел сравнительно хорошо, так как лесопилка нужна была всем, в том числе и кулакам. Пилорама работала день и ночь и приносила приличный доход. Оплату за распиловку леса и за размол зерна на мельнице брали натурой – мукой и зерном. В результате у нас скопились приличные запасы продовольствия, и мы имели возможность оказывать уже реальную помощь бедноте и семьям погибших на фронте. Таким образом, Совет все больше укреплялся и политически и материально.