Текст книги "Живые тени ваянг (СИ)"
Автор книги: Стелла Странник
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
– Нет, не подойдет для моих преступников такое наказание, – покачал головой Петр Великий. – Как же так: и голову им отрубить нельзя, и сгноить в арестантской невозможно... Слишком гуманные у вас законы.
Потом он немного подумал и, видимо, вспомнил ту старушку, которая встречала не вернувшийся корабль из Батавии.
– Ладно, из-под стражи отпустить и послать на кораблях, да не вместе, а по отдельности, одного – в Батавию, другого – в Суринам[158]. Пусть поучатся терпению у матросов...
Потом он обратился к князю Тугодумову:
– Про Батавию я уже много наслышан, а вот про Суринам – нет. Ты у нас хороший рассказчик, вот и поедешь туда, а потом расскажешь нам, чем же он хорош, что выменяли его голландцы на Нью-Амстердам? А какой был важный порт... Неужели Суринам лучше? Кого ни спрашивал про него – никто толком ничего и не сказал. Вроде пока те, кто уехал туда, еще не вернулись...
На следующий день снова пришел корабль из Ост-Индии. Он был гружен китайским товаром: шелком, парчой и бархатом, фарфором, сахаром, пряностями и лечебными травами, среди них был даже столь редкий и ценный в те времена хинный корень. Ассортимент груза пополнили китайские обои, получившие уже популярность в Европе, черный чай – ему, в отличие от зеленого, голландцы отдавали предпочтение, и конечно же всевозможные "безделушки" – вееры, текстильные изделия с вышивкой, женские украшения.
Весь этот груз был получен в китайской фактории в обмен на пряности из Батавии. Так что корабль шел опять из Батавии, просто на сей раз по удлиненному маршруту – через китайский порт Кантон[159]. Шустрые портовые грузчики быстро наполняли тележки тюками и мешками, небольшими коробками с особо ценным или бьющимся товаром. Они выгодно отличались от матросов: те – грязные, в давно не стираной одежде, а главное – настолько измученные долгой дорогой, что еле волочили ноги, а эти – в опрятной униформе, энергичные, веселые.
И опять поодаль от суеты, царившей вокруг корабля, стояла старушка Лиза и пристально вглядывалась в лица моряков, спускающихся по трапу. Нет ли знакомого, а с ним и весточки от Годфри? На сей раз компанию ей составили еще несколько женщин, одна из них – совсем молодая, с ребенком на руках. Видимо, корабль, на котором служили их мужья, тоже не пришел. А может быть, он и причалил, но без них: кончина на чужбине или же болезнь по дороге кому-нибудь, да выпадали черной картой на каждом судне, возвращавшемся в Амстердам.
Один из плетеных коробов, лежавших на тележке, упал на накатанный пирс, и посыпались из него тяжелые ювелирные изделия из серебра: кубок для вина, кувшины, курительница и несколько богато украшенных женских украшений. Матрос тут же нагнулся и подобрал их. Он бросил их в короб, как бросают на разработках камни – пустую породу: беспристрастно, и даже с чувством некоторого пренебрежения. Для него этот груз на несколько миллионов гульденов не представлял никакой ценности. Он был всего лишь причиной появившихся на его руках мозолей и маленькой-маленькой частью его долгой и тяжелой службы, которую он не имел права прервать до конца контракта, то есть, на протяжении пяти лет.
Этот матрос являлся одной единицей миллиона солдат и моряков, чиновников и купцов, ремесленников и людей без особого рода занятий, которые принесли присягу Ост-Индской компании. Оловянным солдатиком огромной армии авантюристов, которые надеялись увидеть в сказочной Азии "молочные реки и кисельные берега", да не просто увидеть, а похлебать их большой деревянной ложкой. Армия из миллиона людей, пусть даже не за один год, а за все время существования компании – это безгранично много, учитывая, что в семнадцатом веке в Нидерландах не проживало и двух миллионов...
– Лиза, а ты все еще здесь? – молодой моряк, видимо, знал ее и не раз видел именно на этом месте. – Нет, о твоем Годфри ничего не слышно...
Потом спустили со стапеля новое судно – "Петр и Павел". Для приезжих из Московии оно стало первым, строительство которого довелось не просто наблюдать со стороны, но и выполнять самим. Так что каждая деревянная балка, каждая деталь этого красавца хранила тепло их мозолистых ладоней. Стофутовая махина гордо прошествовала вниз и коснулась поверхности залива. Изумленные зеваки не сводили с корабля глаз: немало наслышав о чудных чужеземцах, они с трудом воспринимали настолько серьезный результат их причуд.
В этот день даже солнце светило по-особенному, несмотря на то, что шел уже последний месяц осени. Оно играло своими лучами, гоняя их по новой, еще не затоптанной грязью и кровью, палубе, а потом выпустило их на спокойные волны Северного моря – мягкого и теплого в эту пору.
Трудно представить, что всего девять недель назад красавец по имени "Петр и Павел" вообще не существовал. И вот он – острогрудый, с высокими мачтами и свежими парусами, с уютными каютами, мостиком для капитана, и даже – с пушками на случай пиратских налетов или же, напротив – празднования победы. В походном журнале появилась первая запись о том, что готовый корабль спущен на воду шестнадцатого ноября, в присутствии послов Великого посольства из Московии.
Был вечер, и они сидели за столом в доме канатного мастера, где поселил их Николас Витсен. Это жилище коренным образом отличалось от старого саардамского домика-лилипута и представляло собой добротное деревянное строение. Главное – окна, а через них открывался вид на другие постройки, убегающие ровными длинными рядами в сторону залива. С утра, когда солнце поднимается из глубины синих волн и начинает раскрашивать яркими брызгами тусклое небо, оно становится необычайно красивым: нежные краски – от розового до ярко-оранжевого – медленно выползают полукругом от линии горизонта. А вечером, вот как сейчас, можно любоваться закатом только во дворе – из окон его не видно.
– Какие там в Лейдене диковины! – царь Петр с восхищением рассказывал своим спутникам о поездке в этот небольшой голландский городок. – Чего там только нет! И египетские мумии, и норвежская хижина, и даже храм из Тафиса, коему уже семнадцать веков! А какие идолы из Африки! И чучела! Мартышек, ящеров и даже... крокодила. Я уж не говорю про мельницы – их там десятки... Такого собрания древностей[160] я еще нигде не видел. Да, надо будет написать нашим, чтобы наловили в московских прудах и выслали сюда лягушек да змей, жуков разных...
– Живыми? – переспросил его Гаврила Кобылин.
– Нет, их нужно в крепкой браге держать...
А потом Петр Великий с чувством сожаления покачал головой:
– Эх, как же я вчера там опростоволосился! За весь русский народ... Стою в этом собрании древностей и смотрю на картину одного лейденского художника, Рембрандт его фамилия. Удивительно! Мы дали название фрегату "Петр и Павел" в честь святых апостолов, а он посвятил им несколько картин. Видно, тоже почитал святых... И вот я только начал разглядывать одну картину, как заприметил рядом с ней... Что, думаете, может стоять возле такой картины? Не знаете! Наши лапти!
– Да неужели? – не на шутку удивился Меншиков.
– Вот-вот... Смотрю, вроде, хорошие лапти, из липового лыка[161], прочные – подошва подплетена лозой. И написано: "Обувь из Московии". А этот... важный англицкий вельможа из замка Лоо Оранских, так громко сказал, что все услышали: "У них даже царь ходит в такой обуви!"
– Да ну? Так и сказал?
– Кажись, Алексашка, на меня посмотрел. Правда, я уже отвернулся от него, а сам хотел сквозь землю провалиться... А думаю я сейчас вот о чем. Придет день, снимем лапти и будем... монеты чеканить...
– Неужто? – Меншиков удивился еще больше. – Для себя или для... Голландии?
– Может, и для нее, а может, откажем ей в такой почести. Николас Витсен сказал, что их Ост-Индская компания чеканит монеты... А мы ведь – не компания, а государство! Так что тоже будем деньги выпускать! И не только себе, но и странам заморским – вот мое царское слово!
Глава 3. АЛЬБЕРТ И КАТАРИНА. В ОСТ-ИНДИЮ, НАВСТРЕЧУ СУДЬБЕ
Сентябрь 1697 года.
Ночь выдалась на удивление душной, хотя днем было свежо, когда корабль стоял в Капштадте. Скорее всего, там только что прошел дождь. Ну, а здесь – как перед дождем. Катарина стояла на палубе совсем близко к носу корабля и, опираясь на поручни, вглядывалась в ночное небо. Усыпанное звездами, оно казалось опрокинутой чашей, в которой плавают зажженные свечки. Совсем не такое, как в Европе, звезд как будто больше, а вот некоторые знакомые созвездия найти трудно.
– Не свались за борт, – пошутил он, так внезапно появившись за ее спиной.
– Альберт, не пугай меня, видишь, я считаю звезды... Кстати, помоги мне найти Большую Медведицу, что-то я ее не вижу.
– А здесь ее нет.
– Как нет? А я слышала о том, что по Полярной звезде моряки определяют, где находится юг.
– Правильно. Только это – в Северном полушарии. А мы с тобой давно уже ниже экватора, где не видно ни Полярной звезды, ни Большой Медведицы...
– А как тогда узнают стороны света?
– Для этого, вообще-то, есть компас...
– Компас – это диковина... А если у меня нет его, а я плыву на корабле посреди океана?
– Приглядись внимательно! Видишь маленькое-маленькое созвездие из четырех звезд? Это – Южный Крест. От него нужно мысленно провести линию вверх на расстояние, равное пяти таким крестам, и эта точка будет Южным полюсом небесной сферы. Направление на него и есть направление на Южный полюс.
– Он такой маленький... Этот крестик...
– Зато очень важный, ведь по нему можно даже определить южную широту места, где находишься. Высота Южного полюса над горизонтом и будет равна южной широте того места, откуда наблюдаешь эту картину...
– Неужели так просто?
– Просто, но очень важно! Моя воля – нарисовал бы Южный Крест на голландском флаге!
– На флаге?
– Да! Смотри, смотри, Катарина, на небе и луна перевернутая!
– Что-то не замечаю...
– Видишь, тоненький серп смотрит вправо, потому что убывает луна справа, а растет – слева, а у нас в Амстердаме – наоборот... Понаблюдай за ней каждый вечер и убедишься, что это так.
Наконец, подул свежий ветерок. Сейчас бы он с удовольствием поиграл ее длинными светлыми локонами, но широкая костяная заколка не позволяла их раздувать. Катарина сделала глубокий вдох, словно наслаждаясь последней порцией воздуха, и задержала на миг дыхание. Тонкая фигурка в длинном бордовом платье с корсажем, подчеркивающим невысокую грудь и прямую спину, замерла. Словно нарисованный, силуэт четко выделялся на фоне потемневшего неба.
– А сосчитать эти звезды невозможно...
Он нежно обнял ее за плечи и добавил:
– Как походят они на мелкие бриллианты, рассыпанные по синему бархату...
– Нет, на маленькие свечки, горящие на круглом листе кувшинки... А эти кувшинки плавают в темной воде...
– Не спорь со мной, – сказал он, – я очень хочу, чтобы это были бриллианты. Когда сколочу состояние в Батавии, куплю тебе самое дорогое ожерелье...
– Альберт... – Катарина дотронулась губами до его руки, которая лежала на ее плече. – Я выходила за тебя замуж не ради денег...
– Ну почему же? Мне было бы приятно, если бы моя красавица жена носила изысканные драгоценности...
– И куда б я в них пошла?
– Это в Амстердаме ты не любила выходить в свет, когда была девицей. А теперь ты – замужняя женщина... Скоро увидишь, как любят дамы носить в Батавии дорогие наряды и роскошные жемчуга... А есть там и балы, и приемы... Скучно не будет.
Острый нос корабля перерезал границу Атлантического и Индийского океанов. Морское судно повернуло налево, и потому Капштадт, а с ним и мыс Доброй Надежды, оставались уже не на севере, а на западе. До Батавии – совсем ничего, где-то треть пути, а то и меньше...
– Альберт, а почему это место получило такое поэтическое название: "Мыс Доброй Надежды"? Оно действительно вселяет в моряков какую-то надежду? И на что?
– Этот мыс открыл один португальский мореплаватель... очень давно, более двухсот лет назад. И назвал его мысом Бурь, что очень не понравилось их королю, ведь тот не уставал надеяться, что именно отсюда откроется дорога в Индию. С указом короля шутки плохи, так что пришлось переименовать! Вот и стал он мысом Доброй Надежды...
Альберт сделал паузу и задумался.
– Ты знаешь, а ведь ожидания короля оправдались! Пусть гораздо позже! Васко де Гама все-таки прошел, обогнув этот мыс, в Индию!
Он обнял ее покрепче:
– Тебе не холодно? Показалось, что мурашки выступили...
– Нет! Это я так внимательно слушаю тебя, ожидая,что скажешь что-то ужасное...
– И скажу! А вообще-то здесь бури бывают... И пираты – тоже...
– О-о-о, как страшно!
– А еще здесь обитает Летучий Голландец! Старинный парусник появляется всегда неожиданно и пугает моряков...
– О-о-о, я уже испугалась не на шутку!
– Вот взлетит этот Голландец над океаном в небо, а оттуда, с высоты, увидит девушку одну на палубе и... украдет ее... Пойдем, Катарина, в каюту, уже поздно...
В Батавии голландский корабль встретили со всеми почестями. После пушечного залпа с прибывшего фрегата прогремел ответный залп с причала. Ровная шеренга солдат в голландской форме замерла по стойке "смирно", когда спускались по трапу управляющий новыми плантациями Ден Брабер Крезье и его помощник Альберт Блэнк с супругой. Их сопровождали еще несколько европейцев из обслуживающего персонала – туземцы считались более пригодными лишь для работы на плантациях и в лучшем случае в качестве садовников и подсобных рабочих на кухне.
Докеры принялись за обычную работу – освобождать корабль от многочисленных мешков, сундуков, коробов. Главным грузом на этот раз стали часы, механические игрушки и, как всегда, оружие. Кое-что прибыло и из продуктов: брикеты сыра и консервы. Туземцы на Яве, да и на других ближайших островах, не употребляли молочные продукты, поэтому голландский сыр не с чем было сравнивать. И доставляли его не как деликатес, а как традиционный продукт питания.
– Добро пожаловать! Заждались вас, заждались, – представитель штаб-квартиры Ост-Индской компании в Батавии Доменик Бонсель тепло пожал руку Ден Браберу Крезье и проводил его в поджидающий экипаж. Затем он проделал то же самое и с Альбертом, а Катарине поцеловал ручку. – Правильно сделал, что и жену привез, здесь работы – не на один год... Вас я сам провожу...
Экипаж двинулся в сторону новых построек. Они виднелись за кокосовыми пальмами, которые своими вековыми корнями держали побережье, не давая ему крошиться и растворяться в Индийском океане.
– Видите, как быстро разрастается Батавия? – Доменик Бонсель чувствовал себя в роли проводника. – Всего-то и пролетело семьдесят лет с небольшим, а вон какую крепость поставили! А сколько домов? Сейчас здесь живут где-то... семьдесят тысяч человек.
– А что это за поля подступают почти вплотную к крепости? – спросила Катарина.
– Вот эти низкие зеленые – рисовые. А там, дальше – деревья, мускатный орех. Это уже недавнее наше новшество. Раньше жили обособленно, ворота крепости держали на замке, а сейчас решили: что бестолку простаивают земли вокруг крепости? Вот и разбили плантации...
Катарина удивилась:
– Так сколько ж нужно людей, чтобы и в городе работали, и на плантациях!
– Людей всегда хватает! А если еще нужны – наши солдаты пригонят их с других островов...
– Доменик, я сегодня отдохну с дороги, а на службу уж завтра приду с утра, хорошо? – вставил в образовавшуюся паузу даже и не вопрос, а утверждение, Альберт Блэнк. – Надеюсь, за мое отсутствие вы не перевели штаб-квартиру в другое место?
– Ну что ты, Альберт, конечно, нет... Строится Батавия, да... но не так уж быстро, чтобы менять штаб-квартиры как перчатки. Кстати, с повышением тебя, что-то я и не поздравил... Надеюсь, новая служба придется по душе.
– Спасибо, Доменик, я тоже так думаю.
К светлому и просторному дому с двух сторон подступал молодой сад, с третьей – зеленые лужайки и несколько цветочных клумб, а с четвертой возвышалось широкое парадное крыльцо, к которому вела посыпанная мелкими камнями дорожка. Здесь и стояли высокие ворота из тяжелого дерева, закрывающиеся на задвижку с внутренней стороны и на замок – с наружной.
Катарина прошла в спальню и присела на широкую кровать, застеленную бордовым бархатным покрывалом. Рядом с ней стоял даже шкаф для одежды. Кто-то хорошо подготовился, чтобы вошли сюда люди вот так, как они – с несколькими баулами личных вещей, и начали жить.
– Альберт, а где здесь можно помыться?
– Не удивляйся, здесь никто не утруждает себя подогревом воды. Ее заливают в емкость, что стоит на крыше, и там она нагревается. Правда, когда на улице попрохладнее, то и вода не такая теплая... Многие женщины купаются в канале, здесь они протекают по всему городу... Привыкнешь со временем...
– А каналы какие? Как в Амстердаме?
– Да, точно такие! А у нас с тобой даже есть ванная комната! Пойдем, покажу...
Катарина с интересом разглядывала дом, сад, а потом и местные примечательности. Их удалось увидеть ей во время поездок с Альбертом: первый раз – на день рождения Ден Брабера Крезье, и второй – на прием, устроенный в честь приезда именитых гостей с соседнего острова. Кажется, один из них – англичанин, значит, из Английской Ост-Индской компании.
Самыми главными примечательностями считались Пенангские ворота[162] и сама крепость, обнесенная каменной стеной и рвом, а также совершенно новая португальская церковь, как напоминание о том, что эти люди здесь тоже побывали, и совсем недавно. Но особенно понравился Катарине Собор Гереджа[163]. Почти рядом с главной площадью Таман Фатахиллах[164] поднимались в небо несколько высоких башен, за которыми стояло основное строение. Если смотреть от парадного входа, то видны две башни, а за ними – большое круглое окно, похожее на открытый глаз. А если посмотреть на собор сбоку, то открывается вид на несколько башен, словно затягивающих основное здание в кольчугу, и видны боковые прямоугольные окна. У резных деревянных дверей собора стояла статуя Девы Марии, и потому многие называли этот храм Церковью святой Марии.
Катарина стала приходить в Собор Гереджа как можно чаще. Он находился недалеко от дома, так что можно было пройтись и без экипажа. Приятно было прогуляться по мощеной булыжником площади, особенно после дождя, когда чистые камни блестят под солнцем.
Многое в Батавии напоминало Амстердам: архитектура построек... такие же, как на родине, каналы. И верно говорил Альберт, в них действительно купались женщины. Правда, их пока еще было совсем мало в крепости, ведь далеко не все европейцы могли себе позволить привезти супругу: во-первых, это накладно по деньгам, а во-вторых – ее здоровье и даже жизнь подвергались большому риску.
За ворота крепости выходить нельзя: мало ли что взбредет в голову туземцам. Вот, например, не так давно ночью раздавалась барабанная дробь, это небольшие отряды яванцев подошли совсем близко к крепостной стене. Что они хотели этим сказать? Может быть, напоминали о себе? Или угрожали в случае жестокого обращения со своими сородичами? Но спать в такие ночи невозможно.
Закупка продуктов тоже оказалась непростой процедурой: специальные посыльные доставляли их на территорию крепости за особое вознаграждение, потому как были из числа местных – европейцам лучше туда нос не совать. Неудивительно, что порой возникали со стороны ходоков и задержки, так что для тех, кто жил в Батавии, вошло в привычку по возможности делать запасы.
Первые три месяца пролетели почти незаметно. Но вскоре произошли события, резко изменившие однообразные будни Катарины.
Однажды поздно ночью ее разбудили мужские голоса. Несколько человек разговаривали в кабинете мужа, недалеко от спальни, и через приоткрытую дверь сочился свет от горевших свеч. "Как же они без шума вошли в дом? – подумала Катарина. – Скорее всего, по условному знаку... Ведь я и не слышала, чтобы во входную дверь стучали".
– Альберт, мы с тобой друзья и потому, думаю, поймешь меня... – громко произнес кто-то, и она по голосу узнала Эрвина Хеллинга, одного из служащих Ост-Индской компании, который частенько заходил к ним.
– К делишкам Дика я не имею никакого отношения, – продолжал он говорить четко и убедительно, – совершенно случайно оказался тоже там... И что мне теперь делать? Одно прошу: не говори Крезье, он только рад будет поставить мне подножку в карьере...
– Подожди, Эрвин, а почему ты оказался там? – перебил его Альберт, делая особый упор на слово "там", словно оно таило в себе страшную черную тайну. – Ведь твое дело – нести службу в крепости, а не разъезжать по островам. Или захотел приключений на свою голову?
– Альберт, не кипятись! – кто-то третий, его Катарина не узнала, говорил чуть хриплым низким голосом. – Это я пригласил Эрвина...
– Дик! – в интонации голоса Альберта появились металлические нотки. Понятно было, что он осуждает какой-то поступок своего друга. – Значит, история повторяется? Сначала твой дед повырубал там леса мускатников... Истребил всех местных жителей... Только для того, чтобы держать под контролем... цены на европейском рынке. А теперь и ты?
– Альберт, я не собирался, – начал оправдываться Дик, – мы же ставили перед ними такое условие: никому из белых не продавать ни черенки, ни семена пряных деревьев. Сами виноваты, что нарушили этот запрет... вот и...
– Что "вот и"? Ты спалил всю деревню, а говоришь такие обыденные слова!
– Альберт, я – на службе в армии, в отличие от тебя, и у нас могут возникать подобные обстоятельства: мы можем погибнуть сами, а можем и кого-то убить...
– Дик, ты что подпалил? Деревню с мирными жителями или склад с боеприпасами своих врагов, а?
– Ни то, ни другое, а всего лишь избыток пряностей, чтобы неповадно было... Да не думал я, что вся округа загорится! Альберт, никто не узнает, что это произошло не случайно – на мелких островах всегда что-то происходит... Главное – не проболтаться, что был там и Эрвин, ведь он – не военный... Да и ты только поэтому в курсе дела, что он – твой друг.
Катарина услышала звуки чего-то рассыпавшегося по столу.
– Альберт, это тебе, здесь жемчужное ожерелье, золотое колье... и так, по мелочам... – голос Дика стал еще более хриплым.
– Ты что, убил? – вопрос Альберта прозвучал резко и холодно.
– Нет! Я ведь не рядовой солдат, чтобы убивать...
Катарина похолодела. Она лежала без движения на кровати и не дышала. Только сейчас девушка начинала понимать, что голландцы – совсем не желанные гости, и то относительное спокойствие, которое царит в крепости, куплено ценой жизни людей.
На следующий день Альберт подарил ей жемчужное ожерелье. Видимо, другие украшения пока припрятал. Она смотрела на иссиня белые жемчужины, и казалось ей, что отсвечивают они красными бликами. И если дотронуться до бусинок – руки испачкаются кровью. Но мужу ничего не сказала, приняла подарок молча, со смирением.
С той ночи он сильно изменился – стал угрюмым и замкнутым, а порой даже агрессивным, если в такие минуты пыталась с ним заговорить. Иногда Альберт задерживался на работе, а потом стал и вовсе пропадать – на целые сутки, а то и двое, ссылаясь на сильную занятость. Понимая, что дело здесь совсем в другом, она закрывалась в спальне под предлогом головной боли или уходила в сад и там часами сидела с книгой в руках в небольшой беседке. Но строчки разбегались, не в силах складываться в фразы, слова ускользали, а буквы переворачивались...
Однажды Катарина сидела в беседке и, не в силах сосредоточиться на книге, бросила рассеянный взгляд на сад. Чуть поодаль стояли два дерева, усыпанные бледно-желтыми цветами с пятью толстыми сочными лепестками, по местному, кажется, джипун. В доме всегда стояли несколько блюд с такими лепестками, издавая необычайный, ни с чем не сравнимый, аромат: и экзотических фруктов, и фантастических цветов. Посыпанная мелкими камешками дорожка уходила в глубь сада с молодыми фруктовыми деревьями. Плоды на них еще не появились, и Катарина не особенно интересовалась, что за фрукты созреют там через несколько лет. А нравились ей цветочные клумбы. На одной из них распустилась ярко-малиновая гортензия, а на той, что разбита ближе к беседке – нежно-сиреневые колокольчики, названия которых она не знала. Садовник, его она здесь иногда мельком видела, срезал их сейчас для вазы.
– Дай мне один цветок! – сказала она почти машинально, не задумываясь, поймет ли он.
– Пожалуйста, – сказал он по-нидерландски, подошел к беседке и протянул ей колокольчики.
Нежное сиреневое облачко на высоком стебле рассыпалось в полураскрытые коробочки необычной, вытянутой формы и настолько изысканные, что Катарина залюбовалась этим чудом.
– А что это за цветок?
– Это голландский ирис ксифиум[165].
– Ты знаешь наш язык? – спросила она.
– Да, – ответил он.
Катарина бросила на садовника оценивающий взгляд. Молодой человек лет тридцати сильно отличался от яванцев: во-первых, ростом – казался гораздо выше, во-вторых, белизной кожи – бесспорно, что гораздо белее.
– Ты не яванец?
– Нет, с другого острова.
– А почему же... тогда ты здесь?
– Я плыл на лодке на соседний остров, на свадьбу к сестре, а голландские солдаты взяли меня в плен и привезли сюда. Как им объяснить, что я не с Явы? Вот так и живу здесь уже почти два года. Мне повезло, что не попал на плантации, видимо, очень помог князь Эка Вахью[166], он увидел меня и что-то сказал голландцам...
– А как же он мог узнать, что ты не яванец, если ты с ним не разговаривал?
– По одежде, она у нас отличается. Да и по внешнему виду мы с яванцами разные.
– И как тебя зовут?
– Сухарто[167].
Уже темнело, поэтому Катарина поспешила в дом. В кабинете Альберта свечи не горели, значит, он успел куда-то уйти. Парадный вход не просматривается из сада, поэтому она не могла видеть, когда он выходил. Сон долго не шел, в голове роились мысли. Их было много, как мелких-мелких, почти невидимых, мурашей, если где-то на кухне завалялась крошка еды. Они возникали словно из ниоткуда и не исчезали, пока от крошки не оставалось даже мокрое место. Бывало, их добычей становилась мертвая муха или же залетевший мотылек. Полчища муравьиного войска облепляли свою жертву и почти молниеносно ее поедали.
К муравьям Катарина быстро привыкла, как и к небольшим ящерицам, которые бегали по стенам и по потолку, возникая тоже как мысли – из ниоткуда. Иногда, особенно поначалу, они пугали ее, но вскоре поняла, что существа эти совсем безобидные. Видимо, тоже прибегают для того, чтобы кого-то съесть. И не было никакого средства, чтобы избавиться от этих муравьев и ящериц. И нет никакого средства, чтобы уничтожить мысли.
Уже сквозь сон услышала она грохот. Что-то упало в прихожей. Катарина осторожно встала с кровати и подошла на цыпочках к двери. Там стояла кромешная темень, но слышно было, как кто-то шевелится на полу. Девушка зажгла свечу и тихонько вышла из спальни. Блики желтого огня высветили темную фигуру – бесспорно, это Альберт. Неужели пьян в стельку? Такого с ним еще не случалось, хотя последнее время частенько приходил навеселе. Он менялся прямо на глазах – галантный кавалер, мягкий и страстный любовник превращался в вечно недовольное всем на свете существо, у которого, к тому же, начали появляться нотки жесткости, переходящие порой в жестокость. Скорее всего, сказывалось влияние Дика, с ним Альберт и пропадал куда-то... Вот и сейчас, наверное, Дик привел Альберта, но, чтобы не попадаться ей на глаза, бросил тело в прихожей.
– Катарина, помоги мне! – видимо, Альберт не настолько уж и пьян, если увидел ее или почувствовал присутствие.
– Что с тобой?
– Кажется, ногу подвернул...
Она поставила свечу на пол и потянула его за руки:
– Вставай!
Потом потащила его волоком к кровати.
Тяжелое, почти безжизненное тело походило на мешок, набитый овощами. И вроде бы не так уж и много их, но овощи уж очень тяжеленные, видимо, год оказался урожайным.
На правой штанине, в области икры, темнело небольшое влажное пятно. "Неужели кровь? – застучало в голове. – И почему на ноге?"
С трудом перевалив его на кровать, благо та оказалась совсем низкой, Катарина приподняла штанину и увидела небольшую рану от ножа или другого режущего предмета. Она принесла свечу, чистую тряпку и какое-то спиртное, оставшееся в бутылке, обработала и перебинтовала рану. Альберт уже отключился и мирно посапывал, уткнувшись головой в одеяло.
Неожиданно хлопнула входная дверь. "Да он не закрылся!" – Катарина вздрогнула от резкого стука и потянулась за еще горевшей свечой. На пороге стоял Дик.
– Не ожидала?
Она молчала, лихорадочно прокручивая возможные дальнейшие события, но он опередил эти мысли:
– Не волнуйся, все будет хорошо... Тебя Альберт проиграл в карты... Мне...
– Нет!
– Да!
– Не верю! Ты пьян!
– А я тебе сейчас расписку покажу...
– Все равно не верю! Чем ты его запугал?
И тут ее осенило: да это же Дик шантажировал Альберта за те драгоценности, которыми поделился в тот вечер! А может быть, когда-то и Альберт снимал с туземцев украшения? Ведь пропадал на сутки, да и возвращался озлобленным...
– Вот моя расписка!
Дик начал судорожными движениями выгребать содержимое карманов. Из них вывалились какие-то бумаги, а потом... упали на пол и покатились в разные стороны жемчужные бусинки. Звуки падающих предметов показались ей до умопомрачения громкими и глухими, словно это были вовсе не бусинки, а тяжелые металлические шары. Дик продолжал выворачивать карманы, а потом... протянул к ней руки:
– Ну же, идем ко мне!
Она оттолкнула его и попыталась выбежать из комнаты, но твердая мужская рука легла на плечо и резко развернула ее.
– Не нужно суетиться! – низкий хрипловатый голос Дика звучал требовательно, видно, он привык к тому, что все его задумки осуществляются. – И кричать необязательно, здесь никто не услышит... А если будешь сопротивляться – завтра же сдам твоего Альберта со всеми потрохами Крезье, так что арестуют его...
– А тебя? – еле выдавила из себя Катарина.
– Я – военный, у меня другие правила игры...
Он резко дернул ночную сорочку, и тонкая ткань разорвалась на груди почти без звука. Потом он навалился на нее тяжелым телом, и в нем был уже не один, а уж точно – два мешка с овощами... Катарина, почти приплюснутая к кровати, не в силах сбросить с себя эту тяжесть, протянула руку к подставке для напольной вазы и резко дернула ее на себя. В лицо плеснуло прохладной водой, а из падающей тяжелой цветочной вазы посыпались белые лилии. Что первым коснулось головы – плотные влажные цветы или же тяжелая керамическая емкость – этого она уже не знала.
...Однажды ей, совсем еще маленькой девочке, рассказали дети постарше страшную историю про фокусника, который отрезал людям головы, но потом совершал ритуальные действия и... голова опять прирастала к телу. И вот однажды появился в этих краях странник. Он подошел к зрителям и тоже стал наблюдать за фокусником. И обратил внимание, что каждый раз, когда тот отрезает голову, в стакане с водой, что стоит на столе, вырастает белая лилия. "Это, наверное, и есть лилия жизни", – подумал странник и решил проверить свои предположения. Когда чародей в очередной раз кого-то обезглавил, незнакомец подошел к столу и незаметно подрезал ножом тонкий стебелек цветка. Фокусник стал приращивать голову, но у него ничего не получалось. И тогда его схватили стражники и закрыли в темном подземелье, а вскоре и казнили – сожгли на костре. С тех пор никто не стал показывать таких фокусов, а белую лилию назвали цветком печали.
