Текст книги "Живые тени ваянг (СИ)"
Автор книги: Стелла Странник
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
– Говорят, саардамские плотники, работающие в Москве и в Воронеже, давно уже написали на родину о том, что приедет к ним царь Московии с Великим посольством...
– И что же? Разве я отличаюсь от плотников по платью?
– Да не по платью! Они приметы сообщили... Мол, трясет он головой, машет при ходьбе руками, имеет на щеке бородавку, ну, а ростом – великан.
– Это плохо. Если будут сильно докучать, придется уехать... – сокрушенно покачал головой и вздохнул царь Петр.
– И куда?
– В Амстердам, туда должны уже приехать мои... из Великого посольства. Ладно... Пошли пока в Амстердам кого-нибудь, Гаврилу или Феодосия, пусть вместе с Ремметом[127] купит материи хорошей, да сошьют нам платье по саардамскому образцу. Мне особенно любо их платье...
Они зашли проведать Марию Гитманс[128], бедную женщину, сын которой служил в Московии плотником. Была там и Антье, жена Арейана Метье[129], с которым и будет потом он соперничать в постройке корабля. Они сидели за стареньким столом, держали в руках рюмочки с домашней наливкой, и Мария рассказывала о том, как работает ее сын в такой далекой и такой угрюмой Московии:
– Писал, что там холоднее, чем у нас. Люди разные, но – не обижают... Ведь не один он там, вместе с Хенком поехал...
– А где он сейчас? – спросил Петр. – Не знаю ли я его?
– Да как может знать царь какого-то плотника? – ответила вопросом на вопрос Мария. – А зовут его Корнелиус Гитманс...
– Так знаю я Корнелия, – сказал Петр. – Он строит корабль рядом с моим.
– А как это – рядом с твоим, – спросила Мария, – разве и ты умеешь плотничать?
– Да, я тоже – плотник, – сказал царь.
Он проведал еще несколько голландских семей, все они проживали почти в игрушечных домиках, окаймляющих маленький канал, впадающий в залив. И везде его радушно встречали и угощали скромной едой и простыми напитками. Что делать, если "инкогнито" давно уже было раскрыто? Потом он попросил, чтобы показали ему лесопильни, прядильни, маслобойки, слесарни и другие производства. Но самый большой интерес проявил он к мельницам, которыми была начинена Голландия, как капустой и грибами – русская кулебяка.
– Вот где раздолье для Дон Кишота, – говорил он, – сражаться с ветряными мельницами...
Эти мельницы невозможно было перепутать друг с другом, каждая из них чем-нибудь, да отличалась по внешнему виду, потому и имела свое имя. Вот эта, например, называлась Де Кок[130], потому что "варила" белую бумагу. Лопасти мельницы всегда крутились, и процесс производства бумаги не останавливался. Но был у нее специальный тормоз, при нажатии на который эти лопасти прекращали движение. Когда Петр Великий подошел к мельнице Де Кок, кто-то уже успел нажать на тормоз.
– А это что за механизм? – спросил он, дотрагиваясь до еще не остановившихся до конца лопастей. – Какая интересная вертелка! А с какого дерева смастерили? Или каждое подойдет? А если источится? Можно ли заменить?
В огромном чане была заготовлена бумажная масса. Чтобы получить из нее лист, нужно массу хорошенько перемешать и прокрутить через тяжелый пресс.
– Ну-ка, я попробую, – царь взял черпак из рук мастера и наполнил его массой, как тестом для оладий. А через несколько минут наблюдал, как выходит из-под пресса влажная еще, требующая хорошей обсушки, бумага.
– Ну, и обрадовал же ты меня, – сказал он мастеру, когда закончил "опыт". Словно этими бесхитростными движениями рук пробудил он в своей голове воображение, которое может положить начало самой серьезной государственной программе. – Держи рейхсталер![131] Стоявшие рядом Меншиковы – Александр и Гаврила, чуть не присвистнули от удивления: царь не был в Голландии таким щедрым, и даже напротив – проявлял экономию. Правда, то, что он смастерил себе кровать или же приготовил еду, говорило совершенно о другом – о его упрямом характере.
Работая на верфи топором и рубанком, он попутно успел увидеть, как варится сыр, как мастерится компас, как ткутся холсты... Он купил бопер, маленькое парусное судно, и приладил складную мачту, даже не задумываясь о том, что сделал тем самым изобретение, а потом испытывал судно в заливе. Смастерил он модели, обе размером в четыре фута, самых полюбившихся "игрушек" – корабля и ветряной мельницы.
Петр Первый пробыл в Саардаме всего неделю. Ему мучительно досаждало, что раскрыто инкогнито, и оттого "театральные" представления с переодеванием становились бессмысленными. А без эксцентричности терялся весь шарм, без нее могла им овладеть скука. Кроме этого, он еще не отдохнул от официальных церемоний и лицемерного придворного этикета, которые были непременным атрибутом его царского правления в Московии. И тогда он решил поехать в Амстердам, тем более, что саардамские корабли были в основном торговыми судами с небольшой вместимостью, а он жаждал лицезреть крупные военные суда. И тем более, что его Великое посольство во главе с Франсуа Лефортом[133] уже прибыло в столицу.
Шумный, многоголосый город резко контрастировал с Саардамом. В первую очередь, он отличался внешне: мощеные широкие улицы с многочисленными мостами, перекинутыми через каналы, которые словно артерии, питали и поили город, не шли ни в какое сравнение с узкими улочками, где он жил до этого. А разве можно было поставить знак равенства между домами в несколько этажей с прямоугольными высокими окнами и с мансардами и саардамскими приземистыми серыми домишками, похожими друг на друга и прижатыми к небольшому каналу? Амстердамские дома, построенные в одном стиле и в то же время отличающиеся по отделке, создавали неповторимое лицо города.
Второе – это люди. Они не обращали внимания на приезжих, ведь чужеземцы не были им в диковинку, и спокойно продолжали заниматься повседневными делами. Саардамцы же только и делали, что пялили глаза на Петра Великого. Да нет бы просто пялить! Ведь и пытались сколь раз заговорить, а то и подшутить над ним. От скуки, конечно, от чего же еще? Вот, к примеру, однажды подошли к нему дети да и потрогали за руку, а потом и вовсе толкнули. Что с них взять, если малые? А – обидно! Не будешь же кричать на всю улицу, что ты – царь, особа неприкосновенная. А все почему? Да потому, что ты – как актер, который сфальшивил в игре, раскрыл свое инкогнито раньше времени... Оттого и насмехаются они...
Учитывая горький опыт, решил Петр Великий сразу же по приезду и определиться со своим статусом. Для этого он обратился к бургомистру Николасу Витсену[133]:
– Примете ли вы знатную особу, проживающую инкогнито на верфи?
– Отчего ж не принять? Как один из директоров Ост-Индской компании, я не только буду способствовать решению правления о зачислении этой особы, но и отведу для ее жительства дом канатного мастера, что находится прямо здесь, на верфи. А чтобы эта особа смогла наблюдать весь процесс строительства корабля, мы заложим новый фрегат в сто футов длиною.
– Благодарю за понимание! – Петр Великий не мог скрыть восторга, который охватил его после таких слов. – И надеюсь, что наша дружба положит начало дружбе двух держав.
Николас Витсен проводил высокого гостя с его небольшой свитой на верфь и, прежде чем познакомить с первым корабельным мастером, сам показал ее достопримечательности. Главным из них стал, конечно же, пакгауз[134] с куполом, пятиэтажное здание, символизирующее морское могущество не только Ост-Индской компании, но и Голландии в целом.
– Говорят, нигде в мире нет больше и краше здания, чем наше, – произнес бургомистр, увидев, с каким удивлением рассматривает Петр Великий это гранд-сооружение. – Внизу у нас склады железа: здесь и проволока, и гвозди... Рядом – бойни для скота на пятьдесят крюков. Здесь скот забиваем, мясо солим и вялим, потом загружаем в суда – кормить моряков. Выше идут склады для пряностей и кофе, для товара, который доставляем на кораблях из Ост-Индии. Рядом с ними – мастерские корабельных снастей и парусов. Ну, а это – сама верфь на три стапеля[135], и здесь же – корабельные склады.
– А где обрабатываете лес? И откуда его везете? – любопытствовал царь Петр.
– Пройдем за пакгауз, хотя... Успеешь еще посмотреть, попозже корабельный мастер покажет. Территория там большая, а мы уже и так находились...
Николас Витсен посмотрел на Петра, словно проверяя его выносливость, но встретил лишь невозмутимый взгляд. Видимо, этот человек был недюжинной силы.
– За пакгаузом – и плотницкие мастерские, и лесопилки, и сушильни... А лес – из Германии, Скандинавии и... – бургомистр опять остановил взгляд на Петре Великом, – и с земель русских.
– Неужель? – удивился Петр, проявляя необычайный интерес к разговору.
– Именно! Но не сразу он идет в работу. Сначала лес полгода вымачиваем в воде, потом лебедками его вытаскиваем, в сушильнях обсушиваем по нашей технологии, стоймя... А во-о-он дымок небольшой стелется – там делаем смолу и смолим канаты...
Николас Витсен проводил Петра к прославленному мастеру корабельных дел, тому самому Герриту Класу Полю, который и закладывает всемирно известные голландские суда. Да и не только сам строит! Вся семья его трудится на благо Ост-Индской компании: плотниками и бухгалтерами, корабельными мастерами и капитанами, избороздившими моря и океаны всего мира...
– Вот тебе, Поль, ученик, пусть старательно изучает науки, после чего и выдашь ему аттестат.
И не знал тогда корабельный мастер, что чужеземец, которого он обучит наукам, по-царски оплатит его труды. Но главное, благодаря царю всея Руси Геррит Клас Поль получит спокойную и прибыльную должность при Амстердамском Адмиралтействе, а его сын Ян [136], пока еще пятнадцатилетний подросток, займет должность отца, а наступит день – будет строить корабли в... Санкт-Петербурге.
Царь Петр, или плотник Питер, старательно избегал официальных приемов и церемоний, чтобы не отвлекаться от службы, а вечерами, отдохнув от работы, шел в трактир, и с голландской трубкой в зубах, за кружкой пива или стаканом джина беседовал с его посетителями: корабельными плотниками, кузнецами, матросами, мастерами. Заходил он и к товарищам по работе, просиживал у них пару часов с пивом и разговорами, а в семье Геррита Поля частенько и обедал в домашней обстановке. Уже потом, по возвращении в Московию, будет он долго еще вести с ним переписку.
В одном из писем они вспомнят тот казусный эпизод, который произошел из-за знатного англичанина из Лоо – замка принцев Оранских в Голландии. Прознав о том, что работает на верфи царь Московии, этот господин захотел посмотреть на него. Но, не зная его в лицо, он стоял и наблюдал, как рабочие мастерят корабль. И вот бас Поль, чтобы показать Питера-тиммермана, окликнул его:
– Питер! Тиммерман Саардамский! Что же ты не пособишь своим товарищам?
Несколько человек несли тогда тяжелое бревно, и тут подбежал к ним Петр и, к великому удивлению гостя, подставил свое плечо под это бревно.
Через несколько дней приехал на верфь Николас Витсен:
– Ну и как чувствует себя "знатная особа, проживающая инкогнито"?
На что Петр Великий ответил:
– Об этом только мечтал!
Бургомистр, довольный тем, что знатный гость ведет себя скромно, как и подобает плотнику, обрадовал его хорошей новостью:
– Правление Голландской Ост-Индской компании поддержало мое предложение о прохождении учебы урядника Преображенского полка Петра Михайлова. А чтобы всецело наблюдать и контролировать процесс постройки корабля, ему со своими помощниками дозволено принять участие в строительстве нового фрегата. Примерно три недели уйдет на подготовку материалов, ну, а потом – с Богом!
И опять Петр Великий не мог скрыть своего восторга:
– И можно будет название дать фрегату?
– Конечно!
А потом русский царь проявил живой интерес к делам Ост-Индской компании:
– На таких добрых кораблях можно далеко ходить! И торговать с заморскими странами!
На что Николас Витсен ему отвечал:
– Так оно и есть! Эти корабли ходят и по Атлантическому, и по Индийскому, и по Тихому океанам. Во многих странах есть наши торговые фактории: на юге Африки, в Персии, Бенгалии, Малакке[137], в Китае, Сиаме[138], Формозе[139]... Эти страны торгуют с Ост-Индской компанией чаем, медью, серебром, текстилем, хлопком, шелком, керамикой, пряностями и опиумом... И мы не позволяем туземцам торговать с другими... Столица же нашей Голландской Индии[140] находится на острове Ява. Ян Питерсон Кун[141] еще более восьмидесяти лет назад основал там крепость Батавию[142], в ней и держим штаб-квартиру компании. И потому многие корабли идут туда – на Яву...
– А разве вам дозволено строить крепости в заморских странах?
– Да, такое разрешение от Генеральных штатов Соединенных провинций[143] наша компания имеет. Кроме того, что мы единолично торгуем от мыса Доброй Надежды до Магелланова пролива, можем заключать договора с туземными властями, строить на их территории крепости и города, содержать войска, начинать войну и объявлять мир, собирать налоги, казнить людей и даже... чеканить монеты.
– Чеканить монеты? – Петр Великий призадумался о своем. Видно было, что одолевают его большие думы. Потом немного помолчал и спросил:
– Кое-что и я слышал о вашей компании: то, что есть у нее палаты[144] в городах метрополии, что управляют ею купцы на паях... Но чтобы деньги выпускать, нужно быть очень могущественными...
– Могущество любой компании складывается из умения и талантов людей, – заметил Николас Витсен, – у нас же очень многие отличились в трудах ежедневных. Вот, к примеру, Ян ван Рибек[145] стал известным исследователем и мореходом, а позднее – колониальным администратором. Но ведь до этого он был просто служащим... Те, кто ходил на кораблях в Батавию, знают, какие проблемы возникали с продовольствием. На такую долгую дорогу его не хватало. И вот Ян ван Рибек на оконечности Южной Африки основал продовольственную базу. Скоро база стала селением Капштадт[146]. Сорок пять лет прошло, уже давно нет этого человека, а Капштадт стоит до сих пор... И служит.
Бургомистр замолчал, но, сделав паузу, вспомнил еще один случай:
– А капитан Генри Хадсон?[147] Ведь он тоже находился на службе Голландской Ост-Индской компании! Искал пути через Америку в Китай, а открыл реку и залив, которые и были названы его именем. А в дельте реки в тот же год наш военный инженер Крейн Фредериксзон ван Лоббрехт[148] заложил крепость с фортом Амстердам... Это потом уже он стал городом – Нью-Амстердамом[149]. И сделка эта была совершенно законной – губернатор Новой Голландии Петер Минуит[150] подписал купчую на остров Манхэттен с вожаком индейского племени...
– Так этой компании уже почти сто лет?
– Получается, так. Старая и... могущественная. Потому и право такое имеет – выпускать деньги. У нас около двухсот торговых судов, более сорока – военных, а на службе состоит пятьдесят тысяч человек, это без солдат...
– А солдатам какое дело находите?
– Всегда им есть дело. Вот, к примеру, с острова Ява, где стоит наша крепость Батавия, прогнали португальцев... До этого они там правили. Много оружия пришлось завезти, а потом и туземцев на свою сторону переманивать...
Пока шла заготовка леса для нового корабля, Петр Великий научился владеть циркулем, пилой, рубанком, а также щипцами для дерганья зубов. Он смастерил мебель, устроил русскую баню, к которой привык на родине, готовил себе пищу. А еще брал уроки рисования и гравирования по меди. Казалось, за этот небольшой промежуток времени он хочет научиться всему.
Царь Всея Руси побывал на звериных и птичьих дворах, у квакеров[151], на собраниях ученых и в "зазорных" домах – борделях. Именно в Голландии он получил представление о европейской цивилизации и культуре, впервые увидел ратушу, адмиралтейство, цирк, приюты для детей и... дом для умалишенных. Он посмотрел спектакль, который надолго оставил неизгладимое впечатление, с удовольствием читал голландские газеты и полюбил местные продукты, особенно – сыр.
Девятого сентября произошло то самое событие, о котором говорил Николас Витсен: в торжественной обстановке был заложен новый фрегат. Вместе с Петром Великим к его строительству приступили десять волонтеров – Головины Иван Михайлович и Иван Алексеевич, Меншиковы Гаврила и Александр, Федор Плещеев, Петр Гутман, Иван Кропоткин, Гаврила Кобылин, Феодосий Скляев и Лукьян Верещагин.
– А имя есть у фрегата? – спросил его Николас Витсен.
– "Петр и Павел"! – радостно ответил Петр Великий. – В честь святых апостолов Петра и Павла.
Глава 2. «ШАЛЬНЫЕ» ДЕНЬГИ
С утра небо нахмурилось, обещая дождь. Ветер еще не нагнал темные тучи, но сурово посвистывал, словно извещая людей о чем-то грустном, а может, даже – трагическом. Он с остервенением играл листьями, сорванными с деревьев, гонял их по причалу. Серое небо разбухло, словно кусок влажного сукна, а дождя все не было.
В этот день пришел корабль из Батавии. Он медленно приблизился к причалу, издав звуки приветствия, но не такого радостного, как обычно. И встал на якорь. А на причале уже толпился люд. Видать, родные и близкие моряков. Чуть в стороне от них заприметил Петр Великий старушку. Она пристально вглядывалась в тех, кто спускался по трапу. Почувствовав на себе взгляд чужеземца, приветливо кивнула и снова ушла мыслями в себя.
– Никак, ждешь кого? – участливо спросил он. – Сына?
– Да, сына, – ответила она. – Только он служит не на этом корабле.
– А зачем же тогда этот встречаешь?
– Корабль моего сына не вернулся, – грустно сказала она, – уже год, как не вернулся...
Петр Великий замолчал. Что можно сказать ей сейчас, чтобы не разбередить старую рану на сердце?
Она сама добавила:
– Одни говорят, что корабль затонул в шторм... Другие говорят, что его захватили пираты... А я не верю, каждый раз прихожу сюда. А вдруг весточку от сына получу?
Как бы в подтверждение ее слов один из моряков, увидев ее, приветливо махнул рукой:
– Лиза! Добрый день! Нет, о твоем Годфри ничего не слышно. В Капштадте сказали, что корабль туда не заходил.
– С возвращением, Фабиан! Значит... – старушка замолчала, не в силах больше говорить. А потом, как бы убеждая себя в обратном, шепотом произнесла, – нет, буду ждать... А вдруг...
Фабиан проходил мимо Петра Великого, и тот полюбопытствовал:
– Как проходит служба, служивый?
– Благодарствую. Слава Богу, жив.
– А что, не все живы?
– У нас не каждый возвращается. Многие уже там, в Батавии, от туземных болезней умирают, другие – по дороге...
С трапа спустили несколько носилок.
– А там кто? – махнул в их сторону Петр Великий.
– Там больные, их в госпиталь отправят...
– И много их?
– Двадцать человек... то есть, уже восемнадцать...
– Значит, не проста твоя служба, – задумчиво промолвил Петр, – и какое ж у тебя жалованье?
– Семьдесят гульденов[153]. Я – капитан. А у матросов – только десять...
– Так мало? – удивился Петр. – А мне доложили...
Он не смог произнести эту фразу вслух: "А мне доложили, что чиновники Ост-Индской компании получают по двести – триста гульденов в месяц..."
Старушка все еще стояла. В ее глазах не было слез, видимо, все их она уже выплакала. Резкие порывы ветра теребили такой же серый, как это небо, подол длинной широкой юбки. И не было в тот день яркого солнца, которое сияло накануне.
Издалека окликнул его бас Поль:
– Питер-тиммерман! Хочешь посмотреть, как сушат лес? Я иду в сушильню.
– Да! – Великий Петр махнул рукой собеседнику и крупными шагами направился в его сторону. Слова, услышанные им от Фабиана, видно, долго еще не давали покоя, потому что он спросил у Поля:
– А вот ходят корабли в Батавию. К примеру, какой-то корабль не вернулся... Бывает такое?
– Я не считаю такие корабли, – ответил ему бас Поль, – их другие считают. Мое дело – строить эти корабли.
Он сделал паузу, словно раздумывая, продолжать ли с чужеземцем, пусть даже – и с царской особой, этот разговор. Потом, вспомнив, как приветлив с ним сам Николас Витсен, добавил:
– Да, случается и такое. Море – оно не всегда ласковое, да и пираты тоже знают свою работу – встречать торговые корабли с заморских стран. Ведь товары оттуда – самые дорогие, особенно опиум и пряности. А из Батавии и везем в основном мускатный цвет – мацис, мускатный орех и гвоздику. Такой товар и продать можно выгодно, и обменять на любой другой... А то, что служба опасная, об этом матросы знают. И все равно нанимаются...
– А болезни?
– Болезни есть везде, – сказал Поль, – просто где-то их больше, а где-то – меньше. Больше всего болезней в Батавии, там европейцев в год умирает по тысяче, а то и по две... Не подходит нам их климат. Вот потому в последние годы стали много нанимать туземцев – они к болезням привычные, особенно яванцы, да и китайцы тоже...
Они проходили мимо пакгауза, и Петр обратил внимание на то, что многие грузчики были смуглолицыми. Они завозили на тележках в складские помещения мешки, помеченные тремя буквами – "VOC"[154]. Видимо, это была эмблема компании: вторая и третья буквы были помельче, как бы задним планом, фоном для первой, самой большой, а значит – самой главной – "V".
Интересно, какие доходы скрываются за этими тремя буквами? Если даже дойдет до Амстердама не каждый корабль? Если даже – один из трех? Все равно это будут миллионы и миллионы гульденов...
Днем бригада из Московии была занята постройкой корабля "Петр и Павел", а вечерами – каждый раз по-разному: иногда Петр Великий любил посидеть в трактире, в другой раз – мастерил макеты парусников или же позировал для портрета, который писала местная художница. Бывало, посещал семьи тех, кто работал в Московии. А в этот вечер он усадил Александра Меншикова за стол против себя и начал расспрашивать о том, о чем давно уже вроде бы и слышал.
– Ну-ка расскажи мне, Алексашка, как ты приторговывал пирожками возле Царь-пушки и Царь-колокола?
– Уже больше десятка лет прошло, – насупился тот, – а ты, Великий царь, до сих пор вспоминаешь. Да было мне тогда от роду тринадцать... Что с меня взять?
– Не о пирожках я сейчас пекусь, Алексашка, а совсем о другом... Ты вот скажи мне, как тебе удавалось обсчитывать тогда стрельцов?
– Да проще пареной репы! Есть у нас алтын, который стоит три копейки, и есть денга – она стоит полкопейки. К примеру, купил стрелец порожков на двадцать копеек, значит – на шесть алтын и две денги, купил на один рубль, значит – на тридцать три алтына и две денги. А было в рубле шестьдесят четыре копейки...
– Ну-ну, ты главное говори!
– А главное, если алтыны и денги такие неровные, очень просто недодать за пирожки две денги. Всего лишь... А с рубля можно недодать и целый алтын, а то и два...
– А если бы в рубле было сто копеек, и не было бы ни алтынов, ни денег? Как тогда ты бы обсчитал?
– Если бы эти пирожки стоили двадцать копеек, и мне стрелец дал бы рубль или полтину... – Меншиков задумался и молчал с минуту, потом же ответил вопросом на вопрос. – А как бы я его обсчитал? А – никак. С рубля я должен дать восемьдесят копеек, а с полтинного – тридцать копеек...
– Вот то-то же! – поднял вверх указательный палец Петр Великий. – Даже ты докумекал, что нужны деньги такие, чтобы их было легко считать...
Над заливом Эйсселмер Северного моря часто стелются туманы. Словно великан пьет парное молоко из огромного кубка и выплескивает его остатки на чистую гладь воды. И смешиваются два напитка – прохладная вода и теплое молоко, а над этим коктейлем поднимаются кудрявые волны пара. И согревает пар прибрежный воздух, насыщая его влагой и ароматом соленого бриза и создавая ни с чем не сравнимую насыщенную ауру Амстердама. Чем дальше в глубь материка, тем реже и слабее эта аура, тем прохладнее и суше.
Строительство корабля "Петр и Павел" продолжалось. С утра над стапелем раздавались веселые звуки топоров и рубанков, скрежет лебедок, разноязыкая речь. Многие бревна и доски, из которых уже вычерчивалось очертание парусника, Петр Великий потрогал руками. Наравне с другими плотниками он стругал доски, вырубал на бревнах пазы, в которые закладывается под определенным углом другое бревно. Перед глазами был чертеж, но руки сами выбирали нужное положение дерева, словно уже чувствовали будущий корабль, все равно как мать еще не рожденное дитя.
В этот день пришлось оторваться от любимого дела. В Гааге[154] намечался прием, на котором следовало быть. Великое посольство иногда напоминало об основной своей цели – наладить торговые, технические и культурные связи с развитыми европейскими державами. Конечно же, хотелось бы и заключить союз против Турции... Но пока не находились сторонники. Так что здесь уж – как получится. А вот обучиться кораблестроению, военному делу, да и различным навыкам гражданских профессий – это было обязательным. Научиться самим, а потом еще и привлечь к работе на всея Руси голландских, шведских, датских и немецких моряков, ремесленников, мастеровых, и даже – скульпторов, художников и садовников. А почему и нет? Пусть ваяют скульптуры, пишут полотна, украшают ими дворцы и залы, стригут газоны и сажают розы.
Поначалу Петр Великий совсем не хотел ехать в Гаагу.
– Справитесь и без меня, – сказал он Франсуа Лефорту, – мне нужно с кораблем поторапливаться, скоро уже на воду будем спускать...
– Государь, прием очень ответственный, мы ведь не хотим портить отношения с Вильгельмом Третьим[155]. А он может обидеться, зная, что царь Всея Руси находится в Амстердаме на верфи Ост-Индской компании и не соизволит показаться перед знатью Оранских.
– Вильгельм меня поймет, мы с ним дружны. Только ждать мне от него нечего, ведь не дал субсидии на создание собственного флота... Так что... Ладно, поехать – поеду, но говорить не буду. Ты – генерал-адмирал, главный в Великом посольстве. А я – урядник Преображенского полка Петр Михайлов...
Перед началом приема Петр Великий остался в смежном зале, чтобы никто не увидел его. Однако людей было так много, что некоторые из них тоже прошли в этот зал и с интересом стали рассматривать Великого царя. Его это стало раздражать, и он, не выдержав такого нездорового внимания, к тому же, уставший от церемонии, которую наблюдал издалека, подошел к двери и громко сказал:
– Попрошу всех отвернуться к стене, я хочу отсюда выйти...
После этого случая, демонстрировавшего уже не в первый раз причуды царя, некоторые знатные вельможи из Великого посольства открыто высказали свое недовольство.
– Как можно в чужом государстве не думать о своей репутации? – князь Константин Тугодумов подошел к Петру Великому так близко, как будто перед ним – простой урядник Преображенского полка.
– Одумайся, государь, не ставь и нас на посмешище, – вступил в разговор вельможа Николай Сабляков.
– Какое еще посмешище? – грозно насупил брови Петр Великий. – Вы у меня – посмешище, не можете ни субсидии найти, ни поручиться поддержкой Голландии против турок... И сколько же вы наняли людей голландских работать на Руси? Молчите?
И он отдал приказ страже:
– Заковать их в кандалы и под арест в цухтхауз![156] А завтра отрублю им головы!
Вскоре прибежал кто-то от Николаса Витсена:
– Опомнись, царь Всея Руси, здесь – территория Голландии, и потому действуют голландские законы. Здесь нельзя казнить за подобные провинности, да и вообще нельзя казнить отрубанием головы. Николас Витсен, как губернатор Амстердама, очень просил смилостивиться и отпустить ваших людей с миром...
Петр Великий был непреклонен:
– С каким миром, если они супротив меня, а значит, супротив Всея Руси... Ладно, пусть посидят в цухтхаузе до утра, а завтра и порешаю, что с ними делать дальше.
С утра пораньше он обратился к Николасу Витсену:
– Хочу сам посмотреть ваш цухтхауз. Проводите меня к арестантам.
За ним прислали экипаж.
В цухтхаузе Петр Великий с интересом рассматривал помещения для охраны и коридоры и даже просил, чтобы открыли несколько камер. При этом он высказывал знаки одобрения, видимо, вполне довольный созданными для заключенных условиями. Когда же они вошли в помещение, отведенное для русских арестантов, удивился несказанно:
– Я думал, они на гнилой соломе время коротают, а тут, как для бояр – отдельные палати с постелью...
Заключенные сидели на стульях за столом и уплетали завтрак за обе щеки – видимо, совсем неплохой была эта еда.
– В наших тюрьмах очень гуманные законы, – заметил сопровождавший русского царя помощник Николаса Витсена, – мы не просто наказываем преступников, а даем им возможность исправиться... Поэтому условия содержания сносные. А еще им позволено работать: кто покрепче – пилят бразильское цветное дерево, его наши корабли доставляют, а другие – делают бархатные ткани... За такую работу мы даже платим... Конечно, не так много...
– Не видел еще таких тюрем, поэтому и удивлен.
– Мы впервые в Европе, а может, и в мире – создали цухтхауз еще сто лет назад. А за это время многое в нем улучшили и гордимся этим. У англичан до сих пор в общих камерах содержатся и мужчины, и женщины, и дети, спят на соломе, а едят хлеб с водой. Так же и во Франции, в Бастилии. А у нас для женщин есть отдельный цухтхауз, и там такие же, как и здесь, для мужчин, порядки. Думаем даже о том, что заключенных нужно разделить на группы по их нравственным качествам...
– Ну как вам тут отдыхается? – обратился Петр Великий к арестантам. – Понравилось? Или на воле лучше? А? Что скажешь, Тугодумов? Или ты – Сопляков?
– Я, вообще-то, Сабляков, – послышался несмелый голос вельможи.
– Ничего, был Сабляковым – станешь Сопляковым... Раз царь оговорился...
Довольный своей остротой, он перевел разговор на прежнюю тему:
– У вас тут лакены[157] не из шелковых дамасков, да с вензелями арестантов? Или просто с брабантскими кружевами? Я вот тоже хочу пригласить в Московию фламандских мастериц, чтобы они обучили наших девок плести такие кружева. А кровати, смотрю, тоже хорошие... Правда, не сравнить их с той, которую мой отец, Алексей Михайлович, приобрел у немца Ивана Фансведена... Бывают же такие дорогие кровати – даже боярину надо четыре года работать и хлеба не есть, чтобы купить ее. Сам я и на медвежьей шкуре могу спать, так что хорошо, что не видел эту кровать, Алексей Михайлович еще до моего рождения подарил ее персидскому шаху...
– Иван Фансведен, – вставил свою реплику помощник Николаса Витсена, – известный мастер. Нет ему равных в фигурной резьбе по дереву, да по золотой и серебряной отделке фигур... Это имя очень известным было... лет тридцать назад. А сейчас его ученики работают...
– А это что за книга лежит на столе? – спросил Петр Великий своего спутника.
– Это Библия. В цухтхаузе есть священник. И грамоте тоже обучаем: письму, математике...
– Так в такой цухтхауз люди будут добровольно приходить, – заметил русский царь.
– И приходят – бюргеры довольны тем, что могут отдать своих непослушных сынков на перевоспитание. И даже платят за это...
