Текст книги "Живые тени ваянг (СИ)"
Автор книги: Стелла Странник
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Катя с удовольствием фантазировала. Это очень помогает избавляться, пусть ненадолго, от гнетущих мыслей. А они не оставляли ее в покое. Стас пока еще не уехал, но уже собирается. Буди пропал, как в воду канул. Паула тоже молчит. "Уж не закрутили ли они там роман? – пришла в голову шальная мысль. – Какая ерунда! А впрочем, даже если и так... Мне это уже не интересно".
Скрипнули тормоза подъехавшей машины. Катя вздрогнула от неожиданности и машинально посмотрела в окно. Потом одернула себя: "Стоп, я же никого не жду! Однако, какой длинный вечер..."
И она пока не знала, что этот вечер гораздо длиннее, чем ей кажется.
Тишину нарушили щелчок замка и скрип открывающейся входной двери. Скорее всего, отец. Только он может так легко справляться с тугим замком.
– Катя! Ты как? Опять раскисла? Привет! Будем ужинать?
– Привет, пап, у меня все отлично, скоро будет новая коллекция... А у тебя?
– А у меня коллекции не будет! – отец, слегка подрумянившийся на легком морозце, уже сбросил пальто и шапку. Он даже переобуться успел. – У меня будет... защита!
– Да ты что?
– Да-да, все уже решено! Зря я над этой темой столько работал?
– А студенты тебя не разлюбят?
– Уж сказала... Эх, Катюха, Катюха! Что я, девочка, чтобы меня любить? Давай, давай, мечи на стол, а то не хватит сил стать доктором культурологии...
Отец подошел к Кате и заглянул ей в глаза:
– Что-то случилось?
– Нет-нет!
В дверь стукнули.
– Пап, по-моему, Валек, лень ему ключи искать...
Привычки братишки она прекрасно знала. Он не любил делать лишних движений там, где спокойно можно без них обойтись. Как сейчас. Тем более, что замок стал заедать, видимо, требует смазки, а может, и починки.
Они сидели втроем за небольшим обеденным столом на мягких стульях с узкой прямой спинкой, обитых бежевым велюром. Стульев было четыре. Но последний пустовал уже три года, с того дня, когда умерла мама. Поэтому каждый раз, когда они садились за стол, Катя думала о маме. Иногда ей хотелось убрать этот стул... Но она этого не делала.
– Голодный, как черт! – Валек торопливо зачерпнул ложкой наваристые щи. – Как там добрый молодец говорил, когда Баба Яга приказала ему сесть на лопату, чтобы в печку задвинуть и зажарить? Сначала ты меня... накорми!
Катя удивленно посмотрела на него. Вот и еще один мужчина растет. Уже в университете учится...
– Эй, сказочник, что там у вас в универе сейчас? Новые программы и эксперименты?
– Отпа-а-ад! – Валек отодвинул от себя пустую тарелку и потянулся за расстегаем с рыбой и рисом. Такие небольшие сдобные пирожки любила готовить мама. Еще с того времени они прочно вошли в их семье в список "коронных блюд". Валек с удовольствием откусил добрую половину расстегая и продолжил свой рассказ:
– Сегодня вот... например... занимались повышением креативности!
– И как это? За уши ее вытягивали? – удивилась Катя.
– Нет, мы в эксперименте участвовали, как подопытные кролики...
– Наверное, голодом морили этих кроликов? – подколола она братишку, намекая на отменный аппетит.
– Нет... Не угадала... Совсем другая тема. Называется "Непостоянство гениев"...
Катя прыснула в салфетку, но тут же взяла себя в руки:
– Это нидерландец Симон Риттер придумал?
– А ты откуда знаешь?
– Так я же в прошлом месяце в Амстердаме была.
– А-а-а, разочарованно произнес Валек, а я только собрался рассказать о Бетховене...
– Подожди, а что там у Бетховена было? Я слышала только о Ницше.
– Оказывается, он самую классную музыку сочинил не в порыве творческого вдохновения... Он ее... постепенно собирал...
– Вот как?
– Да, это – процесс отбора... А вот у Леннона и Маккартни...
Кто-то позвонил в дверь.
– Никогда не дадут закончить... – проворчал Валек и пошел открывать дверь.
– Я никого не жду, – бросила ему в спину Катя, как бы оправдываясь за прерванный рассказ. Редко на брата находила разговорчивость, обычно из него слова не вытянешь...
Они вошли вдвоем – Валек и Буди, как будто так и должно быть, как будто Буди вышел недавно, чтобы купить в гастрономе хлеб. Нет, если бы вместо него стояли бы даже... Леннон с Маккартни, это еще куда бы ни шло... Ну, Юрий Гагарин – на худой конец. Но – Буди, который...
– Катюша, а что сделала Баба Яга? – отец заметил недружелюбный взгляд дочери и попытался вывести ситуацию в верное русло.
"Что-что? – подумала Катя, – конечно, накормила дорогого гостя..."
– Ну ладно, – снисходительно проговорила она, – познакомьтесь...
– Георгий Дмитриевич, отец Кати...
– Валентин, брат...
– А я – Альберт Буди Блэнк...
Рука отца, которая только что сделала теплое рукопожатие, вздрогнула.
– Как вы сказали?
– Георгий Дмитриевич, как раз об этом я и хотел рассказать Кате, тогда... Еще в Амстердаме... Но она ведь не слушает меня! Я ей и визитку дал...
– Катюша, у тебя есть его визитка?
– Нет, папа... Точнее, не знаю... Мне кажется, я ее не видела. Нет, я ведь ее держала тогда в руке... Папа! Не знаю! Ничего не знаю...
"Может быть, я ее мимо кармана положила... А может... – мысли бегали в ее голове, не в силах собраться вместе и оценить ситуацию. – Альберт? Нет, только не это!"
Катя изменилась в лице. Она судорожно сжимала в руке салфетку и молчала. Наконец, ее мысли собрались в один клубок. Она взглянула Буди в глаза, окунувшись в их такую же, как и этот вечер, черноту:
– А почему ты не позвонил? Или не приехал сразу же? Ведь прошло уже больше месяца...
– Так ты же свою визитку мне не дала... А Паула...
Опять кто-то звонил в дверь. Как будто здесь – семинар начинающих поэтов. Георгий Дмитриевич бросил строгий взгляд на сына. Тот нехотя встал и шаркающими шагами поплелся в прихожую. В это время Буди, не дождавшись, когда его пригласят за стол, осторожно выдвинул мамин стул и сел на него.
– Добрый вечер! – молодой человек атлетического сложения улыбался голливудской улыбкой, словно выиграл в лотерею не меньше миллиона. И даже – не рублей. Потом он заметил незнакомого человека, на лице которого не стояло тавро "миллионер", и выигрыш потихоньку стал уменьшаться. Взглянув на Буди еще раз, он увидел табличку "доктор". И маленькую приписку – "из Азии". Черные волосы и такие же черные глаза однозначно говорили об этом. Правда, совершенно белый цвет кожи выдавал родственные связи с европейцами, а может, был он характерным именно для его национальности...
– Извините, я, кажется, помешал. У вас серьезный разговор?
– Нет-нет, проходи, Стас, – Георгий Дмитриевич с особым радушием выговаривал каждое слово, прокручивая в голове дальнейший план действий. А про себя подумал: "Надо посоветоваться с Катей, чего-то я пока не знаю..."
– Валентин, ты давай-ка чайку налей гостям, мы – на минутку... Катя, можно тебя?
Первой слева была дверь в кабинет, и отец крепко сжал Катину руку:
– Сюда...
Он осторожно прикрыл дверь за собой и строго посмотрел на дочь:
– У тебя с ним роман?
– Папа!
– Если нет – тогда не понимаю, что он здесь делает! Кстати, а почему у него такая же фамилия? Он что, наш родственник?
– Да нет же, папа! Правда, если считать, что Адам – наш родственник, то тогда – да... Дело совсем не в этом...
– А в чем?
– То, что он – Альберт!
– Катя! Тебе не нравится это имя?
– Нравится – не нравится... Ну не могу я сейчас все объяснить, для этого нужно много времени...
– Хорошо, я дождусь, когда это время наступит...
– Папа, Буди... То есть, Альберт – доктор философии Лондонского университета Метрополитен. Вот вы и поговорите о науке. Заодно и протестируешь его... Может, он такой же доктор, как я... космонавт...
Они вернулись в столовую и с удивлением наблюдали, как Стас и Буди нашли общий язык. Видимо, Стас успел похвастаться тем, что стажируется в Лондоне, а Буди сообщил, что в Лондоне работает. Об этом можно было судить по последним фразам их диалога.
– Да что говорить об этом? – видимо, Буди в чем-то был не согласен со Стасом. – Банк Англии – один из старейших в мире, но перешел на десятичный принцип денежного счета гораздо позже, чем русские банки.
– Как это "позже"? – похоже, Стас об этом не знал.
– Позже на... двести пятьдесят лет, – уточнил Буди. – А ты едешь туда стажироваться...
– Так этот банк появился еще раньше Петровской денежной реформы? – Стас был потрясен такой новостью.
– Вот именно! А вообще-то... – Буди сделал небольшую паузу, подыскивая более точные слова, – получишь там отличные знания по созданию денег из "воздуха". Если, конечно, захочешь...
Катя прервала их беседу. Она уже немного успокоилась и брала ситуацию под контроль:
– Стас, у тебя что-то срочное?
– Я собирался сделать тебе предложение!
В его словах проскользнуло раздражение. Видимо, жених ожидал более радушный прием.
Только сейчас она заметила в его руке букет белых роз.
– Собирался? – переспросила Катя. – А сейчас уже... передумал?
Как ждала она эту сцену! Представляла ее именно с белыми розами! Вот он галантно встает на колени и произносит самые важные в этой жизни слова, а она бросается ему на шею и замирает в поцелуе... А потом он поднимает ее на руки и кружится в вальсе...
А вальс-то при чем? Дубль-два. А потом он поднимает ее на руки и несет... в спальню. Розовое атласное покрывало пахнет "Мисс Диорр шери"[72], и кажется, что губы срывают сладкие и ароматные вишни. Плоды темно-бордовые, почти черные, потому что уже переспевшие...
– Стас, давай оставим этот разговор на завтра. Сегодня у нас гость издалека. Хорошо?
Катя проводила его до входной двери и вернулась в столовую с белым несчастливым букетом:
– Мне нужно побыть одной... Папа, я думаю, вы с Буди найдете общий язык. Да?
– Я тоже пошел! – Наконец-то и Валентину представилась такая возможность! Он давно закончил ужин, но никак не мог улизнуть: то гостей надо встречать, то приборы подавать, то чай разливать.
Катя прошла в свою комнату и бросила себя на кровать. Мысли путались.
На кухне продолжалось чаепитие.
– Катя говорила, что вы тоже преподаете? – Буди сделал глоток ароматного темно-коричневого напитка из белой чашки с озорными голубыми горошинами и внимательно посмотрел в глаза Георгию Дмитриевичу.
– Да-да, в Гуманитарном университете профсоюзов, на факультете культуры... Я – культуролог.
– Очень приятно! Мы с вами – коллеги... Но вот с вашим вузом у нас пока нет контактов... Скорее всего, потому, что Метрополитен появился совсем недавно, он создан на основе двух вузов... Но зато у нас учатся иностранные студенты! И много международных офисов по всему миру: в Брюсселе, в Пекине, в Дели, в Гаване...
– Подождите! – Георгий Дмитриевич отставил чашку с чаем и в упор начал разглядывать Буди. – Так вы тоже – за гуманизацию образования?
– Да. И за объединение вузов разных стран в мировое университетское сообщество.
– А мы развиваемся в этом направлении более восьмидесяти лет. И поддерживают нас почетные доктора университета! Говорят ли вам о чем-то их имена? Дмитрий Лихачев, Георгий Свиридов, Мстислав Ростропович, Даниил Гранин, Андрей Вознесенский... – Георгий Дмитриевич смог бы перечислить всех почетных докторов, но вовремя остановился. Навряд ли они известны преподавателю небольшого английского вуза.
– Я знаю не только их имена, – неожиданно для него прозвучал ответ Буди, – но и некоторые их работы. Например, читал на английском языке поэму Евтушенко "Станция Зима" и его стихи. А Мстислав Ростропович... кстати, является почетным доктором не только вашего вуза, но и нескольких учебных заведений других стран. В Великобритании – Кембриджского и Оксфордского университетов. А "величайшим из ныне живущих музыкантов" провозгласила его именно лондонская газета "The Times"...
Георгий Дмитриевич кивнул. Ему понравился кругозор молодого доктора философии. Однако... Что, если продолжить тестирование? Вот и Катя об этом просила... И глава семьи, заговорщически улыбнувшись, спросил гостя:
– А что может связывать Его Королевское Высочество принца Майкла и ректора Бристольского университета доктора Кингмана?
Буди задумался. Он сжал ручку чайной чашки, словно от этого движения увеличивалось напряжение мозговых клеточек, а потом произнес:
– Думаю, их объединяют идеи гуманизации образования...
– В точку! – Георгий Дмитриевич от удовольствия хлопнул в ладоши и добавил. – И оба они являются почетными докторами нашего вуза!
– Да ну? – Буди искренне удивился. – А вот об этом я не знал.
– Так что же главное в гуманистической сути культуроцентристской концепции?
Георгий Дмитриевич поднял вверх указательный палец, словно шпрехшталмейстер на арене, извещая зрителей о начале головокружительного сальто-мортале, и с воодушевлением закончил мысль:
– Признание духовно ответственного выбора и духовно мотивированного поступка как основы личностной зрелости человека. Да-да, вы со мной не спорьте!
– Я и не спорю. – Буди отодвинул чашку с остывшим чаем. – Развивать только интеллект -этого мало... Кстати, а вы работаете над созданием образа российского интеллигента? Эта тема для вас актуальна?
Георгий Дмитриевич снова улыбнулся незримому третьему собеседнику и ответил:
– Может быть, это будет звучать несколько иначе? Не "создание образа российского интеллигента", а "воспитание студентов на примерах лучших образцов российской интеллигенции"...
Он сделал небольшую паузу, словно припоминая тот случай, о котором хотел рассказать.
– Однажды был у нас с визитом ректор Линнского университета доктор Росс... Буди, да что же это мы? Давайте уж закончим официальную часть посиделок, а то как на симпозиуме!
Он опять что-то вспомнил, потому что начал повторять одно и то же:
– На симпозиуме! Ну надо же! На симпозиуме! – отец Кати весело расхохотался, да так, что не мог остановиться.
Не понимая, в чем дело, Буди с удивлением смотрел на странного собеседника и думал: "Неужели я не уловил смысла какой-то остроты в его словах? Вот что значит "русский юмор"! Меня об этом предупреждали!"
– Почти до слез пробило! – Георгий Дмитриевич провел по глазам салфеткой и посмотрел на Буди. – Слово "симпозиум" произошло от древне-греческого "симпосий", что значит "ритуализированное пиршество, сопровождаемое буйным весельем".
Теперь начал хохотать Буди. Он представил в "буйном веселье" того важного толстого американского доктора, который выступал с докладом на симпозиуме в Амстердаме. Доктор рассказывал о доколумбовой цивилизации майя в Месоамерике, и очень интересно, несмотря на то, что название его доклада, как и фамилия оратора, было таким длинным и трудновыговариваемым...
Катя лежала на кровати с закрытыми глазами, представляя потолок экраном, на котором можно "прокрутить" последние события. Неплохо бы разложить их по полочкам, чтобы определить, какие из них значимы, а какие и вовсе не нужны. Тогда все лишнее можно выбросить из головы. А может, и сжечь в топке сердца. Или – вытравить из памяти? Несмотря на белый потолок, "экран" казался зловеще черным и... пустым. Но вот на нем зашевелились, как и в прошлый раз, ожили тени кукол.
Та, которая была с длинной растрепанной паклей на голове и с огромными висячими грудями, выпучила глаза и широко открыла рот, набитый кривыми зубами:
– Нет, Катарина не простит Альберта... Не будет ему прощения! И тогда...
Ее белая пакля еще больше побелела от злости, а на пальцах рук начали расти длинные когти.
– Ты умерла! – почти прокричала Катя. – Ты же в прошлый раз еще умерла...
Зеленая маска стала раздуваться, как воздушный шар. Она зашлась в приступе хохота, да так сильно, что обвислые груди заколыхались, словно две слабо надутых груши под ударами боксерской перчатки.
– В нашем театре все живые! – взвизгнула она и... растворилась в темноте. И только ее тень корчила рожицы, то открывая, то закрывая рот...
Катя ждала маску человека-птицы. Ведь именно та сообщила ей, что Катарина простит Альберта. Может быть, от нее можно будет еще что-то узнать?
И вот оно – яркое оперение, отливающее золотом и бронзой! И – руки, сомкнутые на груди! Но почему в прошлый раз ей показалось, что это – знак чистосердечного признания? Ведь сейчас так явственно видно, что через пальцы сочится кровь... Раненая птица! Вот почему у нее и голос стал гортанным... Да у нее же простреленное горло!
Птица открыла длинный зеленый клюв и прохрипела:
– Катарина простит Альберта...
"Да что же это? – Катя схватилась за голову. – Какая Катарина? Какой Альберт? Если это я, то за что мне его прощать? А если это другая, то что же мог сделать совершенно нормальный человек, и даже – доктор философии, чтобы говорить о его прощении?"
– ...И когда они вдвоем пройдут тропой очищения... и положат дар богам...
Заиграла музыка. Но совсем не та легкая струящаяся мелодия, как в прошлый раз – с перезвоном колокольчиков, мягких ударных и нежных щипковых. Неожиданно громко и тревожно началась увертюра к опере "Летучий Голландец".
Прелюдия из резких и дерзких звуков извещала о том, что стихия на самом деле разбушевалась: ветер по-волчьи завывал, замолкал и снова ревел, как зверь. Но вот эти звуки постепенно сменились на теплые и нежные, полные умиротворения. "Встречали ль вы корабль? – запела Сента.
"Почему? – подумала Катя. – Почему Сента отказала Эрику? Ведь она любила его! Почему сохранила верность Голландцу, и даже – погибла ради него? Ведь его она почти не знала... Разве что слышала о нем легенды".
И снова грозный фанфарный клич! Суровые и скорбные ноты арии Голландца вселяют смятение. Неужели произойдет трагедия? И не будет другого финала? Но вот на фоне скорби и отчаяния слышится светлый и восторженный голос Сенты. Она уже – на утесе! Нет-нет, Сента, не надо! Но девушка не слышит Катю, она в последний раз оборачивается, словно прощаясь... И ее глубокий пронзительный взгляд обжигает отчаянной страстью!
...А в бездонной пропасти волны яростно разбрасывают пену, то поднимаясь почти до вершины утеса, то опускаясь до самого дна пучины.
Катя вошла в столовую, когда мужчины хохотали над какой-то шуткой.
– Неужели анекдоты "травите"?
Ее вопрос повис в воздухе. Оба молчали. Как же сказать ей об античных пирушках с флейтистками и гетерами, с особенно рьяным поклонением Богу Дионису и с расплескиванием вина из кубков?
– Да ладно... Если вам так уж нравится...
– Катюша, Баба Яга проснулась... – отец явно хотел сменить тему.
– Ах, да... Давайте я заварю свежего чайку!
– Не возражаю! – подал голос Буди. – Мне показалось, что сейчас меня здесь смогут выслушать. А приехал я для того, чтобы пригласить Катю... – Он посмотрел своими бездонными глазами в ее шоколадные озера. Они волновались, они были растеряны. Но именно в этом волнении они были такими прекрасными... – Катя, я не говорю, что ты это должна сделать... – Буди сделал акцент на нелюбимое Катино слово "должна". – Я просто очень сильно прошу тебя, чтобы ты со мной поехала!
– Зачем? Куда? И когда? У меня столько вопросов... Ничего не понимаю!
– Катюша, успокойся, – отец ласково погладил ее сжатые в "замок" ладони. – Давай послушаем...
Глава 2. ПЕРЕД ЦЕРЕМОНИЕЙ ОЧИЩЕНИЯ МИРА ОТ ТЕМНЫХ СИЛ
Февраль 1963 года.
С утра шел ливень. Он висел тяжелой сплошной стеной, именно висел, а не шел, и казалось – не будет ему конца и края. Но уже во второй половине дня выглянуло яркое солнце и побежали по светлому синему небу кучерявые облака. В сезон дождей так и бывает: возникает он неожиданно, словно из небытия, и так же стремительно исчезает.
– Бабушка, у меня хорошие новости! – в комнату так быстро вошел, почти забежал, молодой человек в светло-сером саронге, в ярком сурджане[73] – рубашке-косоворотке, и в уденге[74] – традиционной балийской шапочке-повязке. Один конец платка кокетливо торчал вверх вроде гребешка – это было модно среди молодежи.
– Бима[75], да ты меня напугал! – старенькая женщина лет семидесяти, однако, с задорными искрами в глазах, сидела за письменным столом и разглядывала какие-то бумаги. Ее гладко зачесанные в невысокую "шишку" волосы, стянутые темно-синей перламутровой заколкой, были совершенно черными, без единой сединки. Словно все прожитые годы не одолевали ни печаль, ни, тем более – горе.
– Так вот, я буду участвовать в церемонии Эка Даса Рудра![76]
– В храме Пура Бесаких?[77] – женщина отодвинула от себя бумаги и сняла очки, давая понять внуку, что сейчас для нее гораздо важнее услышанная новость.
– Да-да! Там! И не просто участвовать! Я буду работать!
– Неужели? Молодец, Бима, всего добиваешься сам! Ты у меня – самый любимый внук... – бабушка привстала со стула и нежно потрепала парнишку по голове.
– Ну ты, бабуля, и сказала: самый любимый. Я ведь у тебя – единственный. А как может единственный внук быть самым любимым?
Биме шел уже двадцать второй год, но бабушке он казался ребенком и потому она баловала его как только могла. Несколько месяцев назад Бима женился на светлоликой Ванги[78], но даже это не помогло ему избавиться от усиленной опеки.
– А ты уже нарядилась? – только сейчас он заметил, что бабушка в нежно-голубой кебайя[79], в одной из самых дорогих и любимых ею. Та с легким кокетством молча взглянула на него и поправила ажурные рукава, словно они могли сморщиться или запачкаться от соприкосновения со старой бумагой. Такая привычка сохранилась еще с девичества – очень трепетное отношение к своей одежде, все равно что к живому существу.
– Ты же знаешь, что на день рождения твоего дедушки я всегда нарядная... А где Ванги?
– Сейчас придет, она переодевается.
Молодые жили в отдельном строении их фамильного дома, и это было очень удобно. Ей – помогать молодоженам, особенно – на кухне, им – приглядывать за стареющей женщиной.
– Добрый день, ибу[80] Интан, – совсем еще молоденькая Ванги, ей не было и двадцати, сложила ладони лодочкой для приветствия. Она тоже нарядилась, в ярко-желтую кебайя, надетую поверх коричневого саронга, закрывающего ноги. Ванги подошла к бабушке и обняла ее за плечи:
– Опять разглядываешь свой архив! Будем садиться за стол?
– Подожди, Ванги, я хочу кое-что показать вам. Вот сейчас смотрела старые фотографии...
– А разве мы не все еще снимки видели?
– Нет... Когда Бима был маленьким, а он всегда был маленьким, пока... не женился... Так что эту газету я припрятала подальше. Ну же, не стойте, садитесь на диван.
Почти вплотную к боковой стороне письменного стола стоял небольшой двухместный диванчик, обитый мягкой бежевой тканью, и молодожены уютно устроились на нем. Бима незаметно положил свою руку на ладонь Ванги, и она не стала ее убирать.
– Вот, взгляните... Узнаете?
На пожелтевшей от времени газете под текстом на иностранном языке красовалась фотография совсем юной девушки с длинными распущенными волосами. Незнакомка улыбалась, да так лучезарно, что на правой щеке у нее появилась ямочка, точь в-точь, как сейчас у бабушки. Девушка держала в руках блюдо с водой, в котором плавали цветы. Но самое главное даже не это: ее девственная грудь, как два ровных и высоких холма с темными пипочками на концах, позировала перед камерой, и девушку это ничуть не смущало. Казалось, что для нее быть без одежды на верхней части тела было так естественно... Вместо явно ненужных ей тряпок на шее висели длинные бусы, опускаясь в ложбинку между холмами.
– Бабушка, да это же – ты! Такая молодая... – Бима пристально всматривался в знакомые черты лица. – А почему ты раздетая?
– А мы вот так и ходили, с открытой грудью, особенно – в деревнях. Правда, я жила тогда в столице, в Денпасаре, то есть, в Бадунге, так он назывался, а здесь девушки любили наряжаться – обматывались кембеном. Было очень модно иметь яркий, цветной кембен. А ведь всего пятнадцать лет назад наш первый президент Ахмед Сукарно официально запретил нам ходить обнаженными и раздал всем балийским женщинам вот такие кебайя. Одна из них досталась тогда мне. С тех пор я и полюбила их. – Бабушка еще раз нежно провела по полупрозрачным небесным рукавам.
– А откуда газета? Это ведь не индонезийская! – от волнения у Ванги порозовели нежные щечки.
– Это иностранные репортеры снимали... Случайно газета оказалась у Курта Хайнца, немецкого художника, который приехал на Бали писать этюды. Ах, сколько тогда у нас их было! Вот, например, бельгийский художник Жан[81] прожил на Бали двадцать шесть лет и умер совсем недавно... Столько картин оставил после себя!
– Ну, а Курт Хайнц? – Бима горел нетерпением услышать главное.
– Ах, да... Так вот, он решил подарить эту немецкую газету нашему музею, но там девушки узнали на снимке меня и пригласили... Вот так я и познакомилась с ним. И Курт дал мне газету. А позже даже портрет написал...
Бабушка элегантно взмахнула рукой и показала на портрет, который висел за ее спиной. Казалось, что он здесь был целую вечность, сколько помнил себя Бима. Стройная молодая женщина с открытым легкому ветерку лицом, с той же ямочкой на щеке и с распущенными волосами, в белой короткой кофточке "в талию"[82] и темно-зеленом саронге стояла на фоне "райского" сада. Сзади нее росло огромное дерево с широкой пышной кроной, усыпанное плодами манго, как елка – игрушками. Их тонкая кожица блестела на солнце, отливая оттенками теплых тонов – от ярко-желтого, переходящего в оранжевый, и до темно-красного. Плоды, собранные в тяжелые гроздья, походили на крупные гроздья винограда – ветки вот-вот сломаются под их тяжестью. Казалось, что эти плоды испускают медовый аромат, он как будто просачивался сквозь холст... А справа от не цвел обсыпанный желтыми цветами джипун. Точно такой цветок был подоткнут за правое ухо.
– Наверное, влюбился, – многозначительно улыбнулся Бима, – если даже портрет написал.
– Не скрою – да. Поэтому и не уезжал на родину лет... пятнадцать.
– А ты?
– Что я? Я ведь горячо любила только одного мужчину – своего Ади. Поэтому и не вышла замуж еще раз... А мы с ним даже ни разу не отметили его День рождения – двадцатого февраля. Летом поженились, а осенью – разлучились...
– Не грусти, ты сама же говорила, что люди не умирают. – Бима хорошо помнил ее уроки и был даже доволен, что представился случай не бабушке успокаивать его, а ему – бабушку. – Сейчас дедушкина душа живет новой жизнью, мы просто не видим ее... А если встретимся когда-нибудь? Может такое произойти?
– Конечно, может. Да... – Интан замолчала, задумавшись. – Действительно, не стоит горевать, тем более – сегодня, когда у него день рождения...
А про себя она подумала: "И как же я не буду горевать, когда "черный" сентябрь девятьсот шестого года забрал у меня мужа Ади, отца Агуса Хериянто, маму Булан и сестренку Диан?.. Правда, дал взамен сына Виру, твоего отца, которого потом все стали называть "Вира, родившийся в год пупутана". Вот почему я называю тебя "самый любимый внук"...
– Жалко, что я не помню своего отца... – Бима задумчиво посмотрел на молодую бабушку на фоне сада. – И маму тоже...
– Бима, дорогой, я уже много раз рассказывала тебе о том, как через несколько месяцев после твоего рождения они погибли, защищая остров от японских захватчиков. В тысяча девятьсот сорок втором году... – Бабушка замолчала, о чем-то раздумывая, а потом добавила:
– Ну вот, и о тебе тоже можно сказать: "Бима, родившийся в год нападения на Бали Японии...
– Мы же договорились, что не будем сегодня о грустном, – несмело вставила реплику Ванги. – Ой, что это? – она испуганно вскрикнула и подняла руку, подавая знак замолчать.
– Где? – шепотом спросил Бима, на что Ванги лишь молча указала на потолок. Или на небо?
"Келод"[83] послышался мерный гул. Он был совсем не громким, но монотонным, как будто играли на одной ноте "До": до-о-о-о...
– Видимо, Батур[84] опять просыпается, – произнесла Интан, – давно этот вулкан не подавал свой голос.
– А-а-а, мы от него далеко... Давайте лучше полюбуемся нашей молодой бабушкой, – предложила Ванги.
Она осторожно взяла в руки старую газету и свела брови на переносице:
– А что это за бусы? Они были красивыми?
– О-о-о, это жемчуг – подарок папы. В нашей семье его очень любили. Жемчуг отгоняет злых духов и оберегает от болезней и несчастий. А сама подумала: "Вот и мама ушла из дома в таких бусах..."
– А на блюде джипун?
– Да, Ванги, это самый любимый мой джипун, ярко-розовый!
– Бабушка, так ты же говорила, что он тебе не нравится! И нам не разрешила посадить розовый джипун в саду, когда достроили дом! – Бима не скрывал удивления.
– Это уже после пупутана я разлюбила красный цвет. И даже – розовый... Ну что? За стол, а то мы здесь так и просидим до ночи, а там куриное сате[85] остывает!
***
Через три дня Бима с группой оформителей находился уже в Пура Бесаких, в том самом храме, который получил статус матери всех храмов и второе свое название – Храм Матери. Величественный комплекс из нескольких десятков строений занял семь террас западного склона Гунунг Агунга. Учитель говорил, что его строительство началось еще в одиннадцатом веке, а историки утверждают, что камням, заложенным в фундамент, более двух тысяч лет.
Чтобы попасть в главный храм комплекса Пура Пенатаран[86], нужно пройти через высоченные "расколотые" ворота по длинной дороге со ступеньками вверх, которых так много, что их никто не может пересчитать. Дорога выведет в основной двор, где располагаются гробницы, обернутые красными, черными и белыми тканями и украшенные венками из цветов. А венчается храм огромной статуей Гаруды, под которой стоит трон Тримурти – верховного божества из индуистской троицы: Шивы, Брахмы и Вишну.
По этой дороге со ступеньками Бима уже пробежал не один раз, пытаясь пересчитать их и каждый раз сбиваясь со счета. Но вот подняться от Пура Бесаких на вершину Агунга... Это осталось пока лишь мечтой. Учитель сказал, что если пройти по тропе на вершину горы, окажешься рядом с земной обителью богов. Но эта прогулка займет несколько часов и не входит в программу отряда молодых оформителей. А жаль... Бима очень хотел бы побывать на вершине горы.
– Команг[87], смотри, смотри, змея!
Хрупкий подвижный юноша, со стороны – совсем подросток, пугливо отпрыгнул от края плато, на котором стоял рядом с Бимой. Команг был намного младше всех молодых оформителей, приехавших наряжать храм, и потому над ним легко было подшутить. Ко всему прочему, он был еще и особенно суеверным. Конечно же, его сверстники тоже отлично знали всех богов и делали им ежедневные приношения, тоже любили выступать на церемониях, когда можно наряжаться в костюмы мифических героев и демонов. Но у Команга вера в богов порой доходила до исступления.
– Испугался? Да ты вниз посмотри! Там – змея! – Бима осторожно взял за руку своего нового друга и подошел поближе к краю плато.
Внизу простирался пейзаж, который не смог бы вместиться ни в одно художественное полотно. У подножия горы ярко-зеленые луга с высокой сочной травой перемежались с участками вечнозеленого девственного леса, а прямо под плато устремлялись в небо высокие ступы храмов, как ступеньки в небо. Издалека они походили на конусные детские пирамидки: самой нижней была большая ступа, а самой верхней – маленькая, и венчалась она резным закругленным набалдашником, словно храм, чтобы блеснуть изяществом, надел миниатюрную шапочку. Рядом с высокими храмами со ступами твердо стояли на ногах другие строения, они поддерживали небеса плоскими красными крышами с кокетливо загнутыми четырьмя углами и остроконечной верхушкой. И весь этот храмовый комплекс утопал в зеленом царстве из вековых деревьев с широкой кроной и густыми ветвями. А на этих деревьях всегда шелестят листья – именно они нашептывают людям древние легенды о богах.
