Текст книги "Счастье жить"

Автор книги: Стелла Чиркова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Иветта искала оправдания. Оправдания находились – разумные, логичные, взвешенные и правильные. Но несмотря на все эти правильные оправдания, чувствовала она себя сволочью.

Тогда она еще раз позвонила по телефону доверия.

– Из-за меня у человека проблемы в семье.

– А что случилось?

Иветта поняла, что не в силах рассказать, что именно случилось, и повесила трубку. Потом подумала, что идеальный для нее вариант самоубийства – это смерть от голода. Не страшно, не больно и будет ощущение, что всегда можно отступить.

Через четыре дня стало понятно, что насчет не больно она сильно погорячилась. Живот скручивало, как во время приступа аппендицита, в глазах темнело и двоилось.

Позвонила Лилия и начала в своем обычном возвышенном стиле вещать в трубку что-то про старинный город Переславль-Залесский. Иветте трудно было сосредоточиться на словах матери, у нее кружилась голова и ломило все тело.

– Тебе нравится?

– Что?

– Ты меня не слушаешь! – обиделась Лилия. – Я вырастила дочь, которой наплевать на мать! Я не спала ночами, сидя у твоей кроватки, а ты даже не можешь уделить мне пять минут.

Дальнейший монолог про материнские лишения и выбор в пользу ребенка, стоивший карьеры, Иветта знала наизусть. С годами Лилия добавляла в него новые трагические подробности о непонимании, жертвах и пути бесконечных страданий, но суть не менялась. Иветта просто держала трубку недалеко от уха и под размеренный голос матери (годы на сцене подарили ей прекрасную дикцию) погружалась в сон.

– В общем, ты там собирайся, я завтра приеду проводить тебя.

– Куда?

Иветта резко села на кровати, с трудом сдержав крик от неожиданной боли в висках.

– Как куда? – удивилась Лилия. – Я тебе уже полчаса рассказываю, что ты едешь в Переславль-Залесский. Это потрясающий город, я как-то была там лет в шестнадцать и всю жизнь мечтала вернуться туда снова. Там такие церкви, такая тишина, и знаешь, мне там было своего рода откровение – я…

– Зачем меня туда понесет? – грубо оборвала Иветта, не желая десятиминутного монолога на вторую любимую тему Лилии – осознания ее высокого предназначения, плавно переходящего в сетования о завистниках, неоцененном таланте и надежде на высшую справедливость.

– Как зачем? – снова удивилась Лилия. – Тебе сейчас нужно сменить обстановку, отдохнуть, увидеть мир. Я подумала, что лучшее решение – поехать именно в этот город. Я уже забронировала для тебя номер в отеле, столик в ресторане и заказала несколько экскурсий. Пусть это будет моим подарком… ну, к чему угодно.

– Мама, я перезвоню тебе позже, хорошо?

Иветта на ватных ногах добралась до холодильника, залила кипятком бульонный кубик, помешала, выждала пару минут и, обжигаясь, жадно выпила пиалу до дна. Она знала, что после голодовки нельзя набрасываться на еду.

Желудок слегка успокоился, виски отпустило. Иветта подумала, что очередная идея Лилии не так уж плоха. В конце концов, работу девушка бросила, на лекции давно не ходит (может быть, ее уже отчислили), целыми днями сидит дома, перебирает то воспоминания, то фотографии. И воет по Саше, и грызет себя за историю с чужим мужем. В Переславле ей явно хуже не будет.

Иветта ошиблась – в Переславле было хуже. Намного хуже. Переславль соответствовал описанию Лилии – красивый, тихий и уютный, и в этой красоте, тишине и уюте Иветта постоянно понимала, что Саши с ней нет. Она видит все эти древние храмы, она поднимается на звонницу и смотрит вдаль, она расписывает матрешки в доме Берендея, она перебирает утюги в музее утюгов и кидает монетки в ботик Петра, строго правой рукой через левое плечо, как научила смотрительница – а Саша никогда не сможет всего этого увидеть и сделать. Потому что Саша мертв, и для него совсем ничего не будет.

В одной из церквей закончилась служба, и Иветта порывисто подошла к священнику.

– Простите, пожалуйста.

– Что случилось, дочь моя? – спросил пожилой батюшка с уставшими запавшими глазами.

Иветта заплакала.

Священник вывел ее из церкви, сел рядом с ней на скамейку у ограды.

– Саша… мой жених погиб, а я осталась жива. И мне кажется, что это несправедливо. Я приехала сюда, смотрю в музее вышивки и картины, а он лежит в снегах и уже ничему не радуется.

– Это тело лежит в снегах, – ласково сказал священник, – а душа его уже с Богом и радуется высшей радостью, нам недоступной. А ты не должна предаваться унынию, иначе его душа будет печалиться о тебе. Бог не случайно посылает нам испытания. Тебе он послал смерть жениха – значит, такой у тебя крест. Тебе нужно ходить в храм, молиться за его душу и жить дальше.

Священник долго и ласково убеждал Иветту, что Бог добр и милостив. Он забирает лучших, и Саша сейчас счастлив. Иветта кивала, слушала, но все равно не верила. Какой бы замечательный ни был Бог и где бы ни обитала теперь Сашина душа – Саша слишком любил жизнь здесь, на земле, слишком много хотел узнать и испытать, чтобы радоваться смерти. Ходить в храм и молиться тоже совершенно не хотелось. Иветта с детства не любила душные православные церкви, длинные непонятные службы на умершем языке. Впервые она испытала какое-то просветление на религиозной почве много лет спустя, в Домском соборе, слушая орган. Вот там, наверное, жил Бог – там, где было светло, удобно и красиво.

Иветта поблагодарила доброго священника, но ушла с такой же тяжестью в душе, как и пришла.

Жила Иветта в придорожной гостинице с забавным названием «Трактир «Мельница». Внизу бурлила жизнь – ресторан, живая музыка, танцы до полуночи, наверху на чердаке располагались крошечные, уютные комнатки с окнами, скошенными прямо на звезды. Самая творческая обстановка – Лилия просто не могла выбрать другую – даже странно, что Иветта не получилась такой духовной и возвышенной натурой, как ее мать. Она быстро набрала сброшенный за четыре дня голодания вес и даже поправилась – в «Мельнице» отлично кормили. Трактир стоял на отшибе от города (километра четыре), машины у Иветты не было, поэтому каждое утро она просила девочек-официанток:

– Скажите, пожалуйста, кто у вас уезжает?

Девочки были ласковые, безотказные и охотно передавали Иветте имеющиеся сведения. Иветта подсаживалась за нужный столик и просила довезти ее до города. Никто не отказывал (большинство даже не брало денег). Иветта быстро почувствовала себя настоящей провинциалкой и много ходила пешком. В день она наматывала больше двух десятков километров, поскольку в Переславле достопримечательности вовсе не были скучкованы к центру города, как это обычно происходит, и вечером, усталая, ловила машину до трактира и падала на широкую кровать с гудящими ногами. Еду наверх не приносили, поэтому Иветта час таращилась в телевизор, затем заставляла себя спуститься и поужинать. Если в трактире было шумно – забирала выбранные блюда с собой, а утром возвращала посуду, если народу было мало – забивалась в уголок и ела внизу. Часто с ней пытались познакомиться посетители – в основном дальнобойщики, местных жителей почти не попадалось. Иветта вежливо отказывалась – извините, дескать, я не одна, мой муж наверху. Мужчины понимающе кивали – конечно, красивая женщина не бывает свободной – и не настаивали. А Иветта каждый раз чувствовала, что сердце разрывается от боли – они с Сашей даже не успели купить кольца (он все откладывал важное событие на последний момент), и у нее не осталось никаких символов их недолгой помолвки – почти брака. В конце концов, они прожили вместе три года, и до свадьбы оставалось несчастных пятнадцать дней – почему же Иветта не может считать себя Сашиной женой? Она ведь ею была – не хватало только фиолетовых чернил в паспорте.

Иветта вспоминала, как отказывалась менять фамилию. Они с Сашей до хрипоты спорили по этому поводу. Иветта была категорична:

– Я родилась Артемьевой – и умру Артемьевой. Точка.

– Фамилия в семье должна быть одна.

– Вот и меняй, я разрешаю. Лучше ты будешь Артемьев, чем я – Козицына. Жуть, а не фамилия.

– Между прочим, это исконно уральская фамилия. Ее носили и мореплаватели, и торговцы, и даже медные олигархи.

– Пусть твои олигархи с медными лбами носят ее и дальше. А я останусь Артемьевой.

– Но фамилия в семье…

– Еще раз – у тебя есть тараканы в этом вопросе. Вот ты и решай проблемы своих тараканов. Не можешь жить семьей с разными фамилиями – меняй свою фамилию на мою. Меня все устраивает, и не надо валить с больной головы на здоровую.

– Испокон веков именно женщина меняла фамилию.

– Правильно. Потому что испокон веков женщина вступала в род мужа. Где твой род? Где дом твоих предков, в который ты привел меня? Где твои родные, которые выделили нам надел и имущество? Что-то я ничего этого не вижу. Мы снимаем квартиру на общие деньги, а свадьбу нам устраивают мои родные. Какие бы они ни были – это просто непорядочно по отношению к ним – взять чужую фамилию, когда они так много для меня стараются сделать.

– Но ты подумай о будущем! Все начнут спрашивать, почему у нас разные фамилии!

– Кто все? Воспитанные люди глупостей не спрашивают, а невоспитанным можно отвечать: «Потому что не одинаковые». И вообще, я не собираюсь строить свою жизнь по принципу: «Что будет говорить княгиня Марья Алексеевна?» Забавно, да? Ты собираешься жить со мной – так пусть тебя волнует, что скажу я, а не какие-то «все».

– А дети? – уже сдаваясь, спросил Саша.

– Что – дети? Дети к родителям в свидетельство о браке лет до десяти-двенадцати нос обычно не суют. Да им и все равно – лишь бы папа с мамой их любили и между собой не ругались.

– А им чью фамилию запишем? Тоже твою? – Саша выдал последний всплеск возмущения.

– Через одного.

Иветта улыбнулась и закрыла тему:

– Давай будем решать проблемы по мере поступления. От зачатия ребенка (а мы его даже не собирались зачинать!) до рождения проходит девять месяцев. Этого времени вполне достаточно, чтобы определиться, какая у него будет фамилия. А сейчас ты как умная Эльза.

– Это кто еще?

– Персонаж одной замечательной немецкой сказки. Когда ее пришли сватать, она пошла в погреб, чтобы нацедить будущим свекрам пива из бочки, увидела, что из стены торчит кирка, и стала плакать. Приходят родители и свекры, заждавшиеся пива, а девица разливается в три ручья. Дескать, вот поженимся мы с Гансом, родится у нас мальчик, красивый и умный, будет ему семь лет, пошлем мы его в погреб за пивом, а кирка упадет ему на голову и убьет.

Саша смеялся так, что у него заболели ребра. Иветта всегда восхищалась его умению хохотать по-детски искренне и заразительно. Они катались по кровати и хохотали, а потом Саша обнял ее и прошептал на ушко:

– Делай как хочешь, Ивушка.

И Иветта обрадовалась победе. А теперь, лежа в одиночестве на кровати в гостинице города Переславль-Залесский, поражалась, какая ерунда казалась ей важной. Какая разница, что написано в твоем паспорте, какая разница, какой набор букв стоит после твоих имени и отчества? Из-за этого пререкаться с любимым человеком? Трепать его и свои нервы? Вместо того чтобы еще раз сказать ему о своих чувствах, обнять его и поцеловать, пока он живой…

Вернувшись в Москву, Иветта вяло доложила матери, что город произвел на нее неизгладимое впечатление, пообещала приехать поблагодарить, привезти подарки ей, отчиму и своему брату. А сама потратила две недели на реализацию совершенно сумасшедшего плана и, поцеловав в щечку Лилию, объявила:

– Я уезжаю жить в Переславль.

Мать чуть не уронила букет белых лилий, подаренных Иветтой.

– Как?

– Вот так. Я поняла, что в Москве оставаться не могу, здесь все напоминает мне о Саше. Родственники меня ненавидят. У тебя семья. Я решила начать новую жизнь. С чистого листа.

– Как с чистого листа? – повторила Лилия, пытаясь подобрать среди своих ролей подходящую и произнести высококачественный монолог.

– Очень просто. Там меня никто не знает, и я буду жить.

– Где ты будешь жить? – наконец опомнилась мать.

– Сниму комнату. Угол. Койку в общежитии. Не суть важно. Не думаю, что в Переславле проблемы с жильем – это не Москва.

– А отец?

– Что – отец?

– Ты оставишь отца одного?

– Мама, дорогая и любимая, что я слышу! Тебе надо было вспомнить об отце больше десяти лет назад, когда ты нас бросила. А теперь твое трогательное беспокойство выглядит протухшим.

– Иветта, фу, какая гадость. Ты совершенно не следишь за речью. – Лилия досадливо поморщилась. – Женщина не должна так выражаться.

– Ага. Учту. Приму к сведению. Ты не расстраивайся – теперь у меня будет масса времени следить за речью.

– Иветта, по-моему, ты действуешь необдуманно…

– Мне кажется, что ничего лучшего я бы не смогла придумать, размышляй я еще десять лет.

– Ты бросишь институт?

– Да. Мне это больше неинтересно.

– Ты хочешь остаться без образования? – В голосе Лилии послышался священный ужас.

Иветта подумала, что мать, возможно, сумела бы сыграть вожделенную леди Макбет, если бы представляла себе дочь без образования.

– А что в этом страшного? Неужели качество человека определяется по наличию у него корочки?

Лилия захлопала глазами. Она не могла признаться в снобизме, но не могла и согласиться, что люди без образования имеют высокое качество. Иветта пришла матери на помощь:

– Если мне будет не хватать корочки или знаний – я восстановлюсь и доучусь. Или вообще выберу другой вуз и факультет, когда найду свое призвание.

– Где ты возьмешь деньги? – спросила Лилия, и Иветта поняла, что мать смирилась с ее решением переехать в Переславль.

– На первое время у меня есть. Еще я сдала свою комнату. Потом найду работу.

– Но кем там можно работать? – удивилась Лилия. – Там даже театра нет.

Иветта засмеялась:

– Мама, ты удивительная. Невообразимая и неповторимая. Мне не нужен театр – я не актриса. И я найду себе работу.

С большой спортивной сумкой, в которой не было ни одной Сашиной фотографии, Иветта вышла из автобуса в Переславле.

– Ну, здравствуй, Город, – уважительно сказала она, окинув уверенным хозяйским взглядом улицу. – Будем жить.

Через десять минут она была в трактире «Мельница», пообедала с веселым дальнобойщиком Сережей, который подбросил ее в село Ям, бросила сумку на кровать и пошла к пожилой женщине-администратору. Та узнала Иветту сразу:

– Здравствуйте, опять к нам? Понравился город?

– Очень. Я хочу здесь жить. Здесь, в смысле, не в гостинице, а в Переславле. Вы не знаете кого-нибудь, кто сдает квартиру, комнату или хотя бы половинку сарая? Надо, чтобы совсем недорого, я готова помогать по хозяйству. Могу в выходные сидеть с ребенком.

Администратор задумалась. Потом позвонила каким-то Тане, Гале и Наташе, потом спустилась вниз и что-то спросила у официанток, а вечером обрадовала Иветту:

– Есть замечательный вариант. Недалеко от центра, недорого, комната в доме. Там живет Мария Викторовна, ей уже под семьдесят, она живет одна, сын работает в Москве, она давно хотела сдать комнату.

– Как здорово! – обрадовалась Иветта.

– Но ей придется помогать по хозяйству. И в магазин ходить, и убираться, и огород у нее тоже есть, летом она что-то сажает, цветы разводит на продажу.

– Я работы не боюсь, – кивнула девушка, – мне даже приятно будет помогать пожилому человеку. А огородничать я не умею, но с удовольствием научусь.

Она засмеялась, представив себя на грядке с граблями или тяпкой в руках. А потом порывисто расцеловала администратора.

– Спасибо! Огромное вам спасибо! Я так рада.

– Деточка, – спросила та, – ты не боишься, что заскучаешь у нас? Ты, наверное, привыкла, что в Москве весело, жизнь бурлит, а у нас даже магазины в шесть часов закрываются, а после семи большинство ложится спать.

– Не боюсь. Я уверена, что именно здесь, в провинции, кипит настоящая жизнь. И она интереснее, чем любые ночные гулянки.

Администратор рассмеялась:

– Тогда не говори: «Здесь, в провинции». Мы, конечно, провинциалы, но никому не нравится это слышать.

– Можно я буду говорить: «У нас в провинции»?

– Можно. Но еще лучше: «У нас в Переславле».

Иветте не терпелось побыстрее увидеть дом и познакомиться с Марией Викторовной, но время было позднее – наверняка старая женщина рано ложится спать и рано встает. В девять утра девушка вскочила, наскоро позавтракала в трактире и поспешила поймать машину до города. Странная радость бегала мурашками по спине.

Мария Викторовна больше пятидесяти лет отработала в местной школе, преподавала русский язык и литературу. Она была невысокой, довольно крупной дамой с прекрасной осанкой, высокой прической и звучным, поставленным голосом. Иветте хозяйка понравилась. Впрочем, ей понравилась бы и любая другая хозяйка, настолько хорош оказался крошечный домик у самой дороги, почти игрушечный, с маленьким участком и цветами на окнах. Мария Викторовна показала девушке светлую чистенькую комнату, обставленную небогато, но с налетом какой-то старины – особенно привлекало внимание крупное бюро с массивными дверцами.

– Сколько вы хотите за комнату? – спросила Иветта.

Хозяйка призадумалась. Иветта поняла, что не пришлась ей по душе.

– Мне у вас так понравилось, – решила она банально подлизаться, – именно в таком доме я мечтала жить всю жизнь.

– Ты небось и делать ничего не умеешь, – прямо спросила Мария Викторовна, – вы, городские, балованные, спите до полудня, а ночами по ресторанам ходите. А мы здесь тихо живем, не как в Москве, у нас и денег таких нет, чтобы в ресторанах гулять.

– У меня тоже нет денег, чтобы гулять по ресторанам. И я не буду спать до полудня потому, что в ближайшее время начну работать – мне просто сначала надо решить вопрос с жильем. Делать я все умею, даже очень неплохо готовлю. Чего не умею – так это возиться в огороде, но я научусь.

Мария Викторовна как-то неопределенно покачала головой и предложила Иветте пойти на кухню попить чаю. Девушка тут же достала из сумки заранее купленную на такой случай коробку конфет.

– И долго ты собираешься тут жить?

– Пока не выгоните, – пошутила Иветта. Потом добавила: – Не знаю. Может быть, всю жизнь. Продам там свою часть квартиры, куплю здесь домик и останусь навсегда. В любом случае год проживу.

– Скучно тебе, наверное, будет, вряд ли ты после Москвы долго выдержишь, у нас городок маленький. И работа вся тяжелая, и хозяйственных дел много.

Иветта еще раз удивилась странному снобизму провинциалов – они как будто считают, что москвичи – люди второго сорта, умеющие только спать и ходить по ресторанам. А еще говорят, что это в столице сидят снобы, которые считают провинциалов «черной костью». Как бы не так! Иветте вот никогда не приходило в голову, что люди в Переславле сплошь бездельники и тунеядцы, но уже второй житель Переславля подозревает ее в этом только потому, что она приехала из Москвы.

– Мария Викторовна, я вам открою страшную тайну, – сказала Иветта, заранее смирившись с тем, что весь город будет знать об этом через месяц, – я потеряла любимого человека. Мы собирались пожениться, он уехал в горы и погиб под лавиной. В Москве мне все напоминает о нем, и я не хочу там больше жить. Мне было очень плохо после его смерти, и, только приехав в ваш город на экскурсию, я почувствовала какой-то интерес к жизни. Поэтому я хочу здесь остаться. Работы не боюсь, повторю еще раз. Вы зря думаете, что в Москве не умеют работать. В Москве тоже есть заводы, фабрики, больницы, школы, магазины, мне случалось подрабатывать даже уборщицей, когда нужны были деньги.

– Я возьму с тебя полторы тысячи в месяц, – сказала Мария Викторовна, – пока не устроишься на работу, можешь платить тысячу и взять целиком хозяйство на себя. А потом просто будешь помогать – я уже не справляюсь со всем, годы берут свое, мне почти семьдесят.

– А выглядите вы прекрасно, не больше чем на пятьдесят-пятьдесят пять, – почти честно сказала Иветта.

Тем же вечером она в последний раз поужинала в гостеприимной «Мельнице», оставила администратору и официанткам телефон, попросила подсказать, если будет какая-то работа, и перевезла сумку к Марии Викторовне.

Вещей у Иветты практически не было. Если бы Лилия увидела скудный гардероб дочери, она бы только вздохнула и развела руками – дескать, далеко от яблоньки укатилось яблочко. Вся косметика символизировалась блеском для век, помадой и тоником для умывания. Все украшения – любимым колечком с рубином, подаренным когда-то бабушкой, деревянными крупными бусами и браслетом из агата. Весь интеллектуальный багаж – самоучителем испанского языка и томиком стихов Цветаевой. Больше ничего в новую жизнь девушка не взяла.

– Уши, что ли, проколоть? – задумалась Иветта, застыв перед огромным зеркалом после того, как развесила и разложила все вещи по шкафам и полочкам.

Она решила, что новая жизнь должна начаться с нового образа. Следующий день посвятила походу по местным магазинам с целями: а) преобразиться, б) купить одежду, которая будет органично смотреться в Переславле.

Раньше Иветта любила дорогие вещи, предпочитала лучше копить несколько месяцев на одни брюки от известного модельера, чем купить на те же деньги десять пар неизвестного производства. В Москве она в совершенстве освоила искусство пользоваться распродажами, стоками, секондами – охота велась за брендами, а не за свежестью коллекции, ведь в стиле милитари очень редко что-нибудь меняется, и брюки, сшитые в тысяча девятьсот девяносто восьмом году, выглядят так же, как сшитые в две тысячи пятом – лишь бы карманов побольше. В провинции старые правила оказались неуместны. Очень мало кто был способен оценить высокую стоимость как бы протертой от старости куртки или тяжелого ремня, а если бы и догадался – Иветта дождалась бы не восхищения ее стилем и шиком, а классовой ненависти к «зажравшейся москвичке».

Девушка пешком обошла десяток магазинов, решительно отвергла дорогие и явно предназначенные то ли для туристов, то ли для местной элиты (должна же и здесь быть какая-то прослойка богатых людей), остановилась на крупном торговом центре со смешными маленькими ценами. Там она купила первую за многие годы юбку – черную, строгую, длинную, два пиджака, белую блузку (тоже вполне классическую), две однотонные водолазки под пиджаки, розовый свитер и три пары обуви на каблуке – сапоги, ботинки и туфли. Ласковая девушка-продавец уговорила Иветту взять еще одну юбку – покороче и в романтическом стиле – с рюшами и кружевом, а к ней кружевную блузку. Иветта чувствовала себя ковбоем в платье, но купила – в конце концов, к новому образу надо просто привыкнуть, может, в итоге ей станет только лучше.

«Мама была бы счастлива, – с иронией подумала Иветта, направляясь в парикмахерскую, – сколько лет бедняга пыталась напялить на меня что-то в рюшечках и кружавчиках».

Наращивание волос в Переславле не делали, к великому сожалению Иветты, мечтавшей обрести длинные локоны. Пришлось ограничиться попыткой переделать стрижку под мальчишку в некий намек на будущее каре (по крайней мере, стало заметно, что она собирается отращивать волосы) и покрасить все это великолепие в ореховый цвет. Потом Иветта сделала маникюр и попросила покрыть ногти розовым лаком (большого выбора, впрочем, у нее не было – у маникюрши все лаки относились к традиционной розово-красной гамме).

Вечером она снова крутилась перед зеркалом, примеряя одежду и удивляясь, как все-таки вещи меняют человека. В ней не осталось ничего мальчишеского, летящего, резкого и угловатого, порывисто-неловкого – ничего из привычного, ставшего кожей стиля. Теперь Иветта очень походила на Сашино нежное имя – Ивушка – высокая, тоненькая девушка в классическом стиле.

– Решено, – сказала Иветта вслух (она привыкла разговаривать сама с собой в опустевшей после Сашиной смерти квартире), – прокалываю уши и начинаю ежедневно красить губы.

– Светочка, ты что-то хотела?

С именем вышла отдельная история. То ли Мария Викторовна была глуховата, то ли у нее имелись тайные задумки насчет постоялицы, но она перекрестила Иветту в Свету. Когда Иветта называла ей свое имя, она добавила:

– Сокращенно можно называть Вета.

– Света? Да-да, Светочка. Очень хорошее имя.

Иветте почему-то показалось неуместным поправлять старую учительницу, и она осталась Светой. Светой окликнула ее утром соседка – и она как-то быстро, покорно отозвалась, привыкая к новым звукам.

– Да, Мария Викторовна, я хотела позвать вас пить чай. Мне нужно посоветоваться с вами насчет работы. Заодно я приготовлю что-нибудь на завтра.

Иветта предусмотрительно купила в магазине всего понемножку для борща и мясо для жарки. Пока Мария Викторовна пила чай, девушка привычно и ловко нарезала кубиками овощи. Мария Викторовна с одобрением смотрела на ее руки.

– А ты действительно хорошая хозяйка.

– Не хвалите раньше времени – сначала попробуйте.

– Я вижу. Правильно делаешь и привычная.

– Меня бабушка учила готовить. Люблю я это занятие – успокаивает.

– Жива бабушка-то?

– Нет, умерла.

Иветта почувствовала, что слезы просятся на глаза, и перевела разговор на другую тему:

– Вы мне не подскажете, где найти работу? Я пока увидела только объявление на дверях одного музея, что требуется дворник, и больше ничего. Может, есть газета какая-нибудь с вакансиями? Или биржа труда?

– Кем ты хочешь работать?

– Мне все равно, – призналась Иветта, – лучше что-нибудь попроще, чтобы меня точно взяли без опыта.

– В Москве ты чем занималась?

– Училась в Академии управления и работала ревизором в ресторанном бизнесе.

– Это что за институт, Академия управления?

– Честно? Это заведение, где ничему не учат, но очень много задирают нос. Причем нос задирают все – и преподаватели, и ученики. А король-то голый. Реально нас ничему не учат. Этакий менеджер по всему, толком ни в чем не разбирающийся. Не хочу становиться горе-специалистом. И ревизором работать тоже неинтересно. Только слово красивое, а так… скука. В общем, больше я этим заниматься не буду, это не мое призвание. Не жалею, что бросила институт, бросила работу – все равно такая карьера мне не нужна. Я бы хотела… например, стать учительницей, как вы, но для этого нужно пять лет учиться, а работать надо прямо сейчас. Поэтому и дворником пойду, если возьмут. Там написано, что платят от ста рублей в день, то есть как раз на все хватит.

– Тебе помогать-то кто-нибудь будет? Родители, например?

– Некому мне помогать. Родители у меня в разводе, отец пьет, ему бы самому кто помог, у матери новая семья, брат болеет, мама – актриса, поэтому у нее тоже лишних денег нет. Я сдала свою комнату, деньги буду забирать раз в месяц. Плюс зарплата – мне нормально.

Мария Викторовна обещала помочь Иветте с трудоустройством.

– У меня много учеников, кто не уехал, здесь работает. Один открыл магазин, другой в кафе администратор, еще одна девушка в банке, в общем, я поговорю, что-нибудь найдется. Продавщицей пойдешь? Или официанткой?

– С удовольствием! – честно ответила Иветта.

Ей казалось, что тяжелый физический труд, непрестижная грубая работа станет для нее наказанием за Сашину смерть. Вместе с отсутствием образования, Интернета, московских шумных кофеен, которые она так любила, кинотеатров, которые она любила еще больше, и метро, где Иветта всегда с интересом разглядывала пассажиров. Переславль-Залесский должен был сыграть роль епитимьи, вериг и власяницы для раскаивающейся в своем свадебном угаре девушки.

Следующим утром она отправилась в Дом Берендея, где еще недавно разрисовывала матрешек с группой таких же веселых туристов, и предложила свои услуги в качестве дворника. Женщина – заместитель генерального директора – с сомнением оглядела Иветту:

– Вы знаете, мы как-то представляли себе на этом месте мужчину.

Мужчину Иветта заменить не могла. Если она правильно поняла слова несостоявшейся работодательницы, в обязанности дворника входила не только тяжелая работа, но и функции охранника, а при случае – вышибалы. Здесь Иветта не могла компенсировать отсутствие физической силы максимальным желанием трудиться. Она собиралась расстроиться, спускаясь по высоким ступенькам мимо нарядной куклы у входа, но вдруг женщина догнала ее:

– Простите, если лезу не в свое дело… Вам так нужна работа?

– Да, – честно призналась Иветта, – я решила переехать из Москвы в Переславль, снимаю здесь комнату, и мне очень нужна работа.

– Моя знакомая работает в баре администратором, она недавно говорила, что у них одна из официанток уходит в декретный отпуск. Ей нужна замена.

Иветта с благодарностью взяла адрес и за полчаса добежала до заведения. Местечко девушке не понравилось – грязновато, темновато, неприятная громкая музыка, кухонный тяжелый запах. Но выбирать не приходилось, и Иветта попросила позвать администратора Марию.

– У вас опыт работы есть?

– Если честно – нет. Я работала в ресторанном бизнесе, но по другому направлению. Зато я не боюсь физического труда, абсолютно здорова, могу работать сверхурочно и задерживаться сколько нужно, не буду брать больничных и могу приступить к своим обязанностям с сегодняшнего дня.

– С сегодняшнего дня не надо, – засмеялась Мария, – надо только через неделю.

– Я могу приходить помогать на кухне – говорят, что я неплохо готовлю. Что-нибудь порезать, посуду помыть, в общем, побыть на подхвате. Заодно всему научусь, чтобы через неделю меня не надо было подстраховывать.

Мария задумалась на несколько секунд, а потом приняла решение:

– Хорошо, приходи завтра вечером. У нас стандартная форма – черный низ, белый верх. Мини-юбку лучше не надевать, подойдет средней длины или длинная. Белая блузка с длинными рукавами или короткими, но не топик, плечи не должны быть открыты. Обувь – черные классические туфли, желательно каблук. Наше кафе открыто до трех часов ночи.

– Во сколько приходить?

– У нас в любое время полно народа. Основной приток – после девяти вечера.

– Хорошо.

– Но оформлять тебя будем только через неделю, пока станешь как бы на стажировке, без зарплаты. Если будешь обслуживать в это время какие-то столики, чаевые можешь оставлять себе.

– Договорились. Спасибо большое. Вы не разочаруетесь, что взяли меня.

Иветта, почти подпрыгивая, направилась к выходу.

– Эй, подожди… Тебя как зовут?

– Здесь меня называют Светой.

– Свет, а тебе неинтересно, какая зарплата? Или ты стесняешься спросить?

– Я не стесняюсь. Мне неинтересно, – призналась Иветта, – мне интересно работать. Думаю, что вряд ли зарплата будет ниже той средней, которая принята в этом городе.

После ухода Иветты Мария задумалась. Ей было под сорок. Иветта показалась ей совсем юной, почти подростком. Интересно, почему симпатичная молоденькая девочка так радуется, получив тяжелую работу в не самом престижном и высококлассном заведении? Надеется подцепить мужика? Но сюда ходит далеко не лучший контингент, да и потом, девчонка приехала из Москвы. Вряд ли из Москвы едут за мужиком в Переславль-Залесский, да еще устраиваются работать официанткой в ночной бар. На наркоманку или запойную Иветта не похожа – у нее чистая кожа, ясные глаза и новая хорошая одежда. Неужели скрывается от закона, поэтому сбежала в маленький городок, надеясь, что здесь не станут искать?