Текст книги "Через костры и пытки"
Автор книги: Стефани Майер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)
Для молодых людей, которых подговорили напасть на коллеж, где преподавал Рамус, хватило слов. Тот, кому они угрожали расправой, вышел к ним сам и настолько убедительно объяснил им, что их сделали исполнителями недоброй воли, участниками нечистой игры, что они удалились восвояси.
И так всю жизнь. В схватках с противниками, в борьбе с клеветниками и пасквилянтами, в постоянном ожидании самых неожиданных ходов со стороны тех, кто пытался заглушить его голос в защиту научного познания природы.
Между тем мир, заключенный между католиками и протестантами в Амбуазе, оказался непрочным. Вновь вспыхнули религиозные распри, вылившиеся в гражданскую войну. И Рамусу опять приходится бежать из Парижа.
Когда он, шесть месяцев спустя, в марте 1568 года возвратился в столицу, он нашел Коллеж де Прель разоренным. Фактически была уничтожена библиотека, книги растащили, безвозвратно погибли многие рукописи ученого. На развалинах того, во что было вложено столько сил, Рамус принимает решение уехать из Франции. Он получает разрешение на поездку за границу и в жаркий июльский день покидает Париж.
3
Он не ожидал такой теплой встречи и был растроган до слез тем, что его приняли в Страсбурге как крупнейшего ученого, которого здесь хорошо знали и почитали. И профессора и студенты стремились высказать ему свое уважение. В его честь был дан торжественный ужин, на котором он услышал немало лестных для себя слов.
Рамус с интересом знакомился с городом, о котором был столько наслышан. Восхищался архитектурой городского собора и церквей Сен-Тома и Сен-Пьер-Ле-Вье, осматривал дом, в котором жил отец книгопечатания Гутенберг. Он вел беседы со своими коллегами из университета. Но стоило ему намекнуть о том, что он был бы не прочь остаться преподавать в Страсбурге, как он сразу же почувствовал холодок отчуждения. Да, его нападки на Аристотеля, слишком смелые суждения о состоянии современных наук были явно не по душе и здесь. Он был «возмутителем спокойствия», и это было основной причиной нежелания университетского начальства видеть его в числе преподавателей.
Рамус все понял и не стал задерживаться в Страсбурге. Его путь лежал в Базель, потом был Франкфурт-на-Майне, Гейдельберг. Были встречи с учеными, единомышленниками и теми, кто вел с ним полемику. Его восторженно приветствовали студенты, ему оказывали знаки внимания профессора. Однако, когда речь заходила о возможности преподавать в университетах, он получал вежливый отказ. Никто не желал иметь дело с этим беспокойным человеком, которому явно не по душе размеренная жизнь.
Даже в центре кальвинизма Женеве Рамус, принявший учение Кальвина, натолкнулся на нежелание предоставить ему возможность преподавать. Его с подчеркнутой почтительностью принимали, рассыпали комплименты, именуя его «реформатором науки». Но его женевские коллеги продолжали быть приверженцами устоявшихся традиций. Они приветствовали Рамуса, а в то же время не мыслили себе, как можно отказаться от авторитета Аристотеля, чье учение сам Жан Кальвин провозгласил основой философского образования.
Ученый прочитал в Женеве несколько лекций, а затем, ранее намеченного срока, решил покинуть Швейцарию. Он все хорошо понял, и прежде всего то, что и в этой стране, в которой ученым мужам удалось освободиться от опеки католической церкви, на пути развития научного знания стоит немало препятствий. Не случайно именно в Женеве, где господствовали протестанты, был сожжен на костре Мигель Сервет. Протестантизм отнюдь не открыл простора для научного творчества, как это казалось прежде Рамусу.
Глубоко разочарованный, он покидал Швейцарию. Молча смотрел в маленькое оконце кареты на проплывавшие мимо ухоженные деревушки, маленькие городки с огромными готическими храмами, украшенными стрельчатыми арками и многочисленными фиалами. А мысли его были уже в Париже, куда влекла его судьба. Что делать, если в протестантской стране для него не нашлось места, где он мог бы спокойно заниматься наукой. Видимо, дело не только в вере, если он оказался чужим в среде своих единоверцев. Дело в ином: в том, что для него неприемлемы схоластика и догматизм, бездушное преклонение перед авторитетами. А такие позиции встречают в штыки не только католики, но и протестанты. Как, впрочем, и приверженцы других религиозных направлений. Они пытаются затормозить движение человеческой мысли, заставить ее пребывать в полусне. Но жизнь не стоит на месте, она развивается, и мышление людей должно поспевать за нею, а не пребывать в мире раз и навсегда установленных формул и правил.
«Господи, да разве я не ценю Аристотеля, не считаю его великим мыслителем? – в который раз повторял про себя Рамус. – Но я ценю живого Аристотеля, а не того, которого создали схоласты. Да будь сейчас жив Аристотель, разве он бы не восстал против тех, кто провозгласил все изреченное им много столетий назад вечными и непогрешимыми истинами? Разве Аристотель сам не пытался познавать мир, а не повторять, как догмы, мысли господствовавших в его эпоху авторитетов?»
Рамус поймал себя на том, что разговаривает сам с собой. Он улыбнулся, покачал головой. С кем еще мог он говорить на эти темы? Он был одинок. Несколько его верных учеников и последователей были преданны его идеям, его реформам, но хватит ли у них сил отстаивать их до конца, не боясь вступить в конфликт с общепризнанным мнением? Ведь такие конфликты могли окончиться весьма печально для них. Рамус не удивлялся, когда некоторые из его почитателей вдруг оказывались в стане противников. Они поступались убеждениями, предпочитая спокойную жизнь борьбе. Кто знает, выдержат ли другие? И не обернется ли против него самого прежняя его откровенность? Лучше уж поверять самому себе сокровенные мысли…
Путь до Парижа в те времена был долгим и утомительным. Усталый и измученный, Рамус наконец добрался до знакомого дома, в котором располагался Коллеж де Прель. Здесь он жил и испытал ни с чем не сравнимое наслаждение, вновь переступив порог своего жилища.
Однако радость возвращения быстро улетучилась. Вести, услышанные им, были отнюдь не радостны. Примирение католиков и протестантов оказалось очень кратковременным. Религиозная нетерпимость взяла верх. Король издал указ, согласно которому лица, не принадлежащие к римско-католической церкви, изгонялись из парижского университета. Им запрещалось читать лекции, «как закрытые, так и публичные». Среди тех, кто остался без места, был и Рамус.
Опять надо было бороться, отстаивать свои права.
Бороться за то, чтобы ему разрешили заниматься наукой, которой он посвятил жизнь.
Рамус пишет письмо влиятельным сановникам, церковным иерархам, стремясь восстановить справедливость. Он пытается с помощью логических доводов убедить их, что не является «отступником», как это пытались представить его противники. Он верный христианин, даже в мыслях не помышлявший о том, чтобы выступать против христианской религии. Увы, на свои письма и прошения он получает отказ. Ему запрещено преподавать в университете, запрещено заниматься преподавательской деятельностью. Он был обречен на молчание. И хотя король сохранил за ним звание королевского лектора, хотя он продолжал числиться главой коллежа, за что ему регулярно выплачивалось жалованье, он был отстранен отдел.
Впрочем, даже королю оказалось не под силу отстранить Рамуса от науки. В сложнейшее для себя время ученый не прекращает работать, он занимается переводами научных трудов, пытается систематизировать науки. Как обычно, в пять часов утра он занимает место за письменным столом. После пяти часов работы – короткий перерыв, небольшая прогулка, завтрак, а затем снова за книги.
Рамус не сдавался под ударами судьбы.
4
Осень 1572 года была последней в жизни Пьера де ла Раме, известного под именем Рамуса. Он словно предчувствовал это, торопясь закончить начатые труды. Почти все свое время он проводил за рабочим столом, стараясь не показываться на людях.
До него доходили слухи о том, что католическая лига вновь поднимает голову, все резче выступая против протестантов. И хотя до открытых столкновений дело не доходило, было ясно, что в ближайшее время религиозные распри вспыхнут с новой силой.
У Рамуса была возможность уехать из Парижа. Ему предложили место в посольстве, отправлявшемся в Польшу. Но он отклонил это предложение. Он не желал прерывать свою научную работу. Это решение было для него роковым.
В ночь на 24 августа в Париже началась массовая резня гугенотов. Ее организаторы во главе с королевой-матерью Екатериной Медичи и вождями католиков Гизами – могущественным аристократическим родом не случайно выбрали ночь под праздник святого Варфоломея. В Париж съехались гугеноты со всей Франции, чтобы принять участие в свадьбе Генриха Наваррского с сестрой короля Маргаритой. Удачнее ничего и придумать было нельзя, чтобы нанести непоправимый удар по протестантам. Екатерина Медичи убедила короля в том, что гугеноты замышляют против него заговор, и он дал согласие на расправу.
Рамус слышал топот кованых сапог, доносившийся с улицы, слышал истошные крики жертв неистовствовавших убийц, уничтожавших таких же, как и они, христиан с именем бога на устах. Они не вспоминали библейскую заповедь «не убей», распаленные жаждой мести. Рамус понимал, что пришел и его час.
Ночь прошла без сна. Наутро, спустившись вниз с пятого этажа, он узнал от привратника о кровавой резне, которую пережил Париж.
Он вновь поднялся к себе и весь день не покидал жилища, продолжая работать, будто все происходившее в городе его не касалось. Чем он мог помочь несчастным жертвам? Удивляло лишь одно: что расправа миновала его самого.
Следующая ночь была такой же тревожной. Католики не могли успокоиться, пока не были уничтожены все известные им отступники от «истинной веры». Со шпагами наголо, с кинжалами в руках рыскали по домам группы людей. Они шарили по подвалам, выволакивая оттуда перепуганных насмерть людей, которые рассчитывали спрятаться от убийц. Под ликующие вопли опьяненных кровью фанатиков совершалась жестокая расправа.
Рамус вновь не сомкнул глаз, и только тогда, когда наступило утро, он прилег отдохнуть. Неужели и на этот раз судьба хранила его?
Сквозь дремоту он услышал тяжелые удары в деревянную дверь и понял: они пришли за ним. Он спокойно встал на колени и начал молиться. Скрипела под тяжестью людей деревянная лестница. Летели на пол какие-то тяжелые предметы, раздавался скрежет железа. Толпа, ворвавшаяся в дом, крушила все на своем пути. Наконец, сорвав дверь с петель, убийцы ворвались в кабинет.
Рамус встал, распрямил спину, в упор глядел на тех, кто принес ему смерть. Он поднял руку, сказав: «Господи, смилуйся надо мной и этими несчастными, которые не ведают, что творят». И тут же раздались выстрелы. Две пули почти одновременно прострелили ему голову, а острие шпаги вонзилось в грудь. Рамус покачнулся и медленно сполз на пол.
А беснующаяся толпа подхватила его тело и вышвырнула в окно. Однако и этого было мало. По свидетельству очевидцев, тело Рамуса потащили за веревку на набережную Сены. Потом от него отделили голову, а тело бросили в реку. Христианин Петр Рамус погиб от руки христиан…
Прошло время, и люди воздали должное мыслителю, которого А. И. Герцен назвал «погибшим в борьбе». Он действительно провел жизнь в борьбе против догматизма и косности, стараясь открыть путь к познанию природы, к постижению сокровенных тайн мироздания. Во дворе Коллежа де Франс, выходящего на парижскую улицу Сент-Жак, среди скульптурных портретов самых именитых ученых, преподававших в этом учебном заведении, стоит и бюст Петра Рамуса. Этот скромный памятник – дань уважения человеку, который честно и прямо шел к цели, ибо верил в правоту своего дела.
Костер на площади Сален
Время действия – XVII век.
Место действия – Англия, Италия, Франция.
1
Итак, все позади, все тревоги и опасения последних дней. А их было немало, малейшая оплошность могла оказаться роковой. Но теперь все позади. Корабль уходит в море.
Ванини со своим верным другом Джиноккио стоит на палубе парусника, глядя, как исчезают в рассветном тумане очертания Венеции.
– Прощай, Италия! Прощай, родная земля!
Он жадно вдыхает свежий морской воздух, подставляет лицо порыву ветра и шепчет:
– Свобода!
В ответ он слышит шепот Джиноккио:
– Свобода!
Ветер раздувает паруса. Корабль рассекает волны. И вот уже вокруг только море, сливающееся у горизонта с ослепительно голубым небом.
2
Не думал Джулио Ванини, что ему придется вот так расставаться с Италией, с землей, на которой он родился и вырос.
Еще подростком в родной деревушке Тавризано он любил уходить в горы, откуда можно окинуть взглядом земные просторы и ощутить величие мира, окружавшего человека. Он любил темными южными ночами лежать на траве, заложив руки за голову, и смотреть на звезды. Сколько вопросов таит в себе этот удивительный мир! На них еще надлежит ответить людям. И кто знает, не ему ли, черноглазому мальчишке из Тавризано, суждено ответить на них?
Любознательность Джулио рано обратила на себя внимание, и отец решил отправить его учиться в город. Это был Рим, где Джулио предстояло «постигать науки».
Вечный город стал «первым университетом» Ванини. Юноша с жадностью изучал астрономию, анатомию, юриспруденцию, математику, теологию, старался не пропустить ни одной лекции, жадно впитывал в себя знания. «Я никогда не отказывался от любого случая, – писал он впоследствии, – обучаться чему-нибудь… уверенный, что мы знаем гораздо меньше по сравнению с тем, чего мы не знаем!»
XVI столетие в Европе было бурным. Складывались новые, капиталистические отношения, идущие на смену феодальным. Многое из того, что недавно считалось незыблемым, вдруг стало шатким. Рушились, казалось бы, непоколебимые истины, зрели новые идеи, вызванные изменениями в жизни государства и народов. Церковь уже не могла сдержать «брожения умов». Ее беспредельная власть над духовным миром людей кончилась навсегда. Правда, духовенство не отказалось от своих методов борьбы со свободомыслием. Оно предавало анафеме тех, кто выступал против вековых установлений церкви. Как и прежде, подвергались преследованиям передовые мыслители. Как и прежде, свирепствовала инквизиция, беспощадно расправляясь с каждым, на кого падало подозрение в ереси. Однако процесс раскрепощения мысли остановить уже было нельзя.
В этот период широкую популярность, особенно среди молодежи, приобрели философские учения, которые долгие годы находились под запретом, были объявлены католическими церковниками еретическими. Несколько столетий запретным было учение арабского мыслителя Ибн Рошда, или Аверроэса, жившего еще в XII столетии. Ратуя за независимость научного познания от религии, он провозгласил, что истины науки существуют самостоятельно, следовательно, наука должна идти своим путем, а не быть служанкой богословия. Однако этого было достаточно, чтобы папа Лев X публично проклял Ибн Рошда и его последователей. Но идеи мыслителя продолжали жить среди тех, кто требовал высвободить науку из-под власти религии.
В Риме Ванини встретил людей, разделяющих учение Ибн Рошда, и восторженно принял его. Это сыграло немалую роль в формировании мировоззрения юноши. Он смолоду усвоил, что к изучению природы нельзя подходить предвзято, нужно иметь свой взгляд на вещи, доверять в первую очередь опыту и собственным убеждениям.
Окончив «римские университеты», Джулио перебрался в Неаполь. Здесь он продолжил свое образование в монастыре святой Терезы, принадлежавшем католическому ордену кармелитов. С особым усердием он изучал языки: латынь, древнегреческий, древнееврейский.
В это же время Джулио начал выступать с публичными проповедями, которые, по словам его современников, производили большое впечатление на слушателей. Проповедник покорял их богатой эрудицией, остроумием и незаурядным ораторским мастерством.
В июне 1606 года Джулио Ванини торжественно облачили в докторскую мантию. Джулио Чезаре Ванини из маленькой деревушки Тавризано стал доктором юриспруденции. Ему исполнился в то время 21 год.
Перед молодым ученым открылись широкие пути в науке. Но доктор юриспруденции снова сел на студенческую скамью, чтобы учиться. Он считал, что еще слишком мало знает и должен продолжать свое образование.
Он отправляется в Падую и Венецию, слушает там лекции крупнейших ученых своего времени. Он изучает труды Пьетро Помпонацци, отвергнувшего один из основных христианских догматов – догмат о бессмертии души; зачитывается сочинениями Джероламо Кардано, высказавшего ряд смелых материалистических идей; увлекается учением натурфилософа Бернардино Телезио, стоявшего на позициях материализма, подвергавшего критике христианскую религию.
А потом Ванини покидает Италию. Он едет за границу, чтобы посетить крупнейшие университетские центры в Германии, Швейцарии, Чехии, Нидерландах, Франции.
Его суждения подчас приводят в смятение оппонентов. Уж очень они смелы и категоричны. Даже те философы, которые имеют положение в обществе, продолжают соблюдать осторожность, высказывая свои мысли. Они прибегают к иносказаниям, к эзопову языку, умело маскируют суждения, которые не согласуются с теми, что проповедует церковь. Осторожность прежде всего: нельзя давать повод своим противникам для такого истолкования высказываемых взглядов, которое может быть признано духовенством еретическим. За это можно поплатиться. Пора доносов не прошла. А встреча с инквизиторами не сулит ничего хорошего.
Но этот молодой итальянец не соблюдает никакой осторожности. Свои смелые суждения он даже не пытается маскировать, выступая порой как откровенный безбожник. На это мог решиться не каждый.
Однако не всегда все оканчивалось благополучно. В Женеве, а затем в Лионе такая смелость едва не стоила ему жизни. Ревнители христианской веры чуть было не прибегли к «аргументам», почерпнутым из арсенала святейшей инквизиции. В результате он должен был бежать из Лиона, чтобы не стать жертвой религиозных фанатиков.
Джулио не знал тогда, что ему не раз еще придется быть беглецом и изгнанником.
Он не унывал, ибо был молод и жизнь казалась ему прекрасной. Он посмеивался над теми, кто цеплялся за обветшалые представления. Несчастные люди, они привыкли смотреть назад, а не вперед. Что касается его самого, он никогда не будет, словно попугай, повторять заученные истины, принадлежащие «авторитетам». Он будет отстаивать свои взгляды, свои убеждения.
Знакомство с работами виднейших мыслителей прошлого привело Джулио к глубоким раздумьям о церковном вероучении. Так ли устроен мир, как объясняют богословы? Действительно ли он всецело подчинен воле творца и управителя Вселенной или развивается по своим собственным законам? Божественной волей довольно легко объяснить непонятные явления и загадки, которыми полна природа. Если что-то непонятно, проще всего сказать, что это, дескать, от бога. Но что дает такое объяснение ученому? Ведь непонятное так и остается непонятным.
Постепенно Ванини пришел к выводу, что религиозное вероучение полно противоречий. Вместо того чтобы искать пути к их разрешению, богословие сознательно уводит людей на путь заблуждений, заставляя полагаться лишь на авторитет священного писания и «отцов церкви». Однако разум не может принимать религиозное учение на веру. Он никогда не смирится с бездоказательностью. Чтобы теологические концепции могли быть приняты за истину, они должны иметь достаточно убедительное обоснование.
Но ведь в таком случае теряло всякий смысл требование церкви принимать религиозные «истины» на веру. Что будет, если каждый верующий станет искать разумное обоснование догматам религии! Так можно зайти слишком далеко, и все здание веры рухнет. Понимал ли это молодой итальянец? Конечно, понимал. Не мог не понимать. Однако он исходил из того, что все в мире должно быть познано с помощью разума, все должно быть логически обосновано. В том числе и «истины» религии, которые проповедовала церковь.
С такими взглядами в 1611 году двадцатишестилетний Джулио Ванини после нескольких лет странствий возвращался на родину.
3
И снова солнце Италии. Яркое, ослепительное, без которого так трудно прожить итальянцу. И снова голубое безоблачное небо над головой. Небо Италии.
Ванини приехал в Венецию. Он любил этот город, очаровывавший каждого, кто попадал сюда. Он мог без конца восторгаться неповторимой архитектурой венецианских дворцов с ажурными галереями, многочисленных церквей, инкрустированных цветным мрамором, множеством разнообразных мостов, перекинутых через одетые в камень каналы. Его восхищал и Дворец дожей, и величественный собор Сан-Марко, и библиотека Сан-Марко, в которой он проводил долгие часы за старинными фолиантами. И конечно, можно было бесконечно слушать песни гондольеров, песни родной Италии.
Но не только это привело его в Венецию на сей раз. Венеция занимала независимое от папской власти положение, а это было особенно важно для ученого, который расходился во взглядах с католической теологией. Ванини надеялся, что здесь он будет чувствовать себя свободнее, чем где-либо.
Еще совсем недавно он с юношеским пылом открыто провозглашал свои убеждения, подвергал критике христианство, а заодно и римскую курию, проповедовавшую догматы этой религии. Несколько столкновений с католиками убедили его, что нужно быть осторожнее. Доброжелатели напоминали ему о жестоких расправах церковников с вольнодумцами, посоветовав не выступать открыто против церкви. Ванини внял этим советам. Но может быть, в Венеции он все-таки сможет действовать свободно?
Увы, он вскоре убедился, что и в Венеции нельзя говорить что думаешь. Уже после первых его публичных выступлений, в которых он решительно отверг христианское учение о божественном творении мира, заявив, что природа развивается по естественным законам, его предупредили, что с подобными идеями выступать далеко не безопасно.
Вначале он не особенно обратил внимание на эти предупреждения и продолжал открыто проповедовать свои богохульные взгляды. Его предупредили вновь. Друзья сообщили, что ему следует опасаться кармелитов, членов католического ордена, в котором он состоял несколько лет назад.
Ванини получил несколько угрожающих писем. Они не были подписаны. Но не так-то трудно было догадаться, кому они принадлежат. Не стесняясь в выражениях, авторы писем осыпали Ванини бранью, сулили ему самые страшные божьи кары, а заодно и кары земные, которых, быть может, следовало опасаться в первую очередь.
Ванини знал, что эти угрозы не беспочвенны, что его противники не остановятся перед тем, чтобы осуществить их. Дальнейшее пребывание в Венеции становилось невозможным. Выход был один – бежать.
Бежать? Но куда? Где можно найти место, в котором не витала бы тень инквизиторов?
Друзья подсказали ему, и он после недолгих раздумий, ибо времени на них не было, принял решение.
Его путь лежал к туманным берегам Британии. Он избрал Англию, потому что, по слухам, господствовавшая там англиканская церковь терпимо относилась к тем мыслителям, которые вступили в конфликт с католицизмом. Ведь само англиканство было порождением реформации. Как бы то ни было, выбор был сделан.
Отъезд готовился со всеми предосторожностями. О нем никто не должен был знать. Обстановка вокруг Ванини к тому времени оказалась такой напряженной, что он не мог поручиться за то, что ему удастся беспрепятственно выбраться из Венеции. Надо было обмануть тех, кто предвкушал расправу над ним. Надо было вырваться из-под надзора шпионов, следивших за каждым шагом Ванини.
К счастью, это удалось.
И вот Ванини и его верный друг Джиноккио вступили на борт английского корабля. Пока корабль не отчалил, они не были уверены, что сумели перехитрить тех, кто вел охоту за Джулио. И только когда загремела якорная цепь, ветер надул паруса и корабль вышел в море, они смогли вздохнуть спокойно.
4
Лондон встретил их вначале радушно. В том не было ничего удивительного. Страна, в которой господствовала англиканская церковь, высвободившаяся из-под влияния папства, считала своим долгом проявить внимание к беглецам из католической Италии. Видимо, сыграло свою роль и то, что Джулио, отплывая к берегам Альбиона, заручился рекомендательным письмом посла Англии в Венецианской республике, который тоже считал своим долгом помочь ученому, преследуемому католиками.
Англиканство – одно из трех основных направлений в протестантизме – в отличие от лютеранства и кальвинизма не столь решительно отвергло вероучение и обрядность католицизма. Правда, англиканская церковь вышла из подчинения папе римскому, признав главой церкви короля Британии, но она немало сохранила и от католицизма. Все это не мешало, однако, англиканскому духовенству резко выступать против католической церкви, всячески подчеркивать свою самостоятельность. Ванини и его друг Джиноккио сразу почувствовали это.
Сам архиепископ кентерберийский удостоил вниманием Джулио Ванини и даже предложил поселиться у себя, а другой архиепископ – Йоркский – принял под свое покровительство Джиноккио.
Видные сановники англиканской церкви недвусмысленно намекнули Ванини и его другу, что им следовало бы официально порвать с католицизмом и приобщиться к англиканской вере. Ванини и Джиноккио не надо было уговаривать. Они публично заявили о том, что без сожаления отказываются от своей принадлежности к католической церкви.
Для этого был устроен торжественный церемониал при большом стечении народа. Англиканское духовенство не скрывало удовлетворения. Отречение двух итальянцев от католической веры и вступление их в лоно англиканской церкви – это ли не торжество англиканства! Да если к тому же их проповеднический талант и авторитет можно будет использовать в интересах англиканской церкви, – все это, бесспорно, немалый успех духовенства!
Однако взаимное разочарование пришло довольно быстро. Молодые итальянцы оказались совсем не такими, какими их желало бы видеть духовенство. Церковники ждали от них антикатолической проповеди, восхваления англиканства, а они стали выступать с крамольными речами, в которых подвергались критике святые устои христианства.
Это никак не входило в расчеты служителей церкви. Они отнюдь не желали потворствовать свободомыслию, нападкам на христианскую веру. О том было прямо заявлено итальянцам, нашедшим приют на английской земле.
Архиепископ кентерберийский попытался воздействовать на Ванини, но тот не внял благоразумным советам. Он продолжал публично выражать сомнение в истинности христианских догматов, в частности догмата о бессмертии души. Он отрицал возможность чудес, пытаясь дать им разумное обоснование. Он заявлял, будто мир не может быть сотворен из ничего. Но ведь в таком случае отрицалась сама идея божественного творения. Это нельзя было воспринять иначе как богохульство. И церковь потребовала прекратить подобные речи.
Однако остановить Ванини было нельзя. Он не обращал внимания ни на советы, ни на предупреждения. И тогда англиканские церковники решили добиться своего иным путем: молодым беглецам было отказано в материальной помощи.
Церковники ждали, что они быстро смогут сломить непокорных. Но ждать им пришлось долго. Ванини и Джиноккио не являлись с повинной головой. Они бедствовали, но смиряться не желали. Лишения не могли заставить их изменить своим убеждениям.
У церкви оставалось в запасе еще одно верное средство, которое должно было подействовать безотказно. В ход пошли угрозы. Итальянцев предупредили, что, если они не прекратят богохульства, они будут призваны к ответу.
Перед Ванини и Джиноккио открылась невеселая перспектива – оказаться узниками англиканской церкви. Немало дней они провели под угрозой быть схваченными и брошенными в тюремные казематы. Еще совсем недавно им устраивали торжественную встречу, к ним обращались с лестными словами высшие духовные иерархи. Еще недавно они жили в мире прекрасных надежд на будущее, но эти надежды оказались иллюзией. Теперь Ванини и Джиноккио могли воочию убедиться, что в разных церквах духовенство лишь меняет одежды, но не меняет своего отношения к свободомыслию.
Круг замкнулся. В Италии Ванини и Джиноккио поджидали папские инквизиторы. Щупальца инквизиции протянулись по всей Европе и могли схватить еретиков в любой стране, в которой сохраняла влияние католическая церковь. Здесь же, в Британии, они находились под неусыпным вниманием англиканских церковников.
В январский день люди в темных плащах схватили Джулио Ванини. В закрытой карете его провезли по улицам Лондона. Он услышал, как лязгнули массивные запоры, заскрипели ворота, и понял: это Тауэр, мрачная крепость, где содержались государственные преступники.
С этой минуты становился государственным преступником и он.
5
49 дней могут показаться вечностью, если не видеть света, если томиться в каменной одиночке, если изо дня в день идут допросы, задаются одни и те же вопросы, если видишь одни и те же ледяные лица ведущих следствие людей, которым суждено или помиловать тебя, или передать в руки палача. И каждый допрос начинается словами: «Именем короля…»
Ванини ничего не отрицал. Смешно было отрицать то, что знали десятки людей. Ведь свои мысли он не скрывал, свои взгляды открыто высказывал в лекциях и проповедях. Он был убежден в своей правоте. На допросах держался смело и независимо.
Тревожили Джулио мысли о Джиноккио. Он знал, что его друг тоже заключен в Тауэр, но за все это время ни разу не видел его. Держится ли он? Не сломила ли тюрьма его воли?
Ванини опасался, что Джиноккио не выдержит угроз. А они были постоянно в ходу у тюремщиков. Сам он не боялся их. А вот Джиноккио… Устоит ли он перед страхом смерти? Не проявит ли слабости?
Но вот наступил конец допросам. В низком сводчатом зале вновь звучат слова: «Именем короля…» А вслед за ними короткое слово «смерть». Англиканская церковь приговорила вольнодумцев Ванини и Джиноккио, поднявших голос против основ христианской религии, к смертной казни…
Слишком долгой была ночь после вынесения приговора. Ванини лежал с открытыми глазами. В темноте грезилось итальянское небо и море. Ему казалось, что он слышит шум прибоя, ощущает на лице соленые брызги от волн, разбивающихся о прибрежные камни Неужели он больше никогда не ступит на родную землю, не увидит моря? Неужели никогда не увидит итальянского солнца?
Почему так коротка жизнь? Почему судьба отнимает ее тогда, когда он чувствует в себе силы еще так много сделать? Почему он должен расставаться с жизнью, только вступив в нее? Разве он совершил какое-нибудь преступление? Ведь единственной его виной было желание мыслить свободно, а не так, как того требовали другие. Неужели за это надо лишать жизни?
