Текст книги "Через костры и пытки"
Автор книги: Стефани Майер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)
Сильвий все предусмотрел. Он знал, что учение Галена канонизировано в науке, что его имя пользуется беспрекословным авторитетом повсюду и, конечно, ученый мир выступит в его защиту против нападок Везалия.
Большинство именитых медиков действительно стали на сторону Сильвия. Они присоединились к его требованию обуздать и наказать Везалия, посмевшего подвергнуть критике великого Галена. Такова была сила признанных авторитетов, таковы были устои общественной жизни того времени, когда всякое новшество вызывало настороженность, всякое смелое выступление, выходившее за рамки установленных канонов, расценивалось как вольнодумство. Это были плоды многовековой идеологической монополии церкви, насаждавшей косность и рутину.
Немудрено, что трудом Везалия заинтересовалась и католическая церковь. Ведь, внося поправки в учение Галена, он вольно или невольно задевал и церковное учение, а это уже была ересь. Церковь, например, основываясь на библейском мифе о сотворении богом первых людей, учила, что господь, создав первого мужчину Адама из праха земного, затем усыпил его, вынул ребро, из которого сотворил праматерь человечества – Еву. Значит, у мужчин должно быть на одно ребро меньше, чем у женщин. Так требовала элементарная логика, если доверять библейскому сказанию. И в это верили, слепо верили люди. Никто даже не думал проверить, так это или нет. Церковное учение принималось на веру.
А Везалий проверил. Он вскрыл десятки трупов, тщательно изучил скелет человека и пришел к убеждению, что мнение, будто у мужчин на одно ребро меньше, чем у женщин, совершенно неверно. Но такое убеждение затрагивало церковное вероучение. Церковь же с подобным не мирилась.
Не посчитался Везалий и с другим утверждением церковников. В его времена сохранялась вера в то, что в скелете человека есть косточка, которая не горит в огне, неуничтожима. В ней-то якобы и заложена таинственная сила, с помощью которой человек воскреснет в день страшного суда, чтобы предстать перед господом богом. И хотя косточку эту никто не видел, ее описывали в научных трудах, в ее существовании не сомневались.
Везалий же, описавший строение человеческого тела, прямо заявил, что, исследуя скелет человека, он не обнаружил таинственной косточки. Если богословам угодно настаивать на ее существовании, это их дело. Он не богослов, а анатом и, как анатом, заявляет, что как ни старался отыскать заветную кость, сделать этого не смог.
Подобное утверждение тоже было еретическим с точки зрения церкви. И тут Везалий задевал христианские представления, которые церковники настойчиво внушали верующим.
Везалий отдавал себе отчет, к каким последствиям могут привести его выступления против Галена. Он понимал, что выступает против сложившегося мнения, задевает интересы церкви. А как поступают с такими дерзкими одиночками, он хорошо знал.
Еще до Везалия попробовал было обнаружить ошибки в учении Галена профессор Болонского университета Яков Берентарио. Кончилось для него это печально. Его отстранили от преподавания, публично осудили, а затем изгнали из города. Он остался без работы, потеряв возможность заниматься медициной.
Везалий знал, что и с ним могут поступить точно так же. А может быть, и хуже, если в дело вмешается инквизиция. Публикуя свой труд, он отдавал себе отчет в том, какие последствия для него это может иметь. И все же он напечатал его. Научная истина была для него дороже личного благополучия.
Везалий продолжал преподавать в Падуанском университете, но с каждым днем атмосфера вокруг него накалялась все больше. Профессора, еще недавно с почтением относившиеся к своему молодому коллеге, теперь пренебрегали им, порой не отвечали даже на его поклон. Поредели ряды слушателей на его лекциях: большинство студентов благоразумно перешли к другим профессорам. Вчерашние друзья старались избегать его. То там, то тут слышал он слова осуждения и самые нелепые вымыслы, связанные со своим именем. По городу ходили анонимки, направленные против Везалия.
Везалий не сдавался, пытался бороться, отстаивая свои идеи. Но бороться в одиночку очень трудно. Трудно, когда против тебя восстают буквально все. Одни по убеждению, другие – из трусости. Ведь, по словам Сильвия, профессор Андрей Везалий – опаснейший человек и для государства и для церкви. А государство и церковь решительно расправлялись с людьми, которые представляли для них опасность. Общение с такими людьми могло навлечь всякие напасти. Лучше уж было держаться в стороне.
Он пытался бороться, но с каждым днем убеждался в тщетности этих попыток. Он не мог вести нечестную борьбу, а его противники отказывались от иных методов. Они делали все возможное, чтобы жизнь Везалия стала невыносимой, чтобы он понял это и сдался.
Положение усугублялось тем, что делом Везалия всерьез занялась церковь. Первоначально духовенство просто подключилось к общему хору противников знаменитого анатома, приняв участие в его травле. Теперь же дело начало принимать иной оборот. Если церковь поставит вопрос о Везалии на официальную почву и предъявит ему свои обвинения, ему несдобровать. А до него доходили сведения о том, что церковные иерархи всерьез занялись его сочинением. Это был тревожный симптом. К нему требовалось отнестись со всей серьезностью. Надо было как можно быстрее принимать решение. Время торопило.
4
Знакомясь с жизнеописаниями многих мыслителей прошлого, мы часто встречаемся с одинаковыми жизненными ситуациями: бегство из города, поиски пристанища, странствия по дорогам Европы. Почти у всех передовых мыслителей, которым довелось жить и творить в прошлые эпохи, схожая судьба. Они вступали в борьбу с церковью, которая беспощадно расправлялась со своими противниками, и вынуждены были скрываться от преследований, проводить жизнь в скитаниях, чтобы избежать расправы.
Наступил черед и Везалия. Он видел: надеяться больше не на что, знал, что в атмосфере осуждения, травли, злобной клеветы над ним в любую минуту могут учинить расправу. Ему было горько расставаться с Падуей, с университетом, прерывать свою работу, исследования. Но иного выхода он не видел.
Как раз в это время он получил приглашение испанского императора Карла V занять место придворного лекаря. Двор императора находился в то время в Брюсселе. Карлу служил еще отец Везалия, и молодой профессор принял предложение императора. Конечно, в Брюсселе у него не будет кафедры, он не сможет заниматься со студентами. Но зато императорский двор послужит для него надежным укрытием от преследований церкви. К тому же у него будет возможность заниматься анатомией, этому никто мешать не будет. Таким образом, место придворного лекаря, хотя оно было и не по душе Везалию, имело свои преимущества.
И все-таки трудно было найти более неподходящую должность для Везалия. Он был ученым, исследователем. Теперь же ему надо было усваивать весьма далекие от науки принципы: уметь угождать своим знатным пациентам, улавливать их мысли, участвовать во всех придворных церемониях.
Придворный лекарь должен был не только лечить.
Он должен был потакать капризам влиятельных особ, быть в курсе дворцовых интриг и сплетен. Здесь приобретало цену не столько врачебное искусство, сколько искусство вписаться в разнаряженную толпу титулованных бездельников, ведущих светский образ жизни. Это было мучительно, но что поделаешь, надо было приспосабливаться.
Для Везалия было пыткой надевать придворный мундир, принимать участие в раутах, бывать на предусмотренных этикетом пышных императорских приемах, соблюдать установленные обычаи двора. Его угнетала вся эта обстановка. Везалий со щемящим сердцем вспоминал о благодатном времени, проведенном в Падуанском университете. Сколько он сумел сделать в Падуе! Вернется ли когда-нибудь то счастливое время? Эта мысль ни на день не покидала его в период пребывания при дворе испанского императора.
Однако и в этих условиях он не прекращал той работы, которой посвятил жизнь. Все свободное время Везалий отдавал трактату «О строении человеческого тела». Вносил поправки, дополнения, уточнял то, что казалось ему не совсем убедительным.
Используя любую возможность, он занимался анатомированием. Но мысль, что он оторван от научных центров, что исследовательская деятельность стала для него побочным делом, угнетала Везалия.
Он мечтал вновь вернуться на научную кафедру. Но реально Везалий даже помышлять не мог о том, чтобы оставить Брюссель и перебраться в иное место, где смог бы заняться работой по душе. Стоило ему оставить императорский двор, как инквизиция вновь проявила бы к нему интерес. Вот почему в самые тоскливые минуты жизни Везалий убеждал себя в том, что надо примириться с обстоятельствами.
Ему удалось вторым изданием выпустить в свет свой трактат «О строении человеческого тела». Это было лишь короткое счастливое мгновение за все эти годы, а потом все пошло по-прежнему. Потянулись длинной чередой один за другим однообразные дни.
Но вот пришел конец пребыванию Везалия при императорском дворе. Его покровитель Карл V отрекся от престола, удалился в монастырь и вскоре умер. На престол вступил Филипп II, злобный садист, ненавидевший весь мир, желчный, злой человек. Он не любил Везалия и открыто высказал ему свою неприязнь. Этим поспешили воспользоваться многочисленные завистники и недруги придворного лекаря. А их было немало. Расположение Карла к Везалию вызывало к нему неприязнь у многих придворных. Были и лекари, которые стремились занять место Везалия. Они не остановились перед сплетнями и грязными доносами, пытаясь очернить его в глазах Филиппа II. Отношение нового императора к Везалию ухудшилось еще более. От Филиппа можно было ожидать всего, и никто не удивился бы, если бы он решил выдать своего придворного врача в руки инквизиции.
Везалий чувствовал, что ему надо как можно быстрее уехать из Брюсселя. Он сделал попытку вырваться из-под власти нового императора, обратился с просьбой отпустить его в Италию. Но своенравный Филипп категорически воспротивился этому. Лакей может покинуть своего хозяина лишь тогда, когда тот сам решит изгнать его. Что ж, и тут приходилось смириться. Ведь он был подневольным императора.
Нестерпимая тоска терзала его сердце. Теперь он не мог и думать об исследовательской работе. При Филиппе суровые запреты церкви анатомировать трупы вновь коснулись Везалия. Ему, было предписано заниматься только своими непосредственными обязанностями. Монарху нужен был лекарь, а не ученый, которого интересовало строение организма. Пусть этим занимаются в университетах. А лекарю надлежит исцелять придворных особ. За это ему платят жалованье.
Обстановка для Везалия была тяжелой. Он чувствовал, что недоброжелатели следят за ним, чтобы при первой возможности сообщить императору о нарушении его запретов. Везалий с горечью писал об этом времени: «Я не мог прикоснуться рукой даже к сухому черепу, и тем менее я имел возможности производить вскрытия».
Однако как ни старался Везалий не давать повода церковникам для каких бы то ни было обвинений, это оказалось не в его силах. Церковь давно искала предлог для того, чтобы свести с ним счеты. У инквизиторов была хорошая память, они не забыли прошлого. Но если при Карле V церковники не решались начать преследование Везалия, то при Филиппе почувствовали, что долгожданный момент наступил.
На Везалия вновь полились потоки клеветы. В довершение всего ему было предъявлено ложное обвинение в том, что он анатомировал живого человека.
Везалий пытался доказать свою невиновность, но все было тщетно. Он должен был повиноваться. Приговор церкви был категоричен: придворный медик Андрей Везалий должен был во искупление грехов отправиться на поклонение в «святые места» ко гробу господню…
В конце концов, все могло кончиться хуже, успокаивали его друзья. Для инквизиции этот приговор был достаточно мягким. Другим естествоиспытателям пришлось расплачиваться куда более дорогой ценой. Что поделаешь, надо смириться и совершить паломничество в Иерусалим, как предписано церковью.
Ранним утром на купеческом корабле, отплывавшем из Венеции, Андрей Везалий отправился в путь…
5
В один из октябрьских дней 1564 года на острове Занте, омываемом водами Ионического моря, в маленьком домике, окруженном зарослями маквиса, умирал великий человек. Современники именовали его «несравненным», «гением природы», «славой врачебного искусства». Поэты посвящали ему свои стихи. Его имя называли в ряду величайших ученых мира. А он умирал вдалеке от родной земли, от семьи, одинокий и затравленный, словно преследуемый по пятам зверь. Так трагически закончил жизнь замечательный ученый Андрей Везалий.
О последнем периоде его жизни имеются слишком скудные сведения. По одним из них, которые представляются наиболее достоверными, он, возвращаясь из Иерусалима, тяжело заболел, высадился на острове Занте, где и умер в одиночестве. По другим – корабль, на котором он плыл, потерпел кораблекрушение и был выброшен на остров Занте, где и скончался «великий паломник».
Везалий разделил участь многих передовых ученых, которым церковь не простила выступлений против ее канонов.
Прошли годы. Заросла травой могила ученого. Дожди смыли надпись на могильной плите. Но сохранились слова поэта, посвятившего их Везалию:
Этот Везалия прах и народами чтимые кости,
Остров, в какой бы дали ты не скрываешь в себе,
Путник, шаги задержи и о делах позабудь,
Помни, что гений природы здесь пред тобою…
Человечество воздало по заслугам Андрею Везалию. Он признан основоположником новой анатомии, проложившим пути к развитию медицинской науки. И ученые почтительно прибавляют к его имени определение «великий», преклоняясь перед одним из крупнейших ученых эпохи Возрождения.
Погибший в борьбе
Время действия – XVI век.
Место действия – Франция.
1
В Париже свирепствовала чума. Она косила людей без разбору, проникая не только в лачуги бедняков, но и в дворцы вельмож. Она не в первый раз поражала город, и люди знали, какой дорогой ценой приходится им расплачиваться во время эпидемий «черной смерти».
По опустевшим улицам громыхали колесами телеги с накрытыми рогожей телами ее жертв, которым, казалось, не будет конца.
На перекрестках жгли костры. Дым висел над Парижем, окутывая дома, как во время пожарищ. На дверях многих зданий были намалеваны кресты. Только всемогущий и милосердный бог мог помочь избавить город от этой страшной напасти.
Над городом плыл колокольный звон. В набитых до отказа храмах служили молебны. Пастыри обращались к господу с мольбами сменить гнев на милость, а к прихожанам – с укором в том, что это за их прегрешения всевышний наслал суровое испытание на своих чад.
Те, у кого была возможность, спасались бегством. Куда-нибудь, только подальше от этого ада, от смерти, витавшей над каждым, кто оставался в городе. Все пути вели из Парижа. И ни один из них – в Париж.
В эти драматические дни 1545 года полной неожиданностью для окружающих было появление в столице Франции Петра Рамуса[1]1
Пьер де ла Раме (1515–1572), известный под именем Петра Рамуса.
[Закрыть]. Он покинул город в самом начале эпидемии, отправившись в родную Пикардию, где жили его мать, его дядя, которому он был стольким обязан. И вдруг, прервав свое сельское уединение, вернулся в осажденный чумой Париж.
Тому была своя причина, сыгравшая немалую роль в дальнейшей его судьбе. Рамус получил послание из Парижа с предложением преподавать в Коллеж де Прель. Ему, осужденному королевским указом, обвиненному в безбожии, отстраненному от чтения лекций в университете, неожиданно представилась возможность вновь подняться на кафедру, заняться делом, которому он посвятил жизнь. Разве мог он упустить такой случай?
И он устремляется в Париж, пренебрегая опасностью для жизни, ибо все равно без любимого дела жизни для него нет. Наверное, немногим был понятен его поступок, но Рамуса это мало интересовало. Он привык равнодушно относиться к людской молве, не обращать внимания на то, что говорят о нем за его спиной. У него была жизненная цель, к которой он шел прямо, не сворачивая с избранного пути.
Его встретил Николя Лессаж, возглавлявший коллеж, произнес несколько торжественных фраз, расточая похвалы Рамусу, потом сам отвел его в помещение, где тому предстояло жить, и оставил одного.
Рамус сел в кресло перед столом, с наслаждением расслабился: путь в Париж был долгим и изнурительным. Но, утомленный физически, Рамус чувствовал необычайный подъем духа после тех дней отчаяния, которые ему довелось пережить.
Его обвинили в том, что он сеет смуту в умах молодежи, учит непочтительному отношению к признанным авторитетам, и даже – подумать только – в безбожии.
Недруги ученого смогли ввести в заблуждение самого короля, и Франциск подписал приговор, который практически лишал Рамуса возможности продолжать научную деятельность и преподавать. В приговоре, в частности, говорилось о двух его последних книгах: «Мы приговариваем, осуждаем, запрещаем две вышесказанные книги, запрещаем всем издателям и всем книгопродавцам нашего королевства, всех его земель и сеньорий, и всем нашим подданным, кем бы они ни были, где бы они ни находились, издавать, публиковать, продавать, давать на прочтение в нашем королевстве и во всех землях и сеньориях сии книги. А также, чтобы упомянутый Рамус не смел ни читать, не давал бы списывать, ни печатать, ни распространять эти книги, а также, чтобы он не осмеливался нигде преподавать ни философию, ни диалектику, а также, чтобы нигде и никогда не дерзал злокозненно хулить ни Аристотеля, ни всех иных древних авторов, ни нашу любимую дочь – университет».
Это была чудовищная несправедливость, результат происков его недругов. Рамус никогда не хулил Аристотеля и иных древних мыслителей, к которым относился с почтительностью и уважением. Он выступал против той схоластической науки, которая ничего не желала знать, кроме авторитета Аристотеля и других мыслителей античного мира. Она начиналась и заканчивалась их изречениями, которые рассматривались в качестве вечных истин. Более того, высказывания античных авторитетов подвергались искажениям, весьма вольной интерпретации, подгонялись под те схоластические схемы, которые создавались в стенах университетов и коллежей. Да сам Аристотель, будь он жив, возмутился бы против такого использования его научного наследия.
И Рамус честно и открыто заявил о том, что истинная наука не должна опираться на незыблемые авторитеты. Она должна развиваться, искать, открывать.
Лекции Рамуса, его публичные выступления вызывали огромный интерес. Молодежь до отказа заполняла аудитории, где он выступал, встречала его рукоплесканиями. Но большинство ученых мужей, насупив брови, воспринимали его смелые заявления как выпады против своих собратьев, как попытки унизить и принизить их. Еще больше распаляло их то, что Рамус неизменно одерживал победы в диспутах. Его логика, остроумие, блестящий ораторский дар обеспечивали ему неоспоримое преимущество во время дискуссий с противниками.
На Рамуса сыпались доносы. И пожалуй, самым серьезным обвинением из всех, которые ему предъявлялись, было обвинение в безбожии.
Это было время, когда во Франции, как и в других странах, росло влияние протестантизма – религиозного течения, выступившего против господствовавшей в Западной Европе католической церкви во главе с папой римским, объявившим себя наместником Христа на земле. Притязания католицизма на безраздельную духовную власть над людьми, лицемерие, алчность, корыстолюбие служителей церкви вызывали оппозицию к церкви во всех слоях общества.
С того октябрьского дня 1517 года, когда августинский монах Мартин Лютер вывесил на дверях Замковой церкви в Виттенберге свои 95 тезисов, направленные против католицизма, началось широкое протестантское движение не только в Германии, но и в других странах, где доселе непререкаемым был авторитет папской власти. Идеи протестантизма проникли и во Францию. Число их приверженцев, которых здесь именовали гугенотами, росло изо дня в день.
Но католическая церковь не собиралась без борьбы сдавать свои позиции. Там, где она только могла, она преследовала протестантов. Они объявлялись еретиками, посягнувшими на священные устои истинной веры. Инквизиция расправлялась с ними, стремясь устрашить людей, подавить антикатолические настроения.
Обвинения в безбожии могли привести обвиняемого на скамью подсудимых. А представший перед судом инквизиции мог считать себя заранее осужденным. Судьи в сутанах крайне редко выносили оправдательные приговоры. Обвинение Рамуса в безбожии могло для него кончиться трагически. Но он не сдавался. Он боролся. Боролся не ради личных выгод, а ради блага науки, которой он посвятил всю свою жизнь.
Потому и был Рамус так несказанно обрадован возможностью вновь заняться преподаванием в Коллеже де Прель. Потому и пренебрег опасностями, поспешив в Париж во время эпидемии чумы.
Коллеж был не очень именит. Основанный еще в 1314 году королевским секретарем Раулем де Прелем, он находился в середине XVI столетия в упадке. Лессаж был глубоким стариком, не имевшим сил для того, чтобы поддерживать в нем порядок. Но и уходить на покой он не хотел. Он предложил Рамусу взять дело в свои руки, с тем чтобы самому числиться главой заведения. Рамус, не раздумывая, согласился.
Он истратил все свои сбережения на то, чтобы перестроить здание коллежа, отдал все силы для того, чтобы перестроить процесс преподавания в нем. А блистательные лекции Рамуса сразу же привлекли внимание молодежи, сделав Коллеж де Прель одним из самых популярных учебных заведений Парижа.
И конечно, сразу же полетели новые доносы. Рамусу пришлось тратить время и силы на то, чтобы оправдываться, отвергая те обвинения, которые ему предъявлялись. Ему запретили читать лекции по философии? Он не нарушил запрета. Он преподавал риторику. Ему запретили издавать свои сочинения? Он не издал ни одного. А что касается тех реформ в преподавании, которые он ввел в коллеже, то о них в королевском приговоре не было ни слова. И разве можно считать крамолой то, что с помощью этих реформ Рамус стремился заставить своих учеников самостоятельно мыслить и рассуждать, а не заучивать готовые формулы, не воспринимать без раздумий чужие мысли?
Но доносы продолжали идти. Рамуса обвиняли в том, что он «портит молодежь», прививая ей «дерзость, эгоизм, алчность, бесчестье и предательство». Рамусу приходилось писать объяснения, оправдываться. Впрочем, нет, он не оправдывался. Он обвинял своих недругов в косности. Ведь они чинили козни не только ему, они ставили преграды на пути развития знания. Они были врагами знания, противниками развития науки.
Рамусу было трудно, но он не опускал руки. Жизнь закалила его. Закалила бедность, в которой прошли его детские годы. В ту пору, когда его коллеги кичились знатностью происхождения, он с гордостью говорил, что он крестьянский сын, упорным трудом выбившийся в люди. Рамус не кривил душой. Он еще в раннем детстве проявил редкое упорство. Подумать только, в восьмилетием возрасте он отправился пешком в Париж, без гроша в кармане, мечтая лишь об одном – учиться.
Он осуществил мечту, когда ему исполнилось двенадцать лет. Не по летам самостоятельный, он поступил в услужение к богатому военному. Зато он сам зарабатывал на жизнь, а это давало ему возможность учиться в коллеже. Он недосыпал, занимаясь ночью или на рассвете до боли в глазах. Слишком дорогой ценой доставались ему знания, к которым он стремился.
Он мог бы сказать про себя, что прошел все: огонь, воду и медные трубы. И когда на него ополчились те, кто увидел в его реформах угрозу сложившейся системе преподавания, устоям схоластического мышления, он принял вызов. Им удалось однажды одолеть его. Но предстояли новые схватки, трудная и упорная борьба.
2
В длительной борьбе победы сменяются поражениями, а на смену неудачам приходят удачи. Настало время и Петра Рамуса. Он связывал благоприятный для него поворот событий с восшествием на французский престол короля Генриха II. Новый монарх отменил прежнее постановление, запрещавшее Рамусу преподавать философию и издавать книги. Более того, он направил ученому личное письмо, в котором сообщал, что ему присваивается звание «королевского лектора» и предоставляется кафедра в одном из виднейших учебных заведений, в Коллеж де Франс.
Конечно, королю и в голову бы не пришло заниматься делом Рамуса. Просто приближенные к нему покровители ученого убедили его в том, что Рамус оказался невинной жертвой интриг и король может сделать жест, который принесет ему славу «покровителя науки». Как бы там ни было, Рамус одержал победу над своими противниками, которые должны были затаиться, до поры до времени оставив его в покое.
А он, воспользовавшись предоставленными ему правами, отдавал всю свою энергию, читая лекции теперь в двух коллежах, ратуя за перестройку учебного процесса, которую считал делом своей жизни.
Аудитории на его лекциях всегда были заполнены до отказа. Его принимали восторженно. Вопреки сложившемуся обычаю, он не читал ту книгу, содержание которой излагал, а говорил свободно, не обращаясь к заранее написанному тексту. Он остроумно отвечал на доводы своих противников.
Противники Рамуса притаились, но порой делали свои вылазки, словно пытаясь напомнить о том, что они только ждут времени вновь начать борьбу против дерзкого вольнодумца.
Однажды, когда Рамус был приглашен читать курс в Коллеж Камбре, они предприняли попытку сорвать первую лекцию. Им удалось уговорить часть школяров встретить лектора свистом и гиканьем. Такая неожиданная встреча не выбила Рамуса из колеи. Он не смутился, а как ни в чем не бывало начал говорить, не обращая внимания на тех, кто стремился ему помешать. Он говорил так увлеченно, весь уйдя в предмет излагаемой науки, что сумел заинтересовать своих слушателей. Аудитория притихла. А последние слова, произнесенные Рамусом с кафедры, утонули в рукоплесканиях.
Неудача распалила противников Рамуса. В парламент посылались новые доносы со старыми обвинениями. Против Рамуса были направлены книги, памфлеты, в которых ученого поносили за то, что он будто бы сеет неверие в умах молодежи. Их авторов бесило то, что Рамус словно не реагировал на все эти выпады, оставался спокойным и невозмутимым. А еще больше – та слава, которая распространилась далеко за пределами Франции о мыслителе, выступавшем против закостенелой схоластики, за свободное развитие науки.
Поводом для новой травли ученого дало его заявление о переходе в протестантскую веру. Случилось это в 1561 году.
Можно предполагать, что в значительной мере принятое им решение порвать с католицизмом было вызвано тем, что именно католическая церковь цепко защищала незыблемость всего того, что было ею освящено раз и навсегда. Она стремилась сохранить средневековые порядки, видя в любом новшестве угрозу своему авторитету. Она превратила науку в служанку богословия. А тут наука вдруг начинала претендовать на самостоятельную роль. Конечно, допустить этого церковь не могла.
В одной из своих работ Рамус выступил за просвещение народа. Наука, считал он, не должна быть достоянием богатых и знатных. Она должна быть доступна всем, в том числе и беднякам. Что касается средств на обучение, то их вполне могли бы предоставить монастыри, представители духовенства. Можно себе представить, как отнеслись служители католической церкви и монашество к этой идее. Ярые противники просвещения масс, они, естественно, восприняли ее как покушение на свои богатства. Понимал ли Рамус все это? Видимо, понимал. Во всяком случае, его переход в протестантизм был прямым вызовом католицизму.
Кроме неприятностей, этот шаг ничего ему не сулил. Во Франции к тому времени было уже немало приверженцев протестантизма. Но они постоянно подвергались нападкам со стороны католиков. Не раз гугеноты становились жертвами религиозной нетерпимости, не раз платили жизнью за отступничество от католической веры.
В 1562 году парижский губернатор издает приказ всем протестантам покинуть город. Тем, кто ослушается, он угрожает физической расправой. Рамус хорошо знал, что это не пустая угроза. Дважды на него организовывается покушение. Только чудом ему удается избежать гибели.
Верные друзья убеждают его, что надо бежать.
Под покровом ночи, переодетый в костюм мастерового, он пробирается тайком по запутанным парижским улицам, прижимаясь к стенам домов, когда по булыжным мостовым гулко топают кованые сапоги солдат. Благополучно миновав городские ворота, он затем, обходя стороной дороги, бредет как бездомный бродяга по лесам и полям, ища пристанища, где он бы мог не опасаться быть схваченным и растерзанным.
Он находит пристанище у одного из своих друзей в глухой деревушке. В холодные вечера у жарко пылающего очага, помешивая угли, он не перестает думать о том, что же сталось с его учениками там, в Париже, в городе, где разыгрались жесточайшие религиозные распри. Но ни на минуту ему не приходит мысль о том, что он совершил ошибку, порвав с католицизмом. Напротив, война, объявленная католиками протестантам, убеждала его в правильности принятого решения.
Наконец в марте 1563 года в Амбуазе католики и протестанты приходят к мирному соглашению, которое, казалось, кладет конец преследованиям гугенотов. И Рамус спешит в Париж, полный надежд и планов.
И вновь он выступает против схоластики в науке, подвергает критике Аристотеля, авторитетом которого прикрывалось ученое невежество. Требование Рамуса – изучать и исследовать, а не воспринимать бездумно мнения самых крупных авторитетов. Он заявлял, что никогда не пользовался для подтверждения своих мнений ссылками на священное писание, на Моисея или Христа, а опирался на философские аргументы. Он готов принять любые аргументы своих противников, спорить с ними, но только не ссылками на авторитетные имена. Эти ссылки не могут быть доводами в научных спорах.
Круг интересов Рамуса огромен. Он занимается философией и логикой, риторикой и грамматикой, геометрией и арифметикой. Он проявляет интерес к астрономии, увлекается оптикой. А наряду с этим выступает с проектом реформы образования. Слава Рамуса достигает крупнейших университетов Европы. Его приглашают в Германию и Швейцарию. Его старается заполучить к себе Болонский университет. А во Франции он продолжает оставаться объектом злобных нападок.
Нападки его противников действительно злобны. В появляющихся то и дело пасквилях речь идет даже о крестьянском происхождении ученого и его внешности. И все те же обвинения в безбожии, в ереси, в отступлении от католической веры.
А дальше – еще больше. Его противники подсылают к Рамусу наемного убийцу. Однако тому пришлось убедиться, что ученый обладает недюжинной физической силой. Он сумел обезоружить его и вышвырнуть из дома.
