Текст книги "Через костры и пытки"
Автор книги: Стефани Майер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)
Порядки Кальвина вызвали ропот среди женевцев, и спустя два года после его восхождения на женевский престол он был изгнан из города. Однако начавшиеся распри, борьба за господство в церкви, брожение среди верующих вынудили «отцов» города вновь обратиться к реформатору с просьбой вернуться в Женеву. 13 сентября 1341 года, два года спустя после своего изгнания, он возвратился в город. «Я отдал в жертву богу свое сердце, и я возвращаюсь», – торжественно провозгласил он.
И снова мрак деспотизма и тирании окутал Женеву.
Кальвин не отказался от тех порядков, которые считал необходимым условием для того, чтобы церковь была сильна и могущественна. Напротив, эти порядки стали еще строже. Каждый шаг жителей города тщательно контролировался церковью. Каждый преступник наказывался. Особенно суровому наказанию подвергались еретики, позволившие себе не согласиться с учением Кальвина. Для них были уготованы костры на холме Шампель. Только за четыре года, с 1542 по 1546, женевцы были свидетелями пятидесяти восьми казней.
Таков был Кальвин, человек, фанатически веривший в свое призвание восстановить христианство в его первоначальном виде, создать новую, истинно христианскую церковь, в лоне которой праведники могут рассчитывать на спасение.
К Кальвину и попал труд Сервета. Более того, его автор сам прислал свое сочинение «женевскому папе». Кальвин был возмущен и в одном из своих писем писал, что если Сервет когда-либо попадет в Женеву, то живым из нее не выберется. Такой ереси терпеть нельзя. Но еще больше возмутило Кальвина, что Сервет не обратил ровно никакого внимания на его оценку этого писания. Он выпустил новый тираж книги и направил еще несколько экземпляров в Женеву. Кальвин был вне себя от гнева. Всего одна ночь понадобилась женевскому реформатору, чтобы прочитать книгу, всего несколько минут, чтобы прийти в ярость.
…Он все стоял у окна, обдумывая, какое принять решение. Сервет со всей страстностью обрушивается на католическую церковь. Это на руку протестантам. Но тот же Сервет подвергает нападкам и протестантские церкви, и самого Кальвина, да еще высказывает сомнение в богодухновенности христианских догматов. Нет, за всякую ересь нужно нести наказание.
Решение было принято. А Кальвин не менял своих решений.
6
Французская инквизиция вела розыск автора книги «Восстановление христианства». Кто он, скрывшийся под тремя буквами М. S. V.? Церковные власти дали распоряжение найти его во что бы то ни стало. Его следовало наказать в назидание другим. Никому не дозволено критиковать церковные догматы, нападать на церковь, обвиняя ее чуть ли не в том, что она исказила учение Христа.
И неожиданно – удача.
Архиепископ лионский, кардинал Турнон, получил от жителя Женевы купца Вильгельма Три донос, пересланный в Лион на имя некоего Арнейса. В доносе говорилось, что автор крамольной книги «Восстановление христианства» – испанец Мигель Сервет, пребывающий во Вьенне, что книга напечатана в типографии Вьенна наборщиком Балтазаром Арнолле.
Турнон, прочитав донос, улыбнулся. Для него не составляло труда узнать в полученном письме руку Жана Кальвина. Его стиль был хорошо знаком кардиналу, который считал Кальвина своим злейшим врагом. Но и Кальвин не мог сдержаться, прочитав эту возмутительную книгу. Он нашел способ, как оповестить католические власти о том, кто ее автор.
Кардинал вызвал к себе генерального инквизитора Франции Ори и показал ему письмо:
– Полюбуйтесь, один еретик обвиняет другого.
– Всякая ересь заслуживает наказания, – коротко ответил инквизитор.
В тот же день был отдан приказ об аресте Мигеля Сервета, проживающего под именем Михаила Вилланова и занимающегося врачебной практикой во Вьенне…
Когда к нему в дом вошли люди в черном и объявили приказ об аресте, он не удивился. Он знал, что инквизиция рано или поздно установит, кто написал крамольную книгу, подписавшись тремя буквами М. S. V. И вот за ним пришли. Что ж, начинался бой, к которому он готовился.
Его бросили в местную тюрьму. Одиночная камера – четыре стены и маленькое окошко под потолком, куда почти невозможно дотянуться, – стала на сей раз обителью Мигеля Сервета. Допросы утром, допросы вечером, обвинения в ереси, которые сулят одно наказание – сожжение на костре. Он защищается, пытается доказывать свою правоту, логически обосновывает свои взгляды, но инквизиторы менее всего склонны выслушивать его доводы. Для них он еретик. А это означает, что он должен быть осужден на казнь.
Однако неожиданно они получают страшный удар. Из тюрьмы приходит известие, что находившийся под следствием Мигель Сервет, он же Михаил Вилланов, бежал. Как это случилось? Кто ему помог? На эти вопросы уже никогда и никто не сумеет ответить. Но как бы то ни было, железные засовы тюрьмы оказались весьма ненадежными. Обвиненный в ереси сумел перехитрить бдительных стражей.
Шпионы инквизиции были вне себя. Они произвели тщательные розыски бежавшего во Вьенне, в Лионе, сообщили его приметы в Париж, в другие города Франции, но все было тщетно.
Отчаявшиеся преследователи все же решили устроить судилище. 17 июня 1553 года во Вьенне состоялся суд над опасным еретиком. И хотя скамья, где должен был находиться подсудимый, пустовала, приговор был вынесен. Суд постановил предать Михаила Вилланова, выступившего против христианского учения, проповедовавшего еретические суждения, сожжению живьем на медленном огне, чтобы тело его обратилось в пепел. На сожжение были осуждены и его книги.
В бессильной злобе они жгли на костре, разложенном на одной из площадей Вьенны, куклу, которая заменяла сбежавшего «преступника», швыряли в огонь его книги…
А Сервет скрывался у друзей. Теперь, когда был вынесен приговор, его положение стало отчаянным. В любой католической стране его ждала казнь, объявленная в приговоре вьеннского суда. Казалось, не было на земле места, где бы он мог чувствовать себя в безопасности. Но и оставаться во Вьенне было нельзя. Католические шпионы продолжали рыскать по городу, разыскивая «преступника», бежавшего из тюрьмы. Он не мог появиться на улице, ибо сразу был бы схвачен и предан казни.
Куда бежать? Где искать спасения? Он решил не испытывать судьбу. В конце концов, он сумел высказать свои мысли и суждения. Он был удовлетворен. А дальше он не станет искушать судьбу. Он поселится в Неаполе, который в ту пору входил в состав Королевства обеих Сицилий, займется медицинской практикой, будет врачевать людей, облегчать их страдания во время болезней. Он искусный врач и, конечно, найдет себе применение. Хватит схваток с инквизиторами, которые стоят столько сил. Он наконец сможет обрести покой.
С большими предосторожностями он покидает Францию. По пути в Неаполь он оказывается в Женеве. И тут, как ему кажется, он уже может чувствовать себя спокойно. Ведь Женева была протестантским городом. Там не было инквизиции. Ну а Кальвин… Если они и разошлись во взглядах, не пойдет же Кальвин по стопам инквизиторов, тем более что в своих речах осудил инквизицию.
Сервет не знал, что Кальвин принимал участие в составлении доноса архиепископу лионскому, что он считал Сервета опаснейшим преступником, который заслуживает самого сурового наказания за нападки на «истины» христианства. В августе Сервет прибыл в Женеву и остановился в гостинице «Розы» под чужим именем. Но кто-то, видевший его много лет назад в Париже, опознал Сервета. Кальвину тотчас доложили, что Мигель Сервет в Женеве. Тот немедленно отдал приказ об его аресте. 13 августа 1333 года Сервет был арестован в гостинице «Розы».
Женевская тюрьма мало отличалась от той, в которой он находился, ожидая приговора суда во Вьенне. Те же четыре стены, то же маленькое окошко под потолком и неусыпный надзор тюремщика в узкий глазок обитой железной двери. И сразу же начались допросы.
Сервету было предъявлено обвинение в том, что он пытался подорвать устои христианской религии, открыто проповедовал еретические взгляды, богохульствовал. Однако он отвергал все эти обвинения. Он выступал не против христианского учения, а за восстановление этого учения, освобождение его от извращений, которые внесли в него люди, мало думавшие о загробном воздаянии, но слишком заботившиеся о земном благополучии. Он выступал не против церкви вообще, а против той церкви, которая душила свободную мысль, всякое стремление к познанию истины, если эта истина расходилась с установленными церковниками догматами.
Да, он считает, что научное знание должно развиваться свободно, что религия не вправе препятствовать его развитию. Только тогда знание сможет приносить людям пользу, а ведь для этого оно и существует. Разве все это ересь?
Судьи оказались в затруднительном положении. Подсудимый уверенно отвергал их обвинения, а они ничего не могли возразить перед железной логикой его аргументов. И тогда на заседание совета, судившего Сервета, явился сам Кальвин. Он взял на себя роль главного обвинителя.
Он жаждал этого. Он даже отказал архиепископу вьеннскому, обратившемуся с просьбой выдать Сервета, потому что хотел сам предъявить ему обвинения, доказать, что тот впал в ересь, и показать жителям Женевы, какая участь ожидает отступников от христианской веры.
Правда, и Кальвину не удалось логически разбить доводы Сервета. Тогда он сделал другой ход, заявив, что проповедуемые обвиняемым идеи подрывают устои государства, могут вызвать серьезные последствия политического характера. Это был верный ход. И хотя Сервет продолжал защищаться против обвинений в ереси, политическое обвинение опровергнуть было не так-то легко.
Шли дни, недели, месяцы. Изо дня в день продолжалось это судилище. Многие судьи колебались, не решаясь вынести смертный приговор Сервету, не желая брать на себя ответственность за его судьбу. Но Кальвин был непреклонен. Проповедуя христианский принцип всепрощения, он сам никогда не прощал врагов. А Сервет был его врагом.
Кальвин не знал сострадания к тем, кто выступал против него. В таких случаях он забывал о христианском милосердии.
Он оставил без ответа обращение к нему Сервета с просьбой создать хоть мало-мальски сносные условия в грязной темнице, где тот находится уже столько времени, хоть послать ему белье, ибо его собственное истлело от сырости. Сердце Кальвина оказалось бесчувственным к мольбам женевского узника. К врагам христианства не может быть снисхождения.
Наступил октябрь, а суд еще тянулся. Кальвин начал беспокоиться, упрекая некоторых членов суда в том, что они слишком мягки по отношению к опасному преступнику, который пытался нанести удар церкви и государству. И Кальвину удалось навязать суду свою волю. Он организовал нажим на кантоны, которые высказались за осуждение Сервета. Расчет был на то, чтобы суд не мог устоять перед давлением извне. Кальвин знал, что в конце концов суд решит так, как желает он, понимал, что суд выполнит его волю. В одном из своих писем, накануне вынесения приговора, он писал: «Еще не решено, какова будет судьба этой личности, однако я предполагаю, что Совет произнесет его осуждение завтра, а послезавтра его поведут на казнь».
Все произошло так, как «предполагал» Кальвин. На следующий день суд вынес постановление об осуждении Мигеля Сервета на сожжение. И тут Кальвин решил проявить «милосердие». Он выступил против столь жестокого приговора, настаивая на том, чтобы преступника казнили, отрубив ему голову. Но судьи оказались немилосердными…
7
Последний путь Мигеля Сервета подошел к концу. Вот и Шампель. У подножия холма бурлила людская толпа, ожидавшая зрелища. На почетных местах восседали члены суда. Кальвина среди них не было, он отказался присутствовать при совершении казни, сославшись на нездоровье.
Осужденный увидел сложенные для костра поленья, палача, державшего в руках соломенный венок, пропитанный серой. Он поднял голову, и солнце ослепило глаза. Последний раз он видел это солнце, которое так мало довелось ему видеть в жизни.
Верный сподвижник Кальвина Гильон Фарель, которому была отведена роль духовника Сервета, вновь обратился к осужденному, уговаривая его отречься от ереси. Но тот молчал. Фарель не мог скрыть своего недовольства этим непонятным упорством. Он, подавший свой голос за казнь еретика, только прошептал: «Суд господень будет страшнее».
Но Сервет продолжал молчать.
Палач привязал его к позорному столбу и бросил к ногам книгу «Восстановление христианства».
Сервет стоял у позорного столба гордый и непреклонный. Спокойствие и презрение к врагам выражало лицо осужденного даже тогда, когда палач швырнул горящий факел к его ногам и языки пламени взметнулись вверх.
Сырые поленья разгорались плохо. Они тлели, заволакивая несчастного дымом. Легенда гласит, что какая-то женщина не выдержала страшного зрелища и подбросила в костер сухого хвороста.
Это случилось 27 октября 1553 года.
Великий паломник
Время действия – XVI век.
Место действия – Италия.
1
Якоб Сильвий был доволен своим новым учеником. А уж он-то, старый профессор, умудренный жизненным опытом, умел разбираться в людях.
Звали ученика Андрей Везалий. Сильвий знал, что он вырос в семье потомственных медиков, что врачами были его дед и прадед, а отец служил аптекарем при дворе императора Карла V. Но дело даже не в том, что юноша унаследовал профессию своих предков. Он сразу же обратил внимание профессора своей пытливостью, любознательностью, стремлением глубоко постигнуть науку, которой он решил посвятить жизнь.
Якоб Сильвий ценил эти качества в людях. Ему самому довелось прожить нелегкую жизнь, и только благодаря настойчивости в достижении цели он сумел стать доктором медицины, получить университетскую кафедру. Это случилось, когда Сильвию было уже 53 года.
Он действительно не ошибся в своем ученике, предсказывая ему большое будущее. Одного только не мог он предвидеть: что юноша, к которому он проявил благосклонное внимание, станет впоследствии злейшим его врагом, что слава его затмит славу Сильвия, что имя Везалия останется жить в веках как имя величайшего ученого, основателя новой анатомии, а имя Якоба Сильвия будет вспоминаться лишь тогда, когда потомки станут воскрешать страницы жизни Везалия, и только среди имен его недругов, запятнавших себя подлостью и предательством, среди лиц, сыгравших роковую роль в судьбе ученого.
Но все это будет позднее, а в 1533 году, когда Андрей Везалий впервые появился на медицинском факультете Парижского университета, Сильвий не мог нарадоваться на своего ученика. Ему нравилась пытливость юноши, который одолевал его вопросами, нравилась самостоятельность в суждениях и выводах. Немного настораживало то, что Везалий без должного почтения относился к великим авторитетам, таким, например, как прославленный Гален, которого буквально боготворил Сильвий. Читая Галена, юноша стремился сам, на практике, проверить его выводы, словно не доверяя этому признанному авторитету. Но Сильвий не выражал особой тревоги по этому поводу. Кому из молодых не казалось, что они явились в мир, чтобы ниспровергнуть все авторитеты!
Профессор не учел, что именно любознательность приведет его ученика к выводам о заблуждениях Галена, к пересмотру галеновских положений о строении человеческого организма.
Когда Сильвий читал студентам свои лекции, препараторы вскрывали трупы собак и демонстрировали различные органы, о которых рассказывал именитый профессор. Делали они это неумело, зачастую повреждая органы, уродуя их. В результате студенты получали искаженное представление о многих внутренних органах. А Везалий сам взялся за вскрытие трупов животных, отобрав нож у препараторов.
Профессор явно недоволен. Студенты встречают насмешкой поступок своего однокашника, ибо вскрытие трупов – обязанность цирюльников, унизительная для будущего доктора медицины. Так повелось издавна, и ни к чему нарушать вековые традиции.
Однако Везалия это не смущает. Он старается не замечать недовольства Сильвия. Ведь он вскрывает трупы, чтобы более глубоко познать внутреннее строение организма. Некоторое время спустя он напишет в предисловии к своему трактату: «Мои занятия никогда бы не привели к успеху, если бы во время своей медицинской работы в Париже я не приложил к этому делу собственных рук, а удовлетворился бы поверхностным наблюдением мимоходом показанных некоторыми цирюльниками мне и моим сотоварищам нескольких внутренностей на одном-двух публичных вскрытиях».
То, что Везалий берет у служителей нож, чтобы самому провести секцию, – это еще полбеды, хотя проведение секции будущими докторами и противоречит установленным правилам. Гораздо хуже другое. Везалий задает на лекциях вопросы, которые свидетельствуют о его сомнениях в правоте учения Галена. Гален – непререкаемый авторитет, его учение следует принимать без всяких оговорок, а Везалий доверяет больше своим глазам, чем трудам Галена.
Чего, например, стоит его вопрос о слепой кишке, которую Гален считал самостоятельным органом, напоминающим большой мешок и служащим как бы вторым желудком. «Но ведь мы ясно видим, что это не так», – заявляет Везалий, держа в руках отсеченную слепую кишку.
Сильвий опять недовольно морщится. Самоуверенный молодой человек набрался наглости подвергать сомнению самого Галена!
– Вы что же, не верите Галену? – спрашивает он студента.
– Я верю своим глазам, господин профессор. Думаю, и вы верите им.
– Гм… Так какой же вывод вы хотите сделать?
– Вывода пока нет, господин профессор, есть факт. Как к нему относиться?
– Как относиться? – переспрашивает Сильвий. – Относиться спокойно. Не можете же вы утверждать, что великий Гален ошибался. Нет, он не мог ошибаться. Ну а то, что демонстрируете вы, есть аномалия, отклонение от нормы. Клавдий Гален описал нам двуногого человека. Но если вы встретите одноногого, что же, тоже будете утверждать, что Гален ошибался?
Взрыв хохота встречает слова профессора. Сильвий доволен. Но Везалий невозмутим. Его мало трогает смех студенческой братии. Обидно лишь то, что уважаемый профессор не понимает его и сводит к шутке вопрос, который имеет принципиальное значение.
Ведь он же видит, что это никакое не отклонение от нормы. Профессор просто верен тем канонам преподавания, которые утвердились в университетах и колледжах. И он, даже видя белое, все равно будет твердить, что это черное, если так повелось в учебной практике исстари. Эта безраздельная власть авторитетов мешает людям мыслить. Ведь всякое отступление от сказанного признанным авторитетом рассматривается как кощунство. Однако тот же Гален не господь бог. Он человек и может ошибаться, заблуждаться. Должен же кто-то сказать об этом во всеуслышание!
Да, Гален ошибался, и ошибался не раз. Везалий может доказать это фактами. Гален и не мог не ошибаться. Ведь он большей частью ограничивался тем, что вскрывал трупы животных. Вполне понятно, что, давая описание внутреннего строения человека на основании своих наблюдений над животными, он не мог избежать ошибок.
Но как убедить своих коллег, весь ученый мир, что Гален вовсе не такой непогрешимый авторитет, каким его представляли? Во времена Везалия взгляды Галена считались абсолютно непогрешимыми, его учение было возведено в ранг канона. Это учение разделяла церковь. И конечно, церковь не позволит, чтобы кто-то подверг сомнению «вечные истины», провозглашенные Галеном.
Да не только критика Галена была чревата серьезными последствиями. Даже анатомирование трупов, которым занимался молодой Везалий, могло обернуться против него. А без этого – Везалий был в том убежден – вообще немыслима медицина, ибо анатомия – основа медицины. Не зная внутреннего строения организма человека, невозможно выработать методы борьбы с болезнями. А это первая и главная задача медицины.
Для того чтобы иметь возможность заниматься анатомированием, он использовал любую возможность. Если заводились в кармане деньги, он договаривался с кладбищенским сторожем, и тогда в его руки попадал труп, годный для вскрытия. Если же денег не было, он, прячась от сторожа, вскрывал могилу сам, без его ведома. Что делать, приходилось рисковать!
Три года провел Везалий в университете, а потом обстоятельства сложились так, что он должен был покинуть Париж и отправиться в Лувен, где был тоже достаточно известный университет.
– Ну что же, Везалий, – сказал ему на прощание Якоб Сильвий. – Вы сделали немалые успехи и, если будете благоразумны, думаю, добьетесь многого на медицинском поприще. Я повторяю – благоразумны, ибо, прибавив это качество к своим достоинствам, вы много бы выиграли. Если же вы пренебрежете им, я лично не поручусь за ваше будущее.
А некоторое время спустя Якоб Сильвий получил известие о том, что его ученик Везалий попал в неприятную историю и вынужден был оставить Лувен. Он снял с виселицы труп казненного преступника и произвел вскрытие. Лувенское духовенство потребовало строжайшего наказания за такое кощунство. А вступать в конфликт с церковью значило заведомо проиграть. Церковь же намеревалась всерьез заняться «делом» Везалия. Раздавались голоса, требовавшие предать суду того, кто посмел производить какие-то опыты над человеческим телом. Как-никак тело являлось вместилищем человеческой души. И даже после того, как она покинула его, никому не было дано права резать тело.
Вначале Везалий пробовал что-то объяснять, доказывать, но затем понял, что споры тут бесполезны, и счел за благо покинуть Лувен.
Получив эту весть, Якоб Сильвий покачал головой и вздохнул:
– Я говорил ему, надо быть благоразумным. Он не внял моим советам.
И, немного помолчав, добавил:
– Ему будет очень трудно в жизни. Очень трудно.
2
Лувен остался позади: городская стена, над которой возвышались остроконечные башенки с флюгерами, уходила все дальше и дальше, пока не растаяла в туманной дымке. Пылилась дорога. Впереди был долгий путь. В Италию. В Падую.
Везалий не сразу принял решение, долго думал о том, какой город избрать, куда направиться, для того чтобы иметь возможность продолжать работу. Голова его была полна замыслов, руки жаждали работы.
Он перебирал возможные варианты и в конце концов принял решение ехать в Падую, откуда несколько лет назад получил официальное приглашение. В этом итальянском городе был достаточно известный университет, преподавать в котором было лестно для любого ученого. На медицинском факультете было немало молодых преподавателей, а молодежь, как думал Везалий, скорее поймет его, чем старики, которые уже не могут вырваться из-под власти галеновского авторитета.
Поначалу все складывалось для него благоприятно. В Падуанском университете его хорошо встретили, предложили подготовиться к сдаче экзаменов на получение ученой степени.
Да и вообще здесь дышалось легче, чем в Париже и Лувене. Ведь Италия во времена Везалия была той страной, на земле которой начала свою жизнь новая эпоха – эпоха Возрождения, или Ренессанса, пришедшая на смену средневековью. Она была, по словам Энгельса, родиной «жизнерадостного свободомыслия нового времени».
Само понятие «возрождение» говорит о стремлении возродить то, что, казалось, навсегда ушло из жизни. Новая эпоха вступила в историю под флагом возрождения античной культуры, светлой, жизнерадостной, утверждавшей разум и красоту человека. Она противопоставлялась средневековому застою, жизни, насильственно втиснутой в прокрустово ложе церковных догм, обычаев и ритуалов. И не случайно, замечает советский ученый А. Лосев, «ни одна эпоха в истории европейской культуры не была наполнена таким огромным количеством антицерковных сочинений и отдельных высказываний».
Феодальное общество разлагалось, на смену ему шло общество буржуазное с его деловым практицизмом, который ломал сковывавшие его рамки воздвигнутых христианской церковью условностей. Церковь вынуждена была в какой-то мере сдать былые позиции, отказаться от безраздельного господства над духовной жизнью людей, смириться с властными требованиями времени. Но она продолжала оставаться влиятельной силой.
Она не изменила своего отношения к науке. Прежними остались ее представления, незыблемыми «священные догматы». Продолжала существовать инквизиция, продолжали в поте лица трудиться тюремщики и палачи, выполняя постановления церковных судов, сурово осуждавших вольнодумцев и свободомыслящих. И все же дух новой эпохи сказался на той обстановке, которая сложилась в итальянских университетах, в том числе и в Падуанском, где обосновался Везалий. И это поднимало настроение, вселяло надежды.
Вскоре Везалий был допущен к экзамену на получение ученой степени и блестяще выдержал его. Он стал доктором медицины, что открывало для него новые возможности и перспективы.
В качестве профессора медицинского факультета он начал читать лекции студентам. Тщательно готовился к ним, читал вдохновенно, и они всегда привлекали много слушателей. Они были интересны тем, что не повторяли избитых истин, а излагали результаты тех исследований, которыми занимался Везалий.
А он, изучая внутреннее строение человеческого организма, все больше укреплялся в мысли, что в учении Галена немало весьма значительных ошибок, которых просто не замечали те, кто находился под влиянием галеновского авторитета. А может быть, и не желали их замечать. Ведь каждое новое слово в науке дается с боем. Надо доказывать, отстаивать свою точку зрения, вступая в конфликт с теми, кому гораздо спокойнее находиться во власти установившихся представлений, идти по проторенному пути, чем искать новый, неизведанный.
Гален был великим врачом своего времени. Но время не стоит на месте. С той поры, когда он жил, человеческое познание ушло вперед. И познание человеческого организма тоже. Целый ряд положений, соответствовавших уровню знаний его эпохи, нуждалось в уточнении, пересмотре. Это естественный процесс, который понятен каждому. И лишь крайние консерваторы и ретрограды не желают того понимать. Им спокойнее и удобнее отстаивать старое, преграждая путь новому.
Такие же позиции занимала и церковь. Она боялась нового потому, что оно требовало пересмотра и церковных взглядов на те или иные вопросы. А богословие всегда претендовало на истинность своих представлений. Богословы боялись, что все изменения, которые они внесут в эти представления, поколеблют авторитет религиозного вероучения, авторитет церкви. Потому и стояли они на защите традиционных взглядов даже тогда, когда была очевидна их несостоятельность.
Везалий знал, как дорого обходится любая ошибка в медицине. Значит, надо исправить эти ошибки, дать правильное описание человеческого организма, ибо без этого медицина будет топтаться на месте, не сможет развиваться. Конечно, потребуется много усилий и труда, борьба с застоем, косностью, со слепым преклонением перед авторитетами. Но без этого медицина не сможет развиваться.
Начались годы напряженной работы над многотомным сочинением о внутреннем строении человеческого организма. Его невозможно было создать за письменным столом. Опровергнуть Галена можно было только с помощью фактов. А их давал лишь опыт. Поэтому каждое положение требовало многократной проверки, каждой фразе в трактате Везалия предшествовали многочисленные исследования.
Невозможно подсчитать, сколько часов провел он у секционного стола. Каждый орган изучался тщательно, скрупулезно. Везалий делал зарисовки, которые наглядно подтверждали его правоту. А потом началось сравнение с тем описанием различных органов тела, которые оставил Гален.
Четыре долгих года работал он над своим трудом. В 1543 году семитомный труд «О строении человеческого тела» вышел в свет в Базеле в издательстве Опорина.
3
– Безумец! Безумец!
Профессор Якоб Сильвий нервно ходил по кабинету, не находя себе места. Он был вне себя от гнева.
– Безумец, – повторял он. – Он поднял руку на самого Галена, на великого Галена. Он захотел затоптать в грязь самое святое. Ну нет, так это ему не пройдет.
В кабинете никого не было, и Сильвий мог дать волю своим чувствам. Консерватор и рутинер, Якоб Сильвий не мог простить подобной дерзости своему ученику. Для профессора Гален был иконой, на которую следовало молиться. Книгу, в которой подвергались пересмотру некоторые положения галеновского учения о строении организма, Сильвий воспринял как выпад против него самого.
– Ничего, ничего, – вслух говорил Сильвий. – Я отвечу ему. Я покажу, чего стоят его открытия, покажу всем, чтобы мир увидел, что Везалий – песчинка жалкая по сравнению с Галеном, титаном мысли, учение которого будет жить вечно.
Это были не пустые угрозы. Сильвий поклялся, что уничтожит своего бывшего ученика. И он начал действовать.
Вскоре появился написанный Сильвием памфлет, в котором опровергались доводы, выдвинутые Везалием, содержались призывы к самому строгому наказанию того, кто неуважительно отнесся к великому Галену, посмел усомниться в правоте его учения. Памфлет назывался «Опровержения клевет некоего безумца на анатомию Гиппократа и Галена, составленные Якобом в Париже». Сильвий выступил против своего ученика.
Памфлет был острым, написанным в раздражительном тоне. Но при всем своем желании его автор не мог опровергнуть ни одного положения, выдвинутого Везалием. Да он и не стремился к этому. Ему было важно показать, что дерзкий выскочка покусился на авторитет того, перед которым почтительно преклоняли голову самые именитые медики многих поколений. Сильвий осыпал бранью бывшего своего ученика, возомнившего себя достойным спорить с самим Галеном.
Везалий предвидел, как обернутся события после опубликования его трактата «О строении человеческого тела». Еще раньше он писал: «…мой труд подвергнется нападкам со стороны тех, кто не брался за анатомию столь ревностно, как это имело место в итальянских школах, и кто теперь уже в преклонном возрасте изнывает от зависти к правильным разоблачениям юноши».
Памфлет Сильвия вызвал подлинную бурю. Полный злобных выпадов и клеветы, он был бездоказателен, но гневен и оскорбителен. Потоки ругани полились на голову Везалия, на тех молодых ученых, которые не желали мириться с застоем в науке.
Сильвий требовал расправы над ними. Он переступил через барьер научной полемики, заняв позиции сродни католическим инквизиторам.
Он не погнушался тем, чтобы обратиться к самому императору с требованием примерно наказать Везалия. «Я умоляю Цезарское Величество, – писал профессор Якоб Сильвий, – чтобы он жестоко побил и вообще обуздал это чудовище невежества, неблагодарности, наглости, пагубнейший образец нечестия, рожденное и воспитанное в его доме, как это чудовище того заслуживает, чтобы своим чумным дыханием оно не отравляло Европу…».
Ослепленный злобой Сильвий отступал от принятого в науке стиля письма, сбиваясь на стиль заурядного доносчика. Он желал погубить Везалия и добивался своего.
