Текст книги "Лето Мари-Лу"

Автор книги: Стефан Каста

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Что мы знаем друг о друге? Что хотим узнать? Можно ли сохранить часть себя только для себя самого? Ту часть, которую стыдно показывать другим, свою изнанку. Или нужно вывернуть душу и показать себя таким, какой есть? Вытащить на свет всю ту грязь, которая лежит на самом дне?

Или все дело в нашей непохожести? Ведь мы, люди, все разные. Мы даже по-разному открыты и по-разному закрыты для других. Я сам не всегда одинаковый. Все зависит от того, с кем я и в каком настроении.

– Как дела? – спрашивает Мари-Лу.

– Идут, – говорю я. – Самое трудное только начинается.

– Я чувствую себя Моной Лизой, – говорит Мари-Лу и таинственно улыбается.

– Ты красивее.

– А правда, что она на самом деле мужчина?

– Кто? Мона Лиза?

– Да, я слышала такую версию.

– Я не верю в это. Леонардо да Винчи был гением. Он жил в пятнадцатом веке и писал картины лучше, чем кто-либо сегодня.

– Интересно, кем она была?

Я пропускаю вопрос мимо ушей, а сам думаю: «А ты, Мари-Лу? Кто ты на самом деле? По правде говоря, я так мало о тебе знаю».

Возможно, я сам виноват. Придумал себе такой образ Мари-Лу, какой хотел ее видеть. А может, это временами дают о себе знать воспоминания о лете, когда нам было двенадцать. Остались ли мы все теми же, какими были три года назад? Я сам себе задаю вопрос и сам отвечаю: нет.

Каждый из нас идет дальше. Постоянно. Все дальше и дальше. Я должен постараться разглядеть ту Мари-Лу, которая передо мной здесь и сейчас.

– Ты опять закрываешь лицо цветами, – говорю я.

– Прости.

Я чувствую, что не хочу больше рисовать. Она сегодня какая-то напряженная. И дело не только в волосах. Дело в ней самой. Сегодня она сидит как фарфоровая кукла.

– Думаю, на сегодня хватит. Свет не тот, – вру я.

* * *

Я достаю ручную газонокосилку Бритт. Она лежит в той же коробке, в которой ее купили, рядом стоит ручка, завернутая в пузырчатую упаковку. Эта Бритт всегда такая педантичная. Не понимаю, как она выносит моего отца?

Я достаю газонокосилку и прикручиваю ручку. Машина как новенькая. На голубой краске ни царапины, ножи в чехле.

– Подожди, дай мне попробовать! – кричит Мари-Лу, когда я появляюсь во дворе.

Я отдаю ей газонокосилку, и она крепко хватается за ручку. Я иду позади и везу коляску. Маленькая газонокосилка мурлычет как кошка, вгрызаясь в траву.

– Как здорово получается! – кричит Мари-Лу.

Я лишь киваю и сосредоточенно провожу коляску между деревьями у сарая. Затем мы едем по прямой через сад. Сив и Рут бегут немного позади нас. Они любят свежескошенную траву. Мари-Лу видит это и смеется. Сегодня она в хорошем настроении.

– Давай споем что-нибудь!

– Что? – спрашиваю я.

Мари-Лу начинает петь песню Джона Леннона «Imagine». Я хоть и не силен в пении, но подпеваю. Мне нравится петь с Мари-Лу, потому что мой голос тонет в ее голосе, сильном и чистом. У каменного ограждения нам нужно развернуться, и я на минутку останавливаюсь. Газонокосилка замолкает. Я тоже закрываю рот и сосредотачиваюсь на коляске. Но голос Мари-Лу продолжает петь, разносясь по двору, летя к озеру: «Imagine there's no heaven? It is not hard to do…»

Это так красиво, что по моему телу бегут мурашки.

Затем я снова начинаю аккомпанировать ей газонокосилкой.

* * *

Мари-Лу хочет, чтобы я потренировался плавать, но я отказываюсь. Все равно не получится. Я не хочу. Говорю, что мое терпение лопнуло, и я больше не могу. Уж лучше пойду и куплю себе спасательный жилет. Ведь есть обычные куртки с пришитым к подкладке спасательным жилетом. Вот такую я и хочу приобрести.

– Какой же ты ребенок, – настойчиво говорит Мари-Лу. – Я считала тебя гораздо более зрелым.

– А что? Это мое личное дело. Не все умеют плавать. Не все водят автомобиль. В этом нет ничего странного.

– Можешь плюнуть на автомобиль. Существуют поезда. Это лучше для окружающей среды. Но ты должен уметь плавать. Пойдем!

– Нет.

– Перестань, Адам. Пойдем сейчас же! – командует Мари-Лу.

– Я сам решаю, что мне делать. Ты же не хочешь, чтобы я помог тебе с тренировкой. Я принимаю это. Ты тоже должна принять, что я не хочу учиться плавать.

Я рад, что прибегаю к этому аргументу. Ей нечем крыть. Мари-Лу многозначительно молчит. Она долго сидит на мостках и дуется или размышляет.

Но она не из тех, кто легко сдается:

– Это так много значит для тебя?

– Что именно?

– Желание помочь мне.

– Я хочу этого ради тебя, Мари-Лу.

– Я тоже хочу ради тебя, чтобы ты научился плавать.

Тишина. Мари-Лу ехидно смотрит на меня:

– Если я соглашусь?

– Чтобы я тренировал тебя?

– Да. Будешь тогда учиться плавать?

Она загнала меня в угол. Я не хочу. После моего последнего купания я чувствую страх, с которым не могу разобраться. Стоит лишь вспомнить о пенопласте, как мне становится дурно.

– Я не знаю.

– Во всяком случае, это справедливо, не так ли?

– Все еще хуже, чем раньше. Не ты же рискуешь захлебнуться.

– Ты просто боишься, в этом все дело.

Я ничего не говорю. Ищу путь к отступлению. У меня есть сотни оправданий, почему я не хочу находиться в воде. Но внезапно я понимаю, что не могу придумать ничего правдоподобного, чтобы соврать. Я смотрю на озеро, кажется, в бухте опять появился хариус. Утвердительно киваю.

– Пенопласт не помогает, – признаюсь я.

– Мы потренируем ноги. Если ты будешь держаться за кресло, точно не утонешь.

Я обдумываю ее предложение. Шевелить ногами, кажется, не так опасно.

– Тогда потом можно мне потренировать тебя?

Мари-Лу кивает.

– Хорошо, – соглашаюсь я. – Но только движение ногами.

Я завожу коляску с Мари-Лу в воду. За последнее время вода прогрелась. По крайней мере, у берега. Мне по собственному опыту известно, что все может быстро измениться. Достаточно ветру поменять направление, и нагретую солнцем воду унесет прочь. Однажды летом, когда я был маленьким, меня чуть не унесло на надувной лодке таким вот образом. Я играл в ней и на минутку выпрыгнул из лодки на берег и побежал к деревьям пописать, а когда вернулся, лодка была уже далеко. Разумеется, я закричал, и со двора прибежал папа. Он поплыл вдогонку за лодкой, но все было напрасно. Лодка оказалась быстрее. «Ее несет к Фьюку», – радостно объявила Бритт, когда папа подплыл к мосткам.

– Приступим, – говорит Мари-Лу.

Я ложусь в воде на живот и крепко хватаюсь за колесо коляски. Несколько раз булькаю ногами по воде. Я уже тренировался на мостках под контролем Мари-Лу и знаю, что у меня неплохо получается.

– Прекрасно, – хвалит меня Мари-Лу. – Вытягивай ногу после каждого движения.

– Это не так опасно, – говорю я.

– Ну, вот видишь.

Я тренируюсь довольно долго. Затем Мари-Лу говорит, что на сегодня довольно.

– Ты прекрасно двигаешь ногами, Адам.

* * *

Однако когда я говорю, что теперь ее очередь тренироваться, она не хочет.

– Я уже выполнила свою программу на сегодня, – утверждает она.

– Разве ты тренируешься каждый день? Ты говорила про один раз в неделю.

– Я тренируюсь достаточно часто, но не всегда.

– Почему же?

– Потому что не хочу.

Мы идем в дом. Я купил большой батон, и мы делаем бутерброды с икорной пастой и сваренным вкрутую яйцом. В кухонном шкафу я нахожу пакетик какао и завариваю горячий шоколад.

– Ты поешь эту песню в хоре? – спрашиваю я, наливая в чашку Мари-Лу дымящийся напиток.

– «Imagine»? Да, иногда. Мы пели ее в церкви святой Катарины. Ну, ты знаешь, которая сгорела и была заново построена. Это было что-то необыкновенное. Я думала, потолок взлетит.

– Жаль, что меня там не было, – говорю я.

Позже мы обсуждаем, как поймать хариуса. Проблема в том, что у нас нет мух. Мари-Лу рассказывает, как ее отец ловил хариуса на живца. К его лодке был прикреплен длинный прут, к пруту привязаны веревки. На концах веревок насажены искусственные мухи. Я говорю, что помню это.

– Может, к лодке прилагалось какое-нибудь дополнительное снаряжение? – спросила она.

– Только то, что есть, – отвечаю я. – Хотя я посмотрю в сарае. Все равно нужно найти мачту.

Я беру свой альбом и начинаю подписывать названия цветов: сначала на шведском языке, потом ищу в папином справочнике растений латинское название и записываю его в скобках. Мари-Лу наблюдает за мной.

– Тебе не нравится, как я сижу, да? Поэтому ты закончил сегодня так рано?

– Нет, все хорошо.

– Тогда в чем дело?

– Ни в чем. Просто не тот свет, ты причесалась и как-то слишком явно позировала. Первый раз ты просто сидела и была самой собой. Ты была прекрасна. Просто супер. А сегодня ты была Моной Лизой.

– Мог бы сказать что-нибудь, – бурчит Мари-Лу.

Я продолжаю искать в справочнике лапчатку, в которой не совсем уверен.

– Ты проверял почтовый ящик? – спрашивает Мари-Лу.

– Нет, забыл. Завтра проверю.

* * *

Я обещал папе поддерживать в автофургоне чистоту и с утра пораньше принимаюсь за уборку. На траве роса. Я выпускаю Сив и Рут и разбрасываю по земле в птичьем дворе немного зерна. После этого осматриваю фургон изнутри. На полу слой помета в сантиметр толщиной. Я на авось ковыряю отверткой. Помет словно пристыл.

Я раздумываю, как бы его отскоблить. Затем приношу из сарая лопату и ведро. Помет составляет единое целое, как ковровое покрытие, и когда мне удается подцепить его острым краем лопаты, отходит целый пласт. Мне бы пригодилась тачка, но я не решаюсь возить в ней куриные какашки.

Сив и Рут смотрят на меня, словно им интересно, чем это я занимаюсь. Затем встряхиваются и неторопливо идут во двор.

Когда солнце поднимается над мысом, в фургоне становится жарко, как в печке. Я стою на коленях и соскребаю помет. Пот льет с меня ручьем.

Наконец пол освобожден, и я приношу мыло. Нагреваю в кухне ведро воды и перехожу к влажной уборке. Результат меня не впечатляет, но в фургоне становится значительно чище и хорошо пахнет. Надеюсь, курам понравится.

С самим салоном все гораздо хуже. Помета не так много, но он размазан. Сиденья вряд ли удастся отчистить, но если чем-нибудь по ним бить, то можно убрать большую часть помета. Под сиденьями лежат резиновые коврики. Я выношу их на улицу и вытряхиваю. Потом вытираю панель управления и окна и оставляю двери открытыми настежь.

Я спускаюсь к берегу и снимаю джинсы. Намыливаюсь шершавым куском мыла, забегаю в воду и ныряю. Замечаю, что недостаточно чист, и повторяю процедуру.

Мари-Лу сидит в кухне и читает рецензию на роман на обратной стороне книги, найденной на папиной полке.

– Фу, как от тебя воняет, – говорит она, подняв на меня взгляд.

Я встаю на одну ногу и пытаюсь прокукарекать. Но Мари-Лу снова погружается в чтение. Я намазываю себе несколько бутербродов и стоя ем.

– Позже устроим тренировку, – говорю я.

* * *

Мари-Лу неохотно позволяет отвезти себя во двор. Я ставлю коляску в тени под яблоней. Затем прошу ее показать те движения, которые она обычно делает.

– Они разные, все зависит от того, какую часть тела я тренирую.

– Ноги.

– Чаще всего я выполняю «велосипед». На спине, ну ты знаешь, – говорит Мари-Лу.

Я задумываюсь.

– Мне кажется, ты могла бы делать вот так, – говорю я. Очень медленно я поднимаю вперед одну ногу. Когда ступня оказывается на высоте нескольких дециметров над землей, я опускаю ее.

– Это действительно так необходимо? – говорит она.

Я киваю.

Мари-Лу вздыхает и поднимается. Она держится руками за ствол дерева.

– Ты должна раскачивать ногой вперед и назад.

– Сколько раз?

– Не меньше десяти каждой ногой.

– Десять раз вперед и десять назад?

Я киваю.

– Начнем с правой, – бойко говорю я.

Мари-Лу смотрит на меня с отвращением.

– Вверх! – командую я.

Мари-Лу медленно поднимает ногу. В десяти сантиметрах над землей я торопливо говорю:

– Еще немного!

Нога на мгновение застывает. Затем медленно поднимается еще на несколько сантиметров.

– Хорошо. Подержи ее так!

Но Мари-Лу не хочет. Нога опускается. Я притворяюсь, что не обращаю внимания.

– Теперь левой ногой. Вверх!

Левая нога начинает медленно подниматься.

– Не останавливайся! – говорю я. – Еще немного. Вот так! И еще немного! Хорошо. Подержи ее на весу, если можешь.

Нога снова опускается. Мари-Лу смотрит на меня злым взглядом.

– Все хорошо, – говорю я. – Теперь снова правой.

Несколько секунд Мари-Лу не двигается, словно сомневаясь, стоит ли меня слушать. Затем правая ступня отрывается от газона и медленно поднимается.

– Еще немного!

Нога поднимается. Мне кажется, даже выше, чем в прошлый раз.

– Замечательно, Мари-Лу! Задержи ее в таком положении.

Нога повисает в воздухе. Я тихо считаю.

– А теперь вниз.

Ступня приземляется на траву.

– Ты считаешь, это слишком трудно? – спрашиваю я.

– Нет, просто скучно, – отвечает Мари-Лу.

Я смеюсь.

Я не знаю, какой должна быть гимнастика для инвалидов, но мне хватает нескольких минут, чтобы понять, что Мари-Лу обладает большим потенциалом, чем хочет мне показать. Мне кажется, она могла бы поднять ноги выше. Если б только захотела. Интересно, почему она ленится?

Я вспоминаю одного маленького польского мальчика, Кржиштофа или Круссе, появившегося в нашей команде юниоров в прошлом году. На поле он был подвижный, как белка, но его мускулы на руках были такими слабыми, что он ронял клюшку, едва взяв ее в руки. Я дал ему пару гантелей. Уделял ему по несколько минут на каждой тренировке. Следил, чтобы он все делал правильно. Хвалил его. Сказал, что, если хочет, может взять гантели домой. Весной он стал лучшим нападающим. Его было почти невозможно остановить. Примерно таким, как Круссе, был и я в его возрасте. Таким же безнадежно слабым. Думаю, поэтому-то я о нем и заботился. Или это мой материнский инстинкт?

Каждый мускул имеет свой потенциал. Он может стать огромным, если регулярно тренироваться. Вот и вся тайна. Пятнадцать минут в день – это два часа в неделю. Сто часов в год. Насколько я понимаю, между Мари-Лу и моими семилетками нет никакой разницы. Уж если что-то двигается, то оно двигается. В противном случае не о чем говорить. Но ее ноги могут ходить. И я хочу, чтобы они ходили лучше.

– А теперь левой ногой! – командую я.

* * *

Мари-Лу сидит передо мной, я откидываюсь на спинку стула с альбомом на коленях и осторожно царапаю карандашом по мягкой бумаге. Я начинаю понимать, зачем художникам мольберты. В любой момент можно отойти на несколько шагов назад, склонить голову набок, посмотреть на работу со стороны.

Глаза Мари-Лу следят за мной. Я вижу, что она думает обо мне. Глаза выдают ее мысли. Она смотрит скептически. Словно снова отдалилась от меня. Возможно, всему виной гимнастика. Или она считает, что я сую нос не в свое дело.

Я почти уверен, что она не подозревает, что я вижу ее мысли. Чем дольше я вглядываюсь в ее лицо, тем больше узнаю о ней.

Наши лица – как открытые книги. Остается лишь прочитать. Там написано обо всем. Вся наша жизнь, все трагедии и радости, которые мы пережили, отражаются на лице. В глазах, морщинках у рта, в посадке головы и подбородка. Все это я хочу уловить. Но я вижу нескольких Мари-Лу. Какую из них мне выбрать?

И все же: рисовать – это гораздо больше, чем просто изображать свою версию кого-то. Нужно владеть разными техниками, много упражняться. Иначе как передать объем головы Мари-Лу, заставить ее выйти из плоского листа? Я снова бьюсь над формой. Рисую большое овальное яйцо, затем заполняю его линиями, пока не начинаю чувствовать объем изнутри.

Сегодня она гораздо естественнее, чем вчера, когда была Моной Лизой, но я все равно недоволен ею. Не то выражение глаз. Щеки какие-то впалые. Губы сжаты.

Я работаю над правой рукой, покоящейся на подлокотнике. Мне повезло с предварительным наброском, я смог уловить ее красивую форму, изящество тонких пальцев. Руки могут испортить всю картину. «Будьте внимательны, – говорила Гунилла Фаландер. – Смотрите фильмы, посещайте выставки. Плохие художники никогда не рисуют руки. Они скрывают их за спиной или под шерстью собаки».

Я рассматриваю предплечье Мари-Лу. Сейчас, когда она одета, не видно, насколько натренирована у нее верхняя часть тела. Но я видел ее и в бикини, и без бикини и знаю, что мышцы ее рук как у тяжелоатлета.

Я пропускаю другую руку с бутылкой и цветами и перехожу к ногам и ступням. Сегодня она босиком, мне это нравится, хотя рисовать пальцы ног так же сложно, как и пальцы рук. Кстати, ее пальцы рук и ног очень похожи. Такие же длинные и слегка поджатые, как у сидящего котенка.

Такое сравнение подходит для пары босых ног, торчащих из-под джинсов. «Вот она, настоящая Мари-Лу. Это уже что-то», – думаю я и выпрямляю спину.

– На сегодня хватит, – говорю я.

– Сегодня мне тоже нельзя посмотреть?

– Ты же знаешь, нельзя.

* * *

На улице все так же жарко. Мы почти не в силах что-либо делать. Весь день проводим на мостках. Перетаскиваем из дома все больше и больше вещей, и вскоре мостки становятся похожи на гостиную. Среди них термос в цветочек, чашки и блюдца, комиксы, в основном старые номера «Агента Х9», моя старенькая стереосистема, махровые полотенца, голубой складной пластмассовый стул, бутылочка солнцезащитного крема, купленного мной для Мари-Лу, мой альбом для эскизов, карандаши, папин справочник и куча разных мелочей.

Я вполуха слушаю интервью врача, лечащего душевнобольных людей. Мари-Лу читает роман Стига Дагермана «Обжегшись на молоке», купленный папой зимой на книжной распродаже. Она погрузилась в чтение с головой. Едва отвечает, если я у нее что-нибудь спрашиваю. Время от времени облизывает кончик пальца и перелистывает страницу. После обеда Мари-Лу захлопывает книгу.

– Какой хороший роман! Жуткий, но хороший, хотя и старый.

– Папе тоже понравилось.

– Ты читал его?

– Не этот роман. Другой. В школе я писал доклад по творчеству Дагермана. Он покончил жизнь самоубийством. Закрылся в машине и отравился выхлопными газами, когда ему было тридцать.

– Фу, – говорит Мари-Лу. – Это чувствуется. Такое же настроение. Главный герой пытается покончить с собой на острове.

Я чувствую, что не хочу обсуждать тему самоубийства.

– Искупаемся? – предлагаю я.

– Если только будем в состоянии добраться до воды, – отвечает Мари-Лу.

Вот так мы проводим эти жаркие дни. Нам хорошо.

* * *

Ближе к вечеру, когда жара немного спадает, я снова тренирую Мари-Лу. Она выполняет то же самое упражнение, качает ногой взад-вперед, хотя мне оно уже разонравилось.

Мари-Лу не испытывает ни капли восторга, но делает то, что я говорю. Через силу, вяло, словно это ее совсем не касается.

– Держи ногу так, – говорю я. – Хорошо, Мари-Лу! А теперь вниз…

Она зло смотрит на меня, волосы взлохматились и закрывают пол-лица, но она и не откидывает их.

– Левую ногу вверх! Хорошо. Продолжай! Продолжай! Борись, Мари-Лу. Повыше. Еще немного. Вот так. Держи ногу так. Хорошо. И вниз…

Я не обращаю внимания на ее надутый вид. Я полностью сконцентрирован на ее ногах. Регистрирую каждое движение, отмечаю каждое малейшее изменение. Я вижу, что она может больше, чем показывает. Интересно, насколько больше? У меня есть в запасе еще одно упражнение, думаю, оно тоже подойдет. Но сейчас не время болтать об этом. Слишком рано.

– И правой, вверх!

Мы делаем по десять махов каждой ногой, я хвалю ее изо всех сил. Расспрашиваю о собственной программе, и она называет несколько упражнений, но говорит, что считает их бессмысленными.

– А ты пробуешь ходить?

– Иногда.

– Если хочешь, давай сейчас походим?

Она качает головой, но я становлюсь к ней вплотную и кладу правую руку на талию.

– Мы попробуем сделать лишь пару шажков, – говорю я. – Я бы хотел посмотреть, как ты это делаешь.

Мари-Лу не отвечает. Но я чувствую, что все ее тело говорит мне «нет».

– А я потом буду отрабатывать движения руками. Очень долго! – говорю я.

Не знаю, чем ее так очаровала идея научить меня плавать, но она уверена, что сможет меня научить. На этот раз она кивает:

– Ну ладно.

Мари-Лу поправляет одежду. Затем я чувствую, как она напрягается, по ее телу словно проходит ток. Крепко сжимает мою руку. Правая нога медленно скользит вперед по мосткам. Останавливается. Отдыхает. Снова концентрируется. Делает левой ногой такое же скованное движение. Мы преодолеваем несколько дециметров. Я чувствую, как она снова напрягается. Руки сжимаются. Толкает правую ногу вперед. Снова пауза, концентрация, и за правой ногой следует левая. Мари-Лу тяжело выдыхает. Я понимаю, что ей очень тяжело.

– Хорошо, – говорю я тихо, чтобы ей не мешать.

Мари-Лу помогает себе всем телом. Я чувствую, как участвует каждый мускул, каждый нерв.

Я крепко держу ее за талию, словно это поможет. Понимаю, что все дело в концентрации. Этим руководит мозг. Ее желание заставляет ноги медленно скользить по мосткам.

Мы преодолели приличный отрезок пути. Намного дальше, чем я думал. Если бы у Мари-Лу хватило сил, она бы дошла до конца мостков. По-моему, это просто фантастика, что парализованная девушка может ходить.

– Хорошо, Мари-Лу! – шепчу я. – Просто здорово!

Кажется, я сам все испортил. Волшебство исчезает. Мари-Лу теряет концентрацию. Она останавливается, покачивается и, скорее всего, упала бы, если б я не стоял рядом. Она смотрит на меня и говорит:

– Прекрати сейчас же!

– Что ты имеешь в виду?

– Думаешь, ты Иисус? Думаешь, ты можешь натренировать меня так, что я расстанусь с этим проклятым креслом? Ты воображаешь, что благодаря тебе я вскоре буду прогуливаться тут, как ни в чем не бывало?

Я пристально смотрю на нее. Не знаю, что сказать.

– Я лишь хотел помочь тебе, Мари-Лу.

– Ты должен плюнуть на меня. Понимаешь? Послать меня ко всем чертям!

– Нет, я этого не сделаю.

– Ты дурак, Адам. Тупоголовый спортсмен-придурок.

– Я забочусь о тебе. Разве это глупо?

– Ты совершенно ничего не понимаешь. Иногда ты меня просто бесишь.

Она бьет меня рукой в живот. Задевает ногой один из моих карандашей, и тот скатывается в воду.

– Привези мне кресло.

Я медленно бреду по мосткам. Не могу удержаться и измеряю шагами расстояние. Один… два… три… и еще полметра. Она прошла три с половиной метра. Это просто сенсация, и я рассказываю об этом Мари-Лу, когда та садится в кресло.

– Ты когда-нибудь прекратишь, черт тебя побери?! – кричит она, разворачивается и едет во двор.

Я стою и долго смотрю ей вслед. Это наша вторая настоящая ссора.

* * *

Я снова рисую Мари-Лу. Она просто прекрасна. Расслабленна. Лицо отдыхает, словно остров в лучах солнца после бури. Глаза сияют мягким светом, никаких косых взглядов, никаких размышлений. Каждый мускул на своем месте. Уголки рта приподняты, а ямочки на щеках похожи на двух паучков, искусно наколотых мастером-татуировщиком. Волосы висят спонтанно и слегка растрепаны. Она выглядит именно так, как я хотел. Мой карандаш жадно скрипит по бумаге. Пытается запечатлеть то, что видят мои глаза. Если мне удастся воспроизвести хоть немногое, я никогда не скажу ни единого плохого слова о художниках. Я рисую, пока пальцы не сводит судорогой. Не знаю, долго ли мы сидим. Когда я поднимаюсь с альбомом в руках, одна нога совсем занемела. В мышце колет, когда я пытаюсь растрясти ее.

– Сегодня ты чертовски хороша, – говорю я.

* * *

Я замечаю, что Мари-Лу хочет побыть в одиночестве, и предлагаю ей съездить и проверить наш почтовый ящик, потому что опять забыл про него.

Мари-Лу охотно соглашается, и, когда она уезжает, я спускаюсь к берегу. Прыгаю в воду и отрабатываю мои «самые красивые в мире движения ногами».

Цепляюсь за мостки и заставляю ноги работать. Жаль, что таким образом нельзя отрабатывать движения руками. Но с руками у меня уже лучше. Мари-Лу говорит, что я смогу плавать как вперед, так и назад. Я проделывал это несколько раз, лежа на пенопласте. Двигал одновременно и руками, и ногами.

Но при мысли, что я должен делать это без пенопласта, меня наполняет страх. Я уверен, что сразу же утону, стоит мне только попробовать.

Когда Мари-Лу возвращается, я сижу на мостках и выковыриваю из пальца занозу.

– К тебе приедут гости, – говорит она, держа в руке открытку.

– От кого?

– Сам прочитай.

Ее голос звучит как-то странно, я беру открытку и торопливо пробегаю по ней взглядом. На открытке изображен замок, это от папы, у него странное чувство юмора. Я торопливо читаю короткое послание:

«Здорово, старик! Надеюсь, у тебя все в порядке. В городе жара, как в аду. Мы с Бритт собираемся навестить тебя. Мы взяли несколько дней отгула, и, если погода будет такой же, мы останемся до середины следующей недели. Нужно же пользоваться случаем. Продукты купим сами перед отъездом. Увидимся в пятницу вечером. Андерс».

* * *

Я в полном смятении от этого известия. Как же так? Папа и Бритт? На целую неделю!

– Какой сегодня день? – спрашиваю я у Мари-Лу.

– Понятия не имею. Кажется, среда.

Я вспоминаю, что вчера слушал музыкальную передачу по радио, а она выходит по средам.

– Нет, сегодня четверг, – говорю я.

– Значит, они приезжают завтра?

– Выходит, что да.

Я смотрю на открытку. Папа не написал дату, а на почтовом штампе не разберешь. Открытка могла пролежать в ящике несколько дней. «Здорово, старик!» Чертов папа!

Мы долго сидим и молчим, но я догадываюсь, что мы оба лихорадочно думаем.

«Странно, – думаю я. – как много может изменить маленькая открытка». Все, что мы построили, внезапно оказывается под угрозой. Наши тихие, ленивые дни на мостках. Наши прекрасные утренние часы с чашечкой чая и кофе и бутербродами, долгие теплые вечера, когда солнце тонет за горизонтом и озеро готовится к отдыху. Регулярные поездки на тачке в «шмелиный домик». Распорядок дня, который мы с таким трудом нашли. Или который сам нас нашел.

Все это скоро изменится. О том, чтобы продолжать уроки плаванья при папе и Бритт, не может быть и речи. Продолжать рисовать портрет Мари-Лу тоже.

Наш маленький мирок рухнул.

– Что будем делать? – спрашивает Мари-Лу.

– Давай съедим по бутерброду, – предлагаю я.

* * *

Я собирался приготовить пасту с копченым сигом, благодаря Линде я смог купить его вдвое дешевле. Но теперь все отменяется. Вечер безнадежно испорчен. Все испорчено. Во всяком случае, так кажется. Мы не можем думать ни о чем другом, кроме как об открытке.

Мы вообще не можем ни о чем думать. Мари-Лу курит в доме, хотя знает, что я этого не выношу.

– Как приятно снова встретиться с Бритт, – иронично говорит она. – Давно не виделись.

– Так не пойдет, – говорю я. – Папу мы еще могли бы вынести. Я почти уверен в этом. От него не так много шума. Он обычно тихо сидит за столом во дворе со своим ноутбуком и холодным пивом и всем доволен. Но Бритт… Она – птица другого полета.

– Интересно, что они скажут, увидев нас здесь? – задумчиво говорит Мари-Лу.

Я не отвечаю, не знаю, что сказать. Не имею ни малейшего понятия, как они отреагируют. Удивятся? Наверняка. Рассердятся? Не знаю.

Я нарезаю хлеб, а Мари-Лу ставит на стол плавленый сыр и чашки.

– Мне тоже интересно, – говорю я через несколько минут.

– Что?

– Что они скажут.

– А, ты об этом.

Я намазываю бутерброды, рисую на каждом из них икорной пастой кораблик. Жду, когда закипит вода.

– Завтра вечером, – говорит Мари-Лу и смотрит в окно. – Завтра вечером, – монотонно повторяет она.

– Так не пойдет, – говорю я. – Нужно что-то предпринять.

– Ну и что?

– Мы сбежим отсюда. Сбежим куда-нибудь в другое место.

Мари-Лу смеется:

– Как ты это себе представляешь? Прицепишь к коляске свою кошмарную газонокосилку? Я никуда не поеду. Но мы всегда можем позвонить в социальную транспортную службу и попросить забрать нас.

Я откусываю кусочек бутерброда. Случайно натыкаюсь взглядом на нарисованные икорной пастой кораблики и говорю, не успев до конца понять:

– На лодке, конечно же. Поплывем куда-нибудь под парусом.

Мари-Лу смотрит на меня скептически. Мне знаком этот взгляд, я знаю, что заставил ее задуматься. Она размышляет над моими словами.

– Ну и куда?

– На Фьюк! – восклицаю я. – Там нас никто не побеспокоит. Я всегда хотел туда попасть.

Мари-Лу смеется.

– Возможно, ты не так туп, как кажется, – говорит она. – На Фьюк! Ловко придумано, Адам! Это и правда неплохая идея. Мы отправимся туда. Мы сбежим на Фьюк.

Она берет бутерброд. Рассматривает икорный кораблик. Смотрит на меня и качает головой:

– Ты станешь художником, Адам. Просто великолепным художником.

* * *

Наше настроение резко меняется. Мы выплываем из глубокой депрессии к пузырящемуся счастью. Чем больше мы разговариваем про Фьюк, тем больше нам нравится эта идея. Мы начинаем строить планы с таким воодушевлением, словно вскоре отправимся в свое первое школьное путешествие. Мари-Лу пишет список всего необходимого, а я хожу по дому и скороговоркой твержу то, что запомнил: палатка, спальные мешки, примус, плащи-дождевики, зубные щетки, радио, справочник растений, мои принадлежности для рисования, теплые свитера.

– Это слишком много, – говорит Мари-Лу. – Что-то нужно вычеркнуть. В лодке не хватит места.

– Плащи-дождевики вряд ли нам понадобятся, несколько свитеров тоже ни к чему.

Мари-Лу вычеркивает эти вещи из списка.

Список продуктов тоже весьма длинный. Завтра утром мне придется съездить в «Вивохаллен» и закупить все необходимое.

– Жаль, что нет снастей и прочих вещей для рыбалки, – вздыхаю я.

– Ну, так купи их в магазине, – предлагает Мари-Лу.

Мы занимаемся сборами до позднего вечера. Кажется, все продумано. Осталась единственная проблема – в нашей лодке отсутствует мачта. Ее нужно найти.

– Займемся этим завтра, – говорю я.

* * *

Я припоминаю, что папа хранит некоторые вещи на чердачке под крышей сарая, и говорю Мари-Лу, что должен залезть туда и посмотреть, нет ли там мачты.

Лестница висит на боковой стене сарая. Это длиннющая, состоящая из двух частей металлическая стремянка, ее можно разобрать, и получатся две довольно высокие лестницы.

Но сейчас мне нужна одна. Пошатываясь, я тащу ее к стене, наверху которой виднеется дверца чердака, и умудряюсь удариться обо все, что попадается на пути. После нескольких попыток я приставляю ее к стене в нужном месте.

Некоторое время я раздумываю. Лезть по ней вверх – решительно не для меня. Но если не смотреть вниз, то, возможно, я справлюсь.

Все идет хорошо, пока я не оказываюсь где-то на полпути. Вдруг стремянка начинает качаться. На такое я не рассчитывал. Лестница дергается и ползет вбок по стене, но в какой-то момент внезапно останавливается. Я чувствую, как внутри у меня все сжалось. Мои руки словно пристыли к металлу.

– Не двигайся, просто стой! – кричит Мари-Лу.

Я застываю. В любую секунду я могу шлепнуться на спину. Ноги дрожат. Я всем телом прижимаюсь к лестнице и практически ложусь на нее животом. Стремянка перестает раскачиваться.

– Если будешь подниматься очень медленно, она не будет двигаться.

Я неподвижно лежу на лестнице. Затем начинаю предельно осторожно поднимать ногу на ступеньку. Нога находит опору. Вторая нога проделывает то же самое. На лбу выступает пот. Я закрываю глаза. Ползу вверх. И вот чувствую, что нога упирается в стену. Наконец-то! Шарю руками в поисках краев дверцы, собираюсь открыть ее, но тут вспоминаю, что забыл ключ. Вот черт! Я в отчаянии ударяю кулаком по дверце.