Текст книги "Лето Мари-Лу"

Автор книги: Стефан Каста

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Я смотрю на озеро. Контуры суши, словно полужирные линии на рисунке. Мы где-то посреди озера. Я оборачиваюсь, чтобы проверить, так ли это, и замечаю, что Фьюк лежит позади нас, как дрейфующий корабль-призрак. За островом я вижу кое-что, чего раньше там не было. Широкий темный мазок тушью появляется над горизонтом. Я понимаю, что погода меняется в худшую сторону. Возможно, даже будет гроза. Я показываю на тучу пальцем и говорю:

– Мне это не нравится.

Мари-Лу оборачивается. Бросает быстрый взгляд назад.

– Не похоже, чтобы туча шла сюда, – говорит она и снова опускается в свой удобный кубрик. Я вижу, что ей нравится идти под парусом. Сейчас, когда наша старая лодка набрала скорость, она прекрасно себя чувствует.

Но туча не дает мне покоя. Я не свожу глаз с темного горизонта, как сторожевой пес. Думаю о том, что опасно находиться так далеко от берега, когда надвигается гроза. Молния всегда выбирает себе цель, которая находится выше, чем все вокруг. Ничто так не выделяется, как одинокая лодка посреди озера.

Из всех, кого я знаю, Бритт больше, чем кто-либо, боится грозы. Каждый раз, как только в отдалении начинает ворчать гром, она выбегает из дома с пачкой газет и садится в свою белую «Мазду». Порой она там засыпает, мы ее не трогаем и будим лишь утром. Весь следующий день она дуется на нас.

Не знаю, сколько времени прошло, но я замечаю, что темная туча увеличивается в размерах.

– Все-таки и до нас дошла, – говорю я.

Мари-Лу снова оборачивается. В тот момент, когда она приподнимает тело, лодка накреняется от порыва ветра, и Мари-Лу бросает на поручни. Она довольно сильно ударяется рукой.

– Ай, вот черт! – вскрикивает она.

Мари-Лу ослабляет шкоты, и мне кажется, лодка сбавляет скорость. Я ложусь на живот и поправляю пакеты. Кое-что из одежды, то, что может улететь, сую вниз под пакеты. Снова бросаю взгляд на потемневший горизонт. Я оказываюсь прав относительно непогоды. Теперь больше нет сомнений. Темная туча расползается по небу, как дым от пожара. Над озером постепенно становится сумеречно. Вокруг нас царит атмосфера нереальности. Почти как ночью, только посреди дня. Лодка наклоняется сильнее, скорее всего, ветер меняет направление. Теперь в основном дует сбоку, а возможно, одновременно и сбоку, и со стороны кормы. Коляска ударяется о верхний пояс обшивки на носу.

– Ветер усиливается, – сообщает Мари-Лу.

Она еще немного ослабляет шкоты, но это не помогает. Я чувствую, что мне тяжело усидеть на своем месте. Словно какая-то сила тянет мое тело к противоположному борту.

– Сверни главный парус, – кричит она мне.

Я становлюсь на колени, начинаю скручивать парус в трубочку с нижнего края и привязываю его к шпринту. Полпаруса свернуто, но я не знаю, повлияло ли это на скорость. Может, его вообще спустить? Только я хочу сказать об этом Мари-Лу, как вспышка молнии озаряет озеро. Она длится несколько секунд. Мы застываем, затаив дыхание. Затем раздается громкий треск. Он отражается глухим эхом, долго перекатывается с одной стороны озера до другой, где с грохотом ударяется прямо в крутой каменный склон горы Омберг и отдается вдалеке недовольным ворчанием.

* * *

Ветер становится еще сильнее. Волны ударяют в поручни, и вода заливается в лодку. Мои джинсы совсем намокли, и я думаю, что нужно спрятать альбом подальше, но, как только я ложусь на пакеты и начинаю в них копаться, меня начинает мутить. Тяжелая волна ударяется о лодку, я теряю равновесие и едва не выпадаю. Хватаюсь за мачту и благодарю Бога, потому что иначе уже был бы в воде.

– Держись! – кричит Мари-Лу.

Я не отвечаю, ползу назад на свое место и обеими руками вцепляюсь в скамью.

В памяти всплывает один вечер из моего детства. Папа взял меня с собой ставить сеть за мысом. Как только он занялся своим делом, а я в это время сидел на веслах, нас застала такая же непогода. Свинцово-темная туча незаметно подкралась с горизонта и заволокла все небо. Папа греб к берегу изо всех сил. Добравшись, мы долго не могли причалить. Волны швыряли лодку о мостки.

Я помню, как папе было стыдно, что он показал свой страх. Он пытался отшутиться. Но я его раскусил. Он испугался не грозы. Он боялся за меня.

Новая вспышка молнии освещает небо. Несколько секунд мы купаемся в белом неестественном свете. Я вижу Мари-Лу, лодку, Фьюк, все озеро, поля, дома и дороги вдалеке. Мир становится своей бледной копией. Грохот грома накрывает нас, как тяжелая ударная волна.

Я чувствую, что боюсь. Но осознаю, что не стоит поддаваться панике. Теперь все зависит от меня самого.

От меня и Мари-Лу.

– Сможешь зарифить весь главный парус? – кричит Мари-Лу.

– Попробую.

Левой рукой я обхватываю мачту и крепко держусь за нее, а правой тяну на себя парус. Мне не удается закрутить его в трубку, вместо этого парус целиком падает на дно лодки. Я складываю его как могу.

– Хорошо! – кричит Мари-Лу.

– Что нам теперь делать?

– Пойдем до дома на кливере.

Озеро бурное, трудно предсказуемое. Кажется, что мы плывем по лесу, среди старых пней, которые любил рисовать Йон Бауэр. Лодка теперь идет не так быстро, но и не кажется надежной. Ее бросает из стороны в сторону.

Я чувствую, что меня снова одолевает тошнота. Я ничего не успеваю предпринять: ни подумать, не перегнуться через перила, ни попросить прощения. Меня рвет прямо на колени. Два раза. Я поддерживаю голову руками. Жду, когда пройдет мое внутреннее ненастье. От меня несет макрелью в томатном соусе. Меня снова рвет. Затем тошнота успокаивается.

– Ну как, теперь лучше?

Я киваю. Полощу рот водой.

– Ты весь серый, – говорит Мари-Лу. – Тебе страшно?

Я мотаю головой.

– Не очень.

Я не говорю, о чем я сейчас думаю: я не боюсь, пока она сидит там. Пока она управляет лодкой. Я замечаю, что она владеет ситуацией. Держится спокойно и уверенно. Для нее это просто другая погода, не такая, как была в прошлый раз, и она приспосабливается к обстоятельствам. Словно не ветер, а она все решает. Если бы я был ветром, я бы просто взбесился.

Снова вспышка молнии, и я тихо считаю, чтобы определить, далеко ли от нас гроза. Считают до трех на каждый километр. В эту древнюю систему расчета меня посвятила Бритт. Я дохожу до пяти, прежде чем мои мысли тонут в грохоте новой вспышки. Меньше двух километров.

– Гроза уходит к югу от нас, – говорит Мари-Лу.

– Ты и правда так думаешь?

Мари-Лу не успевает ответить. Внезапно лодку бросает вперед. Раздается зловещий треск. Что-то сломалось. «Вот черт!» – думаю я. Теперь мы утонем! Кливер съехал в сторону.

– «Утку» сорвало! – кричит Мари-Лу.

Я с ужасом смотрю на перила с левой стороны лодки. Металлическая деталь, на которую наматывают шкоты, исчезла. На ее месте зияют две дыры.

Лодка еще сильнее накреняется. Мы скатываемся то к одному борту, то к другому. Видимо, ветер решил показать нам, кто здесь хозяин.

– Нужно поймать шкот кливера, – кричит Мари-Лу.

Я смотрю на развевающийся парус. Ветер нещадно треплет его. Мари-Лу пытается передвинуть румпель, но лодка ее не слушается. Без паруса у нас нет над ней контроля.

– Ты можешь попытаться, Адам?

– Хорошо, – говорю я и ползу на четвереньках по пакетам в носовую часть лодки.

Добравшись до нужного места, я, лежа на животе, смотрю на кливер, хлопающий на ветру. Мне никогда не достать до него.

– Хватай шкот!

Я слежу взглядом за белой веревкой. Замечаю, что иногда, когда в борт ударяет большая волна, веревка как плеть проносится над лодкой. Нужно дождаться подходящего момента и поймать ее. Я залезаю как можно дальше. Свешиваюсь через перила.

«Только бы не упасть, – мысленно твержу я. – Только бы не упасть. Ни за что в жизни». Интересно, сколько можно продержаться на воде в спасательном жилете? Можно ли вообще продержаться, когда волны набрасываются на тебя как бешеный зверь?

Был бы у меня с собой мобильный телефон. Тогда я бы смог подать сигнал в службу спасения, сказал бы, что шкот оторвался ко всем чертям, главный парус свернут, и попросил бы выслать вертолет и подобрать нас. Хотя, возможно, нас уже кто-нибудь разглядел с берега в бинокль и забил тревогу. Надеюсь, что это так. Меня опасно качает, когда я нависаю над носом лодки в надежде поймать шкот. Я пытаюсь вычислить, когда подойдет нужная волна. Чувствую, что меня снова начинает мутить, но стараюсь об этом не думать. Сглатываю слюну. Глубоко дышу. Снова сглатываю. Тошнота проходит. Через некоторое время я начинаю улавливать ритм. Большие волны вышибают из паруса воздух. Я жду подходящую волну.

Белая вспышка освещает озеро. Я вижу огромную темно-зеленую волну, катящуюся на нас. Я подготавливаюсь. Волна набрасывается на лодку и с тяжелым грохотом бьет по обшивке. Лодка зависает в нейтральной зоне и ныряет следом за гребнем волны. Шкот, как плеть, летит в мою сторону.

– Давай! – кричит Мари-Лу.

Я выбрасываю руку вперед.

– Есть! – кричу я.

Тут снова раздается оглушительный треск и вспыхивает молния. Сухой удар, а за ним протяжный рев.

– Не отпускай, Адам! – кричит Мари-Лу. – Держи крепко!

Мне кажется, она немного испугалась. Я понимаю почему. Без паруса она мало что сможет сделать.

Но когда я приползаю, вцепившись в шкот, я вижу, что она смеется.

– Молодец, Адам!

Мари-Лу забирает веревку и делает крепкий узел на правом борту. Натянутый шкот зловеще гудит, и мне кажется, что сейчас эти петли тоже сорвет. Наша старая лодка могла подгнить. Но ничего не происходит. Кливер наполняется ветром. Лодка выравнивается. Мы снова плывем. Конечно, на одном шкоте, но нас больше не кидает из стороны в сторону. Теперь мы контролируем ситуацию.

– Только бы выдержали петли, – говорю я.

– Я постараюсь взять курс на северный мыс. Может, удастся пройти с подветренной стороны, – говорит Мари-Лу.

Я чувствую, что меня сейчас снова вырвет. Мари-Лу меняет курс. Лодка послушна ее руке. Она поворачивается так, что ветер дует наискосок. Лодка наклоняется. Мне это не нравится. Я хочу сказать об этом Мари-Лу, но тут меня рвет.

Раздается точно такой же зловещий звук, и я успеваю увидеть, как «утка» с правого борта отскакивает и исчезает в темных волнах.

* * *

Меня тошнит, но мой желудок уже пуст, и кажется, что меня сейчас вывернет наизнанку. Словно в тумане, я вижу, как силуэт Мари-Лу то поднимается, то снова опускается в такт волнам. Сейчас ее работа – просто удержаться в лодке.

– Если сможешь снова поймать шкот, мы привяжем его к скамейке! – кричит она.

– Хорошо, – говорю я, потому что мне больше нечего сказать.

В этот раз мне гораздо труднее пробраться к носу лодки. Это все равно, что усидеть верхом на диком звере, который пытается тебя сбросить. Когда я почти добираюсь до носа, сильный толчок сбивает меня с ног, и я падаю прямо на коляску.

Кливер беснуется на ветру. Конец шкота то тонет в волнах, то взмывает в воздух. Я просто должен сделать все как в прошлый раз, но чувствую, что не смогу. Те почти сверхъестественные силы покинули меня. Все силы покинули меня. Мое лицо горит. Наверное, у меня поднялась температура.

– Не получится! – кричу я.

– Тогда попробуй стянуть парус, – отвечает она.

Я держусь одной рукой за стальной трос – штаг, а другой рукой пытаюсь схватить кливер. Мне удается ухватиться за край. Парус сильно дергается. Я могу только держать его, но больше ничего. Кроме того, у меня не получается притянуть его к себе. Очередная молния ослепляет меня, я жду последующего грохочущего раската, потом жду, когда он затихнет.

– Я не могу! – кричу я.

– Ты должен, Адам!

Я ложусь, вытянувшись во весь рост, на носу лодки. Меня снова мутит. Чувствую, что постепенно мне все становится безразлично. У меня нет сил ни на что. Словно меня все это больше не касается. Словно все происходит где-то далеко. Мы умрем. Интересно, каково это? Наверное, лучше умереть, чем терпеть, когда тебя бросает из стороны в сторону. «Я хочу стать деревом», – проносится у меня в голове.

Лодка скачет то вверх, то вниз на спинах волн. Где-то рядом слышен плеск, и я замечаю, что это вода в лодке. Течь? Или это от волн? Лодка пытается изменить курс. Не знаю, ветер ли это или Мари-Лу пытается заставить лодку слушаться руля. Реальность начинает путаться.

– Адам, вон шкот!

Я смотрю вверх и вижу, как надо мной со свистом пролетает белая веревка. Сначала я не понимаю, что поймать ее – моя задача, но в тот момент, когда шкот проносится над лодкой и снова готов улететь прочь, я просто вытягиваю руку и хватаю его.

– Адам, держи крепко!

Я держу веревку в левой руке. Не понимаю, почему Мари-Лу ко мне привязалась и действует на нервы, перекладываю шкот в другую руку и ползу к корме.

– Попытайся привязать ее где-нибудь. Где угодно.

Я осматриваюсь. Вижу рядом мачту. Нашу старую добрую мачту. Я искренне радуюсь, видя ее, несколько раз оборачиваю вокруг нее веревку и думаю, что неплохо бы стать одним из этих мокрых шкотов.

– Нет, Адам, не отпускай. Завяжи узел!

Я чувствую, что с меня хватит. Чтобы отделаться от ее нытья, я делаю то, что, по-моему, является выбленочным узлом [15]15
  Выбленочный узел – один из основных затягивающихся узлов, фиксирующий трос на поперечную жердь


[Закрыть]. Затем укладываюсь прямо на мокрые спальные мешки. Как прекрасно здесь внизу! Я чувствую, что согреваюсь. Разворачиваю главный парус, укрываюсь им и думаю, что Мари-Лу нужно последовать моему примеру.

Мари-Лу, стиснув зубы, дергает за румпель. Лодка скользит вниз, и фигура Мари-Лу исчезает из поля моего зрения. Я думаю, что все остальное – не моя проблема, и закрываю глаза.

– Гроза уходит, – говорит Мари-Лу.

Я не понимаю, чего она от меня хочет. Пусть ведет лодку без меня. Мне нужно немного отдохнуть.

* * *

Не знаю, сплю ли я или просто лежу с закрытыми глазами. Но когда я через некоторое время прихожу в себя, все выглядит иначе. Озеро кажется спокойнее. Лодка идет медленнее. Мари-Лу держит курс прямо вперед. Вот уже виден берег. Я замечаю несколько крупных камней и, кажется, узнаю их.

– Мы вышли за северным мысом, – говорит Мари-Лу.

Я поднимаю голову и вглядываюсь вперед. Вижу наш мыс на другой стороне бухты. А вон и наш дом, и мостки. Мы же почти дома!

– Фу, черт, – с облегчением говорю я. – Я был уверен, что мы умрем.

Мари-Лу смотрит на меня:

– Как ты себя чувствуешь?

– Сейчас уже немного лучше.

– Нам повезло, что тебе удалось поймать шкот.

– Ну и шторм! – восклицаю я.

Но Мари-Лу смеется надо мной:

– Нет, Адам, шторм – это другое. Просто дул сильный ветер, примерно пятнадцать метров в секунду, и была гроза. Это не шторм. Иначе нас бы сдуло ко всем чертям.

– Какая удача, что это был не шторм, – говорю я. – Наша лодка его бы не выдержала.

Я сажусь прямо и стараюсь восстановить контроль над своим телом. Все вещи промокли. На палубе вода глубиной в несколько сантиметров.

Я смотрю в сторону нашего мыса. Вижу чью-то фигурку на мостках.

– Кто это? – спрашивает Мари-Лу.

– Ясное дело кто, – отвечаю я. – Это Бритт Бёрьессон собственной персоной.

Глава 4

Я не уверен, что смогу описать наше возвращение домой. Так много чувств перемешалось. Слишком много для одного раза. Я благодарен судьбе за то, что снова могу ступить на твердую землю. Папа помогает мне вылезти из лодки. Мои ноги дрожат и подкашиваются.

Папа поддерживает меня, чтобы я не опрокинулся в воду. Он стоит, обнимает меня и говорит, что жутко рад видеть меня живым и невредимым. Я отвечаю, что тоже рад.

Мари-Лу помогает Бритт. Она сильная, как лошадь. Хватает Мари-Лу под руки своими мощными ручищами и ставит на мостки. Затем наклоняется над лодкой и достает коляску. Совсем как портовый кран, разгружающий только что прибывший корабль.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает она Мари-Лу.

– Со мной ничего страшного, – отвечает та, глядя почему-то на меня и на папу.

Позже было много разговоров о том, как они беспокоились. Бритт не давала отцу рта открыть. Настоящая чайка. Но человек ко всему привыкает. Она рассказывает, как они целыми днями стояли на мостках и выглядывали лодку. Что они постоянно слушали радио. Хотя я не совсем понял зачем. Она думала, что мы выступим в какой-нибудь радиопередаче?

– Мы догадались, что вы причалите куда-нибудь, – говорит папа. – Ведь был такой штиль. Но вы могли бы позвонить.

– Мы были на Фьюке, – говорит Мари-Лу.

– А какой сегодня день? – спрашиваю я.

– Четверг. Вас не было почти целую неделю.

– Вот, значит, как, – говорю я.

Мне кажется, что нас не было целый год. Словно мы с Мари-Лу только что вернулись из Америки.

– Звонила твоя мама, – говорит папа, обращаясь к Мари-Лу. – Я сказал, что все хорошо. Не хотел ее тревожить без надобности.

– Очень мило, – отвечает Мари-Лу.

Так мы проводим некоторое время. Обмениваемся вопросами и ответами, определенными фразами, уместными в такой ситуации. Позже, когда фразы заканчиваются, когда мы все рассказали и развеяли их беспокойство, тогда-то и начинается настоящее возвращение.

Когда мы не можем спрятаться за стандартными фразами, мы быстро притихаем. Передаем вещи из лодки, и по мере того, как она пустеет, иссякает наш словарный запас. Наконец мы чувствуем себя практически голыми. Словно видим, какие мы на самом деле. Мы думаем об одном и том же: что теперь будет?

Бритт продолжает с улыбкой поглядывать на нас. Она улыбается по-особенному. Всем своим лицом, словно это не лицо, а резиновая маска. Глаза исчезают в накрашенных ресницах, губы растягиваются, чуть ли не до ушей. С легкостью поверишь, что это самая теплая в мире улыбка. Но когда видишь ее постоянно, как я, становится понятно, что это дежурная гримаса. По-моему, Бритт похожа на притворную кошку. У нее есть только два способа выразить свои чувства: первый – ее хриплый вульгарный смех, который я так ненавижу, а второй – эта фальшивая улыбка.

На наше счастье, до нее доходит, что мы голодные, и она исчезает в кухне.

Когда ее нет рядом, папа может дать волю своему любопытству. Он спрашивает, как мы жили на Фьюке, и внимательно слушает наш рассказ. Я вижу, как он представляет себе все, что с нами произошло.

– Ты можешь написать статью об Отшельнике, – говорю я. – Его жизнь заслуживает того, чтобы о ней рассказали.

– Я уже подумываю над этим.

Мари-Лу говорит мало. Она сидит, слушает и отвечает, лишь когда папа обращается лично к ней. Сначала мне кажется, что это из-за Бритт. Должно быть, Мари-Лу разволновалась, встретив ее. Но затем папа спрашивает, не хочет ли Мари-Лу отдохнуть, перед тем как мы поедим, и та кивает с благодарностью и говорит:

– С огромным удовольствием.

Я понимаю, что она совершенно выбилась из сил.

* * *

Бритт приготовила яичницу с беконом и пожарила картошку, и хотя это мое любимое блюдо, я с трудом могу проглотить хоть кусочек. Мой желудок еще не вернулся на сушу. Я сижу и впихиваю в себя еду маленькими-маленькими порциями. Зато я много пью. Кажется, что я мог бы осушить пол-озера.

– Должно быть, у тебя обезвоживание, – говорит папа.

– Меня замучила рвота, – признаюсь я.

Мари-Лу не проснулась к ужину. Она лежит на кровати как мумия. Даже Бритт не может привести ее в чувство.

– Оставь ее, – говорит папа. – Ей нужно как следует отдохнуть.

И только поздним вечером, когда уже стало темнеть, Мари-Лу просыпается. Мы слышим, как она ворочается в постели, и я иду в ее комнату.

– Привет, – говорю я. У меня такое чувство, словно мы давно не виделись.

Она что-то бубнит. Сворачивается калачиком под одеялом. Похоже, что она снова собирается заснуть.

– Ты проспала весь день, – говорю я.

Она открывает глаза и, прищурившись, смотрит на меня:

– Правда? А мне кажется, что я всего лишь задремала.

Я продолжаю разговор, чтобы не дать ей снова заснуть.

Спустя некоторое время ее взгляд начинает проясняться.

– О Боже, как же я проголодалась! – восклицает она.

Папа и Бритт сидят за кухонным столом у окна. Папа читает, а Бритт раскладывает пасьянс. Весь стол завален игральными картами.

– Что-нибудь осталось для Мари-Лу? – спрашиваю я. – Только без бекона. Она не ест мясо.

– Я приготовлю вегетарианское рагу, – говорит Бритт и встает из-за стола. – В кладовке где-то были лисички.

– В этом году почти нет грибов, – жалуется папа. – Только в самых сырых местах. На березовом болоте мы нашли совсем немного. Говорят, что жара в этом году – самая сильная с лета 1959-го.

– К выходным обещали дождь, – вставляет Бритт.

– Посмотрим, – говорит папа.

Мари-Лу получает лисички с жареной картошкой и луком и с аппетитом поглощает свою порцию. Потом делает себе три бутерброда с сыром.

– Да, ты действительно проголодалась, – говорит Бритт. – Еще есть яблочный пирог. Будешь на десерт?

Мы все не прочь перекусить пирогом. Через минуту мы сидим за столом и уплетаем пирог с теплым ванильным соусом.

– Это «белый налив», – говорит папа. – Такой сорт яблони у холма.

– Во всяком случае, в этом году хороший урожай яблок, – говорит Бритт.

Мы сидим и болтаем, словно одна большая семья. О погоде и ветре, о лисичках и яблоках. Окно открыто настежь, и звуки летнего вечера вплетаются в наш разговор. Вдруг Бритт закрывает окно и говорит, что комары – это, пожалуй, худшее из всех зол, кроме жары.

– И шмели, – добавляет она. – Никогда еще не было столько шмелей.

В десять часов папа включает радио, и мы слушаем вечерние новости. В мире всё как обычно. Самолет, направлявшийся на Кипр, был вынужден вернуться в аэропорт Арланда, потому что забыли погрузить беспошлинные автомобили. Папа Римский совершил путешествие по Африке. Нехватка воды в водоемах угрожает ежегодной ловле раков. Два испанца разделят первое место в гонке «Тур де Франс».

– Даже в новостях засуха, – говорит папа.

* * *

В половине одиннадцатого я уже почти засыпаю за столом. Папа встает и говорит, что принесет кровати. В доме только две комнаты, его и Бритт. Когда были только мы с Мари-Лу, всем хватало места. Теперь же возникла проблема. Я предвидел такую ситуацию и думал, что мы поставим палатку во дворе. Но сейчас у меня нет никакого желания тащиться в темноту и возиться с палаткой.

– Я помогу тебе, – говорю я папе.

Мы идем в сарай. Трава сырая от росы, и я говорю, что не понимаю, как такое возможно в такую сушь. Папа начинает объяснять, что в воздухе всегда содержится достаточно влаги, но она превращается в росу, когда воздух охлаждается. Я все равно не понимаю.

Мы зажигаем в сарае свет и находим две раскладушки с металлической сеткой за батареей банок с краской.

– Вы с Мари-Лу будете спать в моей комнате, а я – с Бритт, – говорит папа, пока мы тащим раскладушки.

– Отличная мысль, пап, – говорю я.

Затем я отвожу Мари-Лу в туалет. Пока я стою и жду ее, я чуть не засыпаю. Когда мы возвращаемся во двор, папа и Бритт уже почистили на мостках зубы. Они желают нам спокойной ночи. Папа закрывает дверь в комнату Бритт, показывает ногой на светлую полосу на полу и говорит:

– Никогда не понимал, зачем людям пороги.

– Они лежат в сарае, – говорю я.

Мы с Мари-Лу стелем постели. В железных сетках кроватей застряла паутина и сухие листья, но мы не обращаем на это внимания и ложимся спать.

– Я совсем не хочу спать, – жалуется Мари-Лу.

Я не уверен, что успеваю ответить ей. Чувствую, как подо мной провисает сетка, и засыпаю.

* * *

На следующее утро вещи предстают в ином, более резком свете. Я долго сплю, проснувшись, выхожу во двор и мочусь на цветы иван-чая. Бритт уже давно на ногах, и воздух звенит от ударов молотка.

Я сажусь на скамейку перед домом и прихожу в себя. Двор кажется немного чужим, словно меня давно не было.

– Без двадцати двенадцать, – говорит папа. – Ты проспал тринадцать часов.

Он сидит во дворе и работает на своем ноутбуке.

– Я же смертельно устал, – говорю я и смеюсь.

– Мари-Лу не проснулась?

– А вот и она сама, – говорит Мари-Лу, появившись в дверях. – Хотя она почти совсем не спала.

Рампа стоит у стены дома. Я беру ее и кладу на место. Из верхнего конца двери торчат гвозди, я беру папин старый башмак и забиваю их, чтобы рампа лежала неподвижно. Интересно, что нас теперь ждет? Чья жизнь изменится: их или наша?

Когда мы возвращаемся из туалета, Бритт стоит перед рампой. Она осматривает ее с недовольным видом и начинает осторожно подниматься.

– Это действительно тяжело, если ты не инвалид, – восклицает она.

Я хорошо знаю Бритт, знаю, что она не имела в виду ничего особенного. Только то, что сказала. Она просто считает, что ходить по этим доскам трудно. Наверное, потому, что на ее туфлях скользкая подошва.

Однако Мари-Лу словно ударило током. Плечи поднимаются, мышцы напрягаются. Дыхание становится бурным. Но она ничего не говорит.

Когда Бритт уходит в дом, мы спускаемся к мосткам. Ветер стих, и озеро спокойное, лишь немного взъерошенное. Лодка тихо покачивается у мостков. Лишь отметины от оторванных петель на поручнях выдают то, что она пережила.

Мы умываемся и чистим зубы.

Я готовлю нам завтрак, делаю все в спешке, потому что Бритт и папа собираются обедать. Когда моя вода закипает, Бритт уже тут как тут, сдвигает кастрюлю и занимает конфорку. Мы с Мари-Лу берем чашки и бутерброды и идем во двор. Завтрак проходит в полном молчании. Но я почти уверен, что мы думаем об одном и том же – о том, что так дела не пойдут. Или мы, или они.

* * *

Папа всегда обладал уникальной способностью избегать ссоры. Я никогда не понимал, как это у него получается, но теперь я вижу, как это происходит. Сначала он полностью уклоняется от конфликта и наблюдает со стороны, ни во что не вмешиваясь. Затем действует как посредник. Со всеми соглашается. Ведет себя спокойно и объективно, но я вижу в этом кое-что другое: угодливость, преувеличенную любезность и фальшь. Мне кажется, это трусость. Но постепенно до меня доходит, что я такой же. Почему так сложно увидеть, каков ты сам?

Меня не оставляет предчувствие, что скоро папа сможет на практике применить свои дипломатические таланты. В воздухе висит напряжение. Старый добрый двор с изогнутыми фруктовыми деревьями словно остекленел. Нужно двигаться осторожно, идти след в след. Достаточно одного неосторожного слова, тупой реплики Бритт, чтобы все разлетелось на кусочки.

Папа, кажется, тоже замечает это, потому что начинает свою посредническую деятельность. Он мило беседует с Мари-Лу. Расспрашивает ее про учебу в Стокгольме. Про то, какие там условия для инвалидов. Мари-Лу рассказывает о центре для инвалидов в Фрёсунде, в котором она занималась. Папе кажется, что это интересный материал для газеты, и Мари-Лу с ним соглашается. Затем они долгое время обсуждают, что можно сделать целую серию репортажей про девушку или парня в инвалидной коляске. А папа настолько деликатен, что Мари-Лу даже не подозревает, что этим героем может стать она сама.

Затем он оказывается рядом с Бритт и подает ей банки с холодным асфальтом по мере того, как она медленно продвигается по сараю и раскладывает на полу камни для фундамента.

Но эта тактика не помогает. Даже наоборот. Электрическое напряжение во дворе становится таким сильным, что папино порхание только подчеркивает его.

Нужна лишь одна искра, чтобы начался пожар.

* * *

Щелчком, высекшим эту искру, становятся Сив и Рут.

Естественно, теперь они снова заперты на птичьем дворе. Я даже не удивлен и не рассчитываю, что все будет как прежде. Понимаю, что Бритт не хочет, чтобы куры путались под ногами.

Но Мари-Лу отказывается это принимать. Она заезжает на птичий двор, заглядывает под фургон и кричит мне:

– Адам, тут опять полно яиц!

Я захожу в сарай, беру корзину и возвращаюсь к ней. Ложусь на живот, заползаю под автомобиль и осторожно по одному выкатываю яйца.

– Одиннадцать штук, – кричит Мари-Лу.

Бритт слышит наш разговор и смеется своим резким смехом. Направляется к нам, заходит на птичий двор, ставит на землю широкую почти полную банку с жидким асфальтом, становится на колени и заглядывает под фургон. Наши взгляды встречаются.

– Вот глупые птицы, – говорит она. – Неужели они и правда спрятали яйца под автомобилем?

– Да, Мари-Лу нашла их.

Я вылезаю из-под фургона. Стряхиваю с одежды песок и перья, беру корзину, которую Мари-Лу наполнила яйцами, и иду к дому. Я уверен, что Мари-Лу и Бритт отправятся за мной. Но именно в этот момент начинается ссора. Я слышу резкий голос Мари-Лу:

– Они не глупее тех людей, которые запирают их в таких вот тюрьмах.

– Что ты имеешь в виду? – парирует Бритт.

– Только то, что сказала. Я считаю людей, запирающих кур в четырех стенах, глупыми.

– Это я их закрыла, – ледяным тоном замечает Бритт. – Я считаю, что так надо.

– Но ведь во дворе много места. Курам нравится гулять на свободе.

– А мне не нравится, и, между прочим, это мой дом.

– Это дом папы Адама, – говорит Мари-Лу.

– Нет. Это мой и его дом. Мы оба владельцы этого дома, если ты не знала.

– И что, ты считаешь, что можешь делать все, что угодно, если владеешь половиной его дома?

– Впрочем, это мои куры. Это я их купила, и я за ними ухаживаю.

– Заметно!

– О чем это ты?! – кричит Бритт. Она поднимает толстую кисточку, с которой капает холодный асфальт. Несколько капель падают Мари-Лу на колени.

– Что ты делаешь, чертова свиноматка? – кричит Мари-Лу. Она хочет пнуть левой ногой ногу Бритт, промахивается, но зато попадает по банке с жидким асфальтом. Банка опрокидывается с дребезжащим звуком. Тягучая жидкость растекается по птичьему двору.

– Проклятая девчонка! – вопит Бритт.

– Прекратите сейчас же! – кричу я.

Но это не помогает. Они не видят и не слышат меня. Я боюсь, вдруг что-нибудь случится. Вдруг они подерутся. Не осознавая, что делаю, я опускаю руку в корзину.

– Прекратите ссориться! – кричу я и бросаю яйцо.

Яйцо попадает в стену автофургона. Оно разбивается со шлепком, и его содержимое разлетается во все стороны. Мари-Лу и Бритт вообще ничего не замечают.

Бритт наклоняется и поднимает банку. Ее руки перемазаны в черной жидкости. Одной рукой она хватается за подлокотник коляски и трясет ее изо всех сил. Мари-Лу бросает из стороны в сторону. Она чуть не вылетает из коляски и машет руками, чтобы оттолкнуть Бритт.

– Отпусти, чертова баба!

Но Бритт не собирается ее отпускать. Мари-Лу наклоняется и кусает ее за руку.

– Ай! – взвизгивает Бритт и отпускает руку.

Я достаю еще одно яйцо. В этот раз я старательно прицеливаюсь. Яйцо попадает в десятку – в рыжую голову Бритт.

Бритт резко оборачивается и сверлит меня взглядом. Желток стекает по ее затылку и шее. В моей руке уже новое яйцо.

– Отстань от нее, Бритт! – кричу я. – Хватит!

* * *

Интересно, а где сейчас мой папа? Давно пора выпустить на арену великого дипломата. Тут я вижу, что он выходит из туалета. Вот, значит, где он сидел и пережидал бурю! И теперь он неторопливо идет с газетой под мышкой и спрашивает, что произошло. «Ну папа, ну молодец!» – говорю про себя я.

Я уверен, что он слышал каждое слово, сидя на унитазе, но сейчас у него вид святой невинности, он готов всем помочь, утешить и перевязать раны. Не хватает только флага с красным крестом.