Текст книги "Лето Мари-Лу"

Автор книги: Стефан Каста

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

Несколько дней спустя мы уезжаем в Стокгольм. Папин отпуск закончился.

Следующим летом Мари-Лу с Ирьей так и не приехали. Бьёрн живет в Нордене один и ведет неравный бой с сорняками и алкоголем.

В то лето Мари-Лу должно было исполниться тринадцать, и впервые в их большой двор никого не пригласили.

В день ее рождения я иду на «бронзовый век», собираю букет цветов и кладу его на один из курганов. Тихо стою рядом, молюсь, чтобы Мари-Лу поскорее выздоровела, и все стало как прежде.

Мы проводим в нашем доме всего несколько дней. Думаю, мы с папой чувствуем одно и то же: мы не можем здесь оставаться. Позже папа приезжает сюда снова. Иногда один. Как-то раз – с Бритт. Но без меня. Я не могу. Не могу освободиться от всего того, что случилось. Словно это я сам упал. Папа говорит, что я слишком впечатлительный. Возможно, он прав. Но тогда мне всё казалось иначе.

Время от времени папа звонит Ирье. Она рассказывает, что с Мари-Лу все по-прежнему, и она очень беспокоится за нее. Мари-Лу стала замкнутой и язвительной. Одно время мне казалось, что папа увлечен Ирьей. Что между ними что-то есть. Почему бы и нет? У них много общего. Но дальше звонков дело не пошло. Папа слишком ленив. Он не в силах увлечься по-настоящему. Считает, что ему и так хорошо. Ведь у него есть я.

* * *

Я качаю головой и смотрю в сторону Нордена. Жизнь так хрупка. Изменить ее так же легко, как прихлопнуть комара. Завтра или через пять минут все может стать другим.

Есть ли смысл у того, что произошло с Мари-Лу? Есть ли смысл во всей этой бессмыслице, что происходит с нами? Как-то раз зимой к нам зашли два распространителя из какой-то религиозной секты и беседовали со мной на эту тему. Два худых бедолаги в костюмах, с прилизанными волосами и в очках. Я собирался поскорее закрыть дверь, но им удалось повернуть разговор так, что якобы у них есть ответы на интересующие меня вопросы. Тогда-то они и сказали, что у всех событий есть смысл. Наш долг – понять, в чем же он.

Я кивал и соглашался. Сказал, что это стоит обдумать. Иначе от них не отделаешься. Но один вопрос постоянно жег мне язык: в чем смысл того, что двенадцатилетняя девочка прыгает с высокого дерева и становится инвалидом?

Но я так и не задал его. Лишь кивал и не осмеливался возразить. Это трусость, но иногда я такой трусливый.

Позже выяснилось, что существуют разные версии падения с дерева Мари-Лу. Для меня все было ясно как день. Она пыталась свести счеты с жизнью. Но Бьёрн с Ирьей были убеждены, что она просто оступилась и упала. Несчастный случай. Даже папа, несмотря на свою способность мыслить критически, согласен с ними. Неужели взрослые слепы? Или они не в силах взглянуть неприятной правде в глаза?

Я переживал все это иначе. Может, это звучит странно, но я втайне восхищался поступком Мари-Лу. Мне нравилось ее мужество, ее непреклонная решимость. Когда я думал об этом, на меня нападала дрожь. Это так типично для Мари-Лу. Ею всегда руководили чувства. Вот какой она была.

* * *

После обеда я сажусь на велосипед и еду в «Вивохаллен». Торможу около автобусной остановки и проверяю наш почтовый ящик. Нахожу открытку из Дамаска. Папа пишет, что страдает от жары. Почти сорок градусов в тени.

Еду дальше и вижу множество ромашек среди колосков пшеницы. Белые цветы напоминают пену на поверхности поля. Воздух сухой. У нас тоже жарко. Пряно пахнет спелым зерном. Я вспотел, хотя еду медленно. «Сорок градусов в тени, – думаю я. – Бедный папа!»

Покупаю в магазине хлеб, молоко, простоквашу и коробочку дорогого плавленого сыра со вкусом ветчины. Затем я иду звонить маме. Она рада меня слышать. Я говорю, что у меня все отлично. Погода солнечная, и я уже почти коричневый.

После того как было сказано «пока», «береги себя» и «звони чаще», я достаю золотистую визитную карточку и набираю семизначный номер. На четвертом долгом гудке Мари-Лу отвечает:

– Мари-Лу Арвнелль.

– Привет… это Адам.

Несколько секунд в трубке молчат. Мне кажется, она собирается с духом.

– Привет.

– Я же обещал, что позвоню.

– Да, здорово, что ты это сделал.

– Как в городе?

– Жарко!

– Здесь тоже. Даже в воде!

– Ты звонишь из магазина?

– Ага. Еле доехал.

– Я знаю.

Кажется, она в хорошем настроении. Во всяком случае, ее голос звучит веселее, чем я ожидал. Или это лишь маска?

– На днях видел Бьёрна. Он заходил поздороваться.

– Ага.

Я понимаю, что ступил на зыбкую почву, и думаю, как бы сменить тему.

– Я часто хожу рисовать на «наш» луг. Сейчас там так красиво.

– Ага.

Я собираюсь с духом. Провожаю взглядом темно-синий «Гольф», остановившийся у «Вивохаллена». У него немецкий номер. Спрашиваю:

– Ты подумала над тем, что мы с тобой обсуждали?

В трубке на секунду становится тихо:

– Ты имеешь в виду, приеду ли я туда?

– Да, это было бы очень здорово.

– Мы с мамой говорили об этом. Она считает, что это хорошая идея. Хочет, чтобы я поехала.

– Я тоже так считаю, – с энтузиазмом говорю я. – Будешь жить в комнате Бритт. Это самая лучшая комната в доме.

В трубке снова молчание. Затем Мари-Лу говорит:

– Ну что ж, я приеду, Адам. Я обязательно приеду!

* * *

Я стою перед домом и не понимаю, как здесь оказался. Не хватает получаса моей жизни. Я проехал семь километров и даже не заметил. Мысленно я был где-то в другом месте. Хорошо, что меня не сбили, хотя мне должен был встретиться автобус.

Вечером я желаю спокойной ночи Сив и Рут и все еще чувствую себя счастливым. На заднем сидении пусто. Четвертый день подряд без яиц. Я сообщаю курам, что у нас скоро будет гостья и им нужно взять себя в руки.

«Ко-ко-ко», – отвечают Сив и Рут и озабоченно качают головами.

* * *

Я прохожусь по гостиной пару раз щеткой для мусора и нахожу двух мертвых шмелей под окном. Выбрасываю их вместе с грязью из совка за открытую дверь. Размышляю, стоит ли вытрясти половик из кухни, но решаю, что это не нужно. Ведь здесь жил только я.

Иду во двор, отламываю несколько веточек цветущего жасмина и ставлю их в керамическую вазочку на подоконник в комнате Бритт. Достаю старый фарфоровый горшочек, который Бритт купила на аукционе.

« Температура +27 °C, солнечно, ветер слабый, южный», – пишу я в дневнике.

Я не могу заснуть. В верхушках елей шумит ветер, и я думаю, что озеро должно снова разбушеваться. Из-под одеяла доносится стук. Это гудит мое сердце, словно мотор лодки.

Тихо, тихо, сердечко.

Скоро приедет Мари-Лу. Будет здорово.

Глава 2

– Ты правда не хочешь чаю?

– Правда.

Мари-Лу сидит на мостках и смотрит на озеро. Отвечая, она не поворачивает головы. Вечернее солнце ласкает ей щеки и играет в темно-каштановых волосах, образуя светлый нимб над головой. Я подхожу и усаживаюсь рядом, скрестив ноги. Осторожно дую на горячий чай.

– Как же красиво, – говорит она.

– Я рад, что ты приехала.

Наконец она оборачивается и секунду смотрит на меня. Я встречаю ее пустой взгляд и снова чувствую, как сжалось мое сердце. «Господи, – думаю я. – Господи, что же ты сделал с Мари-Лу?» Она отворачивается.

Мы сидим и молчим. Вечер говорит сам за себя. Бессвязно бормочут волны, быстрая лодка с пластмассовым корпусом огибает мыс и разрывает гладь блестящей воды, направляясь к кемпингу в Норрэнгене, и хотя лодка довольно далеко, нам слышно все, что говорят ее пассажиры, так же отчетливо, словно они рядом. Каждое их слово долетает до наших ушей.

Когда лодка уплывает, мы слышим, как на птичьем дворе жалуются на что-то Сив и Рут.

– Здорово, что у тебя есть куры, – говорит Мари-Лу.

Я киваю:

– Только они не несутся.

– Может, они линяют?

– Как это?

– Меняют оперение. Через несколько недель у них вырастут новые перья.

Я задумываюсь. Сив и Рут действительно имеют нездоровый вид.

– Хочешь посмотреть? – спрашиваю я и протягиваю Мари-Лу альбом для эскизов.

Я хочу, чтобы она увидела, как я теперь рисую. Чему научился за эти три года.

Она кивает, берет альбом и быстро листает.

– Хорошо, – говорит она и возвращает мне альбом.

– А как твое пение?

Мари-Лу сидит и молчит, Похоже, она не собирается отвечать на мой вопрос. Я пытаюсь сгладить неловкую ситуацию:

– Я просто вспомнил нашу встречу в Сёдере. Ты собиралась петь в церкви Святой Софии.

– Ну да.

– Ты хочешь стать певицей?

Мари-Лу отвечает не сразу. Спустя некоторое время она начинает говорить таким жестким тоном, что у меня по коже бегут мурашки:

– Кем, по-твоему, я стану, Адам? Разве ты не видишь? Проклятым инвалидом, вот кем!

Она разворачивает коляску и быстро едет к дому. Останавливается у лестницы и пронзительно кричит:

– Да помоги же мне, черт побери!

Мари-Лу закрывается в комнате Бритт, а я в одиночестве сижу за столом у окна. Что-то рассеянно черчу в альбоме. Рука сама водит карандашом. Потом встаю и иду на мостки чистить зубы. Вернувшись в дом, подхожу к двери комнаты Бритт и спрашиваю Мари-Лу, нужно ли ей помочь. Она не отвечает. Наверное, заснула.

– Я ложусь спать, Мари-Лу. Если ты что-нибудь захочешь, только крикни.

Записываю в дневнике: « Температура +22 °C, солнечно, слабый южный ветер. Приехала Мари-Лу».

Я забираюсь на кровать, пытаюсь немного почитать, но не могу сосредоточиться. Тушу свет и долго лежу без сна.

Ранним утром я просыпаюсь, ставлю воду на плиту, стараюсь двигаться тихо, выхожу на цыпочках из дома и «поливаю» цветы иван-чая. Будет прекрасный день. Лето вступает в свои права. Чья-то яхта, переночевав в нашей бухте, держит курс прочь от берега. Паруса трепещут на ветру, а на палубе сидят два малыша и машут мне руками. Спасательные жилеты скрывают их по уши, и мне видны лишь их светлые взъерошенные волосы. Я машу им в ответ и неторопливо иду на птичий двор. На земле и правда полно перьев, видимо, Мари-Лу права – Сив и Рут действительно меняют оперение.

Когда я возвращаюсь в дом, вода уже кипит. Я выключаю конфорку, бросаю в кастрюлю пакетик чая, нарезаю хлеб, накрываю на стол и приношу из кладовки плавленый сыр. Из комнаты Мари-Лу доносятся звуки. Дверь распахивается, и появляется она сама. Крутит руками колеса коляски, морщится, переехав через порог, и въезжает в кухню.

– Я обязательно его уберу, – говорю я.

– У вас что, все еще нет в доме туалета?

Я качаю головой.

– Только кабинка на улице.

Это красный сарайчик, расположенный на холме у края леса недалеко от дома. К нему ведет частично выложенная камнем дорожка. Сквозь щели в двери туалета видна вся бухта.

– И как, по-твоему, я туда доберусь?

Я понимаю, что у нас проблема. Я совсем не позаботился о таких вещах. Добраться до кабинки на инвалидной коляске вряд ли возможно. Даже если я ее повезу. Тут я вспоминаю: когда я был маленьким, папа, бывало, катал меня в тачке. Я веселился вовсю.

– Подожди-ка, сейчас увидишь!

Я иду во двор и нахожу тачку за сараем. Осматриваю дно. Оно не очень чистое. Открываю сарай, нахожу там два целлофановых пакета и выстилаю ими дно тачки. На крючке висит бело-голубая фуражка с козырьком, папе подарили ее на тридцатилетие. Я надеваю фуражку. Толкая перед собой тачку, бегу трусцой по газону, элегантно торможу у двери, захожу в дом и отдаю честь.

– «Такси Адама» к вашим услугам.

Кажется, Мари-Лу это не забавляет. Она встает и протягивает ко мне руки. Я поднимаю ее и осторожно выношу на крыльцо. Мари-Лу гораздо легче, чем я ожидал, она словно манекен. Медленно опускаю ее в тачку, так чтобы ноги свисали через край.

– А теперь – в «дерьмовый домик»! – говорю я и покрепче хватаюсь за деревянные ручки.

Тачку довольно сильно трясет, а последний отрезок пути я с трудом удерживаю ее. Толстые резиновые колеса отскакивают от камней как мячики.

– Прошу вас, – говорю я и опускаю тачку перед красным сарайчиком. Открываю двери настежь.

– Прекрати, – говорит Мари-Лу и протягивает ко мне руки.

Я пытаюсь поднять ее точно так же, но, видимо, подхватываю ее недостаточно высоко. Лицо Мари-Лу оказывается на уровне моего лица, ее щека на секунду касается моей щеки, а тело безвольно повисает. Я ставлю ее рядом с тачкой, немного приседаю, обхватываю за ноги, снова поднимаю и заношу ее внутрь.

– Я подожду тебя там, – говорю я и киваю в сторону озера.

Мари-Лу даже бровью не поводит. Закрыв за ней дверь, я иду и сажусь у воды. Ждать приходится почти целую вечность. Наконец мне становится интересно, не заснула ли она там? Только я поднимаюсь, чтобы пойти и проверить, как слышу ее крик:

– Здесь целый рой шмелей! – кричит Мари-Лу и распахивает дверь. Несколько насекомых вырываются на волю и, жужжа, улетают в сторону леса.

– Наверное, живут здесь неподалеку, – говорю я.

– Забери меня отсюда! – кричит Мари-Лу и протягивает руки. Я подхожу, поднимаю ее (кажется, я начинаю понимать, как именно это делается) и несу назад в тачку.

Тачка снова подскакивает на камнях. Я заношу Мари-Лу в дом, теряю бдительность и чуть не ударяю ее головой о низкий дверной проем в кухне, в последний момент спохватываюсь, усаживаю ее в коляску. Чувствую себя довольным, считаю, что прекрасно справился.

– Будем завтракать?

Мари-Лу кивает. Я наливаю чай, но она смотрит на чашку с отвращением. Я забыл вынуть чайный пакетик, и жидкость стала темно-коричневой и вязкой.

– Я еще раз заварю, – говорю я, выливая чай в мойку. – А пока возьми бутерброд.

– А кофе нет?

– Ты любишь кофе?

Мари-Лу кивает.

Я ищу в шкафчике, качаю головой:

– Я куплю.

– А масла у тебя тоже нет?

Я снова качаю головой:

– Не думал, что оно нужно, если есть плавленый сыр. Новый чай удался, и я наливаю его в чашку. Сам беру бутерброд с плавленым сыром. Мари-Лу едва подносит чашку к губам.

– Ты должна что-нибудь съесть. Хочешь, принесу консервированных персиков? Это вкусно.

– Я не голодна.

Я беру еще один бутерброд. Показываю пальцем на лодку, плывущую по озеру. Мари-Лу не обращает на это внимания. Я беру книгу о законах перспективы и, жуя, читаю.

– Хочешь еще чаю?

– Нет, спасибо.

– Чем ты хочешь заняться?

– Ничем.

– Думаю, мы могли бы сходить на «бронзовый век».

– Лучше я останусь здесь.

– Хорошо. Во дворе тоже неплохо.

Мари-Лу встает, я выкатываю коляску на улицу и ставлю на траве перед домом, возвращаюсь и выношу ее.

– Будь любезен, не держи меня так, словно я – тряпичная кукла, – говорит она.

– Прости.

Потом мы сидим на мостках. Мари-Лу в коляске, поодаль. На коленях у нее тетрадь в коричневой обложке. Время от времени она что-то записывает. Затем поднимает взгляд и смотрит в сторону Нордена. Долгое время она сидит так тихо, что я решаю, что она заснула.

Мне хочется нарисовать, как она сидит и смотрит на озеро, но не уверен, понравится ли ей, что ее рисуют тайком. Постепенно я сам погружаюсь в созерцание. Слушаю волны. Медитирую.

Долго ли я так сижу, не знаю, может, четверть часа или час. Просто смотрю, как темно-зеленые волны с пенящимся смехом накатывают на берег. Сегодня замечательные волны, в детстве мы прыгали в них. Сразу хочется искупаться.

Я поднимаю взгляд и вижу, что Мари-Лу развернула коляску и смотрит на меня.

– Жарко. Я хочу в дом.

– Я помогу тебе.

Я везу ее к дому, беру на руки, отношу в комнату и осторожно сажаю на край кровати. Выхожу и возвращаюсь с коляской.

– Будь добр, закрой за собой дверь, – говорит она, когда я ставлю коляску рядом с кроватью.

– Я поеду в магазин. Может, еще что-нибудь хочешь?

– Нет.

– Увидимся позже.

Я закрываю входную дверь и выхожу на солнечный свет. Вывожу велосипед за калитку и медленно еду через пастбище по автомобильной колее.

«Ничего не получится, – думаю я. – Она стала совсем другим человеком. Мы не знаем друг друга».

Я раздумываю, не позвонить ли мне в социальную транспортную службу и попросить их отвезти ее домой.

* * *

Вернувшись, я застаю Мари-Лу за столом у окна, она читает мой дневник. Она откладывает его в сторону, когда я вхожу с объемным пакетом в руках и ставлю его рядом с мойкой.

– Привет, – говорю я.

Мари-Лу не отвечает.

– Я купил помидоры, огурцы и салат. И кофе, – добавляю я и начинаю выкладывать продукты. Сворачиваю пустой пакет, кладу его поверх стопки газет на книжной полке и отношу продукты в кладовку.

– Что хочешь на обед? – кричу я. – Я голоден как волк.

– А что есть?

Я осматриваюсь по сторонам.

– Много чего. Иди сюда, посмотри.

Я слышу, как коляска едет по деревянному полу и переезжает через порог. Мари-Лу изучает забитые консервами широкие полки. Здесь не меньше сотни банок. Белая фасоль, красная фасоль, гороховый суп, овощное рагу, тушенка, тунец, рыбные биточки, сардины, филе сельди, фрикадельки, томаты в собственном соку, зеленый горошек, кукуруза, спаржа, картошка со специями и целая полка с консервированными фруктами.

– Это папины припасы, – говорю я. – Иногда он приезжает сюда и работает.

– Что вы обычно едите? – спрашивает Мари-Лу.

– Разное. Если хочешь, приготовлю тебе любимое папино блюдо.

– Какое?

Я беру банку белой фасоли и банку рыбных биточков в соусе из омаров.

– Смешиваешь все это, сбрызгиваешь маслом и немного соли и перца. Правда, вкусно.

– Фу, – говорит Мари-Лу. – У вас что, одни консервы?

Думаю, стоит рассказать, что обычно делает папа, когда осенью сидит тут и пишет. Он расставляет консервные банки длинными рядами на батарее. «Вот проголодаюсь, а они уже теплые», – обычно говорит он.

– В шкафу на кухне есть еще кое-что. Паста, картофельное пюре, рис и все такое.

– Я не голодна.

– Ты должна что-нибудь поесть, Мари-Лу.

– А можешь сделать салат из помидоров?

– Конечно.

Я готовлю и насвистываю. Режу ломтиками три красивых помидора и пол-огурца, кладу все это на сочный салатный лист. Неплохо бы сверху положить несколько колечек репчатого лука, но я забыл его купить. Иду в кладовку, приношу оттуда банку маслин, достаю десяток и добавляю в салат. Делаю заправку из растительного масла, лимонного сока и горчицы, солю и перчу. Отрезаю несколько ломтиков батона, довольно свежего и все еще ароматного.

Ставлю на стол тарелки и стаканы. Мари-Лу следит за мной взглядом:

– Ты умеешь готовить?

Я киваю, споласкивая руки под краном.

– Папы вечно нет дома. Нельзя же каждый день есть одну пиццу. Что будешь пить? Есть молоко и вода.

– Воду.

Я наливаю в ее стакан воды, а себе достаю из холодильника пакет молока. Мы едим в полной тишине. Салат удался на славу. Я подбираю кусочком хлеба остатки заправки. Мари-Лу вяло ковыряется в тарелке. Оливки откатывает в сторону. Не хочет заправку. Неохотно берет кусок хлеба, надкусывает, затем кладет на тарелку, отодвигает ее от себя и говорит, что объелась.

Я убираю со стола, раздраженно звеня тарелками. Выбрасываю салат Мари-Лу в ведро для кур и громко хлопаю дверцей под мойкой.

– Сив и Рут обрадуются, – говорю я. – Они любят салат.

* * *

Я выхожу во двор. Мне нужен свежий воздух. Мари-Лу остается в доме. «Ну и ладно, – думаю я. – Пусть себе сидит и киснет». Я стою в нерешительности на траве, не зная, куда пойти, лишь бы куда-нибудь подальше отсюда.

Несколько часов я бесцельно брожу по берегу. Наконец я оказываюсь у больших валунов на краю мыса. Сажусь там и задумываюсь. Становится немного легче.

Вернувшись домой, я вижу на кухонном столе записку: «Я ушла спать. Будь добр, не буди меня. Мари-Лу».

Я смотрю на часы. Без пяти минут шесть. Я комкаю листок и выкидываю его в корзину. Замечаю, что она поставила керамическую вазу с жасмином около мойки.

Выхожу на птичий двор и рассказываю Сив и Рут, что у них скоро вырастут новые перья.

* * *

– Давай устроим прогулку на лодке?

Мари-Лу качает головой.

– Тогда, может, искупаемся?

Она снова едва заметно качает головой.

– Тогда давай сходим в лес Йона Бауэра.

Мари-Лу не качает головой, но смотрит прямо перед собой ледяным взглядом.

– Нет, – наконец говорит она. – Не хочу.

– А что ты хочешь?

Снова пауза. Затем:

– Ничего, Адам. Совершенно ничего. Делай, что хочешь, только оставь меня в покое, будь любезен. Хорошо?

Короткая пауза, и я говорю:

– Нет. Не хорошо. Пока ты живешь здесь, мы будем вместе. Иначе можешь ехать домой.

Мари-Лу ничего не отвечает.

– В чем дело?

Мари-Лу продолжает молчать.

– Что я делаю не так?

Мари-Лу качает головой.

– Тебе тяжело здесь?

Мари-Лу смотрит прямо перед собой.

– Это правда, Мари-Лу? Тебе слишком тяжело? Ну, скажи! Я понимаю, что тяжело. Правда, понимаю.

Мари-Лу так поспешно разворачивает коляску, что чуть не опрокидывается. Она смотрит на меня своими темными скорбными глазами-дырами. Ее взгляд снова пронзает мне сердце.

– Прекрати сейчас же, Адам! – кричит она. – Хватит меня жалеть. Обо мне есть кому позаботиться. Все оплачено. Общество предоставляет мне все необходимые услуги. За мной приедут и заберут, стоит мне только позвонить.

Она сглатывает ком в горле, вытирает губы тыльной стороной ладони и продолжает:

– Мне плевать на твой чертов дом и на весь Норден. Он больше ничего не значит для меня. Слышишь? Ни-че-го!

Между нами повисает тишина. Я лихорадочно соображаю, что сказать, чувствую, что моему терпению приходит конец. С меня хватит. Говорю как можно медленнее:

– Я не жалею тебя, Мари-Лу. Ты сама себя жалеешь. Я в жизни не встречал такой избалованной девчонки, как ты.

После моих слов становится абсолютно тихо. Меня трясет от гнева. Мари-Лу молчит, просто смотрит вдаль.

Я чувствую, что должен как-то отреагировать, разворачиваюсь и быстрым шагом иду в дом. Оборачиваюсь на ходу и говорю:

– Я собираюсь искупаться.

Захожу в свою комнату и быстро натягиваю плавки. Оказавшись на улице, чувствую, как меня переполняет злость. Она распространяется внутри меня со скоростью лесного пожара. На берегу под ольхой сидит Мари-Лу. Не знаю, что на меня находит. Я бросаюсь к ней, хватаюсь за ручки коляски и, толкая ее перед собой, бегу прямо в воду. Широкие колеса коляски легко шуршат по покатому дну. Песчаные бороздки отдаются в ручках легкой дрожью. Брызги летят во все стороны. Мари-Лу, охваченная паникой, сидит прямо, как аршин проглотила, вцепившись в подлокотники. Затем она приподнимается, разворачивается и бьет меня по рукам, словно я – какое-то вредное насекомое, и орет благим матом:

– Прекрати, чокнутый идиот! Остановись! Адам, остановись!

Я прибавляю скорость. Бегу, высоко поднимая колени. Становится глубже, вода доходит до середины коляски.

– Никогда! – кричу я.

Наконец силы покидают меня. Коляска внезапно останавливается. Мари-Лу сидит по грудь в воде. Она уже не кричит. Обессиленный, я бросаюсь с головой в воду и, фыркая, выныриваю. Стою, слегка наклонившись вперед, задыхаясь от напряжения.

Мари-Лу тихо сидит в своей коляске. Одежда липнет к телу. Волосы мокрые. По лицу стекают капли воды. Я едва решаюсь посмотреть в ее сторону. Купание в холодной воде действует отрезвляюще, и мне становится стыдно за свою выходку. И одновременно я чувствую весь комизм ситуации. Боюсь, что не смогу удержаться от хохота. Снова окунаюсь в воду и бреду к мосткам. Взбираюсь по камням и сажусь на теплые доски. На расстоянии приступ хохота отпускает меня.

Мари-Лу разворачивает коляску и едет к берегу, крутя колеса сильными резкими рывками. Коляска медленно движется в воде. Выбравшись на берег, она останавливается. Кричит, не глядя в мою сторону.

– Теперь, когда ты накупался, может, поможешь мне?

* * *

Идет нескончаемый дождь. Я выглядываю в окно и вижу, как капли, рассекая воздух, сливаются в длинные светлые струи. Наверное, поэтому в поговорке струи дождя сравнивают с прутьями, стоящими в бочонке.

Мари-Лу в своей комнате. Сидит и читает. Дверь открыта, но с таким же успехом могла бы быть закрыта. Между нами царит выжидающая тишина. Мы не разговариваем без необходимости. Или, точнее сказать, Мари-Лу почти не разговаривает.

Я снова выглядываю в окно узнать, не заканчивается ли дождь. Но, не увидев ни единого признака, беру старую папину кожаную куртку, набрасываю себе на голову и выхожу из дома. Несколько секунд собираюсь с духом и бросаюсь под проливной дождь. Забегаю в сарай, хватаю пару горстей зерна и бегу к курятнику. Пока я открываю дверь автофургона, куртка соскальзывает с моей головы, и я оказываюсь под ливнем без защиты. Быстро бросаю корм в салон, отряхиваю с ладоней прилипшие зерна, поднимаю куртку и набрасываю ее на себя.

– Посидите сегодня без прогулки, – говорю я и закрываю дверь.

Снова бегу в сарай. Стою на бетонном полу и отряхиваюсь как мокрая курица. На полках около окна аккуратно разложены инструменты Бритт. Я выбираю молоток, клещи, ножовку и большую отвертку, хватаю инструменты под мышку и снова бросаюсь под ливень. На бегу я замечаю в окне лицо Мари-Лу. Ее лицо ничего не выражает. Скорее всего, она смотрит сквозь меня.

– Ну и погодка! – кричу я, распахивая дверь и вваливаясь в прихожую.

Кладу инструменты на стул и ложусь на пол, чтобы в деталях рассмотреть цель своей работы. В голову приходит мысль, что мне ничего не известно о порогах. Ни зачем они нужны, ни о том, какая от них польза, ни как их ставят и, прежде всего, как их можно снять.

Сначала я решаю отпилить его от дверной коробки и отбить молотком, но, лежа на полу, я понимаю, что пороги крепко прибиты гвоздями к полу. Удастся ли взломать их молотком или потребуется лом?

Лома у нас нет, поэтому воспользуюсь молотком.

– Придется немного пошуметь, – кричу я.

Я набрасываюсь на первый порог. В комнате стоит грохот. В мойке звенят чашки. Порог не поддается, но сбоку остается пара грубых насечек. Я задумываюсь, а затем забиваю отвертку между полом и порогом. Жму на отвертку как на рычаг. Порог слегка поддается. Вскоре я расширяю щель на полсантиметра. Вставляю в щель молоток и тяну порог на себя. Гвозди недовольно скрипят, вылезая из пола. Порог отрывается, и я задом вваливаюсь в кухню. Смеюсь над самим собой.

Ободренный успехом, я принимаюсь за другой порог. Дверь в кладовку – просто детская игрушка. Когда я захожу в комнату Мари-Лу, я уже весь вспотел. Привычным жестом вбиваю отвертку, расширяю щель, вставляю молоток и осторожно, но решительно отрываю очередной порог. Мне хочется, чтобы Мари-Лу видела, как я работаю.

– Позже прилажу к входной двери рампу, – говорю я спине Мари-Лу, стоя с порогом в руке.

Спина не отвечает.

– Ты хочешь есть?

Каштановые волосы едва заметно качнулись.

– Оставлю обед на столе, поешь, когда захочешь.

Сам я обедаю несколькими бутербродами и тарелкой простокваши. Пока я ем, дождь начинает заканчиваться. Кое-где среди серых туч проглядывает чистое небо. Вдалеке над озером уже светит солнце. Фьюк купается в его лучах. Вдруг дождь прекращается, словно кто-то выключает душ.

– Я выйду на минутку, – кричу я.

Стоя у входной двери, я размышляю, как соорудить рампу для инвалидной коляски, и меня посещает гениальная идея. Ведь можно использовать обычную дверь!

Отправляюсь в сарай посмотреть, нет ли там подходящей двери, но не нахожу ничего стоящего. Тут мой взгляд падает на серую дверь чулана, за которой стоит корм для кур. Она прекрасно подходит.

Я снимаю дверь с петель и на голове несу ее через двор. Прикладываю для пробы как мостки от дверного проема на ступени. Остается прибить верхний конец двери к полу, чтобы она лежала неподвижно.

Возвращаюсь в сарай, выбираю самые длинные гвозди, какие только могу отыскать, и вбиваю их под углом через полотно двери в пол.

Отхожу на некоторое расстояние и осматриваю рампу. Я доволен собой, хорошо вышло. Спуск не крутой, Мари-Лу сможет съехать с него сама и заехать, когда пожелает.

– Мари-Лу, иди попробуй! – кричу я.

К своему удивлению, я слышу шуршание колес.

– «Универсальная служба Адама» к вашим услугам, – говорю я, когда Мари-Лу появляется в прихожей.

Она, не меняя выражения лица, подъезжает к рампе и останавливается. Затем медленно спускается.

– Прекрасно, – говорит она и едет дальше во двор.

Она направляется к автофургону, и я вспоминаю, что пора выпустить Сив и Рут, и иду за ней следом.

Куры выскакивают на улицу, как только я открываю заднюю дверь. Они топорщат перья и встряхиваются так, что пыль разлетается по сторонам.

* * *

Успех с рампой окрыляет меня. Я прохаживаюсь по дому с рулеткой Бритт в руке и огрызком красного карандаша за ухом и насвистываю. Останавливаюсь время от времени перед открытой входной дверью и любуюсь своей работой.

Во дворе парит после дождя, лучи солнца просачиваются сквозь блестящую листву, небо совершенно чистое. Мари-Лу сидит на солнышке у курятника. Я все никак не могу понять, спит она или нет, но со стороны похоже, что спит. Каждый раз, когда я бросаю на нее взгляд, она сидит все в той же позе, склонив голову набок.

Возможно, она размышляет. Скорее всего, это так, поскольку последнее время она только и делает, что о чем-то думает. У нее постоянно задумчивый вид. Видимо, она прокручивает и прокручивает в голове какие-то события. Интересно, не вредно ли это для нее? Я имею в виду, не слишком ли много для нее впечатлений? Если мысленно разговаривать только с самим собой, ничьих ответов, кроме своих, не получишь.

Мне кажется, что после купания Мари-Лу немного изменилась. Стала не такая резкая, как раньше, не такая колючая и агрессивная, а тихая и задумчивая, даже задумчивее, чем раньше.

Поэтому то, что случилось после обеда, застало меня врасплох.

Я не торопясь поднимаюсь по холму к туалету, чтобы посмотреть, сможет ли «Универсальная служба Адама» несколькими ударами молотка превратить его в туалет, доступный для инвалида. Стою, посасывая кончик карандаша, и понимаю, что все не так просто. Каменистая дорожка не подходит для коляски, да и саму кабинку не перестроишь. Речи не идет о том, чтобы положить здесь рампу, поскольку все равно невозможно подняться сюда на коляске. Кроме того, внутри мало места.

Я начинаю фантазировать: вот бы от дома до кабинки проложить канатную дорогу. К канату прицепить корзину, сажать в нее Мари-Лу и приводить в движение с помощью пусковой рукояти. Но для этого нужен стальной трос или хотя бы прочная веревка и что-то вроде колеса, в котором будет бегать эта веревка. А ее тоже нет. Но возможно, что-нибудь удастся раздобыть.

Примерно на этом месте меня отвлекает от размышлений чей-то смех, доносящийся со двора. Сначала я слышу его не сознанием и улавливаю не как звук, а как воспоминание. Вопрос: чей это голос? Мозг услужливо выдает картинку: я младше на три года, сижу на «бронзовом веке». Рядом бегает Мари-Лу. «Ты станешь художником, Адам», – говорит она и смеется, как свежий журчащий ручеек.

Воспоминание исчезает так же быстро. Теперь я снова слышу во дворе смех. Смех Мари-Лу! А затем ее голос:

– Адам, иди скорее сюда!

Я бегом спускаюсь с холма. Не понимаю, что произошло. Мари-Лу все так же сидит в своей коляске у курятника. Она поворачивается ко мне лицом, я вижу, что она хочет чем-то поделиться, чем-то, что не может ждать. На мгновение я почти поверил, что вернулась прежняя Мари-Лу, точно как в воспоминании, который пробудил во мне ее смех.

– Что случилось?