Текст книги "Лето Мари-Лу"

Автор книги: Стефан Каста

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Вода жутко холодная, но так как я еще не совсем проснулся, замечаю это уже в воде. И поскольку воздух все еще свеж и прохладен, отличие не такое большое, как днем. Я чувствую это, когда выныриваю и стою по пояс в воде.

Раньше я никогда не купался по утрам. Это не мой стиль. Обычно мне нужно посидеть, нахохлившись, час-другой, прежде чем я смогу приступить к какому-нибудь делу. Видимо, уроки плаванья Мари-Лу и кусок пенопласта действуют так вдохновляюще, что меня просто потянуло в воду. Я собирался самостоятельно потренироваться. Но теперь чувствую, что выбрал неправильный момент. Бросаю пенопласт в воду, ложусь на него на секунду, затем начинаю мерзнуть и снова встаю.

Я смотрю на окно в комнате Мари-Лу, но там никого не видно. Останавливаюсь у рампы и пытаюсь вытереть ноги, зеленые от остриженной травы, но получается плохо, трава словно приклеилась к ступням. Помогаю себе руками, но трава прилипает и к ним.

В кладовке есть яйца и большой выбор консервов, я беру четыре яйца и готовлю омлет. Солю, перчу, добавляю щепотку сухого базилика, пучками висящего на стене. Кипячу воду для чая. Достаю ванильное печенье, в глубине холодильника нахожу плавленый сыр со вкусом креветок.

– Ты проснулась? – кричу я. – Завтрак готов.

Я слышу, как Мари-Лу ворочается в кровати. Проходит несколько минут, дверь открывается и Мари-Лу въезжает в кухню. На ней длинная белая футболка, лицо заспанное. Волосы спутались и свисают, словно ей на голову выложили порцию спагетти.

Я смеюсь над ней.

– В «шмелиный домик»?

Мари-Лу кивает и с сонным видом встает. Я подхожу, поднимаю ее, выношу из дома и осторожно опускаю в тачку.

– Ты точно проснулась? – переспрашиваю я. – Держись крепче.

Мари-Лу снова кивает. Она делает все, что я говорю, крепко хватается за края тачки, но все равно выглядит вялой.

– Знаешь, почему в тачку нельзя запрячь лошадь?

Мари-Лу качает головой.

– Жил-был когда-то один мужик. Он был жадный и не хотел покупать лошадь и нормальную телегу. Поэтому смастерил тележку, которую мог возить сам. Вот так и появились тачки.

Моя история производит на Мари-Лу впечатление. Она недоверчиво смотрит на меня, ее глаза постепенно проясняются:

– Какой же ты врун, Адам, ну скажи, что ты все придумал!

Я качаю головой. Мари-Лу начинает хохотать раскатистым истерическим смехом.

Я тоже улыбаюсь. Покрепче хватаюсь за оглобли и не спеша везу ее в кабинку. Мари-Лу все никак не может успокоиться. Не знаю, что ее так развеселило: моя байка или что-то еще?

– Я уже искупался, – сообщаю я. – Поплавал немного.

– Ты с ума сошел, – говорит Мари-Лу.

* * *

Я пишу список покупок: молоко, простокваша, хлеб, сыр, помидоры, лимоны, лук, бананы, картошка. Кажется, чего-то не хватает. Пытаюсь вспомнить, переходя из комнаты в комнату, мне это помогает.

Мари-Лу читает мою книгу о законах перспективы. Кажется, она глубоко погрузилась в чтение, лишь время от времени с отсутствующим видом отхлебывает кофе.

– Проверь, что я забыл, – говорю я и читаю вслух пункты списка.

– Туалетную бумагу. Она уже кончается. И шампунь.

– Хорошо, – говорю я и записываю. – Что-нибудь еще?

– Яблоки. Желательно зеленые.

– Попкорн, – добавляю я, потому что очень люблю его.

– Пачку «Мальборо», – говорит Мари-Лу и выжидающе смотрит на меня. Она долго не отводит взгляд, словно проверяет, как я отреагирую.

Я ничего не говорю. Просто записываю: «Мальборо».

– Кажется, мы здесь неплохо устроились, – говорит она.

Я киваю. Согласен, дела и правда идут хорошо. Даже лучше, чем я ожидал.

– С тобой так спокойно, – продолжает Мари-Лу. – Ты почти как папа. Я уже подумываю, не остаться ли здесь жить. Навсегда.

– И зимой, когда валит снег, лед в метр толщиной и не работает электричество…

– Да, и зимой. Мы бы включали вашу старенькую кухонную плиту, зажигали свечи и читали по вечерам. Здесь тихо и спокойно. В городе мне бывало интересно, чем занимаются люди, когда сидят дома, а не в кино или в «Макдоналдсе». Как проходит их будний вечер? Понимаешь, о чем я?

Я киваю, поскольку мне кажется, что понимаю. Мои будние вечера – сущий кошмар.

– Там, где мы живем, можно смотреть прямо в окна соседнего дома. Я люблю сидеть по вечерам и наблюдать, чем заняты люди за этими окнами. Возможно, это не очень красиво, но мне нравится. Я выучила их распорядок дня и точно знаю, что они будут делать. Во сколько придут домой, сядут ужинать, пойдут в туалет, погасят свет. Это немного пугает. Мы такие предсказуемые. Самому этого не увидеть. Своя жизнь проходит незаметно.

Но, сидя перед окном, я вижу этот узор весьма отчетливо, понимаешь?

– Ты что, правда знаешь, когда они пойдут в туалет? – скептически спрашиваю я.

– Я вижу, как они выходят из комнаты, и догадываюсь, что они идут в туалет.

– Мои вечера совсем не такие, – возражаю я, – Во всяком случае, я так считаю.

Но Мари-Лу неинтересно, как проходят мои вечера.

– Одна пара всегда ужинает перед телевизором. Какой-то парень готовит пасту в одних трусах, девушка сидит весь вечер в большом кресле и учит уроки. Тетка гладит белье и болтает по телефону, а один пожилой дяденька целыми днями ходит по квартире с голым торсом и держит окна открытыми настежь, пока в половине десятого не выключает свет. Это целый мир в миниатюре. Ты когда-нибудь шпионил за людьми?

– Никогда бы не додумался до такого. У меня мало времени. В городе я постоянно разъезжаю то туда, то сюда. Папа часто задерживается на работе или работает допоздна, поэтому я должен сам обо всем заботиться. Я хожу за покупками, навожу порядок, готовлю еду, учу уроки, рисую, тренирую команду юниоров по флорболу. Времени в обрез. Я делаю все то, на что ты сидишь и смотришь. Да, кстати, у меня есть одна странность. Иногда вечером я специально выхожу в подъезд, спускаюсь и снова поднимаюсь по лестнице, просто чтобы пройти мимо квартиры Ларсонов. Из-за их двери всегда вкусно пахнет. Знаешь, я даже завел себе привычку – готовлю то же, что и они. Если у Ларсонов котлеты или жареная салака, я иду прямиком в «Метро» и покупаю пару котлет или упаковку салаки.

– Забавно!

– Да, хотя не всегда понятно. Однажды я позвонил к ним в дверь и спросил, что они готовят. Честно сказал, что у них всегда так вкусно пахнет. Соседка очень обрадовалась и принялась болтать обо всем на свете и затем сказала, что именно сегодня они идут в ресторан отмечать юбилей ее сестры.

– Так чем же пахло?

– Они размораживали холодильник, обнаружили старую зайчатину и варили ее для собаки сестры.

Мари-Лу смеется, но вдруг снова становится серьезной:

– Мне кажется, на то, чтобы понять, что ты хочешь от жизни, может уйти целая жизнь. Сначала все хотят, чтобы было как можно круче: дискотеки, поездки, конкурсы красоты, вечеринки, пляжи. Я тоже так считала. Мечтала об этом. Представляла себе, в каких местах побываю. Но позже поняла, что будни гораздо важнее. Жизнь состоит из девяноста процентов будней и лишь десяти процентов праздника, примерно так. Или я ошибаюсь? Считаешь, я так думаю, потому что целыми днями сижу в этой чертовой коляске и пытаюсь сама себя утешить?

– Не знаю, – искренне говорю я. – То, что ты говоришь о спокойных буднях, звучит разумно. По-взрослому. Так могла бы рассуждать моя мама.

– Ты общаешься с ней?

– Мы часто звоним друг другу. Во всяком случае, зимой. Она живет в Юсдале. Ты не знала?

Мари-Лу качает головой:

– Она тоже журналист?

Я киваю.

– Главный редактор газеты «Юсдальс Постен».

Мари-Лу молчит.

– Мне пора в магазин, – вспоминаю я. – Сможешь выпустить Сив и Рут и покормить их?

– Конечно.

Прежде чем убрать список покупок в карман, маленькими буквами вписываю туда новый пункт – «подарок».

* * *

Я проезжаю на велосипеде мимо длинного ряда почтовых ящиков около автобусной остановки и замечаю, что погода портится. Крышки ящиков хлопают на ветру. Мне приходит в голову, что так они разговаривают друг с другом. В самом конце ряда стоит белый почтовый ящик, чья пасть лязгает почти непрерывно.

Я открываю рот нашего ящика и достаю письмо. Это для Мари-Лу от Ирьи, ее мамы. Я засовываю конверт в задний карман джинсов.

Еду и обдумываю слова Мари-Лу о том, как важны будни. Это немного пугает меня. Я собирался ответить по-другому, но не решился: «Очень печально слышать такое, Мари-Лу, – хотел сказать я. – Особенно от тебя. Ты залезала на самые высокие деревья, выходила на яхте в самые ветреные дни, мечтала подняться на Эйфелеву башню и объехать вокруг света. О чем ты сейчас мечтаешь? Сидеть перед телевизором и ухмыляться пасмурному ноябрьскому вечеру?»

Когда до «Вивохаллена» рукой подать, начинается дождь. На мне только джинсы и голубая футболка, и я успеваю промокнуть насквозь.

Я не спешу покидать магазин. Медленно брожу вдоль полок. Думаю, что бы еще купить. Хрустящие хлебцы, картошка, малиновый кисель и взбитые сливки. Но не могу решить, что бы подарить Мари-Лу. Чего она хочет? Что ей нужно? Не знаю. Так ничего и не придумав, подхожу к кассе, чтобы оплатить покупки. Дождь усиливается.

– Бо-оже, ну и ливень, – говорит кассир Линда и улыбается мне. Многозначительно смотрит на мою мокрую одежду. У нее длинные вьющиеся волосы, круглые очки и бело-зеленый фартук с вышитым слева на груди именем.

– Да, – говорю я и, прищурившись, смотрю в большое мокрое от дождя окно.

Я пережидаю непогоду. Болтаю с Линдой. Вскоре замечаю, что худшее уже позади.

– Пока, Линда, – говорю я и отправляюсь в обратный путь.

Дождь прекратился, но ветер продувает мою мокрую одежду насквозь, и я замерзаю.

Открыв калитку во двор, замечаю, что что-то не так. Сперва не могу понять, в чем дело, поскольку глубоко погрузился в размышления о том, почему Йон Бауэр всегда изображал людей на своих картинах такими маленькими.

Но вскоре до меня доходит: Сив и Рут гуляют прямо во дворе! Время от времени они останавливаются, роются в земле, клюют, выуживают что-то и не спеша идут дальше, переговариваясь о червяках и зернышках. Они похожи на двух старушек в серых косынках.

Скорее всего, Мари-Лу забыла закрыть дверь на птичьем дворе. Затем я понимаю, что это не так. Она же их специально выпустила!

Мне кажется, что куры, проходя мимо, смотрят на меня обвиняюще и тихонько кудахчут, словно говоря: «Давно бы уж сделал это сам».

– Обсудим это позже, – говорю я им.

* * *

В доме никого. Тетрадь Мари-Лу лежит на сосновом столе у окна, но ее самой и след простыл. Несколько секунд я стою и вожу пальцем по коричневой обложке. Прислушиваюсь. Затем стягиваю с себя мокрую одежду, выхожу во двор и кладу ее на лавочку. Нахожу в комоде в своей комнате обрезанные джинсы и сухую футболку.

Возвращаюсь в кухню и выкладываю покупки. Чувствую укол совести, вспомнив, что ничего не купил Мари-Лу в подарок. Я хотел выбрать ей книгу. Что-нибудь действительно стоящее. Например, сборник стихов. Но в «Вивохаллене» не продают книг.

Я не прочь перекусить и делаю себе бутерброд с сыром. Вспоминаю, что забыл купить плавленый сыр. Старый почти закончился.

С бутербродом в руке я выхожу во двор и ищу Мари-Лу. Она сидит за домом около полуодичавших вишен. Странно, как я мог ее не заметить?

– Где ты была? – спрашиваю я.

– Ходила пописать.

– Прямо здесь, на газоне?

– Там, – отвечает Мари-Лу и кивает в сторону края леса. – Хочешь, чтобы я тебе показала, где конкретно это произошло?

– Неужели ты сама справилась? – удивленно говорю я.

– Это заняло черт знает сколько времени, но у меня получилось!

Я слышу, как изменился ее голос. Она говорила таким тоном, когда только приехала. Язвительно и обвиняюще.

– В чем дело, Мари-Лу? Что произошло?

Она смотрит на меня, но не тем своим веселым изучающим взглядом. Она просто смотрит на меня, без всякой симпатии.

– А что должно было произойти? Ты не веришь, что я сама могла сходить в туалет, проведя в одиночестве несколько часов? Не веришь? Думаешь, только ты один можешь решить все проблемы? Да? Считаешь, что именно благодаря твоей чертовой рампе я могу быть здесь? Ты правда так думаешь? Отвечай, Адам!

Я чувствую, что начинаю злиться. Пытаюсь сменить тему разговора:

– Зачем ты выпустила кур?

Мари-Лу сверлит меня взглядом. Я понимаю, что она заводится всерьез.

– А что, нельзя? Ты собираешься держать своих проклятых кур взаперти до конца их жизни? В этом чертовом автофургоне? Это же идиотизм!

– Они не взаперти. Речь идет об их безопасности. Там им спокойнее. Все это ради них самих, ты же понимаешь. Тут водятся лисы.

– Ли-и-исы?! – яростно шипит Мари-Лу. – Ты считаешь, что курам нужно жить в тюрьме только потому, что ты боишься лис?

– Ну ладно, – говорю я. – Пусть они разгуливают где хотят. Я умываю руки. Но ты берешь ответственность за них на себя. Вечером тебе придется загнать их обратно на птичий двор.

– Ну и загоню! – кричит Мари-Лу.

Она разворачивает коляску и едет во двор, где беззаботно прогуливаются Сив и Рут. Коляска несется прямо на них, и они с испуганным кудахтаньем разлетаются в разные стороны.

* * *

Мы держим дистанцию. Погода улучшается, после обеда выглядывает солнце, и я спускаюсь к берегу и ложусь на мостках. Пахнет дегтем и холодной чистой водой с глубины. Под звук тяжелых волн, мерно накатывающих на каменные сваи, я засыпаю. Открыв глаза, я чувствую, что перегрелся. Решаю, что нужно искупаться, бросаю в воду кусок пенопласта и прыгаю следом. Долгое время я пытаюсь плыть, лежа на пенопласте. Это трудно, но если грести руками, то так легче удержать равновесие.

Взглянув вверх на мостки, я вижу Мари-Лу. Интересно, долго ли она тут сидит? Она смотрит на меня, и я замечаю, что она успокоилась. Ее взгляд снова стал мягким, почти полным раскаянья.

– Адам…

– Да?

– Подойди сюда.

Я медленно иду к мосткам. Нащупываю ногой ямы на дне, перешагиваю через крупные камни.

– В чем дело?

– Прости меня, Адам. Прости, что вела себя так глупо.

– Ничего страшного.

– Я не могу с собой справиться. Иногда я прихожу в ярость из-за пустяков.

– Я понимаю. Не переживай, Мари-Лу. Тебе можно злиться.

– Адам, ты просто прелесть!

Я склоняюсь над коляской, мое лицо оказывается напротив лица Мари-Лу. Не знаю, почему я это делаю. Все происходит само собой. На мгновение я уверен, что должен поцеловать ее, и я вижу по ее глазам, что она это знает. Мои губы так близко к ее губам, что я чувствую ее дыхание, прохладный поток воздуха касается моих губ. Но вместо поцелуя я глажу ее по щеке.

– Ты тоже прелесть.

* * *

« Температура +17 °C. Весь день дует свежий ветер. Шел дождь (семь миллиметров). Два яйца. Куры свободны!» – записала Мари-Лу в моем дневнике. Я листаю его и пью свой утренний чай. Я замерз и никак не могу проснуться. Пару раз чихаю, ищу в папином шкафу что-нибудь теплое. Интересно, я простудился или это дает о себе знать моя старая аллергия на пыль? Выхожу во двор и щупаю свою голубую футболку, пролежавшую на скамейке всю ночь. Когда солнце сюда доберется, она быстро высохнет.

Мари-Лу еще спит. Мне так кажется. У меня нет желания искупаться, хотя погода хорошая. Солнце освещает половину мостков. Озеро слегка волнуется, вода поблескивает. Настоящих волн, движущихся в определенном направлении, нет. Это лишь играющие волны-детишки, но вскоре проснется ветер, и настоящие волны снова начнут свое наступление на берег.

Из комнаты Мари-Лу доносятся какие-то звуки.

Я подхожу к плите, снова ставлю на конфорку кастрюлю с водой и жду, когда она появится в дверях, и я проведу рукой по ее взъерошенным волосам. Так обычно начинается наше утро. У нас нет расписания, правил или сроков, мы живем в естественном ритме. Но утро начинаем именно так.

Я вижу ее заспанное лицо, поднимаюсь, чтобы вынести на улицу и усадить в «тачку Адама», так ее окрестила Мари-Лу. Беру ее на руки как ребенка, одной рукой под колени, другой за спину. Не так, как вначале, как статую.

Мне кажется, помогать Мари-Лу во всех ситуациях, где ей необходима поддержка, совершенно естественно. Я понял, что регулярно ходить в туалет – очень важно для нее. Это ее самая большая ежедневная забота. Я даже немного горд собой. Мне всегда приходилось слышать, что я прекрасно со всем справляюсь. Что я довольно зрелый и умный для своих лет. Это правда. Я уже давно встал на ноги. Спросите папу! Из-за этого я считаю себя настоящей личностью.

Но в это утро я подвел Мари-Лу. Не знаю, как так вышло. Возможно, я переоценил свои силы, возможно, мы все еще испытывали неловкость после нашей ссоры во дворе. Нашей первой ссоры!

Или из-за того, что я хотел показать, как хорошо я справляюсь со всеми делами, и утратил бдительность?

Я спускаюсь по рампе с Мари-Лу на руках, как вдруг моя правая нога подворачивается. Не знаю, может, это судорога в икре, иногда такое случается, или колено подогнулось. А может, я оступился. Да что угодно могло произойти: нога просто исчезает подо мной. И меня сильно качает вправо. Был бы я один, я бы устоял. Но с Мари-Лу на руках мне не удается удержать равновесие. На секунду я застываю, и мы со всей силой опрокидываемся прямо на рампу. Сперва я оказываюсь в какой-то неестественной позе вниз головой. Мари-Лу лежит выше. Затем соскальзываю вниз по рампе и съезжаю на траву. Хватаюсь за ухо. Вижу на руке кровь.

Мари-Лу заползает наверх и встает на колени. Опираясь о косяк двери, она медленно поднимается. На это уходит целая вечность, но она становится на ноги.

– Ты как? – спрашиваю я.

– Все в порядке, а ты?

– Нос расквасил и ухо ободрал.

– Ты весь в крови.

– Да, я уже заметил.

Я вытираю руку о траву и вижу, как Мари-Лу прислоняется к косяку, крепко хватается за него обеими руками и осторожно делает маленький шажок. Я удивленно смотрю на нее.

Я опираюсь руками о землю и поднимаюсь. Кровь капает на футболку. Мне нужно бумажное полотенце. Я задираю футболку, прижимаю ее к носу и спотыкаюсь о рампу.

– Сможешь немного подождать?

– Без проблем.

Когда я прохожу мимо Мари-Лу, мне кажется, что она дрожит. Захожу в кухню, отрываю несколько метров бумажного полотенца. Открываю кран и умываюсь. Складываю бумажное полотенце в толстую салфетку и прикладываю к носу. Возвращаюсь к Мари-Лу. Вся рампа в красных пятнах. Кровь течет из носа, не переставая.

Я раздумываю, что же мне делать. Я не могу помочь Мари-Лу, пока кровь не остановится.

– Тебе нужно прилечь.

– Привезти коляску?

Мари-Лу кивает.

Я возвращаюсь с коляской и помогаю ей сесть.

– Полежи на кровати, – говорит Мари-Лу.

Я делаю, как она говорит. Послушно лежу кверху носом. Закрываю глаза. Мари-Лу сидит рядом со мной, держа руку в моей руке.

– Будь добра, выключи плиту, – говорю я.

* * *

Мы начинаем все сначала. Я поднимаю Мари-Лу и сажаю в тачку. Бегу трусцой по дорожке. Жду ее на берегу. Долго жду. Как обычно. Наблюдаю за двумя серыми чайками, затеявшими ссору из-за дохлой рыбы. Интересно, от чего она сдохла?

Дома я завариваю Мари-Лу кофе, посматривая, как она делает себе два бутерброда с обезжиренным маслом, купленным специально для нее. Все это время у меня из головы не выходит картина: Мари-Лу стоит в дверном проеме и делает робкий шажок. Конечно, это не настоящий шаг, она словно толкает ногу вперед. Но кое-что меня интересует. Я давно хочу узнать о ее травме. Самое сложное – начать разговор. Найти естественный способ заговорить на эту деликатную тему. Поэтому я молчу и раздумываю.

– В чем дело, Адам? – спрашивает Мари-Лу.

«Спасибо тебе», – мысленно говорю я.

– Вспоминаю, как мы упали. А потом, когда я лежал с разбитым носом, мне показалось, что ты сделала пару шагов…

– Что ты имеешь в виду?

В ее голосе слышна нарочитая резкость и напряженность. Словно хищная птица выглядывает маленькую мышь с высоты своего полета.

– Я думал, ты не можешь.

– Не могу что?

– Ходить.

– Ты называешь это ходьбой?

– Ну, просто я никогда не думал, что человек, сидящий в инвалидной коляске, может ходить. Я имею в виду… понемногу ходить. Раньше я никогда не был знаком с инвалидами.

– У меня же есть ноги, разве ты не видишь?

– Да, но…

– И если иной раз мне удается протащить их несколько дециметров, то ты считаешь, что это достижение, так?

– Нет, не так. Но мне интересно, как это действует. Если ты можешь ходить хоть немного, есть ли шанс, что в будущем ты сможешь ходить по-настоящему?

– Нет, Адам, ничего не выйдет.

– Ты уверена?

– У меня сжались позвонки.

Мне кажется, она едва заметно и слегка презрительно кивает на красноватую салфетку в моей руке и на мой кровоточащий нос.

– Я знаю, но иногда в газетах пишут о людях с сильными травмами, которые смогли вернуться к нормальной жизни.

– Чудес не бывает, Адам.

– Я говорю не о чудесах, а о таких людях, которые благодаря упорным тренировкам снова восстановили подвижность конечностей…

Мари-Лу не отвечает. Тогда я осуществляю давно задуманное:

– А ты бы могла? Если бы тренировалась, как следует?

– Откуда мне знать? Иногда я могу переставлять ноги. Когда расслабляюсь. Или если очень постараюсь. Это разные вещи. Иногда они совсем не двигаются.

– А ты пробовала заниматься регулярно?

– Три года, Адам. Три года. Сначала каждый божий день. Весь первый год был для меня сплошной тренировкой. Ты видел результат: несколько метров. И это все. Несколько метров за три года. Мои ноги не хотят ходить.

Я киваю. Молча сижу какое-то время. Жду, что она продолжит.

– Дело не только в тренировках и желании. Хотя люди считают, что это самое главное. Словно можно превратиться в суперспортсмена, едва сев в инвалидную коляску. Они надеются, что нужно бороться и тренироваться, а потом раз – и побежал, и запрыгал, или, по крайней мере, начал играть за команду инвалидов-колясочников и принимать участие в Параолимпийских играх.

– Я имел в виду другое.

– Вот что люди не понимают, так это то, что все зависит от вида травмы. Существуют тысячи и тысячи нервных волокон, которые управляют нашими мышцами. Эти чертовски важные нити повсюду в нашем теле. Все дело в них, в этих микроскопически тонких нервных волокнах какого-нибудь жизненно важного нерва, который повреждается или зажимается. Если повезет, то есть шанс натренировать и восстановить мышцу. Нервные волокна могут срастись. Но такое происходит в первый же год. Если этого не случается, то ничего не выйдет. Никогда. Что бы ты ни делал.

– Это твой врач сказал, что у тебя нет шансов?

– Врачи не знают. Они стоят в белых халатах и смотрят на тебя. Замечают, есть ли прогресс или ты просто стоишь и трясешься. Их учат этому. Они просто делают свою работу: надоедают, звонят домой и ругаются, если отлыниваешь от занятий, ободряют, если сидишь в углу и ревешь, когда кажется, что все бесполезно. Благодаря их настойчивости находишь в себе силы не опускать руки.

– Так ты не сдалась?

– Я больше не верю в чудеса. Но я не прекратила заниматься. Я должна продолжать тренировки, как любой другой человек. Мне в каком-то смысле повезло. Позвоночник травмирован в самом низу. Чем выше травма, тем сильнее паралич. Но я не ломала позвоночник. У меня неполное повреждение.

– Что это значит?

– Это значит, что при ударе позвонки сжались. Но я больше не думаю о травме. Я хочу научиться жить заново, научиться жить в этом кресле. Вместо того чтобы мечтать, что однажды смогу ходить или танцевать.

– И как часто ты тренируешься?

– Один раз в неделю.

Я молчу. Ее ответ едва не приводит меня в бешенство: один раз в неделю! Это же совершенно бессмысленно. Просто пшик. Человек умрет от запора, если будет ходить в туалет раз в неделю. Но я сжимаю челюсти.

– Прости меня, – говорю я.

– За что?

– За то, что не знал, через что ты прошла. За то, что задаю тебе такие дурацкие вопросы.

– Ты правильно делаешь, Адам. Можешь и дальше задавать свои дурацкие вопросы.

* * *

Но тот самый вопрос, что как пламя жег мои губы, я так и не задал. Этот вопрос преследовал меня три года, будил по ночам, заставлял просыпаться в холодном поту и шептать: «Нет, Мари-Лу! Нет! Не делай этого!» Этот вопрос я так и не задал. Я снова проглотил его. Каждый раз, когда этот жгучий вопрос всплывает из глубины моей памяти, я проглатываю его со слюной снова и снова. Чувствую, как невысказанные слова шипят на языке, а потом превращаются в пар и растворяются в воздухе: «Мари-Лу, неужели ты на самом деле прыгнула с дерева?»

В этот раз я тоже промолчал. Я так и не решился задать его тебе, Мари-Лу.

* * *

Я спускаюсь к мосткам, снимаю испачканную кровью одежду и пытаюсь постирать ее. Достаю кусок зеленого мыла и щетку, надежно спрятанные под мостками, расстилаю одежду и тру ее. Результат меня радует. Прополоскав вещи в озере, я раскладываю их сушиться здесь же, на мостках.

Возвращаюсь к скамейке перед домом и натягиваю высохшие джинсы и голубую футболку. Они нагрелись на солнце. Чувствую, как что-то колет мне поясницу, ищу на ощупь и нахожу письмо, торчащее из заднего кармана. Ну, конечно же, письмо для Мари-Лу! Оно выглядит потрепанным, свернулось от сырости. Текст местами поплыл.

– Мари-Лу! – кричу я. – Тебе письмо.

Она появляется в дверном проеме.

– Я совсем о нем забыл. Кажется, это от твоей мамы.

Я как могу, разглаживаю конверт и протягиваю его Мари-Лу.

Она смотрит на него, переворачивает.

– Ты что, купался с ним?

– Оно пролежало в джинсах всю ночь. Вчера я промок под дождем.

Мари-Лу вскрывает конверт указательным пальцем, но никак не может развернуть листок: высохнув, он слипся.

– Нужно снова его намочить. Пойдем, я покажу как.

Я захожу в кухню, ставлю на плиту кастрюлю с водой, и когда она закипает, держу письмо над паром. Бумага быстро размягчается, и я осторожно разворачиваю лист.

Мари-Лу читает про себя. Снова складывает его пополам и смеется:

– Мама передает тебе привет.

– Спасибо.

– И Андерсу, – добавляет она.

– А зачем она передает привет папе?

– Потому что думает, что он тоже здесь.

– А почему она так думает?

– Потому что я так сказала. Неужели ты считаешь, что она отпустила бы меня сюда, если б знала, что ты тут один?

* * *

– Пойду, прогуляюсь, – говорю я Мари-Лу и беру с собой альбом для эскизов и несколько карандашей, чтобы она поверила, что я на самом деле собираюсь немного поработать в одиночестве.

– Угу, – отвечает она, не открывая глаз.

Мари-Лу лежит на мостках в черном купальнике-бикини и загорает. Ее темно-каштановые волосы рассыпались по доскам. Хрупкое тело, довольно большая грудь. Она выглядит как любая другая пятнадцатилетняя девчонка. И все же судьба ее отметила. Мышцы ног узкие и прямые. Видно, что она давно ими не пользовалась, гораздо чаще используя мышцы рук.

Я ухожу и слышу, как она кричит мне вслед:

– Будь осторожен…

Я ничего не отвечаю, поскольку не понимаю, что она имеет в виду. Я лишь останавливаюсь и киваю, но она все так же лежит с закрытыми глазами.

– … а то вдруг тебя лисы утащат!

– Хорошо! – кричу я.

Я иду по тропинке через лес Йона Бауэра. Смотрю на корни, которые мне теперь не составляет труда перешагнуть. Слегка пинаю их, словно те должны понять, что им тут не место.

Когда я прихожу на наше место, вижу, что уже созрела земляника. В той части луга, где ее особенно много, воздух пропитан сладким ароматом. Я вдыхаю его, вспоминаю, как пахло в прежние годы, и думаю, что если бы запахи можно было увидеть, то над лугом витала бы розоватая дымка, медленно разносимая ветром по округе.

Я присаживаюсь на корточки, достаю целлофановый пакет и принимаюсь собирать крепкие ягоды. Они похожи на маленькие клубнички. Когда я был маленьким, папа называл их «эльфийской клубникой».

Я набираю полный пакет. Сажусь на траву и съедаю несколько ягод. Луговая земляника слаще обычной. Мари-Лу ее тоже любит.

* * *

Вечером, когда Мари-Лу легла спать, я задерживаюсь в кухне. Сажусь у окна и делаю несколько набросков: двор в деталях, мостки и озеро в лучах заходящего солнца.

Когда я думаю, что она уже уснула, иду в кладовку, беру три яйца, взбиваю их, добавляю две чашки сахара, еще раз взбиваю, затем – две чашки муки и чашку молока, кусок маргарина, ванильный сахар.

Когда пирог уже в духовке, я вспоминаю, что забыл про соду. Пожимаю плечами, взбиваю сливки. Пирог вышел низкий, всего несколько сантиметров в высоту. Жаль, что не получится разрезать его на несколько коржей.

Я задумываюсь. Затем смазываю верх пирога густым малиновым киселем и покрываю толстым слоем взбитых сливок. Ягодами земляники выкладываю слова поверх сливок: «Поздравляю, Мари-Лу!»

Закончив, отношу пирог в кладовку. Раздеваюсь и заползаю под одеяло. И тогда, в полной тишине и темноте, раздается голос Мари-Лу:

– Адам, что ты там делаешь?

– Ничего.

– Это твое «ничего» вкусно пахнет.

Несколько минут царит тишина. Затем я кричу:

– Ты закрыла кур?

– Да-а.

* * *

День рождения Мари-Лу начинается хорошо. Я просыпаюсь рано утром, на цыпочках выхожу во двор и справляю нужду. Чувствую под ногами влажную от росы траву, думаю, что мне предстоит сделать сегодня. Всё под контролем, единственное, о чем я забыл, так это собрать на нашем лугу букет колокольчиков. Вместо колокольчиков будут цветы иван-чая. Я выбираю те, что растут как можно дальше.

Оставляю цветы на рампе, а сам спускаюсь к мосткам и умываюсь. Мне нравится споласкивать лицо холодной озерной водой и мыться твердым, как камень, мылом, шершавым от песчинок, прилипших к нему. Чищу зубы, сплевываю пену, смотрю, как она уплывает прочь по зеркальной глади озера.

«На твой день рождения, Мари-Лу, будет солнечно», – думаю я. Решаю, что это добрый знак.

Я ставлю кастрюлю с водой на плиту и, как только та закипает, приношу торт. Нахожу в шкафчике под мойкой поднос и накрываю его чистым кухонным полотенцем. Ставлю две чашки, баночку меда, два блюдца с чайными ложками. Подрезаю ножом стебли иван-чая и ставлю цветы в изящный пивной бокал с золотой надписью «Holsteinerbier».

Наливаю в одну чашку – чай, в другую – кофе, тихонько иду в комнату Мари-Лу, открываю дверь и с подносом в руках начинаю петь поздравительную песенку. Входя в комнату, я думаю, что отсутствие порога весьма практично. Мари-Лу лежит, отвернувшись к стене. Она медленно поворачивается и, едва открыв глаза, расплывается в широкой улыбке.

– Адам, – мурлычет она. – Неужели ты сделал все это ради меня?

Она садится в кровати, переводя взгляд с подноса на меня, с меня на поднос. Я слегка смущаюсь, потому что для меня нет ничего удивительного в том, чтобы поздравить своего друга с днем рождения.

– Адам, ты просто прелесть, – говорит она и кладет растрепанную голову мне на колени.

Я глажу ее по волосам.

– Какой же чудесный торт ты испек!

– Спасибо, – говорю я и провожу рукой по ее щеке.

– Нет, не так. Я хочу настоящий поцелуй на день рождения, – говорит Мари-Лу и поднимает голову.

Она закрывает глаза, я наклоняюсь и осторожно целую ее в губы.

– Так?

– Так гораздо лучше! Когда исполняется пятнадцать, чувствуешь себя по-особенному. По-взрослому. Начинаешь новую жизнь. Приходится брать на себя ответственность и, если все катится к чертям, винить только себя. Хотя ты уже давно это делаешь.