Текст книги "Избранные произведения в 2 томах. Том 2. Тень Бафомета"

Автор книги: Стефан Грабинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 21 страниц)

ОТПУЩЕНИЕ

Когда тридцатого октября около девяти утра Помян вступил на третий перрон Южного вокзала, там его уже поджидал Шантыр. Было самое время: поезд отходил через десять минут.

Он сунул ему в руку билет, разместил в удобном купе и, ободряюще похлопав по плечу, сказал:

– Вы едете в Венгрию, в Будапешт, без пересадок. Ваши документы в порядке. Вот они, прошу. – Помян подал ему небольшую клеенчатую папку. – Тут же и деньги, необходимые вам для начала.

Шантыр сделал протестующий жест.

– Мне достаточно своей пенсии!

– Деньги вам наверняка потребуются. Я устраиваю ваш отъезд и должен обо всем позаботиться. В Пеште к поезду выйдет встретить вас мой кузен, он живет там постоянно с семьей. Милые, порядочные люди, примут вас как родного. Ну а теперь – прощайте!

Он пожал Шантыру руку и сбежал по ступенькам вагона. Поезд тронулся…

Покинув вокзал, Помян задумчиво брел широкой, обсаженной с обеих сторон липами Железнодорожной улице.

Итак, дело сделано, думал он, минуя постройки товарной станции, – начался эпилог. Да такой негаданный, вовсе не похожий на тот, какой представлялся мне всего полгода назад. Инициатором убийства, а значит, настоящим злодеем оказался я – я, и никто иной! Почтовый чиновник начисто развеял дымку таинственности, окутавшую гибель Прадеры. Разбилась вдребезги версия о вмешательстве высших сил. Я остался наедине с этим страшным убийством. Мне не с кем его разделить. Не с кем, не с кем! Я за все отвечаю один. Какое крушение!

Помян остановился и сел на одну из скамеек. Из тумана ушедших дней вынырнула зловещая тень руки прелата, вознесенной для благословения…

– Ха-ха-ха! Так вот кого она благословляла – тень Козла-Бафомета!

«Umbra benedicentis maledictus adumbratur» – припомнились ему слова, поясняющие дьявольскую проекцию.

– Ха-ха-ха! Так вот он, символ моих трудов в этой юдоли! Оборотная сторона моих «высших» свершений! Изнанка моих благих помыслов! Символический показатель их этической ценности!… Как знать, может, Прадера был прав, а я впал в ужаснейшую ошибку? Может, жизнь именно такова – великий компромисс, и ничего больше? Может, дух, облекаясь в плоть, должен от многого и многого отказаться?…

Он, Прадера, был могучим конденсатом земного, полнокровной манифестацией жизни, а я его уничтожил. Не есть ли это преступление против жизни?…

Жизнь! Жизнь! Чарующая и полная соблазнов, как юная красавица, и, подобно ей, полная греха!

Где же истина? Где путь? Куда ни кинешь взгляд – бездорожье, глушь. Ни одного просвета, ни одного путевого знака! И мечется по этому беспутью ополоумевшая мысль и не находит выхода…

Остается этика… Ха-ха-ха!… Нормативная этика, регулятор общественных отношений… Совесть, совесть!…

Совесть у него была. Оттого он и выслал отсюда Шантыра, присвоив себе улики, которые станут доказательством его, Помяна, вины. Теперь предстояло вырвать из когтей следствия безвинного кровельщика – именно этот бедняга попал в последнее время под подозрение. В роковой час он чинил на улице Ясной чью-то крышу по соседству с особняком министра и слышал крик жертвы. Слышал, но не заявил властям, не желая впутываться в это дело…

Глупец! Месяц назад кто-то донес, что видел его на крыше в момент убийства. Похоже, его вот-вот упекут за решетку!…

Нет, этого он им не позволит, он представит им настоящего убийцу. Добровольно отдастся в их «справедливые» руки. Ему поверят, никуда не денутся – у него «улики».

Он поглядел на свой маленький пакетик, старательно перевязанный бечевкой, и усмехнулся.

– Corpus delicti. Мой финал и моя судьба.

Помян покинул скамейку и, пройдя немного по улице, завернул в цветочный магазин. Выбрал несколько хризантем и чайных роз.

Любимые ее цветы, подумал он, как ни странно, но эта сильная, демоническая женщина любила нежные оттенки и запахи. Вскочив в проезжающий трамвай, Помян вскоре оказался у ворот Центрального кладбища…

Над местом вечного упокоения утренний туман еще не развеялся. Прозрачной скорбной вуалью овивал он могильные стелы и бесприютными пасмами печально расходился по кладбищенским аллеям. Было пусто. Никто в такую раннюю пору не наносил визитов усопшим.

Помян свернул во второй ряд направо и остановился перед могилой с искусно выполненным надгробием: задумчивый гений смерти склонялся над ней с выражением несказанной нежности. Тюльпаны, принесенные им неделю назад, не увяли, их холодные горделивые чаши мягко покачивались на утреннем ветерке.

Он убрал из ваз засохшие цветы, заменив их свежими. Потом уселся на лавочке, вкопанной в землю с правой стороны надгробия, вынул из бумажника фотографию Амелии и долго, с болезненным восхищением всматривался в нее…

Внезапно он услышал чьи-то шаги. Поднял голову и увидел приближающуюся из глубины аллеи стройную черную фигуру священника. Лицо ксендза, тонкое и серьезное, показалось ему знакомым, особенно глаза – мягкие, лазурного цвета, с задумчивым, даже отрешенным выражением.

– Ксендз Алоизий, каноник! – прошептал он, пряча фотографию и поднимаясь с лавочки. – В эту пору и в этом месте… Странная встреча…

Помян приблизился к нему, отвесив почтительный поклон. Ксендз ответил на приветствие, несколько удивленный.

– Извините, ваше преподобие, что осмеливаюсь остановить вас. Но удивительное стечение обстоятельств, столкнувшее нас в эту минуту и в этом месте, подсказывает мне, что я должен представиться. Ведь я имею честь говорить с паном Алоизием Корытовским, каноником?

На устах ксендза появилась мягкая усмешка.

– Здесь какая-то ошибка, – ответил он, с интересом вглядываясь в беспокойное лицо Помяна. – Вы меня приняли за кого-то другого, меня зовут Ян Совиньский.

– Тем не менее я глубоко убежден, что мы с вами уже встречались. Моя фамилия Помян, я литератор. Вам это ничего не говорит?

– Фамилию вашу я, разумеется, знаю, она известна в интеллигентской среде, но вас я вижу впервые. Я очень рад, что эта действительно несколько странная встреча позволяет нам завязать знакомство.

Он сердечно пожал Помяну руку. Какое-то время они молча петляли среди могил. Шелестели под ногами сухие листья, да иногда с жужжаньем прорезала воздух осенняя муха.

– Мне и самому удивительно, что я принял вас за другого, – наконец отозвался Помян. – Извините за любопытство, но вы случайно не знакомы со священником Дезидерием Правиньским?

Ксендз слегка вскинул брови.

– Нет, лично мы не знакомы.

– Странно. Мне все время кажется, что я вас где-то встречал обоих – вместе.

– Его сопровождал, вероятно, кто-то иной, весьма на меня похожий.

– Вы для меня являетесь воплощенной антитезой Дезидерия Правиньского, – уклончиво пояснил Помян. – Может, именно потому вы привиделись мне рядом с ним. Неважно, что я перепутал вашу фамилию, имя Алоизий могло быть для меня только символом.

Ксендз слушал с напряженным вниманием. Затем поднял голову и заглянул ему глубоко в глаза.

– Что ж, такое бывает. Может, в каком-нибудь сновидении по праву контраста явились вам наши два образа одновременно.

Помян протестующе качнул головой.

– Это было нечто более сильное, чем сновидение. Это было… переживание.

– Где и когда оно посетило вас?

– Точно не могу сказать. Не очень давно. Я тогда пребывал в странном состоянии… А с вами в последние два года не случалось ничего необычайного? Какое-нибудь происшествие или хотя бы сон, исключительный, необъяснимый?

Ксендз задумался.

– Гм, и вправду, – через минуту промолвил он, – среди моих снов, а я их имею обыкновение записывать, промелькнул один очень и очень странный. Года полтора тому назад мне приснилось, что я участвую в каком-то скорбном и многолюдном шествии… Это было где-то за городом, огромная толпа на полях и черный, гигантских размеров дубовый крест на плечах молельщиков…

Помян нервно ухватил его за руку и признался:

– Именно так – то же самое шествие я видел в то же самое время: измученные скорбные люди, согнувшиеся под бременем креста… А дальше? Может, вам припоминаются еще какие-то детали? – лихорадочно допытывался он, впиваясь взглядом в лицо священника.

– Нет, не припоминаются… Помню только, что я проснулся в слезах, в воздухе ощущался запах потухших свеч…

– Да, со мной случилось такое тогда же… Тот момент мы пережили сообща. Только вы во сне, а я в каком-то ином, загадочном состоянии… Наше знакомство завязалось за пределами сего мира…

Ксендз Совиньский мягко положил ему на плечо руку.

– Загадочны и неисповедимы пути человеческих душ, – тихо произнес он, всматриваясь в кладбищенские аллеи. – В том, что вы пишете, много правды. Некоторые ваши взгляды, хотя и выраженные в форме, зачастую для меня неприемлемой, я разделяю полностью. Читая ваши книги, я убеждался неоднократно, что царство Духа имеет в вашем лице одного из самых отважных своих воителей.

– Воителей… – Помян внезапно застыл на дорожке как вкопанный. – Нужны ли они царству Духа? Представьте себе, преподобный отец: я убил человека.

Он опустил голову, словно под тяжестью вырвавшегося признания. Спустя минуту раздался вопрос священника:

– На дуэли?

– Нет, силой ненавидящей мысли. Наслал на него другого человека… невольно…

Он зашатался, точно от удара. Ксендз подхватил его под руку.

– Сын мой, – заговорил он тихим, успокаивающим голосом, – велика твоя вина перед Богом, но и боль твоя велика, из глубин сердечных исходит твое раскаяние… Что ты можешь сказать в свое оправдание?

– Человек, погибший по моей вине… Казимеж Прадера.

Священник выпустил его руку и даже слегка попятился. Какое-то время он размышлял с печально опущенной головой.

– Ясно, – прошептал он наконец, – теперь я все понимаю. Вы были как огонь и вода.

– Я сделал ложный шаг.

– Да. Опустившись до его представлений, ты невольно сравнялся с ним.

– Я потерял себя. – Сделав это горькое признание, Помян стал на колени и срывающимся голосом произнес: – Через минуту я иду предаваться властям мирским. Я хочу наказания. Отче, во имя Господа всеблагого можешь ли ты отпустить свершенный мною тягчайший грех?

Ксендз положил ему ладони на голову и минуту тихо молился. Затем вознес руку кверху и, начертав над грешником знак креста, громко произнес:

– Ego te absolvо!… Иди с миром!

Когда Помян поднял голову, ксендза Совиньского уже не было рядом.

Дозревал полдень. Октябрьское солнце, описав на небе полдуги, собиралось клониться к западным рубежам. Над городом нависла медного цвета пелена из пыли и дымов. Окутанные ею старинные башни и шпили костелов рисовались на бирюзовом небесном фоне в стертых контурах, приглушенных и полупризрачных. По скверам и садам, по парковым аллеям безжалостный ветер сшибал последние листья, оголяя костяки деревьев, сиротливо застывшие черными предвестниками осенней тоски. В воздухе словно затаилось тяжкое болезненное раздумье. Безымянной скиталицей разгуливала по улицам грусть, вихревато расходилась прозрачная дымка бабьего лета, качались заплетенные в сеть электрические провода…

На гладких, поблескивающих белыми мраморными плитами ступенях, ведущих в Дворец Правосудия, зачернел силуэт – Помян поднимался нервным торопливым шагом. И вдруг – вздрогнул, остановился, стал прислушиваться… Городские часы отбивали двенадцать: началось с ратуши, затем мелодию подхватил костел, вступили своим чередом и все остальные… Под конец, словно далекий вздох облегчения, раздался звон колоколов с окраин…

Колокола из Дубового Гая – мелькнула и тотчас погасла приглушенная остротой минуты странная мысль.

Помян попрощался взглядом с погруженным в солнечный разлив городом и вошел в здание суда.

– Следователь Гуральский принимает сегодня? – спросил он, подходя к конторке швейцара.

– Принимает. Он только что закончил допрос. Пройдите вон через те стеклянные двери на первый этаж. Вторая комната справа.

– Благодарю вас.

Помян зашагал по длинному мрачному коридору…