Текст книги "Библиотека фантастики и путешествий в пяти томах. Том 5"

Автор книги: Стефан Цвейг

Соавторы: Константин Паустовский,Джон Эрнст Стейнбек,Александр Казанцев,Глеб Голубев,Алан Маршалл
сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 31 страниц)

Алан Маршалл. Бенни Чарджер из Мапуна

Бенни Чарджер был главным скотоводом миссии в Мапуне. У него была более светлая кожа, чем у большинства здешних метисов, а черты лица напоминали черты белого человека. Он носил широкополую шляпу и бриджи.

Мы поехали верхом по берегу: я – впереди, Бенни – на почтительном расстоянии от меня. Он намеренно держался сзади. Остановив лошадь, я подождал, пока он меня не нагнал.

– Поедем рядом, как друзья, – предложил я.

– Хорошо, мистер Маршалл. Куда бы вы хотели поехать?

– Мне бы хотелось побывать там, где были стоянки Старых Людей.

– Извольте, мистер Маршалл.

Я почувствовал разочарование при мысли, что наши отношения могут остаться официальными и мне не удастся подружиться с этим человеком, к которому я чувствовал расположение. Но мало-помалу, видя мой интерес ко всему окружающему, Бенни оживился. Он старался подробно отвечать на все мои вопросы, но оказалось, что он не знает ни названий' птиц, ни названий деревьев. Мои расспросы совершенно его обескуражили. Он ужасно обрадовался, когда смог сообщить мне название одного плода – "дамское яблоко".

– Ну что это за название! – сказал я. – Интересно было бы знать, как его называли ваши Старики.

– Тинипра, – тут же ответил Бенни.

– Значит, это название вы знаете? – сказал я.

– Конечно. Я знаю все местные названия.

– Да ведь это как раз то, что мне нужно!

– А я думал, вас интересуют английские слова.

После этого я услышал столько местных названий, что совсем запутался. Мы придержали лошадей под деревом, усыпанным красными ягодами.

– Это мейна, – сказал Бенни. – Старые Люди едят их.

Не слезая с лошадей, мы отведали этих ягод, сорванных с веток над головой. Они оказались сладкими и пришлись мне по вкусу. Я набил ими карманы.

Когда мы въехали на сырую, прохладную лужайку, поросшую густой зеленой травой, которая заглушала стук копыт, Бенни спешился и начал искать ямс. {Ямс дикий (Dioscorea sativa) – вьющееся растение, клубни которого широко использовались в пищу аборигенами Австралии.} Откопав несколько клубней, он протянул их мне. Клубни пахли сырой землей. Ему хотелось найти более крупную разновидность ямса, для которой имелось особое название. Наконец, он нашел это растение. Став на колени, он принялся подкапывать корень. Почва здесь была мягкой, и скоро его рука скрылась в земле по локоть. Он лег на живот и рыл глубже и глубже, пока рука по плечо не ушла в землю.

Наконец он вытащил большой уродливый клубень с мясистыми щупальцами, напоминавший морское чудовище.

– Это кутей, – сказал он, протягивая мне корень. – Старые Люди его едят. Иногда они питаются ямсом и кутеем целые месяцы.

– Откуда вы все это знаете? – спросил я. – Ведь вы родились в миссии и никогда не жили среди Старых Людей?

– Старики очень умные. Когда я был молод, они брали меня с собой в заросли и учили всему, что знали сами. Нынешняя молодежь не водится со Старыми Людьми. Она думает, что большему научится у белых. Но Старики знают такое, чему не научишься у белых. Я сказал себе: "Они знают больше меня". Теперь я никогда не пропаду с голода в зарослях, не то что молодые.

Дорога, которая вела туда, где раньше находилась стоянка Старых Людей, проходила мимо большого заросшего камышом болота. Мы поехали вверх по пологому склону холма. За гребнем холм круто обрывался. Болото, напоминающее большой амфитеатр, лежало перед нами.

В первый момент я решил, что у меня галлюцинация: болото двигалось! Тысячи длинноногих серебристо-серых журавлей, которых часто называют "спутниками аборигенов", испуганные нашим появлением, медленно двигались в противоположную сторону, настороженно повернув к нам головы. Их было так много, что образовался серебристо-серый покров, местами скрывавший от наших глаз поверхность болота.

Я крикнул; те птицы, что были ближе, расправили огромные крылья. Неуклюже подпрыгивая, они взлетели. За ними поднялся в воздух следующий ряд, потом следующий. Скоро все они поднялись в воздух, сильно взмахивая крыльями. Резкие крики птиц и шум их крыльев долго звучали у нас в ушах.

Подняв лицо к небу, Бенни Чарджер сказал:

– Старики тоже это видели.

– Да. Наверное, они много раз охотились на этом болоте. Как называют Старые Люди эту птицу?

– Друли, – ответил Бенни. – Накануне охоты на друли Старые Люди рано ложились спать, а утром рано вставали.

– Почему они охотились ранним утром? – поинтересовался я. – Разве нельзя подкрасться к болоту и метать в птиц копья в любое время дня?

– Нет. Друли к себе не подпускают. Они рано покидают место ночлега. Проснувшись, они сразу перелетают на другое место. Летят они низко над землей. Старые Люди знали, где пролегает их путь, потому что друли всегда летят по одному пути. Двое мужчин, которые охотятся вместе, прячутся в зарослях. Когда птицы пролетают над ними, один из мужчин с криком выбегает. Друли расправляют крылья, чтобы взмыть вверх. Тогда второй охотник бросает палку, целясь в раскрытые крылья, подбивает птицу, и она падает.

– Они охотились с бумерангом? – спросил я.

– Нет. В наших краях Старые Люди никогда не охотились с бумерангом. "Они метали копья, а в друли они бросали палки.

На низком холме впереди нас раскинулось огромное фиговое дерево. Под его ветвями мы остановили лошадей. Ветви широко разметались вокруг могучего ствола, свисая вниз, так что часть листьев касалась земли подобно бахроме занавеса.

– Все Старые Люди знали это дерево, – сказал Бенни. – Они говорили, что дерево выглядело точно так же, еще когда они были детьми. Оно старше Старых Людей, а ведь они все умерли. Они никогда больше не придут сюда, их больше нет…

Путь к месту покинутой стоянки лежал по берегу узкой лагуны. На поросшем редкой травой холмике, господствовавшем над лагуной, я видел стаю птиц. Каждая стояла на одной ноге, спрятав голову в перья на спине между крыльями. Мы ехали между ними, но они, казалось, спали летаргическим сном. Они взлетали только из-под самых копыт лошадей и тут же садились на землю. Я принял их за перевозчиков {Перевозчик (Tringa hypoleucos) – птица семейства ржанок отряда куликов.}, но Бенни сказал, что это кроншнепы.

– Скоро все они погибнут. Их убивает зной во время дождей. Повсюду будут их трупы. Они уже заболели.

То была страна птиц. Неуклюжие аисты бродили по мелководью лагуны; вереница карликовых гусей быстро, плыла среди камыша. Из зарослей камыша доносилось кряканье уток и крики водяных курочек.

Бенни показал пальцем на птицу, голова которой виднелась над сухой травой в ложбине.

– А это обыкновенный индюк!

Я хотел подъехать к индюку, но он неуклюже побежал, взмахивая крыльями. Наконец ему удалось оторваться от земли. Чуть отлетев, индюк опустился. Я опять попытался приблизиться к нему, но он снова пустился в бегство. Пришлось отказаться от своего намерения.

Бенни сказал с улыбкой:

– Он ни за что не подпустит к себе. Мы посылаем ему зеркальцем зайчиков, тогда он подходит.

Чем дальше мы ехали вдоль лагуны, тем больше становилось деревьев. Наши лошади пробирались по старой заброшенной дороге.

– Скоро приедем, – сказал Бенни.

Мы неожиданно выехали на зеленую лужайку, спускавшуюся к лагуне. В этом месте лагуна заросла белыми и голубыми водяными лилиями. В центре лужайки росло большое фиговое дерево вроде того, что мы уже видели. Запах травы, растоптанной копытами лошадей, ударил нам в ноздри.

– Вокруг этого дерева разбивали лагерь, – сказал Бенни. – Здесь они жили.

Мы замолчали, и над лужайкой нависла тишина. Не слышалось даже щебета птиц. Вдруг подул легкий ветерок, словно ребенок вошел поиграть в пустую комнату. Деревья стали перешептываться, на траве затанцевали темные тени.

– Здесь они собирались на корробори {Корробори – празднество с плясками у аборигенов Австралии.}, – сказал Бенни. – Здесь они танцевали для Припригги. Так говорили мне Старые Люди.

– А кто это Припригги? – спросил я.

– Припригги – это мужчина. Понимаете, мистер Маршалл, у Старых Людей есть легенды, так же как есть легенды у вас. У нас есть легенда о Млечном Пути. Старики верили, что Млечный Путь – человек такой же, как вы или я. Этого человека звали Припригги. Старые Люди говорили, что он жил в Уорд-Пойнт, в устье реки Пайн. Припригги часто бывал тут. Это было его любимое место. Каждый раз, когда они плясали, Припригги был с ними. Он был певец и танцор.

Однажды Припригги отправился в мангровые заросли поохотиться на летучих лисиц {Летучая лисица (Pteropus medius) – млекопитающее из подотряда крыланов. Размах крыльев достигает 1,5 м. Питается фруктами.}. Но их было так много, что они подхватили его и потащили вверх. Утром они бросили его на полпути к небу, и Припригги запел на прощание.

Старые Люди проснулись рано и услышали пение Припригги, а тот спел прощальную песню и умолк. Старые Люди взяли у Припригги эту песню и придумали танец. Это прекрасная песня, это песня Припригги. После того как он спел ее и попрощался с людьми, они никогда больше его не видели. А когда стемнело, они увидели в небе Млечный Путь – раньше его там не было – и исполнили большой танец для Припригги и повторяли слова его песни.

Но я не знаю слов этой песни, мистер Маршалл. Слова знают только Старые Люди.

– А их уже нет, – сказал я.

– Да, их уже нет.

Должно быть, ему захотелось побольше сообщить мне о Старых Людях. Натянув поводья, он сказал:

– Я вам кое-что покажу.

Мы поехали через заросли, пробираясь среди деревьев, увешанных красными плодами, среди панданусов {Панданус (Pandanus) – род однодольных деревьев и кустарников.}, акаций и фиговых деревьев, увитых лианами. Наконец мы выбрались на площадку, сплошь заросшую ямсом и ползучими растениями.

Бенни показал мне большой плоский камень, лежавший под искривленным деревом. Поблизости не было камней, и этот камень казался инородным телом.

– Как сюда попал камень? – спросил я у Бенни.

– Видите ли, мистер Маршалл, белые часто уводили Старых Людей.

– Уводили? Вы хотите сказать, уводили силой?

– Не совсем силой, но вроде бы так. Белые называли это вербовкой. Они приезжали на люгерах. Старые Люди шли на борт, не зная, что их ждет, а белые увозили их искать раковины. И однажды – это было давным-давно – Старые Люди, которых заманили в море, выбросили капитана за борт и повернули люгер к берегу. На люгере были камни для балласта. Старики взяли один камень, чтобы толочь на нем корни водяных лилий. Вот этот камень. А теперь я покажу вам еще кое-что.

Мы поехали дальше. В густых зарослях, куда почти не проникал свет, Бенни остановил лошадь.

– Здесь Старые Люди прятались, когда в них стреляли. По-вашему это называется убежище. Вот убежище Старых Людей.

Это было красивое место, но после слов Бенни оно сразу показалось мне зловещим. Я представил себе дрожащих от страха людей, пробирающихся сквозь чащу, задыхаясь, страдая от кровоточащих ран…

Мне не хотелось оставаться здесь.

– Поедем отсюда, – попросил я. – Здесь страшно.

– Поедем. Мне тоже страшно.

Домой мы ехали медленно. Бенни рассказывал мне истории, некогда услышанные им от Старых Людей.

Он пытался объяснить мне одно из их верований, согласно которому колдун племени может лишить человека сознания и выпустить из него всю кровь; жертва возвращается в стойбище внешне не пострадавшей, но обреченной на скорую смерть.

Позднее, в Арнхемленде, я слышал много таких рассказов, но тогда, слушая Бенни, я подумал, что это скорее миф, нежели верование, и не стал его об этом расспрашивать.

Тем временем мы подъехали к строениям миссии.

– Может быть, в другой раз вы еще что-нибудь расскажете мне о Старых Людях? – спросил я.

– Конечно, – ответил Бенни. – Один из Стариков еще живет здесь, но вы не сможете с ним объясниться: он говорит только на родном языке. Я попрошу его рассказать истории, которые он знает, а потом расскажу их вам.

Но мне не довелось больше слушать рассказы Бенни Чарджера. На люгере готовились к отплытию.

Позднее с веранды миссии я заметил нескольких женщин, собравшихся на берегу. Я пошел попрощаться с ними. Оказалось, что они специально ждали меня. Каждая из них обязательно хотела что-нибудь дать мне на память.

– Это вам подарок.

– А это вашей жене.

– Приезжайте еще. А это возьмите на память.

– Может быть, ваша жена сфотографируется с моими цветами и пришлет нам карточку?

Тут были ожерелья из красных с черным горошин, веера из листьев пандануса, цветы из перьев попугая, карликовых гусей и журавлей, раковины и браслет из раковин…

Было уже темно, когда мы вышли из здания миссии и пошли к морю. Дэвид Мамуз Питт стоял на песке. Он наклонился и, крякнув, поднял меня на плечи.

За отмелью ждала невидимая в темноте шлюпка. Плеск воды под ногами Дэвида казался неестественно громким в нависшей над морем тишине бескрайней тишине, которая сгущается над темной водой, когда земля исчезает из виду.

Вдруг я услышал зов ржанок, которые летели на юг над морем. Теперь море уже не казалось мне таким, пустынным.

Было так темно, что я не видел шлюпки до тех пор, пока Дэвид не подошел к ней вплотную. Когда он опустился на скамейку и сделал первый взмах веслами, в темноте заплясали отсветы фосфоресцирующей воды.

Весла врезались в воду. Вода бурлила за кормой лодки, излучая свет, мерцавший над черной поверхностью моря…

Наконец мы взобрались на борт люгера. Я лег на койку, которая вскоре начала раскачиваться в такт рокоту мотора.

Глеб Николаевич Голубев. Пытливый странник

Летом 1723 года в доме киевского купца Григория Григоровича случилась беда: исчез сын Василий.

Вернувшись вечером из дальней торговой поездки, отец не нашел его дома и сразу почуял неладное.

– Где сын? Куда он ушел? – грозно спросил он у жены.

Та только разводила руками:

– Не знаю, отец. Наверное, в школе засиделся или с приятелями где гуляет. Придет, чай, скоро. Далеко ли уйдет он с больной ногой…

Отец не спал всю ночь, выходя на крыльцо при каждом собачьем лае за высоким забором. Тревожные мысли томили его. Чувствовал Григорий, что сын ушел далеко и, видно, не скоро вернется.

Они спорили с сыном уже давно. Отец хотел, чтобы Василий тоже пошел по купеческой части. А сын поступил в Латинскую Киевскую школу. Отец требовал, чтобы сын за грамотой не гнался, а лишь «в церковном упражнятися песнословии и чтении».

Но Василий увлекался историей, философией, географией, рисовал «мирские картинки». Часто он заговаривал последнее время о том, как хочет учиться дальше и поездить по чужим городам.

– Хочу услаждаться путешествием и историей разных мест, – твердил он отцу.

«Не иначе так и сделал, вражий сын, – думал Григорий Григорович, ворочаясь на лавке. – Ушел из дому, опозорил на весь город».

Он встал и снова начал допрашивать жену: когда последний раз видела сына? Что он делал вчера? О чем говорил?

Мария отвечала растерянно, невпопад, отводила глаза. А к утру, когда за окнами начал синеть рассвет и звонко заголосили петухи по усадьбам, ударилась она в слезы и повинилась, что сын ушел в город Львов и сама она его благословила на дорогу.

– Целую неделю он меня уговаривал, – причитала мать. – Нога у него ведь с детства болит, а вылечить ее здешние лекари не могут. «Там, – говорит, – лекари куда лучше, быстро вылечат». Ну, я и поддалась…

Григорий не мешкая послал за сыном погоню. Но дорог много, где его искать? В одну сторону помчался конюх на неоседланной лошади. По другим дорогам поскакали приказчики и работники, тревожными окриками пугая крестьян, спешивших на базар.

Через городской магистрат разослал Григорович по окрестным селам грамоту с приметами сына:

«Возраста он высокого, волосы черные, лицом смугл, телом дороден, брови черные, высокие, большие и почти вместе сошедшиеся, глаза острые, карие, нос короткий. Нрава он веселого и шутливого, любопытен ко всяким наукам и художествам, а наипаче к рисованию…»

Скакали по дорогам гонцы, осматривали на заставах всех странников, задерживали до выяснения личности тех, кто имел брови сросшиеся и глаза острые. Но нет, не было среди них Василия Григоровича. Много дорог на свете – кто знает, по какой он ушел? Ищи ветра в поле…

САМОЗВАННЫЕ БРАТЬЯ

Тишина стоит в риторическом классе Львовской иезуитской академии. Только дружно скрипят перья да старчески шаркает ногами по каменному полу профессор, отец Вишневецкий, расхаживая между партами. За узкими стрельчатыми окнами, похожими на крепостные бойницы, меркнет короткий зимний день.

Время, отпущенное на сочинение, кончается. Ученики спешат. Кто-нибудь оторвется, чтобы очинить перо или присыпать песком исписанный лист, и снова склоняет над партой бритую голову, скосив глаза в тетрадь соседа. А тот уже старательно выводит последнюю строчку:

«Писано в городе Львове, в лето от Рождества Христова 1724, Януария 28 дня…»

И потом долго дует на покрасневшие негнущиеся пальцы: зябко в сыром монастырском зале.

Перед самым концом урока в дверях вдруг появилась грузная фигура префекта академии. Все торопливо встали. Хмурый префект некоторое время молчит, скользя взглядом по лицам. Он смотрит в дальний угол, где стоят рядом два юноши: один худощавый и высокий, второй плечистый, смуглый, с густыми черными бровями.

– Братья Барские, – грозно говорит префект, – идите за мной.

И вот, еще не понимая, в чем дело, Василий и Густин стоят в кабинете префекта. Тот усаживается за стол в скрипучее кресло с высокой резной спинкой.

– Я позвал вас, чтобы передать привет от ваших родителей… Из Киева.

У Василия дрогнула лохматая бровь. Префект стукнул пухлым кулаком по столу:

– Я поймал вас, лицемеры! Вы подло обманули меня. Поступая в нашу академию, вы сказали, будто родом из польского города Барска и верные сыны нашей католической церкви. Но это не так: вы пришли сюда из Киева, вы русские… Гнусный ваш обман удалось раскрыть лишь потому, что в мои руки через верных людей попало вот это письмо, привезенное вам из Киева какими-то купцами.

– Простите нас, святой отец, – перебивает его Густин. – Но мы сделали так без злого умысла.

– Мы хотим учиться, – вставляет Василий. – А ведь в академию принимают только католиков.

– По регулам нашей академии вы подлежите изгнанию. Забирайте свои вещи и уходите.

Переглянувшись, Василий и Густин двинулись к двери. На пороге Василий повернулся и попросил:

– Отдайте нам письмо, господин префект. Мы еще не получали за полгода ни одной весточки из дому.

– Забирайте, – префект швырнул измятый клочок бумаги к ногам Василия. Тот поднял его, начал читать.

– Это письмо подложное, – сказал он. – Его написал кто-то из учеников, наших недругов. Как оно к вам попало?

– Его принесла к воротам академии какая-то старуха. Она всех расспрашивала, как найти братьев Барских. Услышав, что письмо из Киева, верные ученики передали его мне.

– Вероятно, те же верные ваши ученики и подослали эту старуху, – насмешливо сказал Василий. – Поистине из этих учеников выйдут хорошие отцы-иезуиты. А чтобы вы убедились, что письмо подметное, я вам открою еще одно. Писано оно братьям Барским, а мы вовсе не братья. Его зовут Густин Линицкий, моя же фамилия Григорович…

– Убирайтесь вон! – багровея, крикнул префект.

Через полчаса оба с тощими узелками в руках вышли на темную заснеженную улицу, вслед им прощально заскрипели тяжелые чугунные ворота…

За несколько месяцев, что провели самозванные братья в академии, ногу Василия действительно удалось подлечить. Что же делать дальше? Возвращаться домой?

Но от городских ворот во все стороны разбегаются дороги. Едут по ним купцы, бредут паломники. Тянутся дороги во все страны, теряясь в морозной дымке за холмами…

Дороги зовут и манят в неведомые края. У приятелей нет денег, но есть молодость, сила и любознательность. И вот, пристав к паломникам, они уходят все дальше от родного дома…

ВЕДУТ ДОРОГИ

Старая пословица говорит: все дороги ведут в Рим. Наверное, это сказано именно о паломниках. В черных плащах и круглых шляпах, с посохами в руках и с котомками за плечами, бредут они по всем дорогам Европы на поклон к папе римскому, в Италию. Идут по лесным дорогам Польши мимо замков, где пирует пьяная шляхта, и мимо грязных постоялых дворов. Идут по степям Венгрии и мимо картофельных полей Германии.

Вместе с паломниками шагают по дороге и самозванные братья. Они питаются подаянием и ночуют где придется: под навесом корчмы, в старом овине, а то и просто в поле, зарывшись в стог сена. Вырвавшись из мрачных стен иезуитской академии, радуются путешественники свободе.

Иная школа распахнула перед ними свои двери – увлекательная школа жизни. И Василий Григорович-Барский жадно смотрит вокруг во все глаза. Многое удивляет его: и прямые улицы немецких городов с каменными домами, и пышные польские костелы, и высокие крепостные башни Буды, взметнувшиеся над широким Дунаем. Рука его то и дело тянется к перу, чтобы нарисовать для памяти на клочке бумаги то гору Бескид, вечно окутанную туманом, то причудливые ворота королевского дворца в Вене. Таких рисунков становилоь все больше и больше. Василий завел пухлую тетрадь, куда вклеивал их и подробно записывал обо всем интересном, что встретится на пути.

Время было смутное. Австрийские князьки часто воевали между собой. На дорогах пошаливали лихие люди, бежавшие от крепостной неволи. Каждый город на пути закрывался на ночь крепкими воротами, неохотно принимал странников под защиту своих стен. Крепостная стража долго и придирчиво расспрашивала, кто идет, да зачем, да откуда. Нередко путникам приходилось ночевать прямо под городской стеной. Густину надоела такая жизнь. Он несколько раз порывался вернуться домой.

Остались позади равнины Венгрии и Австрии, горные стремнины Альп. Осенью 1724 года Василий и Густин добрались до итальянской границы. Не одна сотня миль осталась уже позади, а в каждой стране у них своя мера: в итальянской миле одна верста, в немецкой – целых семь, как отметил Василий в тетради.

Сильно поизносилась их странническая одежда, разбитые о камни башмаки едва держались на ногах, но приближавшаяся зима уже была не так страшна – пришли они в теплые края. Весело было шагать по тропинкам, вдоль которых нескончаемо тянулись виноградники. Один сад переходил в другой. Каждый клочок земли здесь был заботливо обработан. И, восхищаясь трудолюбием здешних жителей, Василий назвал Италию в своей путевой тетради «Землей труда» – Terra Laboris.

К Риму Василий предложил идти кружным путем – через Южную Италию и Неаполь, чтобы получше изучить страну. В те края также много шло богомольцев. Но дорога эта оказалась нелегкой.

Каменистая тропа вилась по самому берегу моря. Часто путь преграждали бурные ручьи и речушки. Переходя их, приходилось раз по пятнадцать в день раздеваться. Острые, как осколки стекла, камни до крови резали путникам ноги. А местами приходилось брести по колено в сыпучем песке.

У Василия снова разболелась нога, которую подлечили было львовские лекари. Он крепился, старался не подавать виду, но вскоре терпеть стало невмочь и пришлось остановиться в одном прибрежном селении.

Густин ворчал на него:

– Долго ли еще будем сидеть в этой дыре?

Стал он сердит, раздражителен. А однажды ночью Линицкий вдруг исчез. Сбежал тайком, бросив больного товарища, и след его затерялся на дороге…

Подлечив ногу, Василий пошел дальше, снова пристав к богомольцам. Снова палило солнце, скрипела галька под ногами. Слева, совсем близко от дороги, сверкало море. Глядя на него, еще сильнее захотелось пить.

Впереди виднеются какие-то странные белые кучи – высокие, остроконечные. Между ними снуют люди. Подойдя ближе, Василий увидел несколько маленьких озер с красноватой, как вино, водой. А дно в озерах почему-то белое. То была самосадочная соль. Полуголые рабочие, обливаясь потом, доставали ее со дна, рассыпали на берегу для сушки, а затем складывали в кучи.

Василий помог одному взвалить на спину тяжелую корзину. Тот благодарно кивнул, а ссыпав соль в большую кучу, вернулся к Василию и протянул ему кусок хлеба.

– Спасибо, – сказал странник. – Вот еще сольцы бы мне на дорожку.

Итальянец не понимал, только улыбался в ответ. Тогда Василий протянул руку к ближайшей куче и зачерпнул горсточку соли. В тот же момент стоявший рядом старик с красным платком на жилистой шее резко ударил его по руке, выбив из нее соль.

– Вот народ, – удивился Василий, – свой хлеб последний отдают, а хозяйской соли им жалко…

И он, недоумевая, зашагал дальше по пыльной дороге.

На третьем повороте его остановили солдаты с алебардами и начали придирчиво обыскивать. «Чего они ищут?» – подумал Василий. Отчаянный крик другого странника, которого обыскивали в нескольких шагах от него, все объяснил. Усатый стражник торжествующе вытащил из кармана странника маленький узелочек с солью. Несчастного тут же заковали в цепи и поволокли куда-то. Только теперь Василий понял, от какой беды спасли его добытчики соли…