Текст книги "Библиотека фантастики и путешествий в пяти томах. Том 5"

Автор книги: Стефан Цвейг

Соавторы: Константин Паустовский,Джон Эрнст Стейнбек,Александр Казанцев,Глеб Голубев,Алан Маршалл
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 31 страниц)

– Вот тебе на! – сказал он. – Я вас еще из города не успел выпроводить.

Из города он меня в конце концов выпроводил, и если б я мог запомнить его объяснения да еще последовать им, то по сравнению с этим путем Критский лабиринт показался бы мне прямым проспектом. Выполнив свой долг, приняв мою благодарность, он вылез из машины и громко хлопнул дверцей, но вечное мое малодушие (а что обо мне подумают?) вынудило меня все же поехать в обратную сторону, так как я знал, что этот человек следит за мной из окна. Я проехал два квартала и кое-как выбрался на шоссе №104, уже не разбираясь, большое там движение или нет.

Ниагарский водопад очень мил… Похоже на сильно увеличенную рекламу на Таймс-сквер. Я очень доволен, что побывал там, так как отныне на вопрос: «Видели ли вы Ниагарский водопад?» – смогу ответить «да» и впервые в жизни не покривлю душой.

Я сказал своему советчику, будто еду в город Эри, штат Пенсильвания, и действительно попал туда, хотя у меня этого и в мыслях не было. По моему плану мне предстояло пересечь провинцию Онтарио в самом узком ее месте, миновав не только Эри, но и Кливленд, и Толидо.

На основании долгого опыта я пришел к выводу, что мне люб всякий народ и ненавистно всякое правительство, и нигде мой природный анархизм не дает себя знать с такой силой, как на границах между государствами, когда приходится сталкиваться с добросовестными и расторопными чиновниками, которые по долгу службы ведают иммиграционными и таможенными делами. Контрабандой я в жизни своей не занимался. Почему же тогда близость таможни всякий раз рождает во мне какое-то тревожное чувство вины? Я проехал по высокому мосту, уплатив пошлину за проезд, преодолел нейтральную зону и подкатил к тому месту, где полосато-звездное знамя бок о бок соседствует с государственным флагом Соединенного Королевства. Канадцы были очень любезны. Поинтересовались, куда я еду и надолго ли, осмотрели Росинанта весьма поверхностно и наконец занялись Чарли.

– А свидетельство о прививке против бешенства у вас есть?

– Нет, нету. Видите ли, мой пес старый. Прививку ему, конечно, делали, но очень давно.

К нам подошел еще один таможенник.

– Тогда мы не советуем вам переезжать с ним через границу.

– Но я проеду Канаду только самым краешком и снова вернусь в Соединенные Штаты.

– Мы все прекрасно понимаем, – ласково убеждали они меня. – В Канаду вы со своей собакой проедете, а обратно ее не впустят.

– Но сейчас-то я нахожусь на американской территории и прививки с меня никто не требует.

– Потребуют, если ваш пес переедет границу и захочет попасть обратно.

– Ну хорошо. А где ему можно сделать прививку?

Этого они не знали. Мне предстояло повернуть назад по меньшей мере миль на двадцать, разыскать ветеринара, сделать Чарли прививку и возвратиться обратно. Заездом в Канаду я рассчитывал сберечь хоть немного времени, а такой поворот событий не только съедал сбереженные часы, но и хватал лишку.

– Поймите, пожалуйста, мы тут совершенно ни при чем, это постановление вашего правительства.

Вот, должно быть, почему я ненавижу власти – все, какие есть. Эти ссылки на постановления и на примечания к ним мелким шрифтом, за которые цепляются такие же мелкие людишки! И бороться не с чем, нет такой стены, по которой можно в отчаянии лупить кулаками. Я всецело одобряю прививки, уверен, что их надо проводить в обязательном порядке: бешенство – страшная вещь. Но в те минуты мне было ненавистно это правило, ненавистна всякая власть, диктующая нам разные постановления и законы. В данном случае важно было не то, сделана или не сделана прививка, а справка о ней. И так во всем: для власти клочок бумаги превыше фактов. Канадские таможенники оказались такими милыми людьми, я чувствовал их дружелюбие и готовность помочь. В те часы у них было затишье. Они напоили меня чаем, а моего пса угостили печеньем. Им, вероятно, и в самом деле было жалко, что мне придется ехать в Эри за какой-то бумажонкой. И я повернул вспять и проследовал к полосато-звездному знамени и к другому правительству. При выезде меня никто не остановил, но теперь шлагбаум был опущен.

– Вы американский гражданин?

– Да, сэр, вот мой паспорт.

– Имеете что предъявить?

– Я не переезжал границу.

– Справка на собаку о прививке против бешенства у вас есть?

– Он тоже не переезжал границу.

– Но вы едете из Канады?

– Я не был в Канаде.

В устремленных на меня глазах появился стальной отблеск, подозрение сдвинуло брови над ними в одну линию. Дело, видно, шло к тому, что времени у меня уйдет больше, чем только на посадку в город Эри.

– Пройдемте в помещение.

Этот приказ подействовал на меня, как стук в дверь, когда ждали гестапо. Гнев, паника и чувство вины – независимо от того, проштрафился ты в чем-нибудь или нет. Голос у меня стал скрипучий от благородного негодования, кое неминуемо настраивает оппонента на подозрительный лад.

– Будьте любезны пройти в помещение.

– Говорю вам, я не был в Канаде. Если б вы понаблюдали за мной, вы увидели бы, что я повернул обратно от границы.

– Сюда, пожалуйста, сэр. – Потом в телефонную трубку: – Нью-йоркский номерной знак. Такой-то и такой-то. Да. Пикап, с крытым кузовом. Да… собака. – И в мою сторону: – Какой породы ваша собака?

– Пудель.

– Пудель… Пудель, говорю. Бурый.

– Голубой, – сказал я.

– Бурый, о'кэй. Спасибо.

Хочется думать, что нотки сострадания в его голосе – вот, мол, святая простота! – мне только почудились.

– Они говорят, что вы не переезжали границу.

– То же самое говорил и я.

– Разрешите ваш паспорт.

– Зачем? Я же не выезжал из страны. И не собираюсь выезжать.

Тем не менее паспорт был подан. Он перелистал его, задержавшись на въездных и выездных визах, оставшихся от прежних моих путешествий. Внимательно рассмотрел мою фотографию, развернул желтый листок справки об оспопрививании, приколотый сзади к обложке. В самом низу последней страницы увидел полустертую карандашную запись – какие-то буквы и цифры.

– А это что такое?

– Не знаю. Дайте взгляну. Ах, это! Номер телефона.

– Почему он записан у вас в паспорте?

– Наверно, ничего другого под рукой не оказалось. Я даже не помню, чей это номер.

Теперь я был в полной его власти, и он знал это.

– Разве вам неизвестно, что марать паспорт запрещено законом?

– Я сотру.

– На паспортах никаких записей делать не разрешается. Не положено.

– Я больше не буду. Обещаю вам.

И мне захотелось пообещать ему, что я не буду ни лгать, ни красть, ни водиться с распутницами, не пожелаю жены ближнего своего и так далее, и тому подобное. Он закрыл мой паспорт и вернул его мне. Не сомневаюсь, что, наткнувшись на этот телефонный номер, он почувствовал облегчение. А то каково бы ему было – столько приложить трудов и не найти, к чему придраться, да еще в такой час, когда на границе затишье!

– Благодарю вас, сэр, – сказал я. – Теперь можно ехать?

Он милостиво махнул рукой:

– Езжайте.

И вот почему мне пришлось отправиться в Эри, штат Пенсильвания – все по милости этого Чарли. Я проехал высокий стальной мост и остановился уплатить пошлину. Караульный высунулся из окна.

– Трогайте! – крикнул он. – Угощаем.

– Не понимаю.

– Я видел, как вы туда недавно проехали. Собаку вашу тоже видел. И знал, что вы вернетесь.

– А что бы вам меня предупредить?

– Да ведь говоришь – не верят. Трогайте. В один конец пропускаем бесплатно.

Вот что значит иметь дело не с правительством, а с человеком. Правительство же так вас затуркает, так принизит, что вам придется немало поработать над восстановлением чувства собственного достоинства. Мы с Чарли остановились в тот вечер в роскошнейшем мотеле, в таком, что по карману только богачам, в чертоге пышном, где «золото и серебро, и слоновая кость, и обезьяны, и павлины», да еще и ресторан с подачей в номера. Я потребовал льду и содовой воды, разбавил содовой шотландское виски и повторил. Потом вызвал в номер официанта, заказал себе суп, бифштекс, для Чарли фунт сырого фарша и чаевых дал сверх всякой меры. А прежде чем уснуть, придумал много всего, что следовало сказать тому чинуше на границе, и некоторые мои реплики были просто потрясающи по находчивости и прямо-таки резали без ножа.

С самого начала своего путешествия я избегал широких, рассчитанных на большую скорость движения гудроновых лент, которые именуются автострадами или сверхскоростными магистралями. Впрочем, в разных штатах их называют по-разному. Но я слишком задержался в Новой Англии, зима набирала темп, и мне все казалось, что я обязательно застряну в снегах где-нибудь в Северной Дакоте. В конце концов пришлось выбраться на федеральное шоссе №90 – широченную, похожую на глубокий разрез, сверхскоростную магистраль с многорядным движением, по которой наша страна перевозит свои грузы.

Росинант быстро катил по ней. Минимальная скорость на этой магистрали была значительно выше тех, которых я до сих пор придерживался. Мы въехали в ветер, ударивший нас с правого борта, и я сразу ощутил крепкие, подчас сокрушительные удары вихря, с моей же помощью и возникающего. Он с пронзительным свистом огибал углы кузова Росинанта. Вдоль дороги мелькал окрик за окриком: «Без остановки! Не останавливаться! Сохранять скорость движения!» Грузовики длиной с товарный вагон, оглушительно рыча, проносились мимо, рождая ветер силы кулачного удара.

Эти гигантские трассы великолепно приспособлены для доставки грузов, но не для обозревания окрестностей. Вы прикованы к рулю, а ваши глаза – к впереди идущей машине и к зеркалу заднего вида, отражающему сзади идущую, и к боковому, где того и гляди покажется легковая или грузовик, и в то же время вам надо замечать все дорожные знаки, чтобы (упаси боже!) не прозевать какого-нибудь запрета или указания. Ни киосков с продажей фруктовых соков, ни лавочек, торгующих всякой стариной, или одеждой, или сельскохозяйственными продуктами. Когда мы протянем такие магистрали по всей стране, что сделать необходимо и что, конечно, со временем будет сделано, тогда люди смогут проехать от Нью-Йорка до Калифорнии, ничегошеньки вокруг себя не увидев.

Через определенные промежутки на этих магистралях попадаются станции, где можно отдохнуть, отвлечься от дороги, и там есть всякая снедь, горячие блюда, бензин и масло, почтовые открытки, столики под открытым небом, свежевыкрашенные мусорные баки и уборные такой девственной чистоты и так пропитанные всякими благовонными дезодорантами и дезинфицирующими средствами, что после визита туда чувство обоняния возвращается к человеку не сразу. Эти дезодоранты не совсем правильно названы, ибо они заменяют один запах другим, и замена должна быть гораздо сильнее и въедливее того, что она одолевает. Я слишком давно не уделял внимания своей стране. И за то время, пока мы с ней были в разлуке, цивилизация шагнула далеко вперед. Раньше, помню, опустив монету в автомат, вы получали жевательную резинку или шоколадку, но теперь в этих роскошных придорожных заведениях стоят целые агрегаты, которые за монеты разного достоинства сами торгуют пакетиками с расческой и пилкой для ногтей, носовыми платками, лаком для волос и прочей косметикой, аптечками для оказания первой помощи, кое-какими патентованными медикаментами вроде аспирина, слабительных и тонизирующих средств. Эти агрегаты буквально завораживали меня. Допустим, вам захотелось утолить жажду; вы выбираете свое излюбленное – сангрейп или кока-колу, нажимаете кнопку, суете монету в щель и делаете шаг назад. В круглое гнездышко сверху опускается бумажный стаканчик, и, не достигая краев ровно на четверть дюйма, в него вливается струя холодного, освежающего стопроцентно синтетического напитка. Кофейные автоматы еще интереснее, потому что лишь только горячая черная жидкость иссякнет, в стакан прыснет струйка молока, а рядом ляжет сахар в бумажной обертке. Но полное торжество техники – это суповой автомат. Вам предлагают на выбор десять разных супов – гороховый, куриную лапшу, овощной с мясом. Опускайте монету. В нутре этого великана начинает что-то рокотать, вспыхивает надпись: «Подогревается». Через минуту начинает мигать красная лампочка, и мигает она до тех пор, пока вы не отворите маленькую дверцу и не возьмете бумажный стакан с обжигающе горячим супом. Это вершина своего рода цивилизации. Рестораны с полукругами стоек и табуретками, крытыми под кожу, ослепляют чистотой, как уборные, и, кстати, на них и смахивают. Все, что можно изловить и полонить, запечатано в прозрачный целлофан. Еда подается прямо с пылу с жару, безукоризненно чистая и безвкусная, не тронутая руками человека. Я с тоской вспоминал некоторые блюда в Италии и Франции, в приготовлении которых участвовала не одна пара человеческих рук.

Эти станции, где можно отдохнуть, поесть и заправить машину, очень хорошо содержатся – всюду зеленые газоны, цветы. Со стороны фасада, ближе к дороге, стоянка для легковых машин и шеренги бензиновых колонок. Грузовики – трансконтинентальные громадины с прицепами – заезжают сзади, в там их и обслуживают. Поскольку по техническим данным Росинант подходил под определение грузовика, его место тоже было сзади, и у меня вскоре завелись знакомства с тамошней публикой. Водители грузовых машин дальнего следования – особое племя, не соприкасающееся с жизнью, которая его окружает. Их жены и дети живут в городах и поселках, а сами они пересекают страну из конца в конец, доставляя к месту назначения всяческие продукты, товары, машины. Эти люди держатся особняком, своей компанией, говорят на своем, шоферском языке. И хотя мой пикап был скорлупкой среди мастодонтов транспорта, их водители благоволили ко мне и помогали, чем могли.

Я узнал, что в парках для грузовиков есть душевые с мылом и полотенцами, что при желании машину можно оставить на стоянке, а самому ночевать под крышей. Шоферы почти не общались с населением, но, будучи большими любителями радио, могли рассказать обо всем, что делается у нас в стране и в повседневной жизни, и в политике. Эти станции с закусочными и бензоколонками находятся в ведении штатов, но на других автострадах есть и частновладельческие, где шофер грузовика может получить скидку на горючее, на койку и душ и посидеть и потрепаться на досуге. Но если б моими собеседниками оказались только эти люди, которые были связаны между собой профессионально, вели обособленный образ жизни и с посторонними не водились, я, пожалуй, проехал бы всю страну, даже не поговорив ни с кем из коренных ее жителей. Ибо шоферы грузовиков курсируют по самой поверхности нашей страны, не имея с ней более глубокой связи. Разумеется, в тех городах, где живут их семьи, есть у них и корни – клубы, дансинги, любовные дела и убийства.

Водители грузовиков мне понравились, но я вообще питаю симпатию ко всякого рода специалистам. Прислушиваясь к их разговорам о покрышках, рессорах, перегрузке, я обогащал свой словарь языком больших автострад. У тех, кто водит машины дальнего следования, всегда есть знакомые среди персонала заправочных станций – механики, официантки за стойкой, сталкиваются они там я с шоферами встречных грузовиков, идущих тем же рейсом. Чашка кофе – вот великий символ дорожного братства. Я сам не раз ловил себя на том, что мне нужен не столько горячий кофе, сколько отдых, отвлечение от бесконечно разматывающегося перед глазами дорожного полотна. Вести грузовик за тысячи миль – дело нелегкое, тут требуется и физическая сила, и выдержка, и сосредоточенность, хотя электроустройство и пневматические тормоза, облегчающие управление, во многом упрощают работу шофера. Интересно было бы выяснить (а при современной измерительной технике сделать это нетрудно), какое количество энергии в футо-фунтах затрачивается на вождение грузовика при шестичасовом рабочем дне. Когда мы с моим другом Эдом Риккстсом занимались ловлей всякой морской живности и ворочали камни в поисках ее, нам как-то пришло в голову подсчитать, сколько в среднем мы поднимали тяжестей за один день. Камни были не такие уж большие – от трех до пятидесяти фунтов. И выяснилось, что в дни богатого улова, когда особой затраты и не чувствовалось, каждый из нас поднимал от четырех до десяти тонн камня. Почти незаметные движения рук при повороте руля – в среднем на каждое падало по фунту, различные по силе нажатия ногой на педаль акселератора на каждое, пожалуй, не более полуфунта. Но каков будет итог за шесть часов! Кроме того, не забывайте мускулатуру шеи и плеч, которая, хоть и без участия сознания, все же непрерывно напряжена на случай всяких неожиданностей; взгляд, то и дело перебегающий с дороги к зеркалу заднего вида; тысячи решений, принимаемых в таких глубинах, что мысль даже не успевает учесть их. Расход энергии, нервной и мышечной, огромен. И поэтому те минуты, что проводишь за чашкой кофе, – это отдых во всех смыслах.

Мне часто приходилось сидеть с шоферами грузовиков за одним столом, прислушиваться к их разговорам и время от времени самому задавать кое-какие вопросы. И вскоре я понял, что знания страны, по которой они колесят, от них ждать нечего. Шоферы грузовых машин соприкасаются со своей страной только на заправочных станциях. И мне стало ясно: да ведь они похожи на моряков! Помню, в первое мое плавание меня поразило, что люди, которые где только ни побывали, какой только экзотики, каких чудес ни коснулись в чужеземных портах, так и не проникли в этот мир дальше его порога. Некоторые шоферы, работающие на дальних рейсах, ездили парами и менялись за рулем. Свободный спал или читал какую-нибудь книжонку. В пути интересы у них были общие: как себя ведет мотор, какая стоит погода и не выйти бы из графика. Кто постоянно курсировал взад и вперед, кто ездил только в разовые рейсы. Это целый жизненный уклад, чуждый людям, осевшим вдоль путей следования больших грузовых машин. Я не так уж много узнал об этих шофеpax, но и этого было вполне достаточно, чтобы захотелось узнать о них побольше.

Когда водишь машину долгие годы, вот как я, почти все реакции становятся автоматическими. Все делается само собой. Техника вождения в большей своей части залегает в глубинах подсознательного. А поскольку это так, сознание наше может свободно предаваться размышлениям. О чем же люди думают, сидя за рулем? Когда путь короткий, вероятно, о тех, к кому едут, или о том, что было там, откуда они уехали. Но если дорога дальняя, какой тут открывается простор для мечтаний и – Господи, помилуй нас грешных! – даже для мыслей. Про другого никогда не узнаешь, как он себя проявляет в этой области. А что касается меня, то я обдумывал строительство домов, которые мне никогда не построить, разбивал сады, которым никогда не цвести, изобретал способ выкачивания ила и разложившихся раковин со дна нашей бухточки в Сэг-Харборе, обессоливания его и доставки на наш участок, чтобы почва там была тучная, плодородная. Не знаю, осуществятся ли когда-нибудь эти планы, но, сидя за рулем, я разрабатывал их самым подробным образом, вплоть до устройства насоса и бункеров для обработки ила, и придумывал, как брать пробы на соленость. Сидя за рулем, я сооружал мысленно капканы для ловли черепах, сочинял длинные, обстоятельные письма, которые никогда не будут написаны, не то что отосланы. Если по радио передавали музыку, она наводила меня на воспоминания о местах и людях, они оживали передо мной, точно на подмостках, и я видел все как было и мог повторить слово в слово все, что тогда говорилось. Мое воображение создавало новые сценки, не менее законченные и убедительные, – сценки, которым никогда не бывать. Я сочинял в уме рассказы, посмеивался, когда выходило смешно, огорчался или радовался, принимая близко к сердцу и то, что в них происходило, и то, как они у меня складывались.

О других могу только догадываться: одинокий человек, вероятно, населяет свои мечты друзьями; кому не повезло в любви, окружает себя милыми, любящими женщинами, а по мечтам бездетного водителя карабкаются ребятишки. Что же сказать о раздолье для всяких покаянных мыслей? Ах, если бы я сделал то-то и то-то или не говорил того-то и того-то, ведь не свалились бы на меня эти беды! Обнаружив в самом себе такие задатки, я вправе подозревать их и в других, но ручаться не буду, ибо в этом тебе никто не признается. И вот почему в своем путешествии, предпринятом ради наблюдений, я по мере возможности старался держаться второстепенных дорог, где столько всего видишь, слышишь и чувствуешь, и избегал больших, широких автомагистралей, наводящих человека на мечтательный лад. Я ехал по широкой, однообразной трассе, именуемой федеральным шоссе №90, которое ведет к Мэдисону, штат Огайо; минуя Буффало и Эри, свернул на федеральное шоссе №20, такое же широкое и требующее такой же быстрой езды, и через Кливленд и Толидо въехал в Мичиган.

На трассах, вытекающих из крупных индустриальных центров, мне попадалось много передвижных домов (так называемых мобилей) на буксирах у специально приспособленных для их перегона грузовых машин, и так как эти передвижные дома послужили мне материалом для кое-каких обобщений, давайте сейчас о них и поговорим. С первых же дней своего путешествия я обратил внимание на это новшество в нашем подлунном мире, на огромное количество таких домов, и поскольку они получают у нас все большее распространение, мне следует заняться ими и может быть даже использовать их для кое-каких умозаключений.

Это не прицепы, которые тянутся за вашим же собственным автомобилем, а сверкающие полировкой жилища длиной с пульмановский вагон. В начале пути я видел только выставочные площадки, где их можно было купить или обменять, но потом мне стали попадаться целые парки, в которых мобили оседают, но не навсегда. В Мэне я приохотился ночевать в таких парках и разговаривал с управляющими и обитателями этих жилищ нового типа, ибо чаще всего они селятся однородными группами.

Передвижные дома построены превосходно – облицовка у них алюминиевая, стены двойные, а некоторые даже обшиты фанерой из твердых древесных пород. Есть громадины – футов сорока в длину, от двух до пяти комнат с установками для кондиционирования воздуха, уборными, ванными и, разумеется, с телевизорами. Парки, в которых они ведут оседлый образ жизни, иногда бывают красиво спланированы – много зелени, цветов – и всегда полностью оборудованы. Я разговаривал с управляющими таких парков-стоянок, и они все были энтузиасты своего дела. Мобиль ввозят в парк, водружают на блоки, подводят под него резиновую канализационную трубу, присоединяют водопровод и электричество, ставят телевизионную антенну, и семья водворяется на свое новое местожительство. Мне говорили, что по данным за прошлый год на каждые четыре дома, строящиеся в Америке, приходится один мобиль. В парках с них берут небольшую плату за участок, воду и электричество. Почти в каждом мобиле телефон, причем установка аппарата чрезвычайно проста: воткнул штепсель в розетку – и подключился.

В некоторых парках есть свои продуктовые магазины, а нет, так можно съездить в ближайший торговый центр – они разбросаны повсюду. Нехватка места для автомобильных стоянок в городах заставляет эти большие универмаги выбираться в сельские местности, где им, кстати, не приходится платить городские налоги. Это относится и к паркам мобилей. Тот факт, что эти дома можно перемещать, не значит, что они постоянно в разъездах. Зачастую их владельцы живут по нескольку лет на одном месте, разбивают сады, огораживают их невысокими стенами из шлакоблоков, обзаводятся парусиновыми тентами и садовой мебелью. Для меня был внове весь этот жизненный уклад. Такие дома вообще не дешевы, а те, что пороскошнее, стоят очень больших денег. Из дорогих я видел и по двадцать тысяч долларов, там были все те бесчисленные удобства, с которыми мы так свыклись, – электрические мойки для посуды, стиральные машины и сушилки, холодильники и морозилки.

Тамошние обитатели не только разрешали осматривать свои жилища, но с превеликой охотой и с гордостью показывали их. Комнаты в мобилях хоть и небольшие, но хорошо спланированные. Все, что можно убрать в стены, встроено. Широкие окна – кое-где их даже называют панорамными – скрадывают впечатление замкнутого пространства) спальни вместительные, кровати широкие, а уж сколько всего можно уложить и спрятать на антресолях и в чуланчиках – уму непостижимо. Я убеждался, что наш быт претерпевает революцию и она заметно набирает темп. Почему семья предпочитает жить в мобиле? Да потому, что такое жилье удобно, все в нем под рукой, и его легче содержать в порядке, легче отапливать.

В Мэне я услышал:

– Надоело мне жить в холодном сарае, где ветер свищет во все дыры, надоела эта мука – и такой налог вноси и эдакий. Здесь тепло, уютно, а летом в комнатах прохлада, потому что кондиционированный воздух.

– Примерно какие доходы у тех, кто покупает эти мобили?

– Да разные. Большей частью в пределах от десяти до двадцати тысяч долларов.

– Чем вы объясняете увеличение спроса на них? Может быть, неуверенностью в постоянном заработке?

– Да, пожалуй, не без этого. Кто знает, что нас ждет завтра? Здесь живут механики, инженеры, архитекторы, бухгалтеры, кое-где даже врача можно встретить и дантиста. Если завод или фабрика закроется, вы не сядете на мель со своей недвижимостью, которую не продашь. Предположим, у человека есть работа и он покупает дом, а на предприятии вдруг сокращение производства. Дом совершенно обесценивается. А если семья живет в мобиле, он подряжает грузовик, снимается с места – ему и горя мало. Переезжать им, может, никогда не придется, но одно сознание, что это возможно, само по себе успокаивает.

– На каких условиях они продаются?

– В рассрочку, как машины. Все равно что за квартиру платить.

И тут я понял стимул, властвующий чуть ли не во всех областях жизни в нашей стране. Модели этих передвижных домов ежегодно совершенствуются. Если дела у вас идут хорошо, вы обмениваете свой дом на новую модель, точно так же как поступают с автомобилями те, кому такая практика по средствам. Это придает вам весу в обществе. Цена, по которой принимают старые передвижные дома, выше той, что установлена для легковых машин, так как они пользуются большим спросом. И дорогую когда-то модель через несколько лет может купить семья с меньшим достатком. Такое жилище не требует частого ремонта, не требует покраски, потому что корпус у него большей частью алюминиевый. Кроме того, оно не подвержено колебаниям цен.

– А как дела со школами?

Школьный автобус сажает детей у самого парка и потом привозит обратно. Глава семьи ездит на работу на легковой машине, а вечером она везет все семейство в кино, и не вылезая из нее они смотрят фильмы под открытым небом. Жизнь здесь, на свежем воздухе, полезна для здоровья. Платежи, правда, немалые и обрастают процентами, но они не выше тех, что приходилось вносить за городскую квартиру, которую домохозяин и топить скупится, если с ним не повоюешь. А где еще вы найдете такое удобное помещение на первом этаже и чтобы стоянка для машины была у самого входа? Где еще ребятам можно завести собаку? Действительно, собаки были чуть ли не в каждом мобиле, к величайшему восторгу Чарли. Я дважды получал приглашения к обеду в такие дома и несколько раз смотрел в них футбол по телевизору. Управляющий одного парка говорил мне, что при подыскании и покупке места для стоянок едва ли не первейшая забота – это хорошие условия приема телевизионных передач. Поскольку мне не требовалось никаких удобств – ни канализации, ни водопровода, ни электричества – за ночь с меня брали всего один доллар.

Этот кочевой люд вовсе не стремится к постоянству – вот что больше всего бросалось в глаза в таких парках. Мобили покупают не для потомства, а лишь на то время, пока не выпустят сходную по цене новую модель. Парки – отнюдь не единственное пристанище для таких домов. Сотни их располагаются около ферм, а почему – это мне тоже растолковали. Было время, когда по случаю женитьбы сына, появления в семье невестки, а потом и внуков к дому добавляли крыло или хотя бы небольшую пристройку. Теперь же чаще всего это заменяет мобиль. Фермер, у которого я покупал яйца и бекон домашнего копчения, поведал мне, в чем тут преимущество. Обе семьи живут обособленно, о чем раньше и думать не приходилось. Стариков не раздражает плач младенцев. Проблема свекрови теряет свою остроту, потому что невестка живет отдельно, чего прежде никогда не бывало, и у нее есть свое собственное жилье – место, где можно строить новую семью. Если молодые уезжают – а ведь чуть ли не все американцы то и дело ездят с места на место или мечтают уехать, – после них в родительском доме не остается пустующих и следовательно никому не нужных комнат. Отцам и детям стало легче ладить между собой. Сын приходит к родителям как гость, а родители – гости у него в доме.

Среди владельцев мобилей попадаются и одиночки, и с ними я тоже разговаривал. Проезжая по шоссе, видишь где-нибудь высоко на пригорке передвижной дом, поставленный с таким расчетом, чтобы из его окон открывался широкий вид. Другие прячутся под деревьями на берегу реки или озера. Одиночки берут в аренду крохотные участки. Им нужно только место, где поставить свое жилище, и право прохода к нему. На таких участках иногда видишь вырытый колодец, выгребную яму и маленький садик, но воду большей частью завозят сюда в баках из-под технического масла вместимостью в пятьдесят галлонов. Кое-кто из одиночек, проявляя немалую изобретательность, поднимает цистерну с водой выше уровня, на котором стоит дом, и подводит к нему пластмассовую трубку, чтобы вода шла сверху самотеком.

Одна из тех трапез, которые я разделял с хозяевами мобилей, была приготовлена в ослепительно чистой кухне, выложенной сверху донизу пластикатовой плиткой, с раковинами из нержавеющей стали, с плитой и духовкой, вмонтированными заподлицо со стеной. Горючим служил бутан или какой-нибудь другой газ в баллонах, которые продаются повсюду. Мы обедали в нише с панелями под красное дерево. Не припомню другого такого вкусного и уютного обеда. Моим вкладом была бутылка виски, и, пообедав, мы уселись в удобные глубокие кресла с сиденьями из пенопласта. Мои хозяева были очень довольны тем, как им удалось устроиться здесь, у них и в мыслях не было возвращаться к прежнему образу жизни. Глава семьи служил механиком в гараже мили за четыре от дома и хорошо зарабатывал. Двое детей каждое утро выходили на шоссе, где их забирал желтый школьный автобус.

Потягивая после обеда виски с содовой, прислушиваясь к плеску воды в электрической мойке на кухне, я поднял вопрос, который последнее время не выходил у меня из головы. Люди эти были хорошие, неглупые, вдумчивые. Я сказал: