Текст книги "Врачевание и психика"

Автор книги: Стефан Цвейг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 30 страниц)

ХРИСТОС И ДОЛЛАР

Шестьдесят один год насчитывает Мери Бекер-Эдди, когда возвращается с могилы третьего мужа. Шестьдесят один год, прародительский возраст, когда другие женщины надевают черный чепчик и тихонько усаживаются в темный уголок; возраст, когда равнодушие и усталость впервые берут верх над человеком, ибо как долго можно еще действовать и во имя кого? Но у этой поразительной женщины другой счет мирового времени. В старческом возрасте еще более отважная, умная, проницательная и страстная чем когда-либо, приступает Мери Бекер-Эдди, в шестьдесят один год, к настоящему своему делу.

Сопротивление всегда было ее силою; единственно на противодействии строит она свою мощь. Отчаянию обязана она своим выздоровлением, болезни смыслом жизни, бедности – упорным стремлением ввысь, неверию других непреклонною верою в самое себя. То обстоятельство, что город, где она основала свою церковь, Линн, отвергнул ее, становится даже, в деле развития ее учения, решающим преимуществом. Ибо пределы этого городишки башмачников были слишком тесны для широких ее планов; тот гигантский рычаг, которым она хочет вывернуть мир из его основ, не мог быть слишком глубоко заложен в землю; там она была в стороне от великих факторов успеха. В Бостоне, при взгляде на современный деловой город, ей сразу же становится ясным, что ее "духовную" идею нужно подкрепить всеми материальными и механизированными средствами техники, пропаганды, рекламы, прессы и производственной деловитости, что под духовный аппарат надо подвести как бы стальные колеса, чтобы он, как огненная колесница Ильи[138]

[Закрыть], поднял ввысь, к небесам, сердца человеческие.

И вот она сразу же ставит дело в Бостоне на более широкое основание. Убожество – она уже знает это – вредит в земном нашем мире; за человеком, с виду незначительным, не признают силы. Поэтому она уж не снимает, как в Линне, одноэтажный невзрачный деревянный сарайчик, а покупает в лучшей части города, в авеню Колумба, трехэтажный гранитный дом, с приемными помещениями, картинами, коврами и красивым салоном. Аудитория не уставлена грубо сработанными скамьями, но отделана изящно, ибо ее учениками в Бостоне будут не починщики каблуков, не тяжеловесные неуклюжие парни, a "refined people"[255]

[Закрыть]; этих новых клиентов не следует отпугивать видом скудости. И снаружи новая вывеска с широкою серебряной доской знаменует повышение социального уровня. Такие слова, как «Teacher of Moral Science», преподаватель моральной науки, звучат для Бостона слишком жидко, слишком скромно и невнятно. Слишком легко можно угодить с ними в один ряд с карточными гадалками, телепатами и спиритуалистами. Поэтому школа высшего разряда сразу же присваивает себе и более высокое наименование: Christian Science преобразуется в университет, в «Massachusetts Metaphysic College»[256]

[Закрыть], где, как объявляет Мери Бекер, преподаются, с разрешения властей, патология, терапевтика, философия, метафизика и их практические приложения к болезням. В кратчайший срок, с чисто американскою поспешностью, подпольная учительница превратилась в доцента университета, докторское ремесло стало профессурой, и ускоренные «духовные» курсы – утвержденною государством «высшею» якобы научною школою.

Но наряду с этим внешним превращением еще более разительною представляется внутренняя приспособляемость Мери Бекер-Эдди к ее собственному возвышению; по мере своего успеха она неизменно поднимается выше и выше, до духовного и социального уровня новой сферы. Здесь, где слушательницами ее явятся дамы общества, образованные или – скажем осторожнее – наполовину образованные люди, она уж ни на секунду не ведет себя в лучшем "society" как особа "inferior" или провинциалка; уже на первой ступени сказывается ее поразительный дар самовыдвижения; она сразу же превращается в леди и производит впечатление даже на самых требовательных в смысле светскости. Та, которая сорок лет одевалась в скроенные за дешевку тряпки, принимает в Бостоне, в своей гостиной, за чайным столом гостей, изящно одетая. Всякий разговор она умеет с успехом поддержать, и когда по воскресеньям она всходит в своей церкви на кафедру в белом шелковом платье, с ясным и твердым взором, в ореоле постепенно седеющих волос, у всех захватывает дыхание – так властно действует ее величественная фигура. Неизменно, с первых же ее слов, слушатели чувствуют себя захваченными ее красноречием. На протяжении десятка лет эта женщина преодолевает в речи и в письме, в учении и в жизни все препоны своего скромного происхождения, своего недостаточного образования; она научается не учась; все как-то само собой приходит к ней. Вскоре вокруг ее личности создается ореол, исполненный шелеста крыльев; все более пламенным становится обожание окружающих; но по опыту Линна эта вдумчиво наблюдающая женщина знает, что, только соблюдая дистанцию, можно сохранить ореол. Теперь уж Мери Бекер-Эдди не подпускает ни одного чужого человека к своей жизни; она не терпит, чтобы в окна ее заглядывало любопытство. И тем сильнее действует появление ее в аудитории или на церковной кафедре, по воскресеньям; кажется всякий раз, что она выступает из какого-то облака тайны; и отныне между нею самою и миром установлены живые буфера – личный секретарь и низшие служащие, которые избавляют ее от всех деловых и неприятных процедур. При такой недоступности ценят как выдающееся отличие, если она примет иной раз, в виде исключения, частным образом, ученика или пригласит в салон гостей. В центре миллионного города, в грохоте городских дорог, под глум биржи и в круговороте людских потоков создается постепенно вокруг ее личности легенда. Уже в Бостоне Мери Бекер-Эдди становится из живой человеческой фигуры мифом.

Но она сознает с полной ясностью, что, если тишина и тайна повышают психическое воздействие имени, то само учение требует громкости, требует органа для звучания. Америка 1890 года – она убеждается в этом по шуму большого города – не из тех стран, где можно пробиваться незаметно, тихо, медленно. Если хочешь обеспечить там успех чему-либо, нужно это "что-либо" вбивать в сознание масс тяжким молотом, громкими, звучными, то и дело отдающимися в мозгу ударами рекламы. И новая секта также нуждается там в шумихе, в пропаганде, в плакатах, подобно новому мылу, вечному перу новой системы, новой марке виски. Слишком велик, слишком широк стал наш мир, чтобы весть могла переноситься из уст в уста, как в раннюю пору человечества. Здесь надо иметь в своем распоряжении для каждой вести микрофонную трубку, мегафон, для того чтобы она прогремела до другого края страны, до Кентукки и Калифорнии, вплоть до берегов Тихого океана. Все новое нуждается в век типографских чернил в газете; и так как наиболее крупные из них проявляют к ее учению равнодушие, то она решает основать, в качестве первого и главнейшего средства пропаганды, собственный орган, "Christian Science-Journal". Тем самым впервые преодолено пространство, границы звучания слова раздвинуты в бесконечность. Основание "Christian Science-Journal" тотчас же решает победу Christian Science; впервые узнают в дальних провинциях больные, нигде не нашедшие себе исцеления, о новом бостонском универсальном медицинском методе, благодаря обстоятельно расписанным случаям чудесного выздоровления. А для отчаявшихся никакая дорога не кажется дальней. Вскоре первые больные отваживаются на попытку. Из Нью-Йорка, из Филадельфии прибывают пациенты; некоторые выздоравливают, и эти выздоровевшие разносят учение дальше. С другой стороны, "healer" из разных городов, первые евангелисты Мери Бекер-Эдди, печатают в "Journal" объявления со своими адресами, и вот колеса этого нового трактора успеха начинают работать все быстрее и быстрее. Ибо всякий "healer", чтобы расширить возможность заработка, настоятельнейшим образом заинтересован в том, чтобы максимально распространить учение и веру в это учение; всякий новый "доктор" действует как новый пропагандист "Christian Science-Journal", он вербует подписчиков, продает экземпляры "Science and Health". От этого колесо вертится еще быстрее; наново привлеченные читатели увеличивают число пациентов "Massachusetts College", некоторые из выздоровевших, в свою очередь, пользуются удобным случаем, чтоб самим стать "healer", эти новые целители вербуют опять новых подписчиков и новых пациентов – и так, наподобие снежного кома, нарастают, в силу взаимопритяжения интересов, тираж газеты, тираж книг, число верующих. Стоит в каком-нибудь городе завестись первому стороннику, как через два-три месяца туда перекочевывает "healer", пациенты которого образуют общину, и так происходит повсюду; короче, питательный провод Christian Science приключен полностью к духовно-нервным путям Соединенных Штатов. Явственно можно измерить неудержимо быстрый расцвет Christian Science ростом цифр. В 1883 году в "Christian Science-Journal" печатают свои адреса четырнадцать "healer", в 1886 году уже сто одиннадцать, в 1890 – двести пятьдесят; кроме того, в том же году числятся официально тридцать три академии, то есть филиалы, в Колорадо, Канзасе, Кентукки, во всех департаментах Америки. В том же темпе растет и число изданий "библии": в 1882 году выходит первая, а в 1886-м – шестнадцатая тысяча "Science and Health"; к концу столетия число экземпляров этой книги переходит, вероятно, за триста тысяч. И от всех этих внезапно открывшихся источников – от книг, газеты, объявлений, университета и от практики – начинают притекать все более обильные денежные потоки, объединяемые кассовой книгой "mother Mary"[257]

[Закрыть], цифры из десятилетия в десятилетие растут в кубической прогрессии. Тысячи и сотни тысяч гонорара за университетский курс, сотни тысяч авторского гонорара, сотни тысяч в форме подарков и миллионы долларов как вклады на построение церквей. О том, чтобы поставить преграду этому нечаянному притоку мамоны, Мери Бекер-Эдди никогда и не думала; наоборот, с тех пор как ее костлявая, жесткая старческая рука однажды ухватилась за рукоять насоса, она не перестает уже до последней капли выжимать золотую кровь из верующих. Вместе с первыми нажитыми деньгами проснулись в Мери Бекер, наряду со многими другими дремавшими в ней способностями, прямо-таки гениальная деловая сметка, безграничное сребролюбие. С тою же жесткою непреклонностью, с которою она впитывает жаждущей своей душою всякую земную власть, загребает она теперь деньги, эту наиболее наглядную форму власти. Чем доходнее оказывается Christian Science, тем более деловитую организацию придает ей проявившая неожиданный практический талант руководительница. Как в хорошо идущем торговом доме, она открывает, по трестовской системе, одно за другим, отделения своего предприятия. Едва только спрос на «Science and Health» бурно повышается, как Мери Бекер-Эдди поднимает продажную цену на пятьдесят центов, обеспечивая себе на каждом экземпляре доллар чистоганом «авторских». Кроме того, почти каждое издание видоизменяется, ибо верующие покупают вдобавок к прежним и новую, «окончательную» обработку; таким образом избегается какой бы то ни было застой в сбыте. Все явственнее проглядывает за «делом веры» финансовая организация; возникает целая промышленность, обслуживающая Christian Science, – книги, брошюры, уставы, «автентичные фотографические снимки» Мери Бекер-Эдди по пять долларов за штуку, «Christian Science spoons» (ужасающе безвкусные серебряные ложки) с ее изображением на эмали. К доходам от промышленной продукции присоединяются благодарственные приношения верующих своей руководительнице, о которых обстоятельно сообщается в журнале на рождество и Новый год, чтобы подвинуть к жертвам менее ревностных; большой бриллиантовый крест, горностаевый палантин, кружева и драгоценности – все это плоды кроткой настойчивости «mother Mary». Человечество не припомнит, чтобы когда-либо духовного порядка вера была удачнее и быстрее переделана в прибыльную статью, чем Christian Science – при помощи финансового гения ее основательницы; десять бостонских лет преобразуют метафизическое учение о нематериальности мира в одно из самых доходных, в материальном смысле, предприятий. И Мери Бекер-Эдди, недавно еще нищая, может в конце века с гордостью именовать себя миллионершей.

Но, неизбежным образом, чем шире разливается какая-либо идея в массах, тем в большей степени улетучивается ее как бы радиоактивная сущность; всякая вера, которая служит денежным интересам или власти, берет грех на душу. Нажива во всех случаях понижает моральную ценность подвига; так и здесь: связавшись с рекламой, с деньгами, с пропагандой и придав, таким образом, Christian Science характер делового предприятия, Мери Бекер-Эдди протянула черту мизинец; скоро и вся она будет в его лапах. С момента этого своеобразного сочетания христианского будто бы метода с полновесными тысячедолларовыми чеками, появляется изъян в фанатически-прямолинейной доселе тактике Мери Бекер-Эдди: все труднее становится верить в ее веру, поскольку она при помощи этой веры делает неплохие дела. Ибо для всякого искреннего чувства необходима неразрывная связь благочестия с самоотвержением, с отказом от земного; Будда, покидающий свой царский дворец и несущий свое учение в мир в качестве нищего, Франциск, срывающий с себя одежды и раздающий их бедным, любой неприметный еврей-начетчик, презирающий деньги и наживу и корпящий над священными книгами, с коркою хлеба в руке – все они убеждают жертвою, а не словом. Путь всех религий к божеству вел до сих пор только через бедность и лишения. Но здесь, в этой новой американской религии, в догме Мери Бекер-Эдди, банковский счет, с текущими по нему процентами, впервые не являет собою огорчения для пророка, а ссылка на Христа не препятствует ему энергично хватать отовсюду доллары. В этом пункте теологической системы оказывается трещина, в направлении которой энергично обрушивается великий американский сатирик Марк Твен с целью ниспровергнуть здание Мери Бекер-Эдди. В своей блестящей полемической статье он ставит ряд щекотливых вопросов новой пророчице, которая, презирая материю, загребает больше миллиона в год в высшей степени "материальными долларами". Раз ее книга "Science and Health", по собственному ее признанию, написана не ею самой, но продиктована свыше, почему, спрашивает он, ставит она чужую собственность под защиту закона об авторском праве и получает таким образом отчисления, причитающиеся, собственно говоря, богу? И если в своем методе она ссылается на исцеления, которые совершал Христос, то пусть она Библиею докажет и вторую половину своей аналогии, а именно что Христос, подобно ей и ее ученикам, когда-либо требовал денег или иных ценностей за лечение духом. В забавной форме изображает он расхождение между теорией и практикой: бравый "healer" с пафосом внушает своему пациенту, что все нереально, опухоль на ноге нереальна, боль от опухоли нереальна, нога нереальна и самое тело, к которому привешена эта нога, нереально, человек вместе со своим телом нереален и мир нереален, – и все же, если больной тут же не выложит на стол за лечение столько-то реальных земных долларов наличными, "healer" обязательно бежит к ближайшему реальному окружному судье. Неумолимо разоблачает Марк Твен эту своеобразную, двойственную любовь Мери Бекер-Эдди к сиянию святости и к блеску золота и в конце концов называет сплошным лицемерием религию, которая набивает свои карманы деньгами, не помышляя о том, чтобы проповедовать и исполнять закон благотворительности. Даже его, прирожденного и присяжного американца, сына страны, где деловитость не мешает гражданам быть добрыми христианами, коробит эта трестовски-деловитая торговля предметами веры, эта слишком тесная связь между Христом и долларом, и он развивает всю силу своего художественного дара, чтобы динамитом сатиры взорвать, пока не поздно, здание ее мощи.

Но что может и кто может смутить такую женщину, как Мери Бекер-Эдди? Что она сказала – истина, что сделала, то правильно. В деспотическом своем великолепии она никогда не станет считаться с чьими бы то ни было доводами против своих поступков и мыслей. Слух у ней тугой на возражения, так же, как тугая рука на власть и на деньги; она умеет, самым честным образом, не слушать того, чего не хочет слышать. В особенности двух вещей не позволяет она касаться в непоколебимом своем упорстве: своего капитала и своей веры. Поэтому она никогда не поступится ни йотою своих убеждений, ни одним центом из своих трех миллионов долларов. И от брошенного ей упрека в наживании денег она легко отмахивается. Да, отвечает она, верно, последователи Science зарабатывают теперь много денег, но как раз это доказывает добротность учения. То, что его провозвестники и распространители не нуждаются так, как раньше, лучше всего свидетельствует о необходимости этой науки и о ее торжестве. "Now Christian Scientists are not indigent, and their comfortable fortunes are acquired by healing mankind morally, physically and spiritually". И если когда-то господь повелел ей требовать платы за наставничество и лечение, то впоследствии она уразумела смысл этого веления божия: принося материальную жертву, пациент тем самым крепит, как показал опыт, свою волю к вере. Чем тяжелее для него жертва, тем благотворнее напрягает он внутренние свои силы для выздоровления.

Нет, деньги – это сила, и ни одной крупицы силы не выпустит Мери Бекер добровольно из своих рук; глухая ко всем возражениям, приключает она мотор своей Science к электрической сети "publicity" (рекламы), которая питает все движения и начинания современности своей неистощимой динамикой. И действительно, беспримерный успех как бы оправдывает ее систему насильственного уловления душ. С тех пор как печатные станки в сотнях тысяч экземпляров распространяют ее книги, с тех пор как некий осведомительный центр повышает прежнее личное влияние до степени безличного, с тех пор как путем планомерной организации по всей нервной сети страны установлены переключающие контакты, учение начинает распространяться американскими темпами, и результат превосходит самые смелые ее ожидания. С каждою неделею, с каждым днем радиус удлиняется; уже давно в круг влияния Мери Бекер-Эдди входят не только Бостон, не только один Массачусетс, но и вся огромная страна от Атлантического до Тихого океана.

Когда в 1888 году, через 5 лет после открытия "университета", Мери Бекер-Эдди решается наконец устроить в Чикаго официальный смотр верующим, она впервые в жизни переживает мистическое головокружение от массового воодушевления, переживает полную, неоспоримую победу. Ожидали прибытия восьмисот делегатов Christian Science, но четыре тысячи человек ломятся в двери, чтобы воочию лицезреть "бостонскую пророчицу" (так ее теперь называют). Как только она появляется, все встают как наэлектризованные, и овации длятся несколько минут. Такому бурному воодушевлению она не может противопоставить надменного молчания. Хотя это и не входило первоначально в ее намерения, она вынуждена сказать несколько слов о смысле своего учения этим четырем тысячам, судорожно напряженным, благоговейно ждущим. Нерешительно всходит она на эстраду, оглядывает своими серыми глазами, о чем-то думая, толпу и потом приступает к импровизированной речи; сначала она говорит медленно, но торжественность минуты увлекает ее, и речь льется столь страстно, столь вдохновенно и вдохновляюще, что журналисты, так же как это было со знаменитой речью Линкольна в Блумингтоне, забывают ее стенографировать. Никогда, заверяют единодушно ее последователи, не говорила Мери Бекер-Эдди так горячо, так разительно и прекрасно, как в этот раз, на первом своем смотру, когда впервые ощутила живое дыхание масс у самых своих уст. В глубочайшей тишине прислушиваются четыре тысячи человек к этой все более и более окрыляющейся, рвущейся ввысь речи, и едва она кончила, как возникает какой-то дифирамбический шум. Мужчины безудержно бросаются на эстраду, женщины протягивают свои подагрические руки и кричат: "Помоги!", взрослые люди целуют ей руки, платье, ботинки, и требуются величайшие усилия, чтобы этот вихрь воодушевления и одержимости не сбил с ног и не смял Мери Бекер-Эдди. Положение, в силу чрезмерности экстаза, становится опасным: овации заглушаются по временам пронзительными воплями боли, рвутся шелковые платья и кружева, пропадают драгоценности; словно в опьянении, рвутся к ней верующие, чтобы коснуться только ее руки или края, складки ее платья и от этого прикосновения выздороветь. И по официальному сообщению "Christian Science-Journal", одиннадцать человек больных исцелилось в этот день только благодаря ее присутствию.

Этот "праздник духа" в июне 1888 года приносит Мери Бекер решающую победу. Он завоевывает ей Америку. Но теперь верующие требуют уже памятника этому торжеству. Они хотят, чтобы отныне, когда незримая церковь столь величественно утвердилась в душах, она и внешне величаво вознеслась бы ввысь, в каменных глыбах. Такой проект претворения духовной системы в храм земной ставит Christian Science под угрозу новой опасности. И Мери Бекер-Эдди, с безошибочным своим инстинктом, некоторое время колеблется. В первом издании "Science and Health", в эпоху своего радикализма, она высказалась ясно и отчетливо против наглядно-зримых храмов божиих и даже признала ошибкою со стороны учеников Христа, что они ввели церковное устройство и церковные обряды. "Churches'rites and Ceremonies draw us to material things". Церковность тянет нас книзу, к земле, и молитва в храме не настоящая молитва – так писала она тогда, в 1875 году. Но теперь, когда ей предлагают соорудить собственное святилище, собственную церковь, "mother Mary" не в силах противиться попытке ее обожествления. После некоторых колебаний она дает свое согласие. Ученики поспешно собирают деньги на постройку, и, кажется, впервые со времен упадка Римской империи воздвигается святилище живому человеку. Впервые можно на фронтоне христианской церкви, где обычно высекаются надписи о посвящении богу или какому-нибудь святому, прочитать имя частного лица: "A testimonial to Our Beloved Teacher, the Rev. Mary Baker-Eddy, Discoverer and Founder of Christian Science"[258]

[Закрыть]. Внутренность церкви украшена изречениями из двух священных книг, из Библии и из канонизированного уже евангелия Мери Бекер-Эдди. Но святая святых храма – невероятно, но на самом деле так – это «The mother's room»[259]

[Закрыть], выложенная драгоценным деревом, отделанная ониксом и мрамором часовня, которая предназначена для ее пребывания, когда она вздумает посетить церковь, и которой никто, кроме нее, не вправе пользоваться. Неугасимая лампада горит в этой комнате – символ непреходящего смысла Christian Science. И оконная мозаика – в других церквах цветное отображение событий из жизни святых – представляет Мери Бекер-Эдди в тесной мансарде, озаренную звездою Вифлеема. Начало опасному обожествлению положено. Впервые в новую эпоху верующие соорудили святилище живой женщине; неудивительно, что вскоре и ее самое будут именовать святой.