Текст книги "Поймать лисицу"

Автор книги: Станойка Копривица-Ковачевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Рядом – смерть

Солнце, долго пробивавшееся сквозь лесные заросли Черной горы, наконец выкатилось на небосвод. «Хорошо ему. Где захочет, там и встанет…» – подумал Йоле с завистью. Он шел рядом с Момиром, пытаясь шагать с ним в ногу. Чтобы не отставать, мальчик должен был после двух больших шагов делать три поменьше, но побыстрее.

Момир, улыбаясь, оглянулся:

– А эти, что построили дома в лесу, неплохо устроились… Чуть что, они раз в лес – и нет их! – Он покачал головой. – Да, Йоле, хорошее место они выбрали, не то что мы. На выстрел дерева не сыщешь… Нас можно перестрелять, как зайцев.

Искоса поглядывая на Момира, Йоле решился спросить:

– А почему вы раньше не ушли? – Он не мог забыть прошедшую ночь, когда их чуть было не схватили.

– Э-э, Йоле, дорогой мой! Ты спрашиваешь, почему? Такое уж проклятое существо человек. Обо всем думает, кроме собственной жизни… Надо было картошку выкопать, крышу починить… – Он горько усмехнулся. – Нужна была мне эта крыша! Починил сани, телегу, и вот… – Снова взглянув на мальчика, Момир понизил голос: – Ты паренек надежный, тебе можно довериться: вчера я поздно вернулся – выполнял задание товарищей. Устал, крепко заснул. Эти злодеи могли меня сонного схватить!

"С задания! – пронеслось в голове у Йоле. – Надо же! Неужели и он партизан?"

– А почему вы с партизанами не ушли? – спросил мальчик.

Момир улыбнулся:

– Все мы участвуем в борьбе, Йоле. Только одни – в бою, а другие – в тылу.

– А что такое "член комитета", Момир?

– Где ты слышал эти слова?

– На мельнице.

– A-а. Член комитета, Йоле, как бы тебе получше объяснить… Это – народная власть. Такой человек вместе с другими товарищами обеспечивает нашу армию всем необходимым: от хлеба до табака… Он организует работу в тылу – чтобы девушки вязали носки, варежки, шарфы, чтобы люди собирали продовольствие для нашей армии, чтобы помогали выхаживать раненых… Ясно тебе?

Мальчик кивнул. И вдруг спросил смущенно:

– А я могу тоже участвовать в борьбе – в тылу?

– Можешь, конечно. Да ты ведь уже участвуешь!

Йоле обмер. "Неужели знает про обрез?" – подумал он и, запинаясь, проговорил:

– Как это – участвую?

– Очень просто, – ответил Момир. – Собирал ты, к примеру, ягоды, орехи?

– Собирал. И Рыжий, и Лена, и Влайко, и даже Раде. Много насобирали.

– Я знаю, сынок. Все отправлено бойцам и раненым. Видишь, каждый борется, как может.

При упоминании о партизанах и раненых у Йоле вдруг сжалось сердце. В суматохе он совсем забыл и про обрез, и про фотографию Дарьи. "Наверное, все сгорело в амбаре!.. Ну и болван же ты, Йоле, – ругал он себя. – Что ж ты не перепрятал все в более надежное место?.. А обрез сейчас можно было бы отдать Момиру".

Мальчик шагал понурив голову, вспоминая о Дарье, о ее фотографии, о том, как девушка подарила ему тетрадку и карандаш, и чувствовал себя глубоко несчастным. "Проклятая война! – думал мальчик. – Проклятые солдаты! Захватывают чужие села, выгоняют людей на улицу, сжигают их дома…" Он сжал кулаки.

Снова вспомнились Рыжий, Влайко, Лена – удалось им бежать? "А вдруг их схватили?" – эта мысль терзала его. Йоле поделился с Момиром своими переживаниями.

– Ты за них не беспокойся, – утешил его тот. – Твои дядья хитры как лисы… Их голыми руками не возьмешь… – Он засмеялся. – Уж они-то наверняка спаслись.

Мальчик недоумевал, почему он сравнил их с лисами. Он ведь имел в виду дядю Сретена и Милию, дядю Рыжего.

– А почему дядя Сретен не любит партизан? – спросил Йоле.

– Не знаю, – уклончиво ответил Момир. – Твой дядя всегда отличался своенравием. Служил в королевской гвардии и всегда жутко этим гордился – будто он один там служил.

– Он говорит, что встречал короля и королеву. Король подарил ему саблю. Я ее видел, мне Влайко показывал.

Момир усмехнулся:

– Да, знаю. Любит твой дядя короля. Хоть он в общем порядочный человек, но король ему дороже всех нас, вместе взятых.

Йоле это тоже хорошо известно. Когда дядя заметил, что Райко дружит с парнями из Гласинца, он предостерегал его, пытался отговорить, упрекал мать, что она разрешает сыну дружить с ними. "Говорю я тебе, все они красные коммунары. Они против короля и отечества… Хотят все устроить так, как в России".

Мать не ведала ни кто такие красные коммунары, ни что произошло в России, но она знала своего сына и его друзей – и защищала их, как могла. "Они честные ребята, Сретен, – убеждала она брата. – Из порядочных семей. Они плохому не научат…" "Да и хорошему тоже! – побагровев, язвительно отвечал дядя. – Еще увидишь, Радойка, что из всего этого выйдет. Не говори тогда, что я тебя не предупреждал!" – в сердцах выкрикивал дядя.

Теперь Йоле понятно, почему дядя почти спокойно воспринял известие о гибели Райко. Всем своим видом он как бы говорил: "Я догадывался, к чему это приведет, но меня никто не слушал!.."

Мать, словно тоже понимая это, молчала. Она никогда не обращалась к брату за помощью. Предпочитала посылать детей на поденную работу, обходилась тем, что имела, и сама справлялась с нищенским своим хозяйством.

"Что на тебя нашло, Радойка? – спрашивал дядя. – Почему не заходишь?"

"Зачем? – отвечала мать. – У тебя и так полон дом людей, только меня не хватало".

Дядя обижался, он чувствовал: сестра намекает на то, что в его доме частенько гостят четники.

Теперь многое становилось понятным Йоле, и он всем сердцем был на стороне матери.

Но ведь недаром же Момир сказал, что дядя – честный человек. Не раз он защищал хозяйство сестры от поборов, сам вносил ее долю на содержание различных армий, в том числе и партизанской. "Они бедняки, возьмите лучше с меня!" И отдавал своего барана, сохраняя тем самым нескольких овец, принадлежащих сестре. А она, возможно, этого даже не знала…

В полдень Йоле с Момиром вышли на косогор, с которого родная деревня была видна как на ладони. Момир остановился.

– Раскрой глаза пошире и смотри, – сказал он тихо.

Йоле смотрел во все глаза. Вокруг, на тропинках, исполосовавших гору, не было ни живой души. Качались под ветром кусты можжевельника.

Момир стал спускаться первым, прикрывая мальчика. Двигались короткими перебежками – от одного куста к другому. Полчаса ушло на то, чтобы добраться до холма, возвышавшегося над самой деревней.

– Оставайся тут, Йоле, – сказал Момир, – и смотри внимательно, а я пойду на разведку. Если что заметишь, свистни… – И пополз вниз.

Йоле остался один. Ему было страшно. "Вдруг они сейчас тут появятся и начнут стрелять… Если убьют Момира или меня…" Сердце его громко стучало. Мальчик то и дело оглядывался, но кругом, насколько хватало взгляда, было пустынно, и Йоле понемногу успокоился. "Эх, был бы здесь Рыжий! – подумал он. – Все было бы по-другому".

Наконец внизу появился Момир, помахал ему рукой. Йоле, согнувшись – подражая Момиру, – побежал к нему и свалился рядом под куст можжевельника.

– Нигде никого, – возбужденным шепотом сообщил Момир.

– Все дома сгорели? – тоже шепотом спросил Йоле.

– Нет. Какие – дотла, какие – наполовину…

"А наш амбар?" – хотел спросить мальчик, но спросил другое:

– Кто-нибудь убит?

– Не знаю, – ответил Момир. – Я не заходил в деревню… Пойдем вместе, там тихо.

В первом же доме они увидели убитых.

На пороге, прислонившись друг к другу, сидели мертвые дед Спасое и бабка Бояна.

– Не смотри! – приказал Момир, но Йоле уже увидел.

В руках у деда – белые шерстяные носки, которые он, видимо, не успел надеть. Так и умер босой. "Бедный дед", – подумал мальчик, не в силах сдержать слезы.

– Пойдем, Йоле, – потянул его Момир.

Отойдя, мальчик еще раз обернулся: дед с бабкой все так же сидели на крыльце, словно только что вышли отдохнуть, подышать свежим воздухом…

Дом Душана сгорел дотла. Во дворе – разбитая телега, разбросанная упряжь.

– Не успели запрячь лошадь, – сказал Момир и замер, давая Йоле знак оставаться на месте. – Гляди на дорогу, как бы нас тут врасплох не застали, – проговорил он вдруг изменившимся голосом.

Йоле принялся смотреть на дорогу, пытаясь, однако, разглядеть и то, что обнаружил Момир у стены дома. Но за его широкой спиной ничего не было видно. Момир наклонился и накрыл что-то куском обгоревшей материи. Потом отбежал в сторону, схватился за ствол сливы – и его вырвало. "Что там такое?" – думал мальчик. И вдруг словно что-то пронзило его: "Да это же Ковилька со своим ребенком! – Он похолодел. – Когда мы бежали ночью, ребенок плакал… Неужели их тоже?.."

Момир подошел – бледный как полотно. За последние полчаса он согнулся, точно дряхлый старик,

– Не успели уйти, – сказал он.

– Их убили? – спросил мальчик.

– Зарезали, – сдавленным голосом вымолвил Момир.

У Йоле подкосились ноги, будто зарезали его самого.

– Господи, неужто это правда? – повторял он, сознавая, что это действительно правда, но потом все путалось у него в голове. – Нет, не может быть!..

Момир, взяв его за руку, потянул за собой.

– Это зрелище не для тебя, сынок…

Они молча двинулись дальше, и трудно было понять, кто кого ведет – мужчина мальчика или мальчик мужчину.

В воздухе стоял запах гари.

– Посмотрим, нет ли еще кого… – проговорил Момир, приближаясь к дому, где жил дядя Йоле.

Дом сгорел наполовину и оттого производил еще более страшное впечатление, чем сгоревшие полностью. Йоле вначале не мог заставить себя шагнуть во двор. Но вспомнил дядю, Лену, Влайко…

Он спустился в погреб. Никого. За домом тоже пусто. Сверху, точно призраки, нависали обгоревшие стропила. И Йоле снова заплакал – на этот раз от радости, что никого не нашел.

Он посмотрел через ограду – туда, где должен был стоять его дом, но дома не было. Не было и амбара. "И Дарьи больше нет, – кольнуло его в сердце. – И обрез сгорел".

Момир вынес из погреба все, что сохранилось, бросил ему под ноги:

– Заворачивай в рядно, да поживее!

Они поспешили к дому Момира.

Огонь не пощадил ни одной постройки в его дворе. Сгорели и дом, и конюшня, и сыроварня, и сарай. Оставив мальчика наблюдать за дорогой, Момир полез в погреб.

Запах гари становился невыносимым. Им было пропитано все, начиная от узла, который оттягивал мальчику руку, кончая изуродованными огнем постройками. Сам воздух был тяжелым и горьким от этого запаха. Йоле подумал, что здесь горело не только дерево, но и все вокруг: каменные стены, одежда, навоз, – все горело – вот почему такой странный запах. И снова мальчик вернулся мыслями к убитым старикам, потом – к Ковильке и ее ребенку. "Малыш еще и ходить не начал!" – подумал Йоле, размазывая слезы по лицу. Теперь уже никогда не выйдет Ковилька из своего дома навстречу ему и его друзьям. Раньше, возвращаясь с выпаса, они проходили мимо ее дома. Она смотрела на ребят, веселая, улыбающаяся, и всегда находила для них доброе слово. "Никогда уж этого не будет!.."

Что-то зашуршало, Йоле хотел кликнуть Момира. Но это оказалась всего лишь кошка – она недоверчиво выглядывала из-за валявшегося на земле колеса.

– Кис-кис… – позвал ее мальчик, – Как же ты, бедняга, уцелела? Иди ко мне, – подзывал он кошку, протягивая руки.

Но кошка не двигалась, в любой момент готовая убежать. "Даже животных до смерти перепугали, проклятые!"

Из погреба вышел Момир, неся какую-то посуду. Здесь же, во дворе, отобрал целую и выбросил негодную.

– Все приданое дочерей забрали, – пересохшими губами проговорил Момир. Он вернулся в погреб и вынес оттуда старую шинель. – Валялась за бочкой, не заметили ее. А мне пригодится. – И он снова полез в погреб.

Йоле смотрел на дорогу и в мыслях уже в который раз возвращался к своим друзьям: где они? что с ними? Его охватило радостное чувство, что им удалось спастись.

Момир возвратился с обгорелым солдатским одеялом и опанками, стал складывать вещи в узел.

– Это все, что осталось, дорогой мой Йоле. Все разграбили, разбойники. – Выпрямившись, он сквозь слезы еще раз посмотрел на обугленный остов своего дома.

– Пошли, – позвал Момир. – Здесь нам больше делать нечего.

Потом, у дома Душана, он велел мальчику оставаться на дороге, а сам вернулся похоронить убитых. Йоле издали наблюдал, как он копает яму обломком лопаты, как перетаскивает мертвых, завернув в рядно, как забрасывает их землей.

Йоле хотел подойти помочь, да не решался. Так Момир похоронил и два других трупа.

– Чтобы собакам не досталось, – угрюмо сказал он, выходя на дорогу.

И долго после этого шагал молча, заговорил, только когда они подошли к его огороду:

– Иди-ка сюда, родной. Здесь я картошку закопал – на черный день…

И правда, картошка была зарыта глубоко в земле, в хорошо замаскированном месте. "Как это он догадался?" – подумал Йоле.

– Вот, чтобы ты знал, где она, – говорил Момир, разгребая листья и траву. – Если прижмет голод и будете недалеко отсюда, приходите с матерью или с Раде и берите, сколько нужно.

– А ты? – почему-то пришло Йоле в голову.

– Что я?! – повернулся к нему Момир. – Неизвестно еще, что со мной будет… Я, Йоле, в партизаны ухожу, – продолжал он, откапывая картошку.

– Нет больше сил терпеть все это… Пусть мне найдут замену здесь, в тылу…

К вечеру они пришли в селение, где оставались их родные.

Все спят, а я умер

Рыжий не переставал удивляться, почему все так случилось. Что это? Откуда взялась эта сила, разметавшая всех в разные стороны?

Картины той страшной ночи, когда они бежали от усташей, не выходили у него из головы. Он вспоминал Йоле, Влайко, маленького Раде. "У них ведь ни телеги, ни лошади. Сумели они уйти или нет?.."

Он целыми днями ходил угрюмый, изводил себя и окружающих, задавая вопросы, на которые ни он сам, ни кто другой не могли ответить.

– Удалось им убежать?

– Конечно, – отвечали ему.

– Но когда мы отъехали, они еще оставались!

– Должен же кто-то быть первым, а кто-то – последним.

– А почему именно мы первые, а они последние? – этим вопросом Рыжий ставил всех в тупик.

Наконец дядя, чтобы прекратить разговор, заключал:

– Такова жизнь, что тут поделаешь?

– Да почему жизнь такова? – упорствовал Рыжий.

Тетка сердилась:

– Что ж, виноваты те, у кого есть телега и лошадь? Может, надо было ждать, пока нас схватят?

И тогда Рыжий бросил им в лицо:

– А если они погибнут?

Мать, дед и тетка молчали.

– А если погибнет Йоле? – кричал Рыжий.

– Успокойся, убежал твой Йоле, – говорил дядя. – Не так просто его поймать.

– А Раде, а их мама?

Дядя замолкал, в разговор снова вступала тетка:

– Ты же знаешь, Йоле не оставит мать и брата.

Он вспоминает Лену и Влайко, заводит речь о них. Тут уж дядя чувствует себя более уверенно.

– О них можешь не беспокоиться. Стоян не попадется в ловушку. Он же хитрый как лис.

Рыжему становится легче.

Стараясь отвлечь мальчика от грустных мыслей, родные просят его присмотреть за дядиными детьми. Он соглашается, но они еще малы, простодушны и наивны, ему с ними неинтересно. И Рыжий с утра до вечера бродит, как неприкаянный, по селу.

Они поселились у тетки, в маленькой деревеньке, находящейся так далеко от проезжих дорог, что казалось, даже если очень захотеть, отыскать ее было бы чрезвычайно трудно. В ту ночь, когда бежали из своей деревни, дядя уже знал, куда их повезет. И это раздражало Рыжего.

Тогда, среди выстрелов, суеты и криков о помощи, Рыжему хотелось спрыгнуть с телеги, схватить любого бегущего человека и сказать: "Садись к нам, будем спасаться вместе".

– Почему мы никого с собой не взяли? – спрашивал он.

От его вопроса родным становилось неловко.

– Послушай, Жарко, – отвечал дядя, как бы оправдываясь. – Когда запахнет жареным – а ты, слава богу, видел, как это бывает! – каждый в первую очередь думает о себе. Своя ведь шкура дороже.

– А мне моя – нет, – отвечал Рыжий, думая о своих друзьях.

– Тебе – нет, потому что ты еще ничего не понимаешь, – язвительно замечала тетка. – Были бы у тебя свои дети, вот тогда бы я на тебя посмотрела.

Чем больше проходило времени, чем более налаживалась жизнь, тем тяжелее становилось Рыжему. Ему хотелось бежать из этого спокойного, сытого уголка, разыскать друзей, узнать хотя бы, живы ли они.

Однажды у них появились беженцы, которые принесли вести об их родной деревне. Они рассказали, что деревню сожгли, убили бабку Бояну, деда Спасое, несчастную Ковильку и ее ребенка. Дядя помрачнел, молча зажег лампаду. Мать с тетками долго молились перед образами.

О друзьях Рыжего ничего не было известно.

Наступила зима, с нею пришла неведомая болезнь. Сначала умер ребенок в семье беженцев, потом заболела и умерла пожилая крестьянка. А затем болезнь начала валить с ног всех подряд.

Через несколько недель заболела мать Рыжего.

– Тиф, – сказал дядя.

– Да, скорее всего, – подтвердил деверь, стоя у изголовья больной.

Мать металась в горячке.

Все были страшно напуганы, больше всех – Рыжий. Его никакими силами не могли оттащить от постели матери. "Что ты тут все сидишь?" – пытался увести его дядя, но Рыжий был уверен, что его место именно здесь, рядом с больной.

"А вдруг она умрет?" – думал мальчик. Он брал мать за руку, вытирал пот с ее лица и подолгу смотрел на нее, словно пытаясь защитить своим взглядом.

– Не отдам!.. Я не отдам тебя, мама, слышишь? – шептал Рыжий, оставшись наедине с матерью.

Тетки варили отвар из трав, обкладывали мать компрессами, насильно поили и кормили, а он продолжал сидеть возле нее, держа за руку.

Мать болела долго и тяжело, временами мальчику казалось, что она уже не поднимется. Но она наконец выздоровела.

Увидев впервые, что мать его узнает, Рыжий как безумный выбежал из дома, крича: "Она ожила, она ожила!" Все собрались у ее постели. Мать узнавала одного за другим, называя по именам. Потом остановила взгляд на сыне и прошептала: "Бедный мой Жарко…" От счастья Рыжий заплакал.

Только мать начала поправляться и набираться сил, болезнь сразила его. Сначала мальчик крепился, не признаваясь ни себе, ни другим, что ему плохо, но долго так продолжаться не могло. Рыжий слег.

В бреду он перестал понимать, что вокруг происходит. Мелькали какие-то фигуры – ему казалось, это те, которым некуда бежать. Он вскакивал, звал их, подвигался, освобождая им место в телеге. Когда чьи-то руки укладывали его в постели, ему казалось, что все наконец устроены, нашли себе место и теперь все в порядке. Он успокаивался, засыпал, но вскоре снова вскакивал с криком:

– Вот они, уже близко!

– Никого тут нет, – успокаивали его.

Он будто бы верил. А потом в его воображении возникал горящий дом, и он выкрикивал: "Сгорит, все сгорит!", чувствуя, что тоже горит, и, стараясь вырваться из огня, прижимался к стене, но пламя настигало, грозное, беспощадное. Мальчик звал на помощь:

– Спасите! Горю!

Он вырывался из их рук, пытаясь бежать.

День и ночь родные сидели возле него, сменяя друг друга у его постели.

Рыжий не знал, сколько времени длилась эта схватка с болезнью. Но ему запомнилось раннее утро, когда он очнулся.

Он огляделся. У его ног спала мать. В комнате было полно народу, все спали вповалку. "Неужели это все беженцы?.." – подумал Рыжий, с интересом разглядывая их.

Светало. "Значит, я выжил…" Мальчик улыбнулся свету, пробивавшемуся сквозь окно. На фоне его вдруг возникла женская фигура. Рыжий смотрел на нее с любопытством. Это была молодая девушка. Она сняла платок, положила его на колени, стала расплетать косы. Он следил за каждым ее движением.

Девушка долго медленно проводила гребнем по волосам, задумчиво глядя перед собой. Заплетя косы и закинув их за спину, она нагнулась, чтобы взять что-то. Он все смотрел на нее, стараясь ничего не упустить. Девушка достала новое платье, огляделась вокруг и, убедившись, что все спят, стянула с себя платьишко, даже не посмотрев в сторону его постели. "Она, видно, считает, что я умер", – подумал Рыжий и улыбнулся. Девушка на секунду застыла, придерживая платье руками, снова с опаской огляделась. Рыжему хотелось сказать: "Не бойся, все спят, а я умер!" Но он этого не сказал, потому что взгляд его упал на обнаженную грудь девушки. "Тоже как два холмика", – подумал мальчик, вспомнив о Росе.

И опять он безуспешно пытался решить мучительные вопросы: что же влечет мужчину к женщине? И почему его самого тянет к незнакомой девушке, лишь отдаленно напоминающей Росу?

Улыбка снова тронула его губы. "Ну, Жарко, – сказал себе Рыжий, – теперь уж ты обязательно выздоровеешь!" И мальчик снова заснул.

Дальние дали

Никогда в жизни не испытывали Лена и Влайко такого тоскливого чувства при мысли о дальних краях.

Позади осталась кошмарная ночь, в реальность которой трудно было сейчас поверить. Сидя на телеге, которой правил дядя, они все дальше уезжали от дома, то и дело оглядываясь назад. По обе стороны дороги возвышались серые скалы, хмурые и неприветливые в это раннее осеннее утро.

– Ты уверен, что точно их разбудил? – в третий раз повторила она тот же вопрос.

– Конечно, – ответил Влайко. – Я ведь тебе уже говорил.

Он вспомнил, как Йоле, его мать и братишка вскочили с постелей, когда он крикнул: "Усташи, спасайтесь!"

– Если б ты их не разбудил, их бы наверняка схватили, – прошептала Лена, поеживаясь.

Точно. Схватили бы…

– Ты молодец, – твердила Лена, стискивая руку брата.

Влайко приятна похвала сестры. Заслуженная похвала: ведь он первый вспомнил о друзьях, сказав отцу: "Я побегу разбужу их!" "Давай!" – ответил отец. "А мог бы и не пустить", – подумал мальчик.

– И все-таки они убежали, – убеждая как бы сама себя, сказала девочка.

Влайко подтвердил:

– Йоле бегает быстрее всех!..

Оба, конечно, думали о маленьком Раде, о матери мальчиков, но вслух не произнесли ни слова.

Добравшись до перевала, дядя остановил лошадей. Отец слез с телеги, чтобы проверить колеса, и, проходя мимо Лены и Влайко, бросил, улыбаясь:

– Ну что, проснулись?

Мать подняла голову, спросила:

– Где мы?

– Отсюда уже видна Сербия. Вон она! – довольно проговорил отец, показывая на синеющие вдали горы.

– Но мы ведь туда не поедем? – спросил Влайко.

– Как раз туда-то и поедем, сынок. Там спокойно. Ни тебе усташей, ни этой бойни.

– Глупости, – сказал дядя, тоже спрыгивая с телеги. – Думаешь, там лучше?

Отец ничего не ответил: верно, вспомнил встречу с четниками на току. Влайко даже улыбнулся при мысли об этом и снова подумал: "Вот тебе твои четники!" Мальчику было сейчас все равно, куда ехать, жаль только, что рядом не было Йоле, Рыжего и Раде. Впервые осознал Влайко, что их дружная компания, может быть, никогда уже не соберется.

Будто прочитав его мысли, Лена, краснея, поинтересовалась:

– А Рыжего ты тогда не видел?

Влайко и сам не знал: видел впереди какую-то повозку, ему даже показалось, что там семья Рыжего, но, может, это только показалось.

Отец спросил, хотят ли дети есть, они ответили, что нет. Со стороны шоссе слышался шум.

– А мы здесь не одни! – сказал отец удивленно и вместе с тем радостно.

– Нет, не к добру это, если двинулась такая лавина, – заметил дядя, забираясь на телегу.

По шоссе шли люди – такие же беженцы, как и они. Исчезали из виду привычные родные поля, леса и горы. Мерно, неумолимо крутились колеса телеги, увозя детей все дальше от дома. Все приуныли. "Я больше не увижу Рыжего", – думала Лена, забыв о том, что затаила на него обиду с тех пор, как они ходили в лес за орехами. Но какое значение имеет ее обида теперь, когда она не знает, где он, жив ли он? "Будь проклята эта война!.."

Нахмурившись, девочка смотрела по сторонам. Мерное покачивание телеги постепенно ее убаюкало.

Лену разбудил Влайко и чей-то возглас:

– Дрина!..

Протирая глаза, Лена с непонятным волнением смотрела на широкую, полноводную реку. Влайко тоже зачарованно замер. Сколько раз они слышали об этой реке: "возле Дрины", "через Дрину", "по ту сторону Дрины"… И вот сейчас они здесь, возле той самой Дрины.

Остановились на берегу. Мать дала детям по куску хлеба, и они жевали, переговариваясь, не отрывая глаз от прекрасной реки.

Только к вечеру дядя нашел паромщика, согласившегося перевезти их на другой берег.

Снова забравшись на телегу, которую закрепили на пароме, все неотрывно смотрели на эту огромную массу воды, не переставая удивляться ширине реки, мощному ее течению, сносившему паром. Когда были уже на середине реки, дядя, повернувшись к ним, сказал:

– Ну вот, дети, вы уже в другой стране…

– Почему?

– А потому, – ответил дядя. – Там осталась Босния, а отсюда начинается Сербия.

Они не понимали, как это до середины река может принадлежать одной стране, а после середины – другой. Но видели, что Босния уплывает все дальше, в сгустившихся сумерках тают и становятся еле заметными очертания ее берегов. "А там – в Боснии – остались Рыжий, Раде и Йоле…"

Вести из Боснии приносили беженцы. С их появлением оживали все – и взрослые и дети. Отец и дядя расспрашивали о передвижении воинских частей, о своих домах, а Лену с Влайко интересовало только одно: остались ли в живых их друзья.

Беженцы рассказывали, что деревни сожжены дотла, люди разбежались, бегут все больше сюда, переправляются через Дрину. "Да теперь в этом направлении будут наступать, – говорил дядя сердито. – Ну что за народ! Стадо – оно стадо и есть. Стоит пойти куда бы то ни было – и все за тобой бросаются. Так можно и головой поплатиться!.."

По слухам, многие беженцы именно на Дрине и поплатились своими головами. "Черный легион" гнал их до самой реки. Кого не убили, сбросили в Дрину…

"Сбросили в Дрину! – с ужасом думала Лена. – И наверняка все утонули. Потому что кто переплывет такую реку? Никто!" Девочка в страхе жалась к отцу, к дяде, то и дело спрашивала: "Ведь Дрину невозможно переплыть?"

Эта река и жуткие рассказы, связанные с ней, надолго лишили Лену покоя.