Текст книги "Поймать лисицу"

Автор книги: Станойка Копривица-Ковачевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Обрез

Что такое собственное оружие? Это все равно что собственная рубашка, опанки, куртка? А может, это нечто большее?

Никогда ребята не чувствовали себя так уверенно, как сейчас, когда раздобыли винтовку.

Обрез! Винтовка, которая стреляет, – такой нет у "противников". И у долговязого нет.

– А что, если взять обрез с собой на пастбище да пальнуть? – предложил Влайко. – Покажем им, что у нас есть, а? – И он обвел ребят сияющими глазами.

Все недоуменно переглянулись.

– Ты что, спятил? – спросил Рыжий. – Чтобы они выдали нас четникам?

– Ну только пугнем их разок…

– Уж тогда и они тебя попугают! – вмешалась Лена, покосившись на Рыжего.

Взгляды их встретились, Рыжий кивнул, соглашаясь с ней, и Лена почувствовала себя почти счастливой.

– А ты что скажешь, Йоле? – спрашивает Раде в нерешительности.

Мнение Рыжего и Лены он уважает, но ведь и предложение Влайко тоже заманчиво. "Вот бы они рты разинули, услышав выстрелы", – думает Раде и смотрит на Йоле. Сомнения терзают мальчика: у "противников" тоже нрав горячий, они этого так не оставят. Возьмут да и украдут у четников пулемет или, чего доброго, пушку, да повернут ее против них… Нет, надо, чтобы решение принял Йоле, он лучше всех в таком деле разберется.

Все смотрят на Йоле.

– Ну что ж, – тянет он. – Было бы, конечно, неплохо их попугать, только Рыжий прав: они обязательно нас выдадут.

– Конечно, выдадут, – подхватывает Раде. – Знаем мы их, все они ябеды.

Ребята помолчали.

– Знаете что, – сказал наконец Рыжий. – Надо сделать это иначе… Ну, например, чтобы они нас не видели, не знали, что это мы…

Взгляд Лены был осуждающим, но Рыжий не обратил внимания, ждал, что скажут остальные.

– Вот здорово! – подхватил Влайко.

"Осталось только Йоле согласиться, – подумала Лена, злясь на этих двоих, особенно на Рыжего. – Лишь бы против меня!" – подумала она, чуть не плача.

– Ну и герои! – крикнула девочка. – Чтобы нас не видели, да? Чтобы не знали, что это мы? Герои, нечего сказать!

Рыжий смотрел на нее, недоумевая. В чем дело? Обычно она смелее других, даже смелее Йоле и его самого.

– Что это ты, Лена, а? – спросил Раде. – Только подумай: мы из засады как пальнем, а они затрясутся от страха, решат, что это солдаты стреляют!

– Да, неплохо, – согласился наконец Йоле.

Лена оказалась в одиночестве – одна против всех. Ей хотелось присоединиться к ним, но чувство противоречия мешало это сделать.

– Делайте как знаете, – упрямо сказала девочка, готовая уйти.

– Лена! – окликнул ее Раде. – Погоди, куда ты?

– Это мое дело, – резко ответила она и зашагала прочь.

Проходя мимо Рыжего, метнула на него осуждающий взгляд. "А ты когда-нибудь пожалеешь", – читалось в ее глазах. Рыжий отвернулся.

– Не понимаю, что с ней, – недоуменно сказал Влайко, как бы оправдываясь за сестру.

Йоле понимал, что происходит с Леной, но, конечно, помалкивал. Некоторое время все смотрели, как она удаляется – упрямая, независимая. Потом, забыв о ссоре, принялись обсуждать план действий.

Вечером и на следующее утро Лена избегала встреч с ребятами, на душе у нее было тяжело. "Но если уж так получилось, пусть будет как есть", – думала она, не желая идти у ребят на поводу. Исподтишка девочка все-таки следила за Влайко. Заметив, что брат куда-то собрался, отправилась за ним, обогнала его и, никем не замеченная, прибежала на гору раньше всех. Там она надежно спряталась, предвкушая радость от того, что события будут развиваться у нее на глазах. Из своего укрытия она наблюдала и за "противниками", которые играли на лугу, а потом обнаружила и своих, "занимающих позиции". Все время, пока шли приготовления, девочка сгорала от нетерпения поскорее увидеть ребят "в деле", услышать, как стреляет их оружие.

Прогремел выстрел. Пуля пролетела высоко над землей, а многократное эхо выстрела неслось с разных сторон, и трудно было определить, откуда стреляли.

"Противники" замерли. "Ну, еще!" – подумала Лена, нервно сжимая кулаки.

Раздался второй выстрел, "Противники" в испуге оглядывались, наконец самый маленький из них бросился наутек. Вслед помчались остальные, и скоро все скрылись из виду.

Лену как будто что-то подбросило вверх. Она вскочила и рванулась за ними, крича:

– Разворачивай левый фланг!

"Противники" мчались что было духу, а вдогонку им несся смех четверки ребят.

– Ну и Лена! – хохотал Йоле, видя, как сторонники четников драпают от одной-единственной девчонки…

Лена остановилась. Ее окружили свои – все явно гордились ею, и она почувствовала, что счастлива. Больше всего оттого, наверное, что поймала взгляд Рыжего: в этом взгляде соединились удивление, смущение и еще что-то, чего в нем прежде не было…

Теперь ребята не расставались с обрезом, таская его с собой повсюду. Вечером Йоле прятал обрез в амбаре.

На другой день после происшествия на лугу ребята погнали овец в лес, решив какое-то время избегать встреч с мальчиками лагеря "противников", достаточно, по их мнению, напуганными.

Близился полдень. Йоле, бродивший вокруг поляны, где расположились друзья, вдруг бегом вернулся к ним, явно чем-то взволнованный.

– Где обрез? – спросил он, переводя дыхание.

– Вот он, – спокойно ответил Рыжий.

– Там с дерева я увидел троих усташей, – сообщил Йоле, хватая ружье. – Может, припугнем их?

– Ты что, хочешь в них пальнуть? – удивленно спросил Раде.

– Почему бы и нет? – сказал Влайко. – Представляешь, мы крикнем: "Разворачивай левый фланг!" Как Лена вчера. И они побегут! А мы закричим: "Вперед, партизаны!"

– Ты бы еще сказал: "Вперед, пролетарии!" – добавила Лена осуждающе. – Боже мой, вечно ты лезешь на рожон, пока не получишь по шее!

– А ты-то сама? – отбивался Влайко. – Ты вчера что делала?

– То вчера! – отрезала Лена. – Дурак ты, вчера ведь там были просто ребята. А это – настоящие усташи…

– То было понарошку, а сейчас все по-настоящему, – серьезно объяснял Раде.

– Что ж, так и дадим им уйти?

– Что ты предлагаешь? – спросил Йоле.

– Да вчерашнюю тактику Рыжего! – выпалила Лена, слегка покраснев. – Спрячемся, чтобы они не видели, кто стреляет.

Ребята переглянулись.

– Ну чего мы ждем? – нетерпеливо проговорил Влайко и побежал, увлекая за собой остальных.

– Где ты их видел? – спросил Рыжий.

– Они идут со стороны Црвена-Локвы.

– Значит, в деревню… – соображал Влайко. – Надо им помешать!

Сначала ребята бежали по лесу вдоль дороги, которая временами просматривалась за деревьями, потом залегли на опушке, наблюдая за усташами. Те неторопливо шагали в сторону деревни.

– Знаешь что, – тихо сказал Рыжий, – надо выстрелить несколько раз, чтобы они не подумали, что это случайно…

Йоле кивнул.

– Будешь в них целиться? – зашептал Влайко, ползком пробираясь поближе к Йоле.

– Ну да! Чтобы накликать беду на свою голову, – сквозь зубы процедил тот.

Воцарилась тишина. Йоле долго водил ружьем, то целясь в усташей, то выпуская их из-под прицела. Но вот наконец грянул выстрел. Справа от усташей взметнулся и осел столбик пыли.

– Подожди пока, – скомандовал Рыжий.

Усташи растерянно оглядывались, галдели.

– Пли! – сказал Рыжий.

Прогремел второй выстрел. На этот раз пыль поднялась ближе к усташам, которые в панике заметались на дороге. Затем один из них схватил винтовку, но, вглядевшись в густой враждебный лес, обступивший их со всех сторон, опустил ее.

– Дай-ка, я тоже хочу попробовать, – попросил Рыжий.

– Целься ближе, – посоветовал Йоле.

Рыжий решительно прицелился. Пуля ударила в землю прямо у ног усташей, подняв тучу пыли. Они восприняли этот выстрел как последнее предупреждение и, сорвавшись с места, побежали, временами оглядываясь на ходу.

– Дай и мне стрельнуть! – умоляюще проговорил Влайко.

– Не надо, хватит, – сказал Йоле.

– Зря только пули потратим, – добавил Рыжый. – Эти гады и так будут бежать без остановки до самого дому.

– Ну и дали ж мы им прикурить! – захлебываясь от восторга, почти кричал Раде. – Видно, подумали, что это партизаны!

– Или четники, – усмехнулся Влайко.

– Если бы мне кто сказал, что усташи удирают от детей, я б не поверила, – сказала Лена.

– А вдруг бы они узнали, что это – мы? – Раде задумался и, видно представив себе последствия, даже глаза закрыл. – Ой-ой-ой…

– Лучше, чтобы они не узнали, – согласился Йоле спокойно. – Айда к овцам.

Он пошел первым, за ним двинулись остальные, испытывая радостное чувство, точно выполнили свой долг.

Как во сне

Они появились под вечер, когда последние группы беженцев прошли через деревню.

Раде сидел у амбара. Как заколдованный смотрел он на молодую хрупкую женщину в городском платье и сопровождавшего ее мужчину, которые повернули к их дому. Раде разглядывал маленькое круглое лицо женщины, обрамленное короткими вьющимися волосами, нарядное платье – так засмотрелся, что даже не ответил на вопрос мужчины:

– Есть кто-нибудь в доме?

Мальчик неопределенно кивнул головой. Проходя мимо, женщина окинула его быстрым взглядом черных, как спелые вишни, глаз и, как ему показалось, печально улыбнулась. Такой она и осталась в его памяти.

Они появились так внезапно и выглядели так непривычно, что мальчик зачарованно глядел им вслед и после того, как они скрылись в доме. "Кто они? Откуда? Куда держат путь?" Не терпелось узнать о них побольше, но Раде боялся пошевелиться – а вдруг они исчезнут, словно призраки, испарятся, улетучатся? До темноты просидел он на том же месте, слушая доносившийся до него разговор. Потом мать позвала его, велела принести дров. Но и войдя в дом, Раде прятался за охапкой, которую нес, отводил глаза, будто страшась чего-то, а чего, он и сам не мог бы объяснить. Это, пожалуй, был даже не страх, а понимание того, что подобные встречи не случаются каждый день – они как сновидения, в которые веришь, пока спишь, а проснувшись, не веришь уже ни во что.

Весь вечер, да и долго после него Раде не мог избавиться от этого ощущения. Забившись в дальний угол, куда не проникают отблески огня, он с любопытством смотрел на чужаков, пришедших невесть откуда, из какого-то другого мира, о существовании которого он не подозревал до сих пор. Широко раскрытыми глазами следил мальчик за ними, стараясь не пропустить ни малейшей подробности, имеющей хоть какое-нибудь значение.

Мужчина был старше женщины – видимо, ее отец или дядя, – высокий, худощавый, с какими-то странно замедленными движениями. Он курил сигареты одну за другой, прикуривая от блестящей зажигалки, которую постоянно вертел в руках, задумчиво глядя куда-то в сторону. Время от времени заговаривал с матерью, потом надолго замолкал, погруженный в свои мысли, поигрывая зажигалкой. Раде было почему-то жаль его, особенно когда мать вдруг задавала ему какой-нибудь вопрос, а он молча глядел на нее серо-зелеными, ничего не понимающими глазами. И только через какое-то время, когда смысл сказанного доходил до его сознания, он коротко отвечал, после чего снова замолкал. Потом, словно вспомнив что-то, резко переводил взгляд на молодую женщину, как бы спрашивая ее: как она? как себя чувствует?.. Ее глаза оставались все такими же – печальными, очень печальными.

Из разговоров мужчины с матерью Раде понял, что он отец молодой женщины, что у него было торговое дело в Праче, но усташи разграбили все их имущество, а сами они, в чем пришлось, вынуждены были бежать.

Услышав это, Раде почувствовал, как сердце его сжалось: "Как это – в чем пришлось?" Он понимал, что в таком легком, воздушном платье отправляться в далекий путь нельзя.

Еще больше удивился и даже испугался Раде, когда вдруг обнаружил, что их не двое – есть еще и третий. Оказалось, в течение всего этого времени – и во дворе, и дома – мальчик не замечал, что на руках у женщины – ребенок. Только сейчас, когда тот вдруг запищал, Раде понял это. Но увидеть младенца не удалось: он был тщательно завернут, из пеленок слышался только голосок, слабый, как у котенка. Это был не плач и даже не хныканье, а нечто среднее, словно несчастное дитя понимало, что плакать надо тихо: ведь у него больше нет дома, а все окружающее – такое чужое, непонятное.

Раде глядел на молодую женщину, и его неотступно преследовала мысль: "Ей будет тяжелее всех…" Что-то заставляло его так думать – безграничная печаль в ее глазах, какая-то потерянность во взгляде, которым она смотрела на новорожденного. Лишь когда младенец снова запищал, она перевела взгляд на отца, а потом посмотрела на мать Раде, как бы спрашивая разрешения… Мать сразу же поняла, подошла к ней и тихо проговорила: "Покорми его, бедненького, видишь, он проголодался…" Отец только кивнул, весь съежившись, и отвернулся. Рука его, когда он пытался зажечь сигарету, дрожала. Раде снова посмотрел на молодую женщину. Осторожно приподняв ребенка, она положила его поудобнее, высвободила, расстегнув платье, белую, как жемчуг, грудь и приложила к ней новорожденного. Младенец зачмокал. Женщина склонилась над ним, нежно улыбаясь, дитя тоже улыбнулось ей, но, выпустив грудь, стало отчаянно ее искать. "А ведь пропадет дитя! – вдруг подумал Раде. – Пропадет вместе с ними…" Глаза мальчика наполнились слезами.

Ребенок нашел грудь, успокоился. К молодой женщине подошла мать Раде, протянула ей кружку молока. Сердечно поблагодарив, та медленно пила, не сводя грустных глаз со своего сокровища, нежно прижимая его к груди, и Раде чувствовал, что нет на свете такой силы, которая смогла бы разлучить их.

О многом еще думал мальчик. О том, что, как бы ни были несчастны женщина и ее дитя, все-таки этот младенец счастлив. Раде не понимал почему, но между молодой женщиной и ее ребенком существовало согласие, такое, какого он, Раде, никогда за свою короткую жизнь не испытал в отношениях с матерью. Но, наверное, его мать – несчастная, убитая невзгодами – никогда и не могла ему этого дать…

Впечатление сохранилось надолго, мальчик думал об этом и ночью, лежа без сна, и жалел, что рядом нет Йоле, с которым можно было бы поделиться.

На следующий день они уходили. Раде потянуло за ними, и он шел по склону до самого перевала. Он готов был идти вслед за пестрым платьем молодой женщины в тот далекий, неведомый мир, куда идет она со своим младенцем.

И мальчик вдруг осознал, что в том направлении, куда пошли они, движется вся многоликая масса людей – солдаты, женщины, старики и дети, – и ему захотелось пойти с ними. Раде с трудом пересилил это желание.

Но подсмотренное согласие между матерью и ребенком оставило глубокий след в душе. Со временем переживание становилось даже острее – мальчик ощущал это как обнаженную ноющую рану, и тем сильнее, чем больше мать замыкалась, предоставляя его самому себе.

Беженцы

Все произошло внезапно, хотя этого давно ждали.

Уже в течение многих дней Йоле наблюдал, как по дороге через, деревню нескончаемым потоком бредут беженцы. Некоторые заходят к ним, чтобы попросить воды, немного отдохнуть, затем отправляются дальше, удивляясь, почему они сами остаются.

Среди односельчан, как обычно, не было единодушия. Одни доказывали, что надо немедленно уходить, другие возражали, что надо, мол, собрать последние плоды в саду, последние овощи в огороде.

Йоле надеялся, что ему удастся уговорить мать. Рассказал ей о Марко, о том, что тот предложил, но она стояла на своем. Если уходить, то уходить со всеми. Они всегда зависели от других, ведь у них не было ни лошади, ни телеги, а ей хотелось взять с собой хоть что-нибудь из вещей.

Наконец решили, что завтра двинутся в путь. Но среди ночи вдруг проснулись от стука в дверь и услышали крики: "Усташи, спасайтесь!.."

Сон как рукой сняло. Йоле собрался быстрее всех и стал помогать Раде и матери. Раде расплакался.

– Молчи, ни звука! – приказал Йоле.

В маленькое окошко, что выходило на гору Дебеляча, он разглядел спускающуюся по склону темную колонну, хорошо видную в лунном свете.

– Быстрее, бегом! – подгонял Йоле.

Мать хотела за чем-то вернуться, но он не пустил. Сунув ей в руки два сложенных рядна, прихватив котелок, Йоле выскочил во двор.

В деревне поднялась паника. Слышались возбужденные голоса, ржание лошадей, скрип телег.

На околице, куда уже вступила колонна усташей, раздался выстрел.

– Скорей! – крикнул Йоле. – Лезь через забор!

Он подтолкнул Раде и, схватив мать за руку, перетащил ее в сад.

– Эй, остановитесь, православные, мы вам ничего худого не сделаем!

Над головами просвистела пуля.

– Не дадимся, фиг вам! – проговорил Йоле, подбегая к забору на другой стороне сада.

Он подождал мать с братом, помог им перебраться через забор, и они помчались по дороге вместе со всеми. Рядом прогрохотала телега. Слышен был гул голосов, кто-то кого-то звал, плакал ребенок.

– Быстрей, быстрее же! – торопил Йоле.

Мать задыхалась.

– Не могу больше, сынок, – сказала она, останавливаясь. – Вы бегите, оставьте меня.

Йоле огляделся. Люди бежали, похожие в лунном свете на темные призрачные тени.

– Еще что выдумала! Так мы тебя и оставили, – сказал мальчик, взял мать под руку и потащил дальше.

Через заросли можжевельника, казалось, продирались целую вечность, сил больше не было. Но когда Йоле, оглянувшись, увидел, как двое в черном пытаются перерезать дорогу бегущим, у него словно крылья выросли.

– Держись-ка за мой ремень, мама, – приказал он и почти понес ее на руках. – Давай побыстрее! – прокричал он Раде. – Беги впереди меня!

– Стой! Стой, тебе говорят! – послышался позади окрик.

Топот усилился, над головами вновь просвистела пуля.

– Бери их живьем!

– Потерпи, мама, – сказал Йоле, тяжело дыша. – Только до Маричевой горы, там глубокая лощина и лес…

Тот, в черном, который преследовал их, видно, поскользнулся. Что-то покатилось, звякнуло о камень оружие, послышались ругательства. "Шею, гад, сломал!" – подумал Йоле, уже взбираясь на скалу.

– Сюда, сюда! – позвал он, чтобы мать и Раде не останавливались.

Они скатились по склону, обдирая кожу о колючки можжевельника, и наконец очутились в лощине. Ветви деревьев сомкнулись над их головами.

Долго не могли прийти в себя. Отдышавшись, Йоле вскочил и рванулся по склону наверх. Мать бессильно протянула руку, что-то хотела сказать, но у нее пропал голос, и она издала лишь слабый стон.

Мальчик, как кошка, вскарабкался по склону, прижался к земле, огляделся. Сначала ничего не было видно, потом он заметил, как неподалеку над землей поднялась голова. Разглядев лежащих в траве людей, Йоле встал. Это был их сосед Момир с двумя дочерьми.

– Сюда, сюда! – крикнул он. Они тоже заметили его. Как испуганные лошади, тяжело дыша, поспешили к нему. – Спускайтесь вниз, – сказал Йоле.

Он снова огляделся – фигур в черном нигде не было видно – и повернул за Момиром. Слышалось сопение, хруст веток, иногда срывался и гремел по склону камень. Наконец они спустились вниз. Никто не мог вымолвить ни слова, слышалось лишь тяжелое, прерывистое дыхание.

Потом Момир, все еще ловя ртом воздух, проговорил:

– Ну, гады… Чуть было не схватили.

– Пойду посмотрю, убрались ли те двое, – сказал Йоле, вставая.

Момир прислушался, задержав дыхание. Кругом стояла тишина.

– Я сам посмотрю, – сказал он и пополз наверх.

Но Йоле не отставал от него, тоже вскарабкался по склону и залег рядом за кустом можжевельника. Оба напряженно вглядывались в ночную мглу, вслушивались в далекие крики и еле слышные отсюда хлопки выстрелов, доносившиеся то из их, а то из соседней деревни. Потом все как будто стихло.

– Кажется, пронесло, – прошептал Момир.

И только он это сказал, как тишину вновь разорвали выстрелы, крики, а над крышами взвилось пламя.

– А-ах, сволочи!.. Они подожгли наши дома!

Вскочив, Момир и Йоле смотрели, как поднимается дым, заволакивая их деревню.

– Что ж нам теперь делать? – спросил мальчик.

Момир обнял его за плечи, не отрывая взгляда от разраставшегося пожара.

– Сожгут все дотла, – вымолвил он, – палачи!..

– Куда нам теперь деваться? – повторил мальчик.

– Надо уходить, – сказал Момир и, точно спохватившись, стал спускаться в лощину.

Их обступили.

– Они подожгли деревню, – сказал Момир, растерянно оглядываясь.

Дочери повисли у него на шее, старшая, Ела, плакала.

– Идемте-ка подальше отсюда!

– Проклятые, покарай их господь!

– Радуйтесь, что живы остались, – заметил Момир. – А дома мы новые построим…

Он зашагал первым, за ним двинулись остальные.

Ухватившись за юбку матери, Раде тащился за ней, как ягненок за овцой. Теперь, когда сознание ее прояснилось, мальчик чувствовал себя рядом с ней в безопасности. Всю дорогу держался он за эту спасительную юбку.

Шли быстро, не тратя сил и времени на разговоры, стараясь уйти как можно дальше. Иногда кто-нибудь приостанавливался, оглядываясь на пожар. Постепенно родные места исчезли вдали.

Момир предложил матери:

– Радойка, пойдем в Соколович, а там – как бог даст.

– Пойдем, – согласилась она.

– Как думаешь, отец, нашим удалось спастись? – спросила его младшая дочь Нада.

– Не знаю, дочка, – ответил Момир, все еще не веря, что все-таки удалось уйти от преследователей.

– Если бы тот усташ не шлепнулся, несдобровать бы нам! – засмеялась Ела.

"Надо же, она еще может смеяться", – подумал Йоле.

– Верно, бабку Бояну схватили, – сказал вдруг Раде.

Слова малыша повергли всех в отчаяние. Вспомнили и деда Спасое, который тоже, должно быть, попал в лапы усташей.

"А ребята? – спохватился Йоле. – Где сейчас Рыжий, Влайко, Лена? А что, если… – Он гнал от себя страшные мысли. – Нет, не может быть! Ведь у них есть и лошади, и телеги…" Он сам видел, как две повозки промчались по дороге впереди всех бегущих.

Йоле оглянулся. Зарева над деревней уже не было видно. "Теперь и мы бездомные, – подумал мальчик, поежившись. Вернемся мы когда-нибудь в свой дом? – спрашивал он себя, не в силах сдержать слезы. – Может, никогда не вернемся. Райко вот ушел и не вернулся. Война…"

Мать окликнула его. Еще раз взглянув в сторону родных мест, как бы прощаясь с ними, мальчик вытер слезы и побежал догонять остальных.

Утро застало их вблизи небольшого селения. Момир предложил дождаться рассвета, чтобы не беспокоить людей в такую рань. Все уселись на обочине. Светало. Пока шли, никто не ощущал холода, но сидеть без движения было неуютно: ветер дул прохладный. Подойдя к матери, Йоле накинул ей на плечи рядно, другим прикрыл Раде и кликнул девушек. Ела отказалась.

– Иди, укройся, бедняжка, – позвала ее и мать. – Чего тут стесняться?

Девушки наконец согласились и, смущаясь, придвинулись к ним.

Момир сидел мрачный, молчал, чертя прутиком по земле. Переносить его молчание было тяжелее, чем промозглое дыхание утра. В селении прокукарекал петух, ему отозвался другой. Беженцы безмолвно слушали их перекличку.

– Знаешь что, Радойка, – сказал наконец Момир, – я вас устрою здесь у кого-нибудь, а сам назад вернусь.

– Что ты, бог с тобой! – взволновалась мать Йоле. – Умоляю тебя, не ходи…

Дочери бросились к Момиру. Нада обхватила руками его колени.

– Не надо, папа, пожалуйста, не надо!..

– Как же мы без тебя? – твердила Ела. – Я боюсь, боюсь…

Йоле ждал, что ответит Момир.

– Погодите, дети! – урезонивал девушек отец. – Я ухожу, но это вовсе не значит, что я не вернусь. Ясно? А идти надо. Мы спаслись, но у нас ведь ничего нет. Как дальше жить-то?

Девушки продолжали плакать, прижимаясь к нему. Момир обратился за поддержкой к матери.

– Согласись, Радойка, – сказал он. – Скоро холода начнутся, а у нас нечем прикрыться. Надо идти.

Мать молчала, понимая, что Момир прав, однако мысль о том, что он будет подвергать себя опасности ради них, приводила ее в отчаяние.

А Йоле целиком был на его стороне. Он и сам бы пошел с Момиром, если бы мать отпустила.

– Там же все сгорело, папа! – сквозь слезы говорила Ела.

– Голубушка ты моя, все не может сгореть. Всегда что-нибудь да останется и сгодится таким вот бедолагам, как мы.

Йоле любил своего соседа. Рано овдовев, тот остался с двумя маленькими дочками. Решил больше не жениться. "Никакая мачеха не заменит детям мать", – говорил он, когда его пытались убедить привести в дом новую жену. Так один и воспитал дочерей.

– Не волнуйтесь, мои хорошие, – успокаивал он, ласково гладя их склоненные головы. – Я вернусь, но сейчас надо идти. Кто знает, что нас ждет. Это все еще не скоро кончится.

Йоле робко подошел к матери:

– Мама, можно мне с Момиром?

Мать прикрыла ему рот ладонью.

– Даже и не заикайся! – вскинулась она, готовая встать на пути каждого, кто захочет уйти.

Йоле, смирившись, уселся рядом с матерью.

– Пожалуй, я сама пойду с тобой, – вдруг решительно сказала она Момиру.

Все изумленно смотрели на нее – Йоле, Раде, Момир, притихшие девушки. Раде вдруг прижался к матери.

– Не уходи, мама! – просил он со слезами.

"Не уходи теперь, – думал он, – когда ты снова стала прежней, когда ты рядом, защищаешь меня, крепко держишь за руку!"

"Видно, то, что произошло сегодня ночью, сильно на нее подействовало, – размышлял Йоле. – Она словно проснулась, ну, дай бог!.."

Мальчик встал.

– Нет, – сказал он матери, – ты не пойдешь, пойду я! – Голос его звучал уверенно, совсем по– взрослому, но жалость к матери заставила Йоле мягко добавить: – Я ведь лучше всех бегаю, в случае чего удеру.

Момир хотел было сказать, что не надо ему идти с ним, но, поглядев на два жалких рядна – все их имущество, – сказал:

– Может, твой сын и прав, Радойка. Он может мне пригодиться, а ты нужнее будешь вот этим троим, – он кивнул на Раде и своих дочерей. – А за Йоле не беспокойся… Буду за ним смотреть, как за своим. Мы и так свои. И должны помогать друг другу.

В конце концов мать согласилась.

Когда рассвело, они направились к ближайшему дому, постучали. Хозяин, попыхивая трубкой, вышел так быстро, словно давно их ждал. Он разглядывал их, щурясь от табачного дыма, слушая объяснения Момира, и вдруг сказал:

– А помнишь, как мы с тобой в Крателе работали? Я сгружал бревна, а ты их равнял. Помнишь?

Момир обрадованно закивал, узнав старого знакомого. Однако тревога не давала расслабиться: надо было поскорее разместить своих и отправляться назад.

– Да-а, дорогой ты мой Момир, вот ведь как бывает!.. – продолжал старик. – А нынче-то что творится, а? Так, значит, дома ваши сожгли? Выходит, начали жечь и в Гласинце… Э-э-эх… Мерзавцы, чтоб их прах земля не приняла! – Он сплюнул. – Злодеи, чтоб они сгинули!..

Старик вдруг спохватился: Момир и его спутники – беженцы, лишенные крова, и негоже разговаривать с людьми на пороге. Он пригласил всех в дом.

Момир сказал старику, что хочет вернуться назад, оставив у него ненадолго своих спутников.

– Ладно, ладно, сынок. Пусть заходят. Устраивай их тут где-нибудь.

В доме было полно народу. Люди спали даже на полу.

– Проходите вон туда, – показал старик на место у окна. – Устраивайтесь…

Появилась высокая женщина, холодно оглядела вошедших.

– Йока, – обратился к ней хозяин, – это Момир, мой друг. Принеси-ка людям по кружке молока.

Когда разместились, женщина принесла кувшин с молоком, так же недружелюбно глядя на них. Все почувствовали, как тяжело зависеть от чужой милости. Даже молоко показалось безвкусным, и это окончательно решило вопрос, идти или не идти.