Текст книги "Изумрудное оперение Гаруды "

Автор книги: Станислав Бычков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

11. УЗНИКИ ПОДЗЕМНЫХ ТЕМНИЦ

Контраст между городом и деревней, прибрежными и внутренними районами Явы поразителен. Кажется, что попадаешь в совершенно иной мир. Когда я с трудом выбрался на автомашине из шумной, отравленной выхлопными газами, запруженной людьми Джакарты и поехал по северной, идущей вдоль моря в Семаранг дороге, напряжение, вызываемое теснотой и высоким ритмом городской жизни, еще долго не отпускало меня. Переходящие один в другой непрерывной чередой городки и поселки, нахально не сбавляющие скорости ревущие дизельные грузовики и автобусы, не обращающие ни малейшего внимания на звуковые сигналы бесчисленные велосипедисты – все это не давало расслабиться ни на минуту. Густо облепившие шоссе черно дымящие фабрики по изготовлению черепицы, серая от пыли, редко покрытая деревьями равнина, время от времени мелькающее грязной желтизной море не могли вызвать никакого другого чувства, кроме уныния.

Окружение и соответственно настроение поменялись только у городка Паманукан, когда я повернул на 90 градусов вправо, на юг, и стал подниматься в горы. Теперь попадались лишь мини-автобусы «Мицубиси-Кольт», ставшие в глубинке основным средством междугородного сообщения. Задние дверцы у них всегда открыты. И не только потому, что сидеть закупоренными в солнечный день под железной крышей – сущее безумие. Машины так переполнены, что из дверей обычно выпирают три-четыре человека, бог знает как и за что держащихся, которые, однако, находят возможным освободить одну руку и помахать встречным путешественникам, сопроводив приветственный жест щедрой улыбкой и громким пожеланием: «Счастливого пути!»

Удивительно живописны рисовые заливные поля – савахи. Не перестаешь удивляться бесконечности составленных из них гигантских лестниц на горных склонах, разноцветию сшитых из них лоскутных скатертей в долинах. Сверкающий зеркалом воды квадрат соседствует часто с савахом, покрытым нежной, светлой зеленью рассады: темно-зеленый густой бархат взошедших ростков сменяется золотистой желтизной набирающего силу колоса; рядом с отливающим золотом созревшим полем коричневато-бурым лоскутом лежит свежевспаханный участок.

Новизна открывшегося мира особенно остро почувствовалась в момент встречи зарождающегося дня на вершине горы Тангкубанпрау. Дорога, ведущая от подножия к умолкнувшему кратеру этого вулкана, оказалась закрытой шлагбаумом. Искать в предрассветный час кого-либо, чтобы поднять его, было бессмысленным занятием. Я уже отчаялся поспеть на вершину к восходу солнца, как вдруг одинокий, вынырнувший из тьмы мотоциклист, ни слова не говоря, согласился помочь мне и мигом поднял на гору.

Быстро угас стрекот его «Хонды», и я оказался один на один со звездами, в полной тишине. Над самой головой таинственно мерцал прибитый к низкому небу Южный Крест. С него ровно лился теплый, мягкий, всепроникающий свет. Он как будто вымывал изнутри все тревоги, накопленные за прожитые в городской суете будни, очищал, освобождал дыхание, наполнял тихим, трепетным восторгом. Возникало захватывающее ощущение вечности и бесконечности мира.

Он сотворился как бы вновь, как только первые лучи солнца бойко выпрыгнувшего из-за горизонта и мгновенно разгоревшегося в ослепительный огромный шар, погасили алмазы звезд, съели ночную черноту, разогнали по ущельям сизый туман. Перед глазами предстала нежащая глаз картина: уходящая к горизонту бесконечная череда зеленых контуров горных гряд, тонкие серебряные нити быстрых речек в долинах, сочная, ровная синева бездонного неба. Природа здесь неутомима. Она использует все имеющиеся в ее распоряжении средства, чтобы придать своей фантазии, своему великолепию столько очарования.

Вулкан и его три кратера, как и всякая гора на Яве, овеяны легендой. У королевы Дайянг Сумби был сын Сангкурианг, которому из-за дворцовых интриг, после ожесточенной битвы, оставившей на его лице шрам, пришлось покинуть отчий край. Прошли годы. Принявший другое имя принц возмужал, разбогател, прославился как бесстрашный воин. Королева, случайно увидев его, потеряла от любви к нему голову и была с ним счастлива, пока в одно из свиданий не обнаружила на его лице роковую отметину. О, ужас! Это ее родной сын! Родная кровь! Что делать? Люди не простят нарушения завещанного богами табу. Выход, однако, найден. Традиционный.

Дайянг Сумби, чтобы избавиться от сына-любовника, дает ему непосильное задание. Юноша за ночь должен запрудить дамбой реку Читарум и построить лодку для прогулок по озеру, которое должно образоваться. С помощью богов-покровителей Сангкурианг был близок к завершению поручения. Но коварная мать, воззвав к более могущественным богам, заставила солнце подняться раньше обычного. Разгневанный принц перевернул готовую лодку, разрушил почти готовую плотину. Вода ушла, обнажив дно, а лодка так и лежит кверху днищем по сей день. Эта лодка – гора Тангкубанпрау, а дно несостоявшегося озера – гигантский уснувший кратер. Другой кратер, в который, согласно легенде, обратился обманутый принц, расположен чуть ниже основного, в стороне. Он всхлипывает горячими серными ключами, тяжело вздыхает клубами пара.

С восходом солнца на смотровой площадке появился мужчина лет тридцати. Впрочем, не берусь определить его возраст. Индонезийцы, повзрослев, долго остаются внешне в одном, трудно определяемом возрасте, а потом за два-три года сразу превращаются в глубоких стариков. Слышал, что это от нездорового тропического климата.

Мужчина был одет в длинное серое пальто, напомнившее мне кавалерийскую шинель, голова его была закутана в рябой шарф, поверх которого он нахлобучил еще и мятую фетровую шляпу с обтрепанными полями. Такое одеяние, показавшееся бы весьма странным внизу, здесь было вполне оправданным. Даже мне, северянину, было довольно прохладно в предусмотрительно прихваченной куртке. Как, должно быть, мерз в такой ранний час мой одинокий компаньон.

Он остановился поодаль, присел. Не мешал любоваться зарождением дня. Но стоило мне обернуться к нему, он тут же подошел и вежливо предложил показать путь к дымящемуся внизу белыми клубами кратеру. Мужчина осторожно взял мою сумку с фотоаппаратурой, вручил мне вытащенный из-за кустов высокий посох и пригласил следовать за ним.

Спускаться было не трудно. Нас вела хорошо утоптанная тропинка, вьющаяся по внутренней стороне кратерной чаши, густо заросшей высоким кустарником и деревьями. На их стволах росли огромные, будто фарфоровые цветы, источающие густой, одуряющий запах. Слышалась звонкая песня джунглей, слагаемая из стрекотания кузнечиков, сверчков, цикад, воркования горлиц, других птиц. Из всего этого неумолчного хора время от времени вырывались пронзительные ноты какого-то неведомого мне певца. На мои расспросы, кому принадлежат голоса, провожатый отвечал одним словом:

– Бурунг (птица).

Только один раз его ответ был иным. Когда с вершин деревьев из многоголосого ансамбля выделилось протяжнее «уа-уа», он сказал.

– Моньет (обезьяна).

Дно кратера было усыпано огромными камнями, из-под которых в некоторых местах со свистом и шипением вырывались струи ослепительно белого пара. Таблички, установленные возле фонтанов, предупреждали не подходить близко во избежание отравления. Мы с полчаса побродили меж камней, послушали стенания бедного принца, так и не узнавшего причины своей трагедии, и отправились в обратный путь.

Подъем по склону кратера при уже достаточно высоком солнце был несравненно тяжелее. Мой гид, однако, показал себя стоиком. Он не снял «шинели», хотя пот лил с него так же обильно, как и с меня.

Известный вулканолог и путешественник Гарун Тазиев после посещения Явы писал: «...здесь все время кажется, что поверхность земли только формируется». И неудивительно. Небесный свод над островом подпирают 44 вулкана. Из них 28 – действующие. В «огненные горы, такие громадные и неисчислимые, заполнившие всю твердь земную» обратилась волшебная стрела, которую олицетворяющий подземные силы бог выпустил в борьбе с хозяином небес. Так яванская мифология объясняет то, что современная наука называет «зоной повышенной сейсмической активности».

Сейсмографический институт в Джакарте регистрирует ежедневно два-три потряхивающие остров толчка. Это работа грозного Мерапи, в гигантской сковородке которого постоянно готовится регулярно расплескиваемая по окрестностям раскаленная вязкая лаза; Бромо, пышущего то сверкающими на солнце водяными парами, то серым от вулканической пыли дымом; Каванджена, кратер которого кипит мгновенно убивающей все живое серной кислотой; Папандаяна, накопившего громаднейшие запасы серы, а также других вулканов.

Самое страшное извержение, которое индонезийцы хранят в памяти, произошло в августе 1883 года. С невероятной силой тогда взорвался Кракатау на островке в Зондском проливе. Рассвирепевшие недра плевались в небеса раскаленными камнями, которые поднимались на высоту в 100 километров, ревели так, что было слышно даже в Австралии. Объединившиеся в неистовстве огонь и вода выжгли яванский и суматранский берега на глубину в 200 километров. За три дня буйства стихии погибло 36 тысяч человек.

Это была не первая вспышка гнева Кракатау. Сохранились предания о его не менее разрушительном извержении в XVI столетии. Индонезийские специалисты пытаются определить цикличность деятельности вулкана. Последний взрыв привел к образованию трех крошечных безжизненных островков. В середине островной цепочки в конце 20-х годов появились первые признаки подземной активности. Начал расти новый конус, который к настоящему времени уже достиг 800 метров. Повторение катаклизма, считают местные вулканологи, следует ожидать где-то в конце будущего века.

Во время моего пребывания в Индонезии Западную Яву несколько месяцев терроризировал вулкан Галунггун. Сначала он излился на свои склоны лахарами – горячими, все сокрушающими потоками грязи, образовавшейся из лавы и растопленных льдов. Тысячи людей остались только с тем, что успели схватить в руки во время панического бегства от кипящих вязких рек. Потом Галунггун принялся обильно посыпать окрестности пеплом, превращая день в сумерки, губя посевы, умерщвляя домашний скот, загоняя людей в плотно закрытые, душные дома.

Индонезийцы издавна относятся к вулканам двойственно. Они считают их и злом и благом. В минуты гнева «покрытые мохнатыми волосами и сверкающие огненными клыками» исполины все превращают в прах. Но, мстя за свое вечное заточение, они в то же время удобряют землю. Разносимые быстрыми горными речками продукты извержения, в которых много минеральных солей, позволяют снимать по два-три урожая в год. Поэтому люди, пренебрегая риском, негаданной каждый раз опасностью, жмутся к горным склонам, пытаются задобрить подземные силы.

Раз в год, в июне, в полнолуние у разверстой пасти Бромо на Восточной Яве собираются сотни окрестных жителей. В зияющей глубине бездонного колодца, верят они, скрывается жаждущий пищи гигант. Это с его каждым вздохом к небу устремляются плотные, крутящиеся ленты дыма.

Вокруг Бромо живут тенггеры, считающие себя потомками Антенг и Тегера, супругов, которые первыми поселились в этих диких местах. Последние слоги имен жены и мужа, сложенные вместе, дали название всему племени. Я хотел подняться к вершине вулкана вместе с тенггерами. Но в деревне Сукапура, самом крупном из ближайших к горе населенных пунктов, заведующий туристическим бюро отговорил меня от этой затеи.

– Тенггеры,– сказал он,– настороженно относятся ко всему чужому, даже к нам, яванцам. Лучше наймите лошадь и провожатого. Я вам в этом охотно помогу.

Так я и сделал. Подъем мы начали вдва часа ночи. Проводник шел впереди, таща за собой на поводке низкорослую послушную лошадку, я шел, пока позволяла крутизна тропинки, пешком сзади. Полная луна хорошо освещала дорогу, вьющуюся среди темного кустарника. Над нашими головами бесшумно мелькали летучие мыши, слышались меланхолические, нагоняющие уныние размеренные крики какой-то ночной птицы, в кустах заливались древесные лягушки, временами в уши, наполняя душу страхом, врывался жуткий треск в темноте кустарника, сокрушаемого, как казалось, чьей-то гигантской стопой.

Но уже через час навеянные ночью страхи развеялись. И справа и слева стали видны освещаемые красным светом факелов цепочки людей. Иногда нам попадались хижины, на стенах которых можно было рассмотреть связки сверкающих в лунном свете шелковыми боками крупных луковиц. Тенггеры разводят овощи: лук, капусту, морковь, картофель. Во влажных, постоянно жарких долинах эти огородные культуры растут плохо, а здесь, в горах, они дают хорошие урожаи. Мы были на вершине одними из первых. Луна щедро лила эй ровный таинственный свет, затопляя мягким серебром каменистую пустыню под названием Море Песка, голые, изрезанные продольными морщинами бока горы Баток, подсвечивая стелющийся вдоль южного горизонта дымок вулкана Дахамеру. Безмолвие, нарушаемое лишь глухими вздохами Бромо, безжизненность каменистых склонов, густо испещренных прячущими непроницаемую темень расщелинами, пустынность создавали ощущение пребывания на краю лунного кратера. Только приближающиеся красноватые ниточки плавающих во тьме огней напоминали о том, что это Земля и что здесь ты не один.

На вершине стали появляться ведомые распевающими заклинания колдунами тенггеры. Они сгрудились кучками около края кратера, разожгли костры из прихваченного с собой хвороста, расселись. Каждая деревня вокруг своего костра. Под аккомпанемент сухих, гулких ударов деревянными палочками по бамбуковым пеналам завели монотонные, гипнотизирующие песни. Один за другим сидящие тесным кругом мужчины и женщины – кое-где были и дети – начали присоединяться к мерно покачивающемуся из стороны в сторону шаману, сидящему в центре, в отблесках трепещущегося пламени. Вскоре они составили одно живое кольцо, неровно освещаемое пробуждающим первобытные страхи, но и восторги тоже огнем.

Сосредоточенные, неподвижные лица тенггеров были похожи на маски, которые можно было бы счесть за мертвые, не играй искорки в их полуприкрытых глазах. Под магическим светом луны, в окружении диких в своей первозданности гор, распевающие древние заклинания, тенггеры казались ожившей картинкой из книги по истории древнего мира.

Когда на востоке из-за далекого низкого гребня появилось солнце, тенггеры оставили побледневшие в свете начинающегося дня костры и принялись сбрасывать в зев вулкана, в свивающиеся над ним клубы дыма приготовленные дары, Вниз полетели пара связанных за ноги козлов, в жутком крике которых слышалось предчувствие смерти, тушки обжаренных в масле цыплят, темно-зеленые пачки завернутого в банановые листья вареного риса, гроздья бананов. Если Бромо будет доволен подношениями, он не затопит огороды тенггеров кипящей лавой, не разрушит землетрясением их убогие домишки.

История возникновения обряда, как я узнал позднее в Джакарте, такова. Близ горы давным-давно жила супружеская пара Кьяи Кесума и Ньяи Кесума. Все у них было хорошо, только не дал им бог детей. Однажды ночью в дверь их хижины постучал старец и попросился на ночлег. Добрые старики накормили, напоили и спать уложили странника. А наутро пришелец, осветившийся вдруг светом, сказал:

– Кьяи Кесума и Ньяи Кесума! Господь услышал вашу мольбу и дарует вам сына. Но будьте готовы вернуть его ему по первому же требованию.

Вскоре у супругов родился дивный мальчик. На радость всем он быстро рос, становился все краше. Но однажды радость сменилась горем. Появился так же неожиданно тот же ночной гость и повелел привести юношу рано утром к кратеру Бромо и сбросить его в жадную глотку подземного великана. Верные слову, послушные богу старики поднялись с сыном до зари на вершину, упали на колени, воздели руки к небу и молвили:

– Могучий Брахма! Смотри. Как ты и повелел, наш сын, наша отрада на старости лет,– здесь. Возьми его в жертву. Но позволь и нам умереть вместе с ним. Зачем нам жизнь без него?

Все закончилось, однако, благополучно. Как библейский Яхве остановил руку с кинжалом, поднятую Авраамом над сыном Исааком, так и индуистский бог в последний момент предотвратил смерть отчаявшихся Кьяи Кесума и Ньяи Кесума и их сына. Он, оказывается, лишь испытывал преданность стариков, а убедившись в ней, оставил им ненаглядное чадо. На радостях супруги поспешили домой, взяли своего единственного козла, вернулись к дымящемуся жерлу горы и сбросили животное с кручи, пообещав приносить такую же жертву великому Брахме каждый год.

Естественные удобрения вулканического происхождения не единственное благо, позволяющее считать Яву идеальным местом для выращивания риса на заливных полях. Холмистая топография, облегчающая создание безмашинной системы полива, влажный климат, обилие солнечного света также способствовали тому, что попавший на остров задолго до нашей эры злак стал его главной сельскохозяйственной культурой, а рисоводство – экономической основой яванского общества. Как считают индонезийские историки, на архипелаг рис завезли дейтеромалайцы около двух тысяч лет назад. Он не дошел только до Ириана и Молукк. Там его место занимает саговая пальма.

У основного продукта питания, конечно, не может не быть «божественного» происхождения. Сказания о возникновении рисового колоска варьируются в деталях от места к месту. Но в общем они похожи, являют собой сказочное переплетение анимистических представлений и элементов пришедших позднее в Индонезию религиозных учений. В устах куратора Ботанического сада в Богоре Суварно легенда прозвучала примерно так:

«Однажды Тисна Вати, юная и очаровательная дочь всемогущего, верховного бога Батара Гуру, увидела с небес работающего в поле стройного и сильного юношу. Любовь так прочно завладела ее сердцем, что она решила отказаться от присущих небожителям бессмертия и власти, спуститься на землю и стать обыкновенной смертной девушкой. Вопреки воле грозного отца, отправившегося на поиски подходящего ей бога-супруга, Тисна Вати спорхнула на крыльях ветра с облаков.

– Что ты здесь делаешь, что ищешь, красавица?– удивился юноша.

– Пришла к суженому,– ответила Тисна Вати.

Ответ-признание сначала ошеломил, а потом обрадовал крестьянина. Он тоже с первого взгляда влюбился в девушку. Молодые люди взялись за руки и стали радостно смеяться, все громче и громче. Их счастливый смех достиг ушей Батара Гуру. Глянул он вниз и в ярость пришел. Прогремел:

– Не быть тебе женой простолюдина. За своеволие, за Непокорность навечно станешь рисовым стебельком.

И в тот же миг на том месте, где только что стояла Тисна и, закачался тонкий нежно-зеленый росток.

– О, любимый, не печалься,– прошептал он обезумевшему от горя юноше,– я не расстанусь с тобой, буду служить Тебе, дам тебе зерно, которое напитает тебя и твой народ. Но обещай, что и ты не оставишь меня, не перестанешь любить, будешь холить и оберегать».

Индонезийские крестьяне осторожно срезают один за другим созревшие колоски зажатым в ладони маленьким острым серпиком. Они боятся поранить нежную душу давшей им пищу самоотверженной Тисна Вати. В честь ее перед началом высаживания рассады прямо на поле устраивается церемония подношения презревшей бессмертие во имя любви богине даров: немного фруктов и цветов. Из других сельскохозяйственных культур в Индонезии выращивают сахарный тростник, кукурузу, чай, кофе, кассаву, батат, овощи и фрукты. Возглавляет этот перечень прежний король яванских плантаций – сахарный тростник. Апогей производства сахара пришелся на 1928 год. Тогда на острове действовало 180 перерабатывающих тростник заводов. За годы второй мировой войны сахароварение сократилось вдвое, а к началу 60-х годов Индонезия, традиционно вывозившая сахар, стала нуждаться в поставках этого продукта из-за рубежа.

Кукуруза распространена на Восточной Яве и Мадуре, является важнейшим продуктом питания на Сулавеси, Тиморе и некоторых других восточных островах. Такие технические культуры, как бразильская гевея, масличная пальма, хинное дерево, агава, сизаль, внедрили голландцы. К 30-м годам нашего столетия каучук стал вторым после сахара экспортным товаром, а вовремя Великой депрессии начала 30-х годов вышел даже на первое место. Когда колонизаторы стали заводить каучуковые хозяйства, то почти все земли Явы уже были заняты другими культурами. Поэтому 75 процентов плантаций гевеи разместилось на Суматре, 24 процента – на Калимантане. Но небольшие плантации есть и на яванской земле.

Нет скучнее зрелища, чем лес из высаженных ровными рядами гевей. В нем какая-то удушающая сила. Он мертвит природу. Среди серых в желтоватых лишаях стволов гевеи растет хилый, гнилой подлесок, в жидких кронах не гнездятся птицы, сюда не залетают яркие бабочки. Мне всегда казалось, что в лесу из каучуконосов даже воздух застыл в неподвижности. Эту безжизненность я приписывал влиянию густого, терпкого, одуряющего запаха млечного сока – белой жидкости, стекающей в прикрепленный к каждому дереву сосуд из половинки скорлупы кокосового ореха.

Плантацию пять раз в день обходят сборщики латекса. Они сливают его из чашечек в огромные канистры, потом из канистр – в чаны, стоящие под деревянными навесами, где сок густеет и из снежно-белого становится кремовым. Тут же сложены поленницы дров, которыми топят сложенные из камней печи. От дыма латекс твердеет, принимает коричневый цвет. Это первичная обработка. Затем прокатанные через вальки прессов темные листы загустевшего сока связывают в тюки и на грузовиках отправляют на заводы для дальнейшей обработки.

Невозможно представить себе крестьянский двор без кокосовых пальм. Индонезийцы говорят, что они и расти не могут, если не ощущают дыма домашних очагов, не слышат смеха и песен людей. Кокосовые орехи гроздьями прячутся в высокой шапке стреловидных жестких листьев-перьев. Мальчишки ловко добираются до них по голому стволу без каких-либо страховочных приспособлений. Многие крестьяне для сбора урожая держат дрессированных мартышек. Те молниеносно устремляются к кроне, крутят орех за орехом до тех пор, пока не лопнет плодоножка. Когда сбрасывают кокосы, то каждый провожают взглядом до самой земли. Словно хотят удостовериться, что все упали к ногам хозяина.

В пищу идут орехи разной степени зрелости – от еще совсем зеленых, столько еще завязывающейся на внутренней стенке белой мякотью до зрелых, золотистых, с толстым и твердым внутренним слоем. Собственно ореховая начинка употребляется как основа для множества приправ, кондитерских изделий, а молоко – весьма действенное в тропиках средство утолить жажду. По обочинам дорог круглый год встречаются ровные пирамидки орехов с белым, зачищенным верхом. По вашей просьбе хозяин ее одним взмахом тяжелого тесака – паранга – снимет с плода шапку – и, пожалуйста, пейте сладковатую, слегка вяжущую прохладную влагу из природной чаши. Если хотите, то специальным кривым ножом продавец выскоблит мякоть, и тогда можно будет приглушить и голод. Ореховая масса по сытности превосходит хлеб.

На любом рынке самое красочное место – фруктовая лавка. В ней можно любоваться всеми вообразимыми цветами и оттенками красок. Кистями с потолка свешиваются разнокалиберные бананы – от светло-желтых, с человеческий палец, до почти полуметровых, нежно-зеленых. Первые называются «королевскими», у них тающая во рту, сладчайшая мякоть. Вторые нельзя есть сырыми. Они идут в пищу лишь после обжаривания в кипящем масле. Оранжевыми горами лежат апельсины и мандарины. Но они привозные. В тропиках плохо растут цитрусовые деревья.

Розовеют разрезанные пополам и прикрытые пластиковой пленкой продолговатые овалы арбузов, огромными бежевыми шишками с колючей кроной из жестких листьев представляются ананасы. Нигде, пожалуй, не найдешь таких ароматных и сочных тропических даров. Ананасы здесь Крупные, тяжелые. Налиты обжигающим язык, сладким до Приторности соком. Душистые манго могут быть и зелеными, золотистыми, и с красными бочками. Хуже, если попадется плод с волокнистой мякотью. Нелегко обгрызать его желтоватую массу с неровной, овальной, большой косточки.

Салак покрыт густо-коричневой, чешуйчатой, как кожа у кожурой, под которой прячутся две-три белые, твердые и нежно-сладкие дольки. Несколько рыхлая, ароматная внутренность мангостина скрывается под бордовой толстой кожурой. Надрежешь ее ножом по кругу посредине, разнимешь половинки, а там – белая мякоть, которая так и тает во рту, заставляя вспомнить и персик, и виноград сразу.

Король тропических фруктов – серо-зеленый, размером с детскую головку, дуриан. Название ему дало слово «дури» – колючка. Они густо покрывают жесткую, мощную кожуру. Местные жители считают его самым вкусным и самым полезным фруктом. С декабря по март дуриан горами лежит вдоль дорог через каждые двести – триста метров. Возле них на корточках сидят индонезийцы, неторопливо перебирают плод за плодом, блаженно закрыв глаза, обнюхивают их. По запаху определяют степень зрелости. Из расколотого парангом дуриана пальцами выгребают сероватую мякоть и отправляют в рот, выражая лицом невероятнейшее удовольствие.

Один из европейских авторов отметил, что, поедая этот дар тропиков, сразу замечаешь, «сколь бедны языки европейских культурных народов словами для выражения вкусовых ощущений». Действительно, описать вкус дуриана крайне трудная задача. В нем странно сочетается то, что привычно кажется несовместимым. Он сладок и горек, нежно тает во рту и жжет, вяжет язык, в нем чувствуется что-то от чеснока и земляники, подслащенных сливок и терпкого миндаля.

Но чтобы добраться до этих редкостных ощущений, нужно преодолеть барьер отвращения, которым дуриан защищает себя. Надо вынести его запах. Чего-либо более отталкивающего и неприятного для носа придумать трудно. Кажется, что в «аромате» плода переплелись все гадкие запахи, какие только существуют на земле. Тот же восторженный европейский гурман, сетовавший на языковую бедность соотечественников, сравнил «благоухание» дуриана с «вонью козла, прогорклого масла и гниющей кучи лука». Кроме того, этот букет на удивление всепроникающ и устойчив. Стоит занести плод в комнату на минуту, и дуриановым запахом на несколько дней пропитается весь дом.

Местные жители мне рассказывали, что созревания дуриана с нетерпением ждут не только люди, но и звери. Я видел это высокоствольное дерево в диком состоянии. Его могучие ветви были густо усыпаны шишковатыми плодами, заметно меньшими по размеру, чем в крестьянских дворах. Время от времени на землю с шумом падал созревший плод. С 15-метровой высоты он летел как пушечный снаряд. Окажись в эту минуту под деревом человек, он может здорово пострадать. Жесткий дуриан размозжит голову как камень. Этого падения и ждут тигры, кабаны, олени, другие животные. От удара о землю дуриан раскалывается и предлагает им огромнейшее наслаждение. Порой звери вступают в драку за право обладания этим удивительным даром тропических лесов.

Редкий завтрак в Индонезии не начинается с ломтика папайи. Так здесь называют плоды дынного дерева. Его оранжевая, от светлых тонов до темных, пахучая мякоть приятно освежает, не приторна. Но дыню вкусом нисколько не напоминает. Дерево названо дынным, видимо, из-за внешней схожести плодов папайи с нашей бахчевой культурой. В соке папайи содержится довольно много пепсина, что очень способствует пищеварению. Поэтому почти около каждого дома можно увидеть дынное дерево с голым кольчатым стволом и зонтиком ажурных светло-зеленых листьев на макушке.