Текст книги "Изумрудное оперение Гаруды "

Автор книги: Станислав Бычков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

12. ЦАРСТВО ВЕЧНОГО ЛЕТА

Посетивший Индонезию в середине XIX века автор «Фрегата «Паллада»» И. А. Гончаров назвал здешнюю природу «нежной артисткой», которая «много любви потратила на этот, может быть самый роскошный, уголок мира». Зеленый наряд индонезийских островов питает благодатная вулканическая почва, сдобренная перегноем умирающей растительности. Растительность постоянно обновляется в бесконечной череде смерти и рождения.

Единственное место на Яве, где сохранились джунгли в первозданной роскоши,– заповедник Уджунг-Кулон на юго-западном конце острова. Он расположен на клочке суши, связанном с «большой землей» небольшим болотистым перешейком. Узкий естественный мост покрыт непроходимыми мангровыми зарослями, среди которых местами попадается панданус, вонзающий в серую вонючую топь свои многочисленные трубчатые жесткие корни. Этот природный барьер спас полуостров от нашествия человека. На нем еще водятся носороги.

До заповедника я добирался на попутном катере от небольшого городка Лабухан на западном побережье. Для посещения Уджунг-Кулона требуется специальное разрешение соответствующего департамента. Такового у меня не было. Я ехал на свой страх и риск.

В Пеучанге, единственном, состоящем из нескольких домов населенном пункте заповедной зоны, встретивший нас на причале администратор первым делом спросил у меня то, что в Индонезии называют «сурат». Под этим подразумевайся любая официальная бумага с изложением полномочий, прав, обязанностей, рекомендаций. Узнав, что я приехал без сурата, не удивился и разрешил остаться в заповеднике, но... до отхода катера в обратный путь, в Лабухан, то есть всего на два часа с небольшим.

Моторист и два его подручных принялись разгружать катер, выносить на деревянный причал канистры с керосином, ящики с консервами, тюки, одеяла, а я, поблагодарив администратора за любезность, отправился по его совету в лес по дорожке, которая должна была привести меня к смотровой вышке.

Идти пришлось то по тенистому бамбуковому коридору, то под темными сводами исполинских, опутанных лианами деревьев, то через папоротники в рост человека, густо осыпавшие меня светло-зеленым «конфетти». Сущим наказанием были колючки, которые цеплялись за одежду, больно царапали обнаженные руки. Казалось бы, и тропинка довольно широкая, и топчут ее люди, видимо, каждый день, но все равно невинно свисавшие над ней на вид мягкие, гибкие ветви при попытке отстранить их рукой превращались в больно кусающую колючую проволоку. Здесь я понял, почему местные жители, уходя в джунгли, непременно берут с собой паранг. Только этот тяжелый и острый тесак может справиться с охраняющими неприкосновенность джунглей колючими кустарниками.

Богатый животный мир леса был слышен, угадывался, но оставался недоступным глазу. Располагаясь преимущественно в верхнем и среднем ярусах джунглей, он прятался в кронах деревьев, густом зеленом хаосе разнокалиберных жестких и глянцевитых листьев. Лишь иногда я видел тяжело перелетающую с ветки на ветку, трудно различимую в сумраке ветвей какую-то птицу с огромными крыльями, группки обезьян, шумно объедавших молодые побеги. Завидев меня, они на мгновение замирали, словно в удивлении, азатем с визгом скрывались в зеленом море. Часто попадались стремительно бегавшие по веткам тупайи – белки со светлыми полосками на спине.

Зато с обитателями тенистого нижнего яруса можно было познакомиться поближе. В папоротниках, перемежающихся древовидными рододендронами, в паутиновых гамаках в ожидании жертвы замерли уродливые пауки размером с ладонь, в палой листве бесшумно скользили черные змейки, на выпирающих из земли извилистых, узловатых корнях сидели почти слившиеся с ними цветом ящерицы. В одном месте дорожку пересекала процессия темно-красных термитов, в другом ее перебежала большая крыса, пугливо сверкнувшая в мою сторону черными бусинками глаз.

Около вышки из-под широкого листа на мгновение высунулись крошечная головка и точеная ножка с миниатюрным копытцем пеландука – маленького олененка – любимейшего персонажа сказок о животных. Этот размером с кошку изящный зверек благодаря хитрости и отваге побеждает самых грозных зверей, включая хозяина джунглей – тигра.

Со смотровой, срубленной из бревен вышки открывался вид на залитую солнцем большую поляну, посреди которой зеркалом сверкало озерцо.

Высота башни и пространственная брешь позволяли окинуть взглядом встававший на краю поляны стеной лес. Он являл грандиозную картину буйного хаоса, величия, многоцветья. Куда бы я ни бросил взгляд – везде видел новое дерево, новое кружево высокой травы, новую гирлянд укрупных цветов с нежными, как бы выкрашенными акварелью лепестками.

Вот царь тропического леса – рассамала с 50-метровым светло-серым стволом-колонной, шаровидной кроной, под которой свободно уместится наша березовая рощица. А здесь – густая, темно-зеленая шапка баньяна, окутанного свесившимися с ветвей дождем нитями – воздушными корнями. Это дерево почитается индонезийцами священным. Есть легенда о том, как в него превратился царственный юноша в результате интриг злых сил.

Рядом с баньяном светлая зелень бамбуковой заросли. Поистине нельзя представить индонезийский быт без этого астения. В бамбуковых коленах хранят и разносят воду и напитки, из бамбука делают водопроводы, стены домов, музыкальные инструменты, молитвенные пеналы... Без трепещущих стреловидными листочками бамбуковых рощиц не обходится ни один парк.

В сезон дождей бамбук удлиняется в день на 15-20 сантиметров.

На краю поляны растут дикие бананы. В веерах свисающих дугой широченных листьев прячутся усыпанные завязью молодых плодов длинные ножки, заканчивающиеся большим, свернутым, фиолетовым цветком. Так вот как растет банан! Цветок роняет лепесток за лепестком, и, когда последний достигнет земли, начнут набирать силу плоды банана, чтобы, созрев, тяжелой гроздью упасть на землю к радости диких кабанов.

На втором этаже джунглей доминировали ярко цветущие кустарники, достигавшие высоты одноэтажного дома. Их упирали бегонии, бальзамины, другие травы с человеческий рост.

На опушке в солнечном свете купались орхидеи, рододендроны, кружевные папоротники. Все это было перемешано в фантастическом нагромождении, туго и прочно перевязано лианами.

Большей частью лианы ведут паразитический образ жизни. Есть и другие паразиты. Среди них особой жадностью отличается фикус суматранский, прозванный «убийцей». Присосавшись к здоровому стволу, он кормится за его счет до тех пор, пока тот не превратится в безжизненный, голый и сухой остов, и затем перебрасывает свою удавку на соседнее дерево. К паразитирующим растениям относится и знаменитая пальма-лиана ротанг, которую считают самым длинным растением в мире. Не найдешь ей ни начала, ни конца. Она по стволу какого-нибудь дерева добирается до его макушки, живой гирляндой перистых листьев переходит на верхушку другого, оплетает его до корней, затем ползет по земле к еще одному дереву, и так бесконечное число раз, с дерева на дерево.

Гигантский лесной спрут известен во многих странах своими прочными и упругими стеблями, из которых изготовляют отличную плетеную мебель.

Но самый удивительный тропический тунеядец – цветок раффлезия-арнольди, названная в честь первых описавших ее англичан: основателя Сингапура Раффлза и его личного доктора Арнольди. Это чудо природы кажется неземным. Его бурые, густо обсыпанные беловатыми пятнами пять широких лепестков, раскрывшись, образуют «тарелку» диаметром в... метр. Человеку, привыкшему к скромным цветам средней полосы, трудно представить, что на земле может расти такой гигант.

Опушка дала возможность рассмотреть кое-что и из богатой фауны. Через поляну со свистом пролетали стрижи с хвостами-иглами, изящными цветными веерами парили огромные бабочки, королевой среди которых была черно-зеленая раджа-брук с размахом крыльев 30 сантиметров, рядом на дереве стучал ярко-красный дятел с желтой головкой, в молодых папоротниках копошились бурые лесные курочки, дружными стаями с куста на куст перелетали маленькие попугаи, шумно возились в верхушке дерева небольшие обезьяны лотонги.

Животный мир дождевого тропического леса не перестает удивлять зоологов новыми открытиями с тех пор, как в Европе впервые из «Книги» Марко Поло стало известно о носороге. Водятся в странах Южных морей, сообщил венецианец, «единороги, ничуть не меньше слонов; шерсть у них, как у буйвола, а ноги, как у слона, посреди лба толстый и черный рог». Спустя почти два столетия после появления этого описания немецкий живописец Альбрехт Дюрер использовал его при создании графического образа животного в своей экспрессивной, напряженной манере. На его гравюре носорог грозен, свиреп, закован в тяжелую, непробиваемую броню.

Позднее европейцы узнали об обезьянах с острова Калимантан, которых местные жители за внешнее сходство с человеком назвали орангутанами – «людьми леса». Кстати, это сходство, видимо, послужило причиной того, что первые посетившие калимантанские берега европейцы назвали их «страной сатиров». Орангутан, весьма напоминающий злую карикатуру на человека, вполне мог стать причиной этого.

Путешественники открыли Западу прячущуюся в лесах Суматры птицу-носорога с желтым костяным наростом на верхней половине огромного клюва. Нарост служит резонатором, благодаря которому эта массивная черная птица с длинным хвостом издает пугающий остальных обитателей джунглей каркающий звук.

После токования самка птицы-носорога забирается в дупло, которое самец замуровывает глиной, оставляя небольшое отверстие для кормления заточенной до появления птенцов супруги. Это делается для ограждения совершенно беспомощной в период высиживания яиц птицы от различных врагов.

Были описаны длиннорукие гиббоны – единственные обезьяны, умеющие петь. Знаменитый Брем записал их в свою «Жизнь животных» как «наиболее благозвучно поющих млекопитающих». Стала известной обитающая на Молукках фантастически красивая райская птица, узнали европейцы о достигающих четырех метров в длину ящерах с острова Комодо и других поражающих воображение диковинных животных.

С некоторыми из них теперь можно познакомиться только по картинкам да описаниям. Последний однорогий яванский носорог был застрелен для Лондонского музея в 1932 году. В индонезийских джунглях уже нет дымчатых леопардов, лесных кошек, диких коров. Практически бесконтрольная до последнего времени охота, освоение больших площадей под различные культуры, лесоразработки, широкое применение в сельском хозяйстве ядохимикатов поставили на грань исчезновения слонов, тигров, орангутанов, некоторые виды крокодилов, птиц.

Большой ущерб наносят браконьеры. В августе 1981 года таможенники Уджунгпанданга, административного центра Сулавеси, конфисковали партию в 257 попугаев. Их пытались вывезти в Сингапур, где уже многие годы действует международный птичий «черный рынок». Стало модным в состоятельных домах на Западе держать в клетке какую-нибудь диковинную птицу. Чем экзотичнее, тем престижнее. Есть чем удивить гостей.

Из индонезийских лесов тысячами контрабандой в США и Западную Европу вывозят редких пернатых. Чтобы они не шумели в кузовах с двойным дном, в тайниках на катерах, их на время пересечения границ усыпляют наркотиками. В результате половина гибнет. Но дельцов это не смущает, так как «зообизнес» все равно дает большой доход. За птицу-носорога, например, в ФРГ можно получить 10 тысяч долларов, за птицу-лиру в Соединенных Штатах – 15 тысяч.

Настоящей жертвой браконьеров стал носорог. Многотонный гигант с выглядящим весьма символично рогом посреди чувственных ноздрей и самодовольных маленьких глазок издавна считается среди народов Юго-Восточной Азии носителем средства для повышения половой потенции. Из его рога изготовляют снадобья в виде порошка, мазей, микстур. Проглотил зелье – и в немощное тело возвращается юношеская пылкость! Как соблазнительно просто!

Между тем научно давно доказано, что в украшении лесного великана нет никакого «эликсира жизни», состоит оно из того же материала, что рога и копыта коров, баранов и других животных. В конце концов с таким же «успехом» для «восстановления» сил можно грызть собственные ногти.

И тем не менее поверье живет, и за носорогами продолжают охотиться. Килограмм рога в 1982 году в Сингапуре в китайских аптеках шел за 18 тысяч долларов. Чуть не в два раза дороже золота.

Краткий визит в Уджунг-Кулон только разжег во мне желание еще раз окунуться в этот буйный и причудливый мир тропического леса. Очень хотелось послушать его ночью. Возможность такая выпала в одну из поездок на Восточную Яву, когда темнота застала нас – моего коллегу по работе в ТАСС Юрия Сагайдака и меня – на перевале Арджуна. Единственным местом, где мы могли остановиться на ночлег, были курортный городишко Селекта в горах, но до него еще надо было добраться.

Горы разом вдруг окутал густой туман. Он был так плотен, что делал невидимыми пальцы вытянутой руки. Его не могли пробить мощные противотуманные фары нашей «хонды». Пришлось нам по очереди выходить из машины и, идя в тусклом свете фар, буквально нащупывать дорогу ногами. Потом, в другой раз, я проезжал по этой дороге днем и посмотрел, где нам пришлось пробираться вслепую. Постоянно и круто петляющая дорога одним краем буквально обрывалась в глубокое ущелье. Жутко было подумать, что сталось бы с нами, свались мы в такую бездонную пропасть.

Из тумана мы вынырнули только через час мучительного спуска. Вскоре внизу засверкали огоньки Селекты. При въезде в городок нас остановил немолодой мужчина и принялся убеждать остановиться в отеле «Силвер-вингз». Мы знали, что это лучший в здешних краях, и поддались на уговоры. Обрадовавшийся незнакомец приподнял полы длинного балахона и, помахивая фонариком, побежал впереди машины. Пока мы парковались, он заскочил в административный павильон, видно получил честно заработанные несколько рупий, и вернулся к нам помочь разгрузиться.

Мы приехали поздно. Отель, прилепившийся двумя рядами комнат к черному склону горы, был освещен только дежурными огнями. Администратор – толстая молодая китаянка – привела нас к нашему номеру по анфиладе открытых веранд и пообещала что-нибудь приготовить поесть. После скорого ужина мы улеглись.

Но что-то мешало заснуть. Спустя какое-то время меня осенило: я не слышу привычного гудения кондиционеров. Их здесь не было. В горах достаточно прохладно и без них.

Монотонный, баюкающий гул этих машин в Селекте уступил место врывавшейся в полуоткрытые окна музыке ночных джунглей.

Она слагалась из стрекотания сверчков, скрежета цикад, кваканья лягушек, звона жуков. Этот многоголосый могучий хор вели то скрипучие размеренные крики больших птиц, то пронзительные вопли каких-то животных, то резкий сухой стук неведомого происхождения. За стеной слышались шорохи, глухие удары, мерный шум чьих-то частых шагов, пугливая дробь легкого топора. Звучала торжественная оратория тропической ночи, грандиозный гимн ежеминутно миллионы раз погибающего и миллионы раз нарождающегося огромного, непостижимого мира. Это была незабываемая ночная песня экваториального леса.

На заре нас разбудили затеявшие возню в кустах над крышей рыжие мартышки и летающие со свистом, похожие на наших дроздов птицы. Не успели мы подняться, как раздался осторожный стук в дверь. На пороге стояла молодая яванка в широкополой шляпе с притороченной к спине огромной корзиной, в которой были свежесваренные в подсоленной воде початки кукурузы, бананы, спрессованный в пачки вареный рис и яблоки.

Груши, сливы, яблоки и другие характерные для нашей полосы фрукты здесь не растут. Их пытаются выращивать в горах, но без особого успеха. Мы взяли у ранней гостьи яблоки. Они оказались твердыми, пресными, отдавали древесиной.

Вышли на веранду, в прохладу начинающегося дня. Солнце уже встало, но еще не показалось из-за гор, зеленые громады которых со всех сторон обступили Селекту. Внизу, под полупрозрачным пологом из тумана, спало большое озеро. В молочной дымке темными пятнами обозначились верхушки деревьев, растущих на острове в центре озера. Повсюду царил размывающий очертания, скрадывающий расстояния, окрашивающий все в один серый цвет сумрак. Восток на глазах перекрашивался из вишневого в красный, потом розовый, светлел. Но нам пора было ехать. Мы уезжали из Селекты, когда она еще дымилась ночной влагой.

Стоит окунуться в теплый, влажный сумрак тропического леса, вдохнуть его ядовитые ароматы, прислушаться к не умолкающей ни на миг какофонии звуков, увидеть в многочисленных проявлениях бесконечную борьбу за жизнь, как почувствуешь, что в душе поселяется тревога, вголове начинают тесниться смутные, неуловимые страхи. Кричащие красоты, буйство, грандиозность джунглей будоражат воображение, гипнотизируют. Их величие беспокоит, необузданность сковывает волю, испарения дурманят.

Вспоминается, как один из советских геологов, проработавший около трех месяцев в тропическом лесу, говорил, что после выхода из лесного хаоса на открытое место часа два сидел и смотрел вдаль. Наконец-то его глаза не упирались в неотвратимую зеленую стену, за которой всегда таится опасность.

Удачно сказал на этот счет Стефан Цвейг: «Тропики полны очарования, если их видеть из вагона железной дороги, из автомобиля, из колясочки рикши... Но за невидимыми стеклами этой оранжереи человек теряет силы, лихорадка... подтачивает нервы, становишься вялым и ленивым, рыхлым, как медуза...»

В джунглях и душа, и тело пришлого человека обнажаются до предела. Их не защищают ни щит просвещения, ни латы самонадеянности, ни шлем гордости. Все это безжалостно сдирается вместе с рубашкой, которая остается висеть клочьями на колючках. Яростное сопротивление леса не распространяется только на тех, кто чувствует себя в лесной чаще как дома, кто в ней родился и вырос. Малорослые, курчавые, темнокожие аборигены кочуют в этом море зелени еще с тех пор, когда индонезийский архипелаг был частью простиравшегося до Австралии Азиатского материка. Эти родственные папуасам Новой Гвинеи и австралийским туземцам племена еще не выделили себя из окружающей природы, не противопоставили себя ей. Беспощадный к другим тропический лес принимает их так же, как деревья, цветы, животных, как неотъемлемую часть своего сложного и необъятного организма.

Представляется, что если отвлечься от социальных моментов, то распространенный только в Юго-Восточной Азии недуг, известный как амок, можно посчитать своеобразной местью тропиков человеку за посягательство на их первозданность. Нередки случаи, когда обычно тихий, выдержанный человек вдруг без видимой причины хватает паранг и со звериным криком набрасывается на родных и близких, а потом выбегает на улицу и нападает на каждого встречного, проливает невинную кровь до тех пор, пока его не связывают или он сам не сваливается в изнеможении или беспамятстве. Это и есть амок – припадок бешенства.

Напряжение постоянной борьбы с джунглями, давление на нервы гнетущей, изматывающей жары, преследующие воображение призраки опасности, неусыпное душевное беспокойство, скопившись, в один какой-то миг ломают сдерживающую их натиск волю человека, и тот превращается в зверя. Потерявший полностью контроль над собой безумец бессмысленным кровопролитием вымещает неосознанную злобу на свое бессилие перед мощью природы.

У тропиков есть еще один страшный для человека бич. Это болезни. Проказа, амебная дизентерия, бери-бери, малярия, множество других недугов убивают здесь гораздо чаще и быстрее, нежели в северных краях. На фотографиях и в кино не увидишь жуткой яви тропиков. Не зря И. А. Гончаров при расставании с Явой записал: «Прощайте, роскошные, влажные берега: дай бог никогда не возвращаться под ваши деревья, под жгучее небо и на болотистые пары! Довольно взглянуть один раз: жарко, и как раз лихорадку схватишь».

13. НОВОЕ ПЛЕМЯ ТРАНСМИГРАНТОВ

Ява уже давно не то «лесное пиршество», каким ее увидел И. А. Гончаров. Дикие джунгли сейчас покрывают не более пятой части острова, которая приходится в основном на заповедные зоны и в меньшей мере на труднодоступные места. Остальная земля пядь за пядью, из горсти в горсть перебрана человеком, занята под сельскохозяйственные культуры, главным образом рис.

Мир, пожалуй, не знает более изнурительного сельского труда, чем выращивание риса на заливных полях. Вот оценка специалистов: «Вырастить рис по яванскому методу на гектаре земли требует в десять раз больше усилий, нежели при взращивании любой другой зерновой культуры на такой же площади... Обработка одного гектара заливного поля требует 400 человеко-дней. Причем ручного труда. Для американского фермера на это уходит 7 человеко-дней».

К этому следует добавить, что по содержанию протеина и углеводов рис значительно уступает пшенице. Кроме того, индонезийцы употребляют его очищенным до снежной белизны, то есть лишенным в значительной степени и без того немногих питательных веществ. Горький парадокс: с одной стороны, тяжелая работа, с другой – мизерное вознаграждение. Но традиция сложилась, устоялась, и сломать ее пока не представляется возможным. Не дайте яванцу риса день, два, и он занеможет. Помню, еще в студенческие годы спрашивал соседа по общежитию, индонезийца:

– Видодо, что ты каждый вечер возишься у плиты, варишь рис? Ведь можно без лишних хлопот спуститься в столовую и поужинать?

– Нет, не могу,– отвечал Видодо.– Там нет риса. А без него глаза мои не видят, уши не слышат, ноги не двигаются, голова не работает.

Творивший в 40-х годах нашего столетия поэт Хайрил Анвар называл савах чашей, до краев наполненной крестьянским потом. В разъездах по Яве много раз приходилось видеть, как наполняется эта «чаша». На работы в поле, будь то высадка рассады или сбор урожая, выходит не только владелец участка, но и его соседи по деревне. Человек 10 – 15 растягиваются цепочкой и, не разгибая спины, высаживают пучок за пучком или срезают колосок за колоском. Хозяин саваха самостоятельно физически не в силах справиться. Коллективных усилий требует и поддержание в должном порядке сложной ирригационной системы. Поэтому опирающаяся на рисоводство община с давних пор все решает за каждого своего члена, яростно сопротивляется всему, что выходит за рамки ее законов и обычаев, подвергает безжалостному остракизму любого, кто восстал против ее устоев.

Индонезийская деревня веками выработала три основных закона своего бытия: готонг-ройонг, мушшаварах и муфакат. Первый обязывает всех жителей деревни принимать участие в общественных работах, помогать друг другу в сельскохозяйственных и прочих работах. Совместными усилиями обрабатываются поля, готовятся праздничные столы, строятся дома и мосты, ровняются дороги, расчищаются джунгли, возводятся мечети и плотины.

Второй закон вменяет деревенскому старосте, который считается лишь первым среди равных, в обязанность выносить любое касающееся всей деревни решение на всеобщее обсуждение. Сам процесс обсуждения проблемы и называется мушшаварах. Третий закон обусловливает принятие таких решений только по достижении всеобщего согласия. Рожденный Западом принцип «воли большинства» в индонезийской деревне считают «тиранией большинства». Муфакат удовлетворяет всех и каждого члена деревенской общины.

Правящие ныне страной круги превозносят этот патриархальный «демократизм» как единственно верное естественное социальное лицо Индонезии. Постепенность, эволюция, никаких революционных потрясений. Индонезийцы, мол, традиционно отвергают открытый конфликт, добиваются принятия решений путем сколь угодно длительного, но примирения противоречий, достижением всеобщего согласия на добровольной основе и в духе заботы о благе всех. Как взаимозависимость при выращивании риса обусловливает ровные, добрые личные отношения между крестьянами, так и для успешного национального строительства необходимо, по мнению верхушки общества, избегать не то что борьбы, но даже трений между отдельными группами населения.

За всем этим нетрудно разглядеть стремление отвлечь внимание народных масс от непримиримости классовых противоречий, неотвратимости социальных катаклизмов, сохранить статус-кво. Жизнь, однако, взламывала и взламывает демагогические покровы. В феодальные времена, когда под ними прятали эксплуатацию крестьянства военным террором и религиозными установками, их разрывали крестьянские восстания. Социальная «гармония» лопнула от накала классовой борьбы в 1945 и 1965 годах. В наши дни ее сотрясают «голодные марши» крестьян, забастовки рабочих и служащих, активный протест в дни предвыборных кампаний.

В одном селении пришлось остановиться, чтобы заменить пробитую при выезде из Мадиуна камеру. На столбе висела старая покрышка – знак того, что здесь чинят колеса. Один из сыновей крестьянина принялся за резину, а я по приглашению хозяйки вошел в дом. В «столовой» на дощатом столе сидел среди остатков завтрака – вареного риса и тушеных овощей – голопузый малыш лет трех. Под столом важно разгуливал яркий петух, косо высматривая на земляном полу оброненные рисинки и крошки. Девочка школьного возраста в углу в цементном чане мыла тарелки и складывала их в шкаф с металлической сеткой вместо стекол. Шкаф стоял ножками в глиняных глубоких блюдцах, наполненных водой. Это для спасения от муравьев, термитов и тараканов. Но в то же время затхлая, стоячая вода служит излюбленным местом для размножения разносящим лихорадку комарам. Другой мебели в комнате не было.

Скудно меблированными оказались и две другие тесные комнатенки. В них стояли только кровати. Одна для хозяина с хозяйкой и маленьких детей, другая для взрослого сына с молодой женой.

– Детей у меня девять,– сказала крестьянка.– Попробовала уберечься, пила таблетки, но все напрасно. Десятого ношу сейчас в животе.

Фраза в ее устах прозвучала так обыденно, будто она говорила о погоде. Ее еще молодое, резко контрастирующее с изношенным телом лицо светилось мягкой, приветливой улыбкой. Она все приглашала присесть за стол, показывала свою фотографию вдень свадьбы.

Потом Сумади, ее муж, уже на улице, тоже с улыбкой, неторопливо поведал далеко не веселую, ставшую обычной для сегодняшней Явы историю. Был у него савах в три четверти гектара. Когда старшую дочь выдавал замуж, отрезал, как требует обычай, третью часть ее молодой семье. Первый сын в самостоятельную жизнь вступил хорошо, женился на «земельной», сейчас считается устроенным. А второй сплоховал. Вернулся из армии, побывав в дальних краях и набравшись чужого разума, и привел молодую в дом. Нарушил традицию. Делать нечего. Пришлось на его имя переписать половину земли. Что будет с остальными детьми? Только аллах ведает! Сейчас все меняется, не успеваешь приспосабливаться.

– Этим,– Сумади махнул рукой за дом, в сторону саваха,– семью не прокормишь, даже мельчить участок нельзя, новой земли взять неоткуда. Приходится прирабатывать ремонтом колес. Но разве это выход? С каждым днем становится все труднее.

Уже в начале нынешнего столетия голландская колониальная администрация была вынуждена констатировать «густонаселенность» Явы, ее неспособность обеспечить себя продовольствием. В 1930 году было записано: «Этот перенаселенный ,голодный остров являет собой пример того, что ждет человечество, если оно не сделает сознательных усилий избежать яванского феномена». С тех пор изменений в лучшую сторону не произошло. Наоборот. На Яве, по площади составляющей семь процентов территории страны, живет ныне 93 из 148 миллионов индонезийцев.

В горах населенные пункты еще как-то разделены спусками и подъемами, крутыми поворотами, а на равнинной местности не покидает ощущение, что едешь по одной бесконечной деревне. По обеим сторонам дороги тянутся дома, непрерывной чередой идут люди – женщины с притороченными к спинам огромными корзинами, мужчины, согнувшиеся под коромыслами, шумные стайки беззаботных детей. Сама дорога тоже редко бывает пустой. То промчится машина, то медленно проедет буйволиная повозка, то проскочит группа велосипедистов или запряженный лошадкой докар.

Плотность населения здесь одна из самых высоких в мире – 690 человек на квадратный километр. Демографы из Джокьякартского университета Гаджа-Мада подсчитали: если население Явы будет и впредь увеличиваться на два миллиона человек в год, то через два с половиной столетия жителям острова придется спать стоя... На каждого из них будет приходиться не более квадратного метра земли. Стремительный рост населения Явы при неизменности площади обрабатываемых земель ведет к обезземеливанию, обнищанию, безработице.

По данным Комитета земельной реформы, трое из четырех владельцев участков гнут спины на савахах в четверть гектара. Здесь этот размер объявлен «минимально экономически оправданным». Меньшее поле будет уже нерентабельным. Однако подтверждающие этот вывод расчеты были сделаны 15 лет назад. Они давно и безнадежно устарели. При нынешних ценах на товары, которые получает деревня из города, с таким савахом не протянешь и года.

Крестьяне вынуждены закладывать зерно еще до получения урожая. Иногда они вынуждены так поступать в течение двух-трех лет. Неизбежно наступает тот час отчаяния, когда он решается продать переставшую быть кормилицей землю, чтобы хоть как-то облегчить долговую кабалу. Бывает, что бедняга остается, жить в своей хижине и продолжает работать на том же поле, но уже батраком местного кулака или городского богатея. Но не редко он вынужден распроститься и с крышей, и с савахом.

Сейчас около половины яванских земледельцев не имеют собственной земли. Число работающих по найму за последние шесть лет выросло в сельской местности в пять раз. Идет активный процесс классового расслоения индонезийской деревни. Обезземеливание местная печать сравнивает с набирающим скорость локомотивом, у которого неисправны тормоза и который мчится к темному туннелю под названием «катастрофа».

Мысль о необходимости разгрузить Яву от избыточного населения занимала правительство республики с первых дней существования независимой Индонезии. Но к планомерной и долгосрочной программе переселения, или, как здесь говорят, трансмиграции, приступили только в 1969 году. Было создано специальное министерство, ряд других ведомств, перед которыми поставили задачу найти комплексный подход к решению проблемы. Основной приманкой для привязанных к родным местам жителей Явы сделали возможность получить сразу и землю, и работу.

Трансмигрантов стали зазывать в построенные государством на целинных землях других островов поселки со школами, амбулаториями, почтой. Каждой семье выделялось два гектара первично обработанной земли, льготная ссуда на приобретение семян, саженцев, удобрений, инвентаря. Поселки строили недалеко от крупных плантаций, лесоразработок или масштабных строительств, чтобы у новоселов под боком всегда был источник заработка. Переселять старались людей большими группами и из одних краев, чтобы вдали от родины они не чувствовали себя оторванными от привычного окружения.