Текст книги "Вакантное место"

Автор книги: Станислав Токарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

5

Соколов вышел на балкон. Ветер дружески шлепнул его по голой груди, пощекотал влажные от сна подмышки, и Соколов засмеялся. И стал делать зарядку, глотая огромные куски прохладного и шумно выталкивая струи горячего воздуха. Потом он надел кроссовки фирмы «Адидас» и спустился во двор, весело пожелав доброго утра лифтерше, вязавшей на пороге чулок. Здесь он размялся как следует: сначала пробежался в ровном темпе, потом – высоко подбрасывая колени, потом прилег на газон и бессчетное число раз отжался от земли, вминая ладони в трефовые листья клевера и бойкую желтизну молодых одуванчиков. Словом, он добросовестно проделал все то, что каждое утро придавало его небольшому, гладкому и сильному телу привычную тугую бодрость.

Раньше, когда он только поселился в этом доме, соседи приклеивали носы к оконным стеклам, наблюдая за чудаком в тренировочном костюме. Теперь привыкли. И если заслуженный мастер спорта не маячил утром во дворе, значит, этот заслуженный мастер был на сборе или на соревнованиях. Может быть, даже за рубежом, в Милане или Льеже, и, значит, вернувшись, он поболтает с дворовыми доминошниками о политике и вообще о заграничной жизни и подарит им пепельницы с эмблемами авиакомпаний или заковыристые авторучки, которые лучше не показывать детям.

Завтрак Соколов делал себе сам. Он любил готовить и умел, и не только пельмени и вареники, но даже вполне экзотический узбекский плов, для чего на кухне хранились чугунный котел и в жестяной банке особые травки, употребляемые в качестве специй. Но завтрак был скромен: яйцо, овсянка, яблоко. Режим.

За завтраком он старался не думать и все же думал о том, о чем думать вовсе не следовало. Это правда, что нынешним летом у него не клеится. Но ничего, ничего, просто весной на оздоровительном сборе он обожрался чебуреков, а потом малость болел и филонил, но это ничего, ему еще далеко до последнего круга, и он сказал Кольке Букину, который числится его тренером, хотя тренируется Соколов сам, поскольку знает все о себе лучше Кольки Букина, – так вот, он сказал, когда Колька пристал к нему со своими сомнениями и опасениями: «Оставь, Николай Иванович, не нервничай, у меня нормальный сон и аппетит и спирометрия восемь пятьсот. Физиологией установлено, что за спадами следуют подъемы, а я за физиологию отхватил пятерку, так что все будет в ажуре».

Газету «Советский спорт» он полистал и завернул в нее грязное белье. Придет Иринка – надо будет ей сказать, чтобы сбегала в прачечную. Женщинам, подумал он, лестно ухаживать за нашим братом, им кажется, что это дает им какое-то право на нас, и пусть себе кажется – нас от этого не убудет.

Потом выяснилось, что все галстуки мятые, и любимый в том числе – темно-зеленый с узкой красно-белой полосой, под серый костюм. А вечером выступать на телевидении. Телевизионщики Соколова любят. Они говорят, что у него телегеничная улыбка. И потом он умеет излагать без бумажки: «Друзья, шансы у нас на первенстве мира хорошие. Да и как они могут быть плохими, когда за плечами каждого из нас миллионная армия физкультурников, когда такая у нас замечательная смена!..» И все такое в этом духе. «Спасибо за внимание». Ему даже сказал один из этих ребят-телевизионщиков, этакий хвощ, которому лестно звать его просто Павликом. «Павлик, – он сказал, – кончишь со своим спортом – иди к нам в комментаторы. Слушай, Павлик, у тебя дар интимной беседы со зрителем, это же редкость! Слушай, оформляйся».

Подождут, подождут. Мы еще посмотрим, кто «утратил боевые качества». А Иринке следует выдать за мятый галстук. Пока же его нужно сунуть между страниц какой-нибудь книжки потолще.

Книги стояли на полке, за протертым до блеска стеклом, в ряд, по линеечке. Учебники за первый курс – в розовой обертке, за второй – в синей, за третий, только что законченный – в желтой. Соколов сравнительно поздно поступил в институт физкультуры, поздно, как писала мать, «взялся за ум», но взялся всерьез и на полную катушку. Он считал, что поскольку он личность незаурядная и на виду, то зазорно ему перебиваться на троечках, и, когда некоторые болевшие за него преподаватели оказывали ему снисхождение на экзаменах и зачетах, супил брови и тонким чеканным голосом шпарил по билету до конца. Кроме же всего прочего, к получаемым знаниям он относился с обстоятельной запасливостью – понимал: спортивный и студенческий век короток, придется в конце концов уходить на тренерскую, а тренер сейчас нужен подкованный, и мало ли громких имен сгинуло потом бесследно за канцелярскими столами.

Ничего лишнего не было на полке. Учебники. Словарь иностранных слов и «Крылатые слова» – тоже очень полезная вещица. Всего этого для галстука было жалковато. На счастье, Иринка притащила вчера и забыла пухлую, растрепанную, с подчеркнутыми строчками и надписями на полях разными карандашами и почерками «верно!» и «все мужчины подлецы» книгу под названием «Американская трагедия». Трагедия пришлась кстати.

Потом Соколов снова спустился во двор, вывел из гаража свою «Волгу» и принялся бережно и нежно протирать стекла. Вокруг тут же собралась поглазеть на знаменитого спортсмена стайка серьезных и робких пацанов, и их нестриженые головы отразились в черной лакированной поверхности крыла, словно растянутые в стороны за уши.

– Пошли, пошли, пошли, – не оборачиваясь, пробубнил Соколов. – Вы мне тут обсопливите все.

Почувствовав, что он шутит, пацаны заухмылялись, но все же на всякий случай отступили немного назад.

Соколов сел в машину, завел ее и сказал ребятам, что он прокатит их как-нибудь в другой раз, сейчас ему некогда. В действительности никаких абсолютно дел у него не было, просто скверное настроение, хотя он и пытался с самого утра перешибить в себе беспричинную эту хандру, а когда он хандрил, то целыми днями колесил по городу – только и всего.

Заметочка в газете сделала свое дело. Прежде, бывало, целый день звонят ему разные друзья, предлагают смотаться туда-то и туда-то, а сегодня он никому не понадобился даже в качестве шофера собственной машины. И очень хорошо. Учтем. Запомним. Даже Борька Быбан, гад и последний подонок, не показывает носа и не предлагает своих услуг. Борька знает, когда ему появляться. Вот вернемся из Франции, привезем кое-какие шмотки – Борька тут же возникнет на пороге, ликующе вопя: «Старче, где ты скрываешься? Мои кадры оборвали все телефоны». Учтем, учтем.

Он ехал, и мимо мелькали витрины с ботинками, пиджаками, пирамидами сгущенного какао, размалеванные фанерные афиши кино, призывы страховать свою жизнь, летать на самолетах, подписываться на журналы, киоски, тетки в белых куртках, торгующие пирожками и мороженым, бульвары, пестрые от солнца и детских колясок, синие мотоциклы ГАИ, площади с памятниками и без памятников, улицы, переулки, дома. Соколов ехал, сворачивал, тормозил на перекрестках, и снова мягко бежала его «Волга», и светофоры озаряли ее сутулую черную спину зеленым светом удачи. А ехать ему, в сущности, было абсолютно некуда.

6

«Они не родственники, они всего лишь тезки. Кроме имен, нет ничего общего между спринтом велосипедным и спринтом легкоатлетическим или конькобежным.

Представьте, что вы видите на гаревой дорожке стадиона странную картину. Бегуны не срываются с колодок, не набирают стремительно темп, но медленно, плавно лавируют, выписывая вдоль и поперек дорожек сложные вензели, минутами почти замирают, лишь обозначая, как говорится, бег на месте.

Ни на гаревой, ни на ледяной дорожке такой картины вы не увидите. Только на велосипедном треке. По-русски мы называем трековый спринт гонкой на скорость. Это не совсем точно. Современный велоспорт имеет четыре скорости: собственно скорость, скорость маневра, скорость реакции и скорость мысли. В легкой атлетике и коньках царит скорость чистая. Королева велоспринта – ее величество Тактика.

Двое на старте. Звучит выстрел, и осторожно, как бы крадучись, они трогаются с места. Они не сводят глаз друг с друга. Сдержанность в движениях и огромная внутренняя напряженность. Так стрелок ведет мушку к яблочку. Первый круг – экзамен на нервы.

Звон колокола тревожит и предупреждает. Второй круг. Последний. Финишный. Тот, кто идет вторым, на вершине виража чуть приотстает и сворачивает вниз, влево. Прорваться сейчас к бровке, прочно „оседлать“ ее, не пропустить вперед соперника и броском на последней прямой выиграть заезд, видимо, это входит в его задачу. Умудренные теоретики называют такую схему „работа первым колесом с акцентом на последней прямой“.

Действие рождает противодействие, и план наталкивается на контрплан. Первый гонщик начеку – он вовремя отреагировал и прикрыл своим телом, своей машиной путь к заветной бровке. У второго крепкий характер. Он круто меняет курс. Его путь должен лежать теперь вправо, к вершине. Вправо, а потом влево и вниз – все-таки вниз, на бровку. Но снова соперник принуждает его отказаться от этого замысла.

И странно: второй притих. Он мирно „сидит на колесе“. Он склонил голову, и на лице полное, безмятежное спокойствие. В чем дело? Противник пытается оторваться. Мгновенно – словно электролампочку включил. И выключил. И оглянулся. Нет, вот он, упрямый второй. Его колесо – в кильватере. Значит, он затаился до поры до времени. До последнего виража и последней, финишной, прямой.

Серый, круто изогнутый бок виража заставляет гонщиков идти на высокой скорости почти параллельно земле. Спринт на треке – высший пилотаж велосипедного спорта. Тот, кто шел вторым, сейчас поворачивает по большему радиусу. Его путь длиннее, и зрителям кажется уже, что он проиграл. Лишь у соперника дрогнуло сердце да понимающе переглянулись в ложе тренеры и судьи. Они-то знают, в чьих ножнах более надежное оружие – финишный спурт.

Прямая. Спортсмены пригнулись к рулям. Нет, „пригнулись“, пожалуй, звучит слишком слабо. Их тела – древки натянутых луков. Мускулистые руки буквально швыряют вперед стальные рамы машин. Просвет всего лишь в колесо определяет победу.

Прежде, лет десять назад, все выглядело проще. Строже и суше – параграфы правил, беднее – арсенал приемов. Все сводилось к одному: кто быстрее на последнем круге. Айвар Калныньш, чьи первые победы относятся к этому времени, как раз и воплощает сейчас открытую, благородную и бесхитростную, но несколько лобовую, по мнению молодежи, манеру езды лучших мастеров прошлого.

А потом появился Павел Соколов – коротенький, лобастый, отчаянно упрямый и хитрый парнишка из-под Костромы. Соколов явился на трек, и пошли трещать по всем швам догмы и каноны прошлого. Первым попробовал и стал камнем падать на соперника с верхушки виража – тогда его и прозвали „Соколом“. Это он, говорят, в одном из заездов столько времени стоял на месте, балансируя, чуть-чуть колебля педали и ужасно нервируя этим другого спортсмена, что судейская коллегия успела провести заседание и постановила разрешить „сюрпляс“ (остановку) не больше чем на две минуты. И наконец, в последние годы Соколов усвоил новый метод психологического воздействия. Вот движется он по треку чуть справа и выше остальных, медленно-медленно, угрожающе-вкрадчиво, и это похоже на гипноз, но гипнотизер смотрит на жертву, а Соколов не смотрит. Зато другие впились в него глазами, и робость сковала им колени. А потом незаметно и мощно давит он на педаль и мчится вперед один, и побежденные только провожают его глазами.

Правда, чтобы действовать так, надо иметь грозную и неколебимую спортивную репутацию. Ее же в этом сезоне Соколов утратил. А одновременно на треке появились другие, совсем молодые ребята, и в их неуверенных еще действиях проглядывает будущая свободная и красивая манера современных мастеров высшего трекового пилотажа. Первый и лучший из них сегодня – Андрей Ольшевский».

Так писал, поминутно снимая очки и вытирая лиловой ладонью глазницы, мокрые от пота и вдохновения и тоже лиловые – от чернил, студент, проходящий практику в редакции спортивной газеты. Но заведующий отделом сказал, что материал получился слишком выспренним, отдельные оценки – неточными и вольными и вообще все это не пойдет.

7

– Слушай, Олег, итальянские-то однотрубки получили? – спросил Соколов.

– Да ты понимаешь… – Пашкевич заморгал и в некотором замешательстве тронул оправу очков. Тренер сборной был молод, недавно утвержден на своем высоком посту и пока не очень умел, не научился разговаривать с прежними партнерами по спорту в том тоне, который отметает всяческую фамильярность. – Ты понимаешь, получить-то получили. Но распределять будет федерация.

– Ага. – Соколов заложил пальцы за резинку тренировочных брюк и слегка покачался – с каблука на носок. – Ага. Ну, Олесь, мне все ясно.

– Понимаешь, ты всегда получал в первую очередь. Ведь так? А сейчас положение сложное. Ты это не хуже меня знаешь.

Соколов улыбнулся. Так, как умел только он. Со всеми ямочками и лучиками, со всем обаянием. От этой улыбки почему-то бывает неуютно.

– Благодарю вас, – отчеканил он. – Спасибо за разъяснения, Олег Александрович.

Он долго еще потом улыбался. Улыбнулся Ольшевскому, у которого спросил, не жмут ли ботиночки, Калныньшу («Как здоровьишко, старик?»), своему тренеру Николаю Ивановичу Букину («может быть, я сам должен пришивать себе номер?») и разным прочим людям. «Хорошо, – холодно тикало в висках, – хорошо, хорошо. Вилять? Рано вилять с ним, с Соколовым, зачуханному Олежке. Как бы не пришлось кое-где за это ответить. В том самом „кое-где“, где едва зайдет речь о велоспорте, в первую очередь упоминается заслуженный мастер спорта Соколов, а кто такой Пашкевич, это там вовсе не известно».

Первенство страны открылось в Туле, на прославленном тамошнем треке. Прошагали гуськом по бровке участники парада, клацая шипами туфель и ведя за рули нетерпеливо дрожащие велосипеды. Бравый военный оркестр задрал в небо медные пасти труб, и чемпионка страны Люба Агафонова, старательно склонив набок хорошенькое лицо, пошла-пошла привычно перебирать пальцами белый тросик флага. А остальные чемпионы и рекордсмены, в том числе Соколов, стоявший по росту на левом фланге, провожали флаг глазами, в которых отражалось его косо вытянутое полотнище. Ветер был довольно сильный.

Сухой веткой сломался первый судейский выстрел. Темповик Игорь Николаев, выгнув жилистую спину в своей неповторимой, предельно аэродинамичной посадке, начал накручивать километры, и как ни кричали, как ни стучали кулаками по барьеру тульские зрители, поддерживая своего земляка, все равно земляк этот, старательный, шумно, даже с постаныванием дышащий парнишка, заканчивал круги метра на три позади Игоря. Это была индивидуальная гонка преследования, и ее Николаев выиграл легко.

Потом началась командная гонка. Четверки стрелами вытягивались на прямых, мелькали в такт колени – четыре справа, четыре слева, – разнящиеся только количеством боевых ссадин, примазанных зеленкой. На виражах передний по крутой дуге взмывал вверх, пристраиваясь замыкающим, а второй, ставший первым, бодливо наклонял шлем, сходясь грудью с упругой грудью ветра.

В предварительных заездах спринтеров и Ольшевский, и Соколов, и Калныньш заняли именно те места, которые обеспечивали им выход в полуфинал. Встречаться между собой они должны были завтра. Андрей сидел на скамье под репродуктором, который то простуженно гундосил голосом судьи-информатора, передавая разное там: «На старт вызываются…» и «Победитель показал результат», то в промежутках грохотал развеселыми записями ансамбля «Веселые ребята». Примостившемуся рядом Василию Матвееву в потертой кожаной куртке и жестяном шлеме, похожем на половинку яйца, – ему еще предстояло стартовать на мотоцикле в гонках за лидером – музыка очень не нравилась.

– Что бы чего душевное передать, – ворчливо говорил он. – Успокоить, понимаешь, спортсменам нервную систему, а не трах-бах, дзынь-тарарах, как в кузнечном цеху…

– Ты, Вася, темный. Человек, как известно, произошел от мотоцикла, только ты еще не окончательно произошел, – сказал ему Игорь Николаев, темповик. Игорь жевал травинку и притоптывал ногами. Место в сборной было ему обеспечено, и в успокоении он не нуждался.

Андрей в разговоре участия не принимал. Он дулся на Ваську. На усатого следовало иногда дуться, иначе он просто мог на шею сесть. Только что, например, он устроил истерику: видите ли, в одном из заездов Андрей проспал момент рывка, а потом слишком рискованно полез вперед, а потом стал работать на пределе, только на выигрыш, хотя второе место так же точно обеспечивало выход в полуфинал, и в довершение всего оглянулся перед финишем на отставших, что было уж полным пижонством. И Васька все это ему высказал и поставил в пример Калныньша, который выплыл в полуфинал тихо и скромно – где можно, там и на вторых местах. Но Калныньш, правильный, расчетливый, нерискующий, был, по мнению Андрея, просто утюг. Чугунный утюг, честное слово, такой же скучный, и спит он, наверное, с правилами соревнований под подушкой, а когда начинает нудить, что нельзя-де так резко ездить, что спорт не есть хулиганство, но есть здоровье и отдохновение, так вообще уши вянут. То ли дело Пашка Сокол! Что ни заезд, посмотреть приятно! И Андрей вдруг подумал, что Калныньш похож на его сестру Лену – оба они считают, что жить надо как надо, по правилам и рецептам, и даже для счастья есть правила и рецепты. И Васька Матвеев такой же. Ребята они в общем все хорошие, но утюги.

Андрей улыбнулся этому внезапно пришедшему на ум сходству.

– Ты что смеешься? – спросил Васька Матвеев. – Можешь смеяться, но я считаю, что для соревнований надо писать специальную музыку, чтобы успокаивала нервную систему. Нет, что ли?

«Га-ах!» – что-то оглушительно рявкнуло над ухом Андрея. Он вздрогнул и обернулся.

– Гляди, какой ты нервный, – сказал Соколов, тепло и тяжело ложась локтями Андрею на плечи. – А я и не знал. Что же ты за границей будешь делать, на первенстве мира, если ты такой нервный?

– Молодой ишшо, – заметил Николаев, который, между прочим, был ровно на два месяца старше Андрея. А Васька, тот ничего не сказал, только нагнулся и почистил щеточкой сапог, и лицо у него сделалось злым.

– Конечно, молодой. Значит, должен брать пример со старших. Вот дедушка Калныньш – отъездил, купил в буфете кефира с булкой и потопал в гостиницу спать, это я понимаю.

– Еще неизвестно, как мы с тобой поедем, когда нам тридцать пять стукнет, – философски заметил Николаев, выплюнув травинку и сорвав другую.

– Почему неизвестно? Мне все известно. Я, ребята, до тридцати пяти за это дело цепляться не собираюсь. Зачем чужое место занимать? Честно – зачем? Надо красиво уйти, непобежденным. Годика три еще покручу, и привет, айда на тренерскую, – меланхолично сказал Соколов, и Андрей почти с восхищением подумал, какой же самоуверенный черт этот Сокол – три года еще не собирается проигрывать!

– Вот Андрюшка. Этот нам покажет годочка через три, этот всем врежет. Подрастет только. – Соколов прижал голову Ольшевского к своему теплому боку, пахнущему хорошим мылом и чуть-чуть потом. – Пойдешь тогда ко мне тренироваться?

Васька Матвеев встал, сказал, что трепотня трепотней, а ему надо мотор прогревать, и вразвалку пошел прочь.

– Пусти, жарко, – мотнул головой Ольшевский. Уши его горели, крепко намятые ладонями Соколова.

…Утро в гостинице, населенной спортсменами, наступило поздно – около одиннадцати. Захлопали двери, заходили по коридорам с полотенцами через плечо парни в рубашках, не скрывавших хорошо выделанной мускулатуры, и вспыхнул крик дежурной по поводу того, что пол в умывальной залит, и крепенькая румяная динамовка кокетливо заприставала ко всем встречным и поперечным: «Ребята, одолжите гаечку».

К Айвару Калныньшу пришли в гости земляки – спортсмены из команды Латвии, Альгис и Лева. Они поговорили о делах, о том, как много новых домов построено в Риге за то время, пока Айвар там не был, а потом пошли гулять по городу – рослые, краснолицые и светловолосые, один в одного. Они заглянули в магазины, поинтересовались, что есть в продаже из питания и мануфактуры, холостой Лева купил серую немецкую шляпу с начесом, а семейные Альгис и Айвар покупку похвалили, но для себя поскупились. Потом, так же не торопясь, они отправились в городской парк, где ходили по дорожкам, глубоко дыша спокойным, настоенным на поздней сирени воздухом.

На веранде кафе под красным полотняным грибом они увидели Павла Соколова в компании незнакомых им ребят и девушек. Павел помахал Калныньшу рукой.

– Привет известному в прошлом ветерану!

Калныньш остановился, потом повернулся и по газону пошел к веранде. Он подошел вплотную, и его грудь оказалась на уровне ботинка Соколова.

– Как ты сказал? – спросил он, глядя в веселое и добродушное лицо, склоненное к нему из-за барьера.

– Чудила, газеты читать надо. Это в газетах так пишут: «Известный в прошлом ветеран». Непонятно, но здорово, верно?

Калныньш смотрел прямо ему в глаза, но они ничуть не изменились – карие до черноты, с влажным вишенным блеском.

– Да, сказал Калныньш. – Ты прав. Газеты иногда смешно пишут.

Когда он повернулся, за его спиной, словно по команде, захохотала, наверное, чему-то своему компания Соколова. Лева и Альгис Молча шагали рядом.

Чуть позже они пошли обедать в ресторан, где кормили только спортсменов, по талонам, и у дверей которого толпились и скандалили местные молодые люди с пышными шевелюрами. Альгис, Лева и Айвар тихо, никого не толкая, прошли сквозь расступившуюся толпу, и швейцар, сменив надменно-официальную мину на интимно-почтительную, распахнул перед ними дверь, причем задел козырьком за массивное плечо Левы.

Проходя между столиками, Калныньш заметил Андрея Ольшевского, молодого парня, весьма ему симпатичного. Он приостановился и двумя пальцами поймал ложку, которой Ольшевский жестикулировал, доказывая что-то своему соседу, мотоциклисту Матвееву.

– Кушать надо, молодой человек, – пошутил Калныньш. – Когда я ем, я глухой и молчаливый.

– Привет, – бросил через плечо Ольшевский и вырвал ложку.

Калныньш удивился и обиделся: неужели, подумал он, Ольшевский все еще сердится за то, что Калныньш не дал ему в долг пять рублей? Конечно, следовало бы объяснить, что деньги – все до копейки – жена Калныньша кладет на свою сберегательную книжку, что они должны накопить сумму, достаточную для покупки мебели. Следовало бы высказать еще и мнение о том, что молодому человеку надо приобретать вещи недорогие, чтобы и ходить в них на работу, и танцевать с девушками: сносил, купил еще, по крайней мере не жалко. Но такое большое количество слов не сразу пришло тогда на ум Калныньшу, а когда пришло, Ольшевского уже не было. Однако, быть может, он сердится из-за чего-нибудь другого, хотя трудно предположить, что «другим» для такого хорошего парня была необходимость спорить с Калныньшем за место в команде. Размышляя надо всем этим, Калныньш съел не только суп, но и весь хлеб из тарелки, и Альгис с Левой, пошептавшись, потихоньку взяли несколько ломтей с соседнего, еще пустого стола.

Калныньш вообще очень много ел, чем тяготился всегда, еще с детдомовских времен. Он стеснялся своего огромного тела, своей силы, здоровья, тяготился тем, что легко мог в гонке при случайном столкновении с кем-либо серьезно того покалечить, и его сверхаккуратный стиль выкристаллизовался, быть может, именно из-за этой особенности его характера.

…Андрей Ольшевский и Василий Матвеев ходили этим утром в кино. Смотрели картину из жизни современной молодежи. Судя по картине, современная молодежь жила не скучно: гуляла в полосатых свитерах и модненьких платьицах, пила вино (сухое!) и танцевала под бульканье электрогитары, а в промежутках вкалывала у станка и проявляла взаимопомощь и взаимовыручку. Андрею картина не понравилась.

– Надо же, какая чушь! – говорил он за обедом Ваське Матвееву. – Помнишь ту сцену, когда они надумали в троллейбусе политинформацию проводить? Один читает в газете: «Голод в Индии». И тут все эти жлобы пригорюнились, а другой басом выдает: «Предлагаю отработать смену для Индии. Кто „за“? Кто „против“? Единогласно!» Помнишь?

– А что? – сказал Васька, деловито дуя на суп. – У нас работали.

– Я не о том. Иногда самые правильные вещи говорят так, что тошно делается. У тебя было когда-нибудь такое чувство, что буквально тошно от правильных вещей?

Васька задумчиво подергал ус.

– У нас парторг участка такой мужик: вот, допустим, план горит, так? Он в обед сядет с рабочим классом, покурит, «козла» забьет, а потом говорит: такие-то и такие дела. Я вас, говорит, за коммунизм агитировать не буду, вы и без меня грамотные. Но надо поднатужиться. Надо! Дошло? Напишите на бумажке, что вам нужно для бесперебойной работы, а цех заготовок я сам за хобот возьму. Вполне деловой разговор. Как отказать? Плюнешь, заругаешься, а поднажмешь и сделаешь. Ну ладно, будет тебе по пустякам заводиться. Подумаешь, кино. На то оно и кино. Сейчас пообедаешь и ляжь часок полежи, только не спи ни в коем случае, а то вялость появится в организме. Лучше почитай, у меня интересная книжечка есть, как чудак через океан на резиновой лодке плыл. Только верни, мне самому на пару дней дали.