Текст книги "Медведь и бабочка"

Автор книги: Станислав Романовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Романовский С.Т
Медведь и бабочка

ЛЕСНЫЕ РАССКАЗЫ

ПРИКЛЮЧЕНИЕ

Пошёл дедушка Андрей Михеевич в лес и у лесной речки встретил медвежонка. А медведицы нигде не видно. «Принесу я его в избу, маленько подрастёт – продам в город в зоопарк за большие деньги», – решил дедушка и сунул медвежонка в пестерь, в плетёный заплечный мешок, закрыл мхом, чтобы медведица, если она объявится, не учуяла, и – домой!

Медведица хватилась, дитяти нет, побежала по человеческому следу и догнала дедушку. Пахнет человеком, мхом, а медвежонком вроде и не пахнет. Всё равно не отстаёт от дедушки.

На пути им попался жеребёнок. Медведица погналась было за жеребёнком: «Не он ли утащил детёныша?» Но не догнала – и опять за дедушкой.

Он бежать по мостовинам, по брёвнышкам. Ими вымощена тропинка, чтобы люди не вязли в болотистом лесу.

Медведица подняла мостовину и запустила в дедушку. Ладно, он присел – перелёт. Она вторую мостовину – недолёт! Третью… Лес кончился, дедушка бежит посуху. До деревни бы успеть!

До бугра, до самых домов, гнала его медведица тремя мостовинами, как колесом.

Дедушка добежал до старого склада, до веялки, и стал крутить за ручку. Трескоток пошёл, как из пулемёта. Медведица испугалась и ушла в лес. А медвежонка дедушка поселил у себя в избе и назвал Мишей.

ЧУГУННАЯ ГОЛОВА

Первые дни Миша тосковал по матери и ел плохо. Со временем у него появился аппетит. Съест и носом в руки тычется, голос подаёт, добавки просит.

И ел всё, чем ни угостят. И хлебушко, и кашу, и картошку. Очистки даже ел. И с посудой играть любил.

Один раз чугун опростал и нахлобучил на голову. Чугун закрыл Мише глаза и с головы не слезает. Перепугался Миша, шум поднял.

Дедушка шёл с грибами из лесу, издалека почуял – неладно дома. Беда!

Миша лапами чугун с головы сдирает, а толку никакого нет.

– Миша, погоди-ка, я тебе помогу, – сказал дедушка и потянул чугун. А он не трогается, крепко засел.

Дедушка сильнее потянул – Миша заверещал дурным голосом, заколотил лапами и расцарапал хозяину руку.

– Ах ты, Голова ты Чугунная! Я к тебе с добром, а ты драться, – обиделся дедушка. – Живи как хочешь.

Миша шумел, визжал, кружился, устал и лапы кверху. Горевать сил нет. Дедушка связал ему лапы, взял зубило, молоток, расколол чугун.

– Ну что, – говорит дедушка, – Чугунная Голова, будешь ещё с посудой баловаться?

А у Миши глаза другие – смирные: видно, что настрадался, дитя лесное.

Дедушка новый чугун купил – побольше первого, чтобы таких приключений не было. А старый обколотил повыше донышка, и вот она, поилка для кур. Миша выйдет во двор, увидит её и рычит.

Издалека рычит, близко не подходит.

УГОРЕЛ

Живёт медвежье дитя в избе, спит у печки под лавкой. Живёт, растёт, соображает, что к чему.

Соображение идёт где быстро, а где и туго.

Петуха боится. Непонятный он какой-то: маленький, а кричит громко, и ни с того ни с сего. Как запоёт петух– Миша бегом в избу.

С дедушкиными валенками настороже. То играть с ними начнёт, то заскучает. Понять, видно, не может: как же так, ходили-ходили на ногах, а тут и ходить разучились.

А корову Миша уважает. Тёплая, большая, больше медведицы, и молоком от неё пахнет.

Заглянет он к ней в стойло и тихонько заскулит. Корова смотрит на него добрыми глазами, жуёт и будто всё понимает.

Миша успокоится, притихнет, и хорошо ему.

Дедушка говорит, что медвежонок при корове мать вспоминает.

И ещё Миша печку любил. Прижмётся к ней, зажмурится, иной раз скажет ей что-то на своём языке и не обидится, что она молчит, не отвечает.

В заморозки пропал медвежонок. Искали его по всей деревне, и всё без толку.

Дома дедушка повёл носом и говорит жене:

– Палёным пахнет.

– Паленина-то где может быть? – рассуждает жена. – Из печи всё тепло выдуло…

– Иной раз уголька хватает. Лампу неси, – распорядился дедушка.

Посветили в печи, и оттуда вылез Миша.

На себя не похожий: в золе, шерсть опалённая. Ладно, что живой!

Не пройти Мише по ровному полу, даром, что четыре ноги. Не держат они его, угорел.

Дедушка вынес его на крыльцо, на свежий воздух. Молоком отпаивал, как ребёнка.

Поправился медвежонок и всё около дедушки держался. Ласкался к нему, на колени залезал.

А печь не разлюбил. Спать ложился около неё, как и прежде. Только внутрь, где самый жар, больше не прятался.

МЕДВЕДЬ И БАБОЧКА

Прилетела в комнату бабочка, яркая, как огонь.

Миша с валенком играл, увидел её и замер.

А бабочка летит и будто на лету слабеет – то поднимется, то снизится.

Миша головой за ней водит.

И вдруг села бабочка на валенок перед носом медвежонка. Он от радости зарычал.

Бабочка не испугалась, посидела и, как все бабочки, на свет полетела, к окну. Миша сорвался с места и – за ней.

До окна не достать ему – высоко.

Медвежонок скребётся о стенку, к подоконнику тянется: давай поиграем, бабочка.

А бабочка о стекло бьётся. Жалко мне её стало. Открыл я окно – ветхое оно, чуть раму не высадил, а всё-таки открыл.

Лети, бабочка!

Она улетела, откуда сила взялась.

Миша погоревал, да недолго. Валенок увидел и давай с ним бороться.

Сначала валенок Мишу поборол, а потом Миша валенок. Поборол, залез на него победителем и вспомнил про бабочку.

Не летает ли кто по избе?

Нет, никто не летает. Один я в избе. Не летаю, а в уголке сижу, на Мишу смотрю.

Поглядел медвежонок – нету бабочки.

И опять давай играть с валенком.

ПЛОХАЯ ПРИМЕТА

Дедушка бороду подправлял – в зеркало заглядывал, ножницами щёлкал. Миша на полу возился, половик теребил. А ребятишки – внук Василий, гости Коля и Люда – на него смотрели.

Дедушка справился с бородой и вместе с бабушкой по шёл в гости.

А день был – загляденье! Куда ни глянь – солнышко. Играет оно в дедушкином зеркале.

Внук Василий поставил зеркало на пол перед медвежонком и говорит:

– Миша, поздоровайся: товарищ к тебе пришёл.

А Миша – ноль внимания.

Тогда Василий к самому его носу приставил зеркало, и Миша увидел товарища – своё отражение.

Сперва испугался, попятился. И товарищ попятился. Убежит он, скучно будет. Знакомиться надо. Миша пошёл знакомиться. И товарищ навстречу. Встали носом к носу и ноздрями шевелят.

Товарищ как товарищ. Чем он только не пахнет – стеклом, деревом, деревянной подставкой, дедушкой! А медведем не пахнет. Что это за товарищ?

Миша обнюхал зеркало и с этой и с той стороны. А там вообще ничего нет. И товарищ куда-то пропал… Вот тебе раз!

Не понял ничего Миша, не его это медвежьего ума дело, и опять за половик. А тут опять товарищ появился. Что это творится-то?

Полез Миша на товарища. Зеркало упало и разбилось. Старое оно было, в трещинках.

А Василий заплакал.

Пришли дедушка с бабушкой, из гостей вернулись. Дедушка увидел, что Василий плачет, и ругать его не стал. А бабушка поругала и говорит:

– Плохая примета – зеркало разбилось. Что-нибудь да случится.

Проходит день, неделя, ничего не случается. Как-то прибегает Василий весёлый и говорит:

– Дедушка, примета-то сбылась: я ноги промочил!

– Какая это примета! – отвечает дедушка. – Две недели прошло. Это не примета, а ты сам. Разувайся, надевай мои носки, полезай на печь. Ишь, ботинки-то как чавкают!

ПРОВОДЫ

– Мишу в зоопарк вези, – говорила жена. – Денег за него дадут. Вырастет, куда его? Сейчас-то с ним хлопотно…

– Хлопотно, – соглашался дедушка. – Корова среди ночи замычит. Куры замечутся. И Миша беспокойный стал. Медведица приходит. Мать она. Я его за так отпущу.

– И не думай! – сердилась жена. – Ты зачем его в избу-то привёл? Ты мне как тогда сказал: «Хочу за него деньги получить».

Дедушка проводил жену в гости, в соседнюю деревню. А сам задумал отпустить Мишу в лес, а как жена вернётся, сказать ей, что отвёз его в город и продал в зоопарк, да мало заплатили.

Ночью зашумело всё, заходило во дворе.

Дедушка кинулся к окну, а оттуда большой медведь в упор смотрит. Тьфу! Чего только спросонок не почудится! Не медведь это, а дедушкино отражение в окне, как в тёмном зеркале.

А всё равно люди говорили: была медведица!

На другой день дедушка отнёс Мишу на лесную речку.

Поиграл с ним, хлебушком угостил, погладил на прощание…

Миша прислушивается к лесу, к речке, а от хозяина не отходит. Дедушка дал ему чурбачок – играй, забавляйся. Заигрался медвежонок, забылся, где он. Дедушка отошёл от него и быстрым шагом до дому.

Через год я опять попал в эти места.

– Скучал я без него, без постояльца-то! – рассказывает Андрей Михеевич. – Старуха приехала из гостей: «Где Мишутка?» – «В город ездил, говорю, продал в зоопарк». – «Сколько дали?» – «Да разве в деньгах дело? – говорю. – Пенсию мы с тобой получаем. Нам хватает. А Мишутку жалко…» Она даже всплакнула: «Жалко его, глупого». И больше про деньги не заикалась.

А Мишу после тех проводин я не встречал. Нашёл ли он мать или стал жить самостоятельно, свою жизнь налаживать – не знаю, не скажу.

А может, его в зоопарк было лучше отдать? Там бы тоже ему было не худо. И питание и уход. Но больно мне охота, чтобы он с матерью-то увиделся!

ЗЕМЛЯ В КРАСНОМ САРАФАНЕ

Не подумал я и рассказал о дедушке Андрее и его медвежонке знакомому охотнику.

И не успел опомниться, как в те края собралась вооружённая до зубов компания – с кинжалами, трёхствольными ружьями, бог знает с чем.

Даже вертолёт обещали раздобыть!

Страшно мне стало.

Совсем я загрустил, а тут и компания требует:

– Ты нам место назови, где всё это было.

– Разве я не называл?

– Называл, да мы забыли.

Обрадовался я.

– Ребята, – говорю, – что хотите со мной делайте – не скажу! Оно, это место, может, одно на всю землю осталось. Туда не то что с ружьём – с палкой нельзя ехать.

И не сказал.

А место это богатое.

Идёшь по грибы, а по лесу посреди осени весёлый гром – тетерева да глухари взлетают. Взлетают с шумом, с эхом, далеко слышно!

Лесная речка, с торфяным дном, где стоит, а где течёт, прядёт травку. Ничего в ней особенного – перепрыгнуть можно. А приглядись: кипит вода от рыбы, ворочается.

Воздух густой, как молоко, сейчас из-под коровы… Жалко мне того, кто не дышал таким воздухом.

Лебедей я там видел диких. Белые, чистые, и голоса у них такие, будто кто-то по морозцу продувает над ухом охотничий рог – медь с серебром… Послушаешь, и лететь за ними хочется.

А земля… Земля в красном сарафане! Это выражение не сам я придумал. Я его услышал от дедушки и не поверил, что она такая бывает. А пришли в лес – поверил. Земля красна от ягод, приветлива, нарядна и ласкова. Истинная правда – в красном сарафане! В некоторых местах голубым прострочена – ягодой голубикой.

Вон там ягоды примяты и муравейник разрыт. И следы, как у человека, только разлапистей и с когтями. Возможно, Миша лакомился муравьями и ягодами. Сейчас он большой, самостоятельный, еду себе сам добывает, в печке при всём желании не спрячется и зимует в глуши, в берлоге.

ЛУГОВЫЕ РАССКАЗЫ

БУКВА «А»

У лошади обувь железная – подковы. В них она копыта не собьёт, не поранит. Но всё время ходить в железной обуви тяжело, и в тёплое время с лошади снимают подковы– расковывают её – и пускают босиком пастись в луга. Пусть она вся отдохнёт, и ноги у неё отдохнут тоже.

Обувают и разувают лошадей специальные люди – кузнецы, такие, как Славкин дедушка.

Дедушка разувал – расковывал лошадей, а шестилетний Славка смотрел на его работу.

По одному, а то и по двое большие мальчишки садились на разутых животных и угоняли их на волю – в ночное. Пусть пасутся, отдыхают, набираются сил.

Осталась одна лошадь – кроткий Буско. Дедушка снял с него подковы, постелил ему на спину вместо седла фуфайку, посадил туда Славку и убрал руки.

Славка тут же вцепился в гриву, а дедушка сунул ему в пальцы сыромятный недоуздок и спросил:

– Не жёстко?

Славка посмотрел вниз, и сердце его сжалось. Там на гусиной травке сидел верный пёс Тузик и печально смотрел вверх.

– Тузик, – позвал Славка. – Иди ко мне.

Тот слабо поелозил хвостом: как, мол, я на лошадь-то залезу?

Понимая, что Тузик прав, Славка виновато улыбнулся ему.

– Сейчас поедем, – сказал дедушка. – Я за Бураном схожу, за моим конём. Он где-то тут за кузней…

Дедушка ушёл.

С Бускиной спины далеко просматривался мир: заливные луга в озёрах и тальниках. Тальники подворачивали под ветер светлый испод листьев и струились вместе с нагретым воздухом.

По спине Буски ползали жёлтые мухи, и Славка хлестнул по ним недоуздком.

А Буско подумал: раз его стукают – надо ехать, и тотчас тронулся с места.

Славка успел заметить, что Тузик как ни в чём не бывало бежит впереди, оборачивается на Славку и без удивления спрашивает взглядом: «А побыстрее нельзя?»

Буско привёз Славку к реке, зашёл в воду и, опустив голову, стал пить.

Песчаное дно под губами лошади задымилось, и Славка забоялся, как бы Буско не выпил всю реку.

Всем собой Славка слышал, как пьёт лошадь и её тёплое тело благодарно подрагивает. Славка потянулся и погладил вытертое место на спине лошади, внизу Тузик понял ласковое настроение хозяина и радостно заколотил хвостом по песку.

Опять жёлтые мухи уселись на Бускину спину, и Славка несколько раз стеганул по ним недоуздком:

– Уходите отсюда, мухи!

А Буско опять подумал, что его понуждают двигаться, вступил в реку, сначала пошёл, а потом поплыл, шумно отдуваясь, распустив по воде гриву.

Мальчугана тряхнуло – Буско ступил на дно, вышел из реки, и вода громко стекала с него.

Он стоял на песке, напротив белой парусиновой палатки с оранжевой заплатой на боку.

Тут Славка увидел девочку.

Загорелая, она придерживала обеими руками белую войлочную шляпу с лохматыми краями и безбоязненно рассматривала всадника и тяжко дышащую лошадь.

– Это твой конь? – спросила она нездешним, очень чистым голосом.

Мальчуган подумал и ответил:

– Мой.

– Как его зовут?

– Буско…

– Как?!

– Буско! – что есть силы рявкнул Славка.

И Буско дрогнул, тронулся с места, остановился у входа в палатку около хозяйственной сумки и стал грустно жевать белый батон, выглядывающий оттуда.

Некоторое время мальчик и девочка молчали. Было слышно, как ветер трогает тальники и как жуёт Буско, и на слух было понятно, что батон ему достался мягкий.

Славка проглотил слюну, а девочка тихо спросила:

– Вы с ним куда хотите, туда и ездите?

Не сводя глаз с жующей лошадиной морды, Славка кивнул.

Буско доел батон, попробовал зубами край хозяйственной сумки, подошёл к воде, вволю напился, поднял голову, и с губ его сорвались капли.

Девочка спросила:

– Буско – от слова «бусы»?

Славка посопел и ответил:

– Он бусый. Серый он.

– Сколько тебе лет?

Мальчуган выбросил вперёд правую руку с растопыренными пальцами, но тут же забыл, сколько ему лет, – прибавлять ещё один палец с другой руки или не надо, – и на всякий случай большой палец левой руки он то отодвигал, то прижимал к правой, и девочка распорядилась:

– Не маши, как мельница.

Палец левой руки полуспрятался за правую руку, не поймёшь, засчитывать его или нет, но девочка уверенно заключила:

– Шесть с половиной годиков. А мне – семь!

Славка остался невозмутимым, и девочка прибавила:

– Ты много букв знаешь?

С радостным ожиданием она не сводила глаз с мальчика, и он вздохнул:

– Мы не знаем.

Девочка поджала губы, ногой начертила на песке огромные, с дом, буквы и нараспев сказала:

– Это буква «А».

– Аааа…

– А вот это буква «М».

– Мыы…

– Это?

– Аааа…

– Это?

– Мыы, – благодарно протянул Славка.

– Что здесь написано?

На Славку нашло затмение. Буквы стояли плотно, зубчатые, как забор в Славкином саду или как шалаши, в которых ночуют косари на сенокосе, и он выпалил:

– Забор!

– Нет, – замахала руками девочка. – Мэ-а. Мэ-а… Кто у вас есть?

На этот раз Славка не спешил ответить, мучительно вглядывался в буквы, на что они похожи, и тихим голосом, рассчитанным на то, чтобы его не расслышали, прошелестел:

– Шалашики…

– Что?!

Славка тут же поправился:

– Чашка.

И потупился под расстроенным взглядом девочки. Он сам не понял, почему у него вылетело «чашка», ожидал, что его будут ругать, и боялся смотреть на собеседницу. А когда посмотрел, то встретился с добрыми, сочувствующими её глазами. Взрослым, наверное маминым, голосом она попросила:

– Ты не торопись. Подумай как следует и читай вслух: мэ-а, мэ-а – ма-ма.

Славка недоверчиво повторил за ней:

– Ма-ма.

Он даже оглянулся: нет ли где мамы? Рядом блестела река, по ту сторону зеленели луга, по эту желтел песок.

– Ты туда не смотри. Мама вот здесь.

Некоторое время Славка таращил глаза на таинственные буквы с великой надеждой отыскать в них хоть что-нибудь похожее на маму. Ничего похожего не было, но девочка могла рассердиться, а мама могла жить в этом шалаше или за тем забором.

– Мама, – сказал он. – Мама!

– Научился! Научился! – закричала девочка, запрыгала, захлопала в ладоши.

Ветер сорвал с неё шляпу, колесом покатил в реку, и девочка, во все стороны разбрызгивая воду, побежала за ней, догнала, стряхнула с неё капли, надела на голову. Но ветер немедленно сорвал шляпу, закинул высоко в небо, сразу отпустил, и шляпа, как подстреленная утка, обмякла и ухнула вниз.

Девочка на бегу поймала её, крепко прижала к загорелой груди и повернулась к всаднику мокрым счастливым лицом.

– Мальчик, слезай с коня, – сказала она. – Он будет пастись и есть траву. Папа и мама ушли в деревню за молоком, они скоро придут и будут тебе очень рады. А мы с тобой поиграем в ловушки и в прятушки.

Славка стеснительно повёл плечами. Ему очень хотелось поиграть, побегать с девочкой. Но как без дедушки слезешь на землю или заберёшься обратно на лошадь? Кто тебя примет на руки, кто подсадит?

В это время с луговой стороны, невидимая, заржала лошадь. Буско зашевелил ушами, напрягся и направился к воде.

– Как? – огорчилась девочка. – Ты уже уезжаешь?

Славка готов был зареветь от обиды, но не заревел, а мужественно кивнул: что делать, такова наша мужская доля.

Девочка забежала по колена в воду, чтобы лучше видеть коня и всадника, и смотрела на Славку восхищёнными глазами.

– Приезжайте к нам ещё!

Он выпрямился, увидел зыбкое своё отражение в воде, прихлынувшей к бокам лошади. Отражение было большое и красивое, хоть в раму вставляй, обидно, что далеко от девочки.

На всякий случай Славка громко объявил про него:

– Я это!

На том берегу он оглянулся, чтобы посмотреть на девочку, но Буско заржал и прямиком через низкий мягкий тальник понёс мальчика на близкое ржанье.

Тут Славка услышал собачье повизгиванье и увидел Тузика. Собака прыгала сбоку лошади, и по глазам её было понятно, что на радостях она хотела бы допрыгнуть до Славкиного лица и облизать его.

Кусты затрещали: на Буране прискакал дедушка, перегнулся с седла и щекотно поцеловал Славку в самую макушку.

– А я тебя кричал-кричал!..

Бок о бок они проехали низинку, где скопилась жара, и остановились над озером на высоком берегу, где паслись лошади. Дедушка спешился, снял Славку, и мальчуган сел на землю: укачало.

Он сидел и думал: скорее бы вырасти, чтобы уметь читать и писать и учить других грамоте, как девочка, что живёт в белой палатке с оранжевой заплатой.

А земля после езды всё ещё качалась в Славкиных глазах. Будто была она не земля, а живая лошадь – тёплая и добрая, вроде Буски, только гораздо больше его…

БЕЛЫЙ ПЕТУХ

Бабушка увезла Ольгу в деревню к своей сестре и племяннику. С ними Ольга не успела познакомиться – во дворе на неё налетел белый петух, она заплакала, стукнула его куклой по голове. Петух еле устоял на ногах, отошёл и, разгребая лапами мусор, уважительно косился на девочку.

Бабушки заперли петуха в сарае, вытерли Ольгины слёзы, увели её в избу и долго не могли успокоиться:

– Как он ей глаза не выклевал… И с чего он такой злой?

Вечером пришёл бабушкин племянник – дядя Саша долго мылся под рукомойником – бабушки дважды наполняли рукомойник водой. А потом все сидели за столом, ел и разговаривали об одном и том же: об урожае.

– Хорошо зерно спать уложишь – хорошо и разбудишь, – говорила двоюродная бабушка.

Ольгина бабушка винилась:

– Забыла я всё…

А дядя Саша вставил осторожным басом:

– Старые люди так говорят: ржичке мягче стели – сытнее год проживёшь.

– И как вы, Сашенька, постель ей очень мягкую постелили? – спрашивала Ольгина бабушка.

Дядя Саша отвечал:

– Стелем мягко, не обижаем.

Ольга слушала-слушала и спросила:

– Кому надо мягко стелить?

– Хлебушке! – хором ответили все за столом. – Жёсткую постель он не любит.

Ольга взяла со стола кусок хлеба, будто бы не наелась, унесла его с собой под одеяло. Хлебу было мягко, но девочка вспомнила, как недавно во сне, ворочаясь с боку на бок, она раздавила глиняного козлика, пожалела его, а заодно и хлеб.

В доме все спали, Ольга встала над хлебом на четвереньки, чтобы не раздавить его, и заснула, уткнув голову в руки. Спать было неудобно, зато хлеб был в безопасности. Её разбудили перепуганные бабушки:

– Оленька, голубушка, где у тебя болит?

– Грибами отравилась?! Моё сердце так и чуяло!..

– Что это ты так спишь-то?

– Я хлеб охраняю, – не открывая глаз, говорила Ольга,

которой не хотелось просыпаться. – Я ему мягко постлала.

Бабушки ещё о чём-то над ней поговорили, поворожили, повернули её на бок. Она крепко заснула и не слышала, как ей ставили градусник.

Утром под присмотром бабушек Ольга вышла гулять.

В щели сарая она попыталась увидеть пленного петуха, чтобы сказать ему: «Не надо злиться, я тебя прощаю». Но в сарае было темно, девочка ничего не разглядела и потихоньку ушла за ворота, пока бабушки разговаривали между собой.

Прямо от ворот лежало серое поле, по нему ехал трактор, с трактора спрыгнул человек с белыми зубами и сказал голосом дяди Саши:

– Ольга, я хлеб спать укладываю.

Девочка огляделась: ни кровати, ни матраца, ни одеяла нигде нет. Может быть, всё это в кабине трактора?

– А постель где? – спросила она.

Дядя Саша ответил:

– Сколько видишь – всё это его постель. Широка она у хлебушка.

Дядя Саша достал из кармана горсть зерна, дал потрогать девочке.

– Я на тракторе езжу, сеялку за собой вожу, видишь? Она зёрнышки в землю зарывает, сверху тёплой землёй укрывает. Вот тебе и постель и одеяло. Дождик пойдёт и разбудит зёрнышки…

Досказать он не успел – прибежали бабушки, увели Ольгу домой, а дяде Саше выговорили: нельзя ребёнка столько держать на ветру.

У Ольги дни идут медленно. Долго-предолго катит ветер солнце по небу, долго-предолго пьют чай бабушки, и говорят бабушки между собой.

– Скоро ли Сашина рожь поспеет? – спрашивает родная бабушка.

А двоюродная бабушка объясняет нараспев, как стихи читает:

– Старые люди говорят: рожь две недели зеленится, две недели колосится, две недели отцветает, две недели наливает, две недели подсыхает, две недели поклоны бьёт – жать скорей зовёт…

– Это сколько же? – Родная бабушка загибает пальцы. – Десять, одиннадцать, двенадцать. Двенадцать недель– ржаной век! Забыла я всё…

А однажды время побежало очень быстро. Ольге разрешили выйти во двор. Там ходил тот самый петух и разыскивал курам корм. Девочка подошла к петуху и спросила:

– А почему у тебя хвост в чернилах?

Петух покосился на Ольгу, но ничего не ответил. Ветер прошёлся по двору, волчком поднял старую солому, взъерошил на петухе перья. Тот что-то сердито пробормотал. Сверху полоснуло ливнем, закудахтали куры, петуха на миг пришибло к земле, и, раскрылившись, он прошмыгнул мимо Ольги в сарай. Дождик ударил по тазу, по кастрюлям, выставленным на скоблёном крыльце, и всё запело, заиграло, будто давно ждало весёлого дождя.

А Ольга всё стояла под ливнем, поражённая происходящим, пока бабушки с охами и ахами не объявились на крыльце и не затащили её в избу.

И опять всё пошло медленно: девочке поставили градусник, и он, холодный, долго согревался у неё под мышкой. Пришёл дядя Саша и опять долго-предолго мылся, опять истратил два рукомойника воды.

Утром дядя Саша разбудил Ольгу и шёпотом сказал:

– Вставай, Ольга. Ты ещё спишь, а хлеб давно проснулся.

Он взял девочку на руки и вынес её на крыльцо. С его рук было очень далеко видно: вместо недавнего серого поля далеко-далеко расстилались зелёные всходы!

– Рожь взошла! Её дождик разбудил.

На другой день Ольгу увезли в город. Там были дни тоже длинными, только солнце поменьше. Здесь ей снились деревенские сны с белым петухом, раскрашенным синими чернилами.

В августе пришла посылка от двоюродной бабушки и дяди Саши. В посылке были гостинцы и письмо:

«Здравствуйте, сестричка Мария Ивановна и внучка Ольга!

С наилучшими пожеланиями к вам, ваша сестра и бабушка Екатерина Ивановна и её сын Саша. Рожь у нас в этом году уродилась хорошая, и мы посылаем вам хлеб первого урожая. Надо бы угостить сразу из печи, с пылу, с жару, да вы далеко, и пока хлеб едет – остынет. Мы хотели бы вам муки послать, да бабушка боится, что у вас нет духовки, если духовка есть – напишите, мы пришлём муки.

Погода стоит хорошая, как на заказ. Зима ожидается снежная, значит, будем с хлебом.

Петька-Петух жив-здоров. Дерётся, но детей не трогает. Недавно подрался с соседским петухом. Тот у него много перьев повыдрал, так что его заново придётся красить чернилами, чтобы отличать от других петухов. Приезжайте к нам опять – летом или зимой, как вам нравится.

С уважением к вам!

Екатерина Ивановна и Александр Фёдорович».

В посылке были яблоки и круглая, как солнышко, буханка хлеба с запечённой посередине конфетой. Хлеб Ольге очень понравился, особенно конфета – не так сладкая, как вкусная, оплавленная хлебным печным жаром.