Текст книги "Красная готика"
Автор книги: Станислав Птаха
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)
14
После такого разговора душевное состояние Прошкина меньше всего располагало к обустройству личной жизни. От мысли, что пройдется чмокать в щечку пропахших карвалолом и карболкой врачих в белых колпаках или пожимать выпачканные в чернила пальчики нотариусов Прошкина била мелкая нервная дрожь. Перед глазами всплывали то разрисованное рунами тело Ульхта, то качался полупрозрачный висельник. А в ушах снова и снова тихо позвякивающие колокольчики из жилища Баева или звонко сыпалось стекло от разбитых выстрелом песочных часов. Голова тупо болела, словно сжатая тисками, а во рту было сухо и горячо – сколько не пей… Прошкину хотелось упасть на свежую, зеленую траву, глотнуть чистого воздуха, поднять глаза к небу, свободному от фабричного дыма и обрести единственно возможную духовную опору…
Прошкин вдруг четко и ярко осознал, как ему следует провести этот не предвиденный выходной. Он поедет в Прокопьевку. Навестить отца Феофана – просто излить измученную в суровых испытаниях душу! Решение было принято и оставалось только придумать, чем порадовать скучавшего в деревенской глуши старика. Прошкин открыл рабочий сейф – он был до верху набит сокровищами из дома фон Штерна, изъятыми, но еще не внесенными в описи вещественных доказательств, наткнулся взглядом на серебряную шкатулку, в которой хранилась колода старинных карт с изысканными гравюрами. Прошкин хмыкнул и взял шкатулку в руки. Чем не подарок – говорят, насчет картишек Феофан силен – сокамерники даже прозвали его «Трефовым» отнюдь на за большой нательный крест… Вот и перекинутся в картишки с бывшим служителем культа.
Кадровый пасьянс отца Феофана.
Посвежевший от сельской жизни отец Феофан сидел за столом сельской библиотеки и, поправляя новые очки в стальной оправе, почитывал номер «Комсомольской правды», закусывая политические новости пышными оладьями с медом. Происхождением этих даров природы Прошкин интересоваться не стал. Что грамотный поселенец, занимающий должность помощника библиотекаря, «помогает» председателю колхоза Сотникову строчить речи для ответственных мероприятий и даже стряпает статьи в журналы «Сельская жизнь» и «Культурное садоводство» за его подписью, не знал только ленивый. Увидав Прошкина, тосковавший о полной тайных интриг светской жизни Феофан искренне обрадовался:
– Доброго времечка, Николай Павлович, какие новости? Угощайтесь, что-то вы совсем осунулись… – и подвинул к нему оладьи и крынку с молоком.
– Устал… Отдохнуть хочу от городской пыли и жары. От работы. Вот даже в картишки перекинуться некогда, да и не с кем… – Прошкин пододвинул Феофану затейливую шкатулку и с удовольствием принялся за оладьи.
Феофан снова поправил очки, извлек колоду из шкатулки и принялся перебирать и раскладывать карты длинными холеными пальцами. Движения его были настолько профессиональными, но при этом утонченными и артистичными, что сравнить их можно было скорее с руками фокусника, чем с действиями карточного шулера.
– Это, Николай Павлович полная колода Таро – все семьдесят восемь карт – она большей частью не для игры, а для прорицания применяется, – просветил Прошкина ученый Феофан, – а колода, которой играют – те самые общеизвестные «тридцать шесть картей – четырех мастей», собственно усеченный вариант подлинного Таро, именуется цыганской. Легенда гласит, что полную колоду привезли и еще во времена крестовых походов с Востока. Оттого сию мантическю систему еще называют по географическому признаку – «Египетским Оракулом», – Феофан пребывал в прекрасном расположении духа, и, что бы ободрить и поразвлечь поникшего Прошкина, тщательно смешал карты, пододвинул колоду Прошкину и спросил, – Итак, о чем желаете узнать у Оракула, любезный Николай Павлович?
Прошкин облизнул мгновенно пересохшие губы и полушепотом спросил:
– Когда война начнется?
Феофан строго взглянул на Прошкина поверх очков из-под изогнутой почти что под прямым углом брови:
– Прошкин! Для ответа на такой вопрос не стоит обременять Вселенную. Загляните в любую газету – там крупным буквами черным по белому написано – никакой войны не будет! Во всяком случае с Германией! – Феофан перевернул газету, и указал на передовицу, объясняющую глубокий политический смысл подписания пакта о ненападении между Советским Союзом и Германией, – Так что потрудитесь задать простой бытовой вопрос, имеющий для вас высокую эмоциональную значимость!
Прошкин на минуту задумался, сдвинул колоду и сформулировал вопрос:
– Как одному казенному валету избежать смертельной опасности?
– Ну вот, совершенно другое дело!
Феофан, просветлев лицом, и принялся вытаскивать и раскладывать карты рубашками вверх, а потом снова посуровел, и, перевернув две карты, находившиеся как раз в центре, продолжил просвещать Прошкина:
– В королевском дворе классической колоды Таро нет привычного теперь валета. Валет – с позволения сказать, гибрид вот этих двух карт – рыцаря и пажа. Итак, я понял, что коль скоро они относятся к масти мечей, лицо, о котором вы спрашиваете, имеет воинское звание?
– Имеет, – удивленный Прошкин чуть не ляпнул, что звание совершенно такое же как у него самого, но тут же больно прикусил кончик языка и быстренько перевел разговор в нейтральное русло, – а почему из дух карт вдруг получилась одна?
– Получилась совершенно не вдруг! А в результате сложных исторических процессов, – Феофан откашлялся и продолжал, – Многие тогда, да и сейчас считают, что иерархия Таро – метафора организации рыцарского ордена. Всякий орден имел сложную двойную структуру внутренней подчиненности. Но основой ордена были собственно рыцари – chevaliers de justice, – произнес с французским прононсом Феофан, постучал ногтем по карте, изображавшей закованного в доспехи персонажа на красавице – коне с грозно поднятым над головой мечем, затем снял очки, потер переносицу, и продолжил свой исторический экскурс, – Кавалеры поступали в орден в трех возрастах – в совершеннолетии, в малолетстве – то есть до пятнадцати лет, и, конечно же, из пажей Великого Магистра – главы ордена. Вот вам и сам паж – палец Феофана уперся во вторую открытую карту. Ее украшала гравюра очаровательного лет десяти мальчугана в старинной одежде со свешивающимися до пола рукавами и узконосых башмаках с несоразмерно длинным мечем в руках, – В тринадцатом веке, когда во Франции правил Филипп Красивый, наиболее богатый и весьма влиятельный рыцарский орден – орден Тамплиеров, или рыцарей Храма, был обвинен в ереси, его тогдашний великий магистр – Жак де Моле с ближайшими сподвижниками после суровых истязаний плоти, казнены, а гонения на орден простерлись столь далеко, что даже карты, обозначавшие членов ордена – рыцарей – исчезла из колоды, а паж трансформировался в безликого валета. Хотя я лично, – увлекшись, продолжал Феофан, – не столь приземлен в трактовке мантической системы Таро, и разделяю мнение тех, кто видит в ней метафору мира и творения – ибо все, что ни есть – доброе или дурное результат Божьего Промысла!
Прошкина уже почти не слушал – у него снова замутилось в голове и перед глазами снова поплыли, покачиваясь в знойном чаду старинные штандарты, сияющие доспехи и потные конские крупы, белые, словно сложенные из сахара – рафинада стены не ведомого города и такой же белый скрипучий песок… Что бы отвлечься от видения, Прошкин отглотнул холодного молока, надкусил еще один оладий и уточнил:
– А что, до этого Филиппа, любой мог взять и стать рыцарем, а потом поехать рубиться в Палестину, как мы в гражданскую в Туркестане?
Феофан досадливо отмахнулся от такого грубого сравнения:
– Ну что значит любой? Равенство суть единое – перед Господним судом. В земной юдоли равенство социальное – мечта не осуществленная. Продолжая вашу аналогию – любой ли может стать комсомольцем? А полярником? Членом ВЦИК наконец? Следуя официальной коммунистической пропаганде, безусловно – любой, но де-факто есть многочисленные социальные ограничения. У вас их блюдут сотрудники отделов кадров – руководствуясь по преимуществу собственным правосознанием. В то, более суровое время, такие ограничения фиксировали на бумаге в форме орденского Устава. Вступление в Орден предполагало, прежде всего, наличие ряда добродетелей, затем плату весьма ощутимого взноса в орденскую казну. А, кроме того, членом Ордена, будь то рыцарем или пажом, мог стать лишь урожденный дворянин в нескольких поколениях, не запятнавших себя ни ростовщичеством, ни ремеслом! Такое правило свято соблюдалось во всяком ордене, и существовали даже специально уполномоченные лица для проверки подлинности документации о правах по рождению кандидатов в Орден. Знаете, как называли таких уполномоченных лиц, например в Мальтийском Ордене? Комиссарами! – Феофан добродушно хмыкнул.
Прошкину было не до забавных исторических аналогий, в его голове роились догадки одна мрачнее другой, он облизнул мгновенно пересохшие губы и с неожиданной серьезностью спросил:
– А если родители кандидата принадлежат к древней и уважаемой, почти что царской династии, но при этом не христианской веры?
– Я не совсем понял – вы о ересиархе толкуете? – заинтересованно уточнил Феофан. Прошкин очень отдаленно представлял кто такой ересиарх, но толковал не о нем. Что и поспешил донести до Феофана как можно доходчивее:
– Допустим, родители кандидата мусульмане. Ну – просто для примера, представим, что отец этого… э … малолетнего кандидата, какой – ни будь эмир, вроде покойного Бухарского эмира Бухадур-Хана… Хотя, конечно, мальчик далеко не единственный отпрыск этого благородного отца, а какой-нибудь там шестнадцатый, или двадцать первый…
Феофан по-мальчишески присвистнул, чем совершенно обескуражил уже и так совершенно изнервничавшегося Прошкина.
– Вот это новость! Кого-то, конечно, он мне напоминал. Разрезом глаз, улыбкой – уж никак не восточной, но я вот право… вспомнил о княжне Гатчиной от чего-то… Вот уж была сущая амазонка, очень решительного нрава девица… Хотя сами понимает – память у меня уже не та… Восьмой десяток… Так вот, который ребенок по счету не имеет никакого значения. Достаточно, что он мужского пола и рожден в законном браке. Гораздо важнее есть ли документальные подтверждения законности его происхождения? Вы лично видели документы? Или можете хотя бы уверенно сказать, кто ими располагает?
Прошкин удрученно развел руками:
– Откуда? Я даже смутно представляю, какие это должны быть бумаги. Возможно покойный Александр Августович располагал… А я ведь, в отличии от него, не ученый, тем более что у нас речь о древности идет…
– Да, простите мою бестактность, я совершенно отвлекся. Мы сейчас уточним при помощи Оракула, – Феофан заговорщицки подмигнул, и перевернул одну из лежавших на столе карт. На ней была нарисована увядающая Дама, устало сидящая в резном кресле с огромным крестом в руках.
– Вот видите, – все и прояснилось, – отчего-то успокоился Феофан, – Королева посохов. Я трактовал бы сие так, что мать упомянутого дитяти – могла быть высокородной христианкой, и как-то подобает доброй христианке, окрестила дитя и привила ему твердость в следовании догматам истинной Церкви Христовой. То есть, наш умозрительный кандидат в пажи, имел высокородных родителей, был крещен и располагал средствами. Вполне достаточно! Всякое дитя добродетельно по природе, и мы можем предположить, что принят в Орден он был в раннем возрасте, в число пажей…
Прошкин удовлетворенно кивнул, и задал следующий вопрос:
– А могло ли лицо, пусть даже и крещенное, но родившееся вне законного брака, у таких вот высокородных родителей претендовать на поступление в Орден?
Феофан снова водрузил очки на тонкую переносицу, удивленно воззрился на Прошкина и, наконец, исчерпывающе ответил:
– Нет. Однозначно нет. Даже если побочное дитя было признано отцом. Членам Ордена необходимо подтвердить как свое происхождение, так и законность брака родителей.
– А может ли служить подтверждением законности происхождения тайный знак? – не унимался Прошкин.
Теперь уточнять стал уже Феофан:
– Какой именно тайный знак?
– Татуировка, – не уверенно сказал Прошкин. Он хотел еще полюбопытствовать насчет перстня. Но некая часть его сознания, именуемая в антинаучных книгах интуицией, воспротивилась этому, и о перстне он промолчал.
– Полноте Николай Павлович! Это же не роман Дюма! Какие еще татуировки? Татуировки теперь есть едва не у каждого урки! ЗК официально выражаясь, или как там они сами себя именуют в рамках своих босяцких «понятий». А Орден это не кабак-с! И уж вовсе не зона – уж простите мою язвительность. Метрика, выписка из книги с записью о крещении, копия свидетельства о браке родителей, списки жалованных грамот или иные подтверждения дворянства, письменные ходатайства двух действительных и уважаемых членов Ордена. Все документы надлежащем образом заверенные и полностью легитимные! – закончил Феофан даже с некоторой тожественностью.
– Какая бюрократия, – возмутился Прошкин, – хуже нынешней!
Феофан по-доброму улыбнулся и вернулся к карточному раскладу:
– Вы хотите знать, что ждет этого юношу в будущем, и чего ему следует опасаться в настоящем? Будьте добры, своей рукой перевернуть еще одну карту.
Прошкин покорно перевернул карту и тут же, словно ожегшись, отдернул руку. На гравюре явственно покачивался висельник! Точь – точь такой, как привиделся ему в зеркале ванной комнаты фон Штерна, с той только разницей, что изображение было перевернуто верх ногами. Феофан рассмотрел рисунок.
– Казнь… Угроза насильственной смерти… Впрочем, в перевернутом положении «Повешенный» вовсе не фатальный знак. Качественное обновление, некая глобальная перемена, давшаяся ценой не соразмерного страдания, таков глубинный смысл этого символа, – он покачал головой и озабоченно попросил:
– Еще одну, пожалуйста – из верхнего ряда…
Прошкин, которого вид висельника совершенно не воодушевлял, быстренько перевернул указанную карту. Лучше б уж он этого не делал! Потому что, увидав гравюру, Феофан впал в самый настоящий гнев, совершенно не подобающий ни его летам, ни духовному сану. Хотя, изображение было вполне невинным – крепкий мужик средних лет в старинном камзоле, белом фартуке и перчатках ковырялся в бутылках и баночках, похожих на аптечные, разбросанных на столе среди книг и измерительных инструментов. Готическая надпись на изящной ленте над гравюрой, специально для малосведущих граждан вроде Прошкина, недвусмысленно гласила: «MAGISTER».
– Вот чего он алчет и за что смерть готов принять? Возложить на себя печать Мастера? – возопил Феофан, – Ради власти и славы! Посредством знания сокровенного таинства! Так в том оно и состоит, что путь к Божественному свету краток и прост как выдох младенца, а путь греховный долог и тяжек неизбывно! И нет в нем смертного успокоения! – Феофан опомнился и уже сам резко перевернул еще одну карту. Здесь изображалось огромное водяное колесо со множеством пытавшихся удержаться на нем мифологических существ. Часть их неудержимо падала со спиц в кипящую воду. Иные же напротив, поднимались на верхушку колеса, освещенную солнечными лучами.
Феофан все так же неодобрительно продолжал:
– Что бы избежать смертельной опасности ему следует уехать. Да, его спасет дорога за море, она же приведет к исполнению его дерзких планов. Но тому, кто хочет пересечь море следует сперва научится плавать… И тогда жизнь его будет долгой. Увы, слишком долгой, для счастливой жизни… Тут уж поверьте мне – Николай Павлович – долгая жизнь плохая замена счастью!
И добавил, когда Прошкин уже стоял на пороге:
– Вы хотели знать, когда начнется война? Так помните – подлинная война уже идет – она не прекращалась ни на минуту! А теперь ступайте… Господь с Вами! – добавил порядком уставший за время длинного разговора Феофан и, опустив веки, перекрестил Прошкина.
Смущенный таким жестом, даже больше чем всем услышанным раньше, Прошкин быстренько выбежал из библиотеки.
15
Прошкин вытащил с заднего сиденья автомобиля приятно поскрипывающую под тяжестью съестных припасов вместительную плетеную корзину, которой, по собственной инициативе, снабдил его отзывчивый к бытовым нуждам сотрудников НКВД председатель колхоза Сотников, и, предвкушая сытный ужин, зашагал по дорожке к дому. Николай Павлович занимал часть каменного домостроения из двух комнат с отдельным входом и большой верандой, увитой лозой с кислым и мелким виноградом. Окна кухни и гостиной уютно светились, и Прошкин даже возмечтал, что его новый постоялец – Субботский – догадался вскипятить воды к ужину. Ужин, конечно, громкое слово – снеди, кроме овсяного печенья, которое привез с собой Леша из Питера, в доме у Прошкина, обедавшего обычно в столовке Управления, не водилось. Колхозный сувенир ситуацию менял кардинально. А уж воды накипятить – дело минутное!
Прошкин с оптимизмом толкнул обитую дерматином дверь и замер на пороге просто-таки как Командор из «Маленьких трагедий» Пушкина, едва не выронив тяжелую корзину. Было от чего окаменеть! На кожаном диване, рядом с круглым дубовым столом, восседал Субботский и ни кто иной как Баев… Они разглядывали огромный фолиант, отянутый потертым бархатом фиолетового цвета, при этом переговаривались и хихикали как две барышни – курсистки! На столе красовался натюрморт из трюфельных конфет, покоящихся среди кружев упаковочной бумаги в иностранной жестяной коробке, и бутылка розового вина с нарисованным на этикетке старинным замком. Да, именно розового – Прошкин не знал верить ли собственным глазам, но в граненых стаканах, которыми воспользовались его гости, за неимением в хозяйстве достойных такого содержимого бокалов, плескалась прозрачная жидкость именно такого цвета!
Наверное, так принято среди сотрудников столичного НКВД – ходить в гости к товарищам по службе как к девицам на выданье – с бутылкой дорогого вина и шоколадкой. Спасибо хоть без букет! Конечно, Прошкин понимал, что ждать от такого эстета как Баев презента в виде поллитровки водки и пары атлантических селедок или килограмма молочных сосисок, по меньшей мере – глупо. Но от банки заграничной тушенки, коробочки шпрот или палочки копченой колбаски он не отказался бы. От таких мыслей у Прошкин голодная слюна потекла обильней, чем у многострадальной собаки Павлова. А вот розовое вино это уж слишком! Хотя виноват Прошкин как всегда сам – никто за язык не тянул Сашу в гости приглашать.
Пауза явно затягивалась, и Баев, как наиболее дипломатичный из присутствующих, поздоровался с виноватыми нотками в голове:
– Добрый вечер, Николай Павлович. Я вот решил к Вам заглянуть…
– У нас с Александром Дмитриевичем, как выяснилось масса общих знакомых! – радостно сообщил Субботский, и в подтверждение развернул фолиант, оказавшийся альбомом с фотографиями, так, что бы он был виден Прошкину, все еще стоявшему на пороге.
– Скажите, пожалуйста, какое совпадение, – пробурчал Прошкин, и спешно удалился на кухню вместе с корзиной, принялся разжигать примус, что бы вскипятить наконец-то воды и изготовить кофейку, прежде чем приступить к замечательным дарам полей.
Прошкин механически крутил ручку кофемолки и размышлял над серьезной дилеммой. Во-первых, и сама эта тяжелая посеребренная кофемолка, и старинная медная джезва и даже объемистый джутовый мешок с кофейными зернами были позаимствованы Субботским из дома фон Штерна, в чем он и признался честно Прошкину. Прошкин согласился, что все эти предметы для науки, как и для следствия интереса не представляют, и пригодятся в их холостяцком хозяйстве гораздо больше, чем самому покойному. Зато с точки зрения сухой буквы закона – Баев единственный наследник своего формального дедушки, пусть даже он и трижды ему не кровный родственник, и все что не представляло интереса для следствия в доме Александра Августовича, являлось теперь личной собственностью Саши. А ну как глазастый змей Баев признает в кофемолке семейную реликвию и устроит скандал со слезами? Прошкин быстренько пересыпал намолотый кофе в жестяную банку и убрал кофемолку в шкаф – подальше от Сашиных зорких глаз. Да еще и эта вкусно пахнущая корзинка. Без всякого дедуктивного метода понятно – Прошкин был в деревне, а значит, общался с Феофаном!
Ох, да пусть думает что заблагорассудится!
Когда так сильно хочется есть – не до глубоких умствований!
Прошкин сглотнул голодную слюну – и продолжал раскладывать яства по тарелкам, потом поставил все это на поднос, доставшийся от прежних хозяев, и прямо с подносом отправился в гостиную.
Баев то ли не был голоден, то ли слишком сильно боялся таинственных отравителей, во всяком случае, он не ел. Сугубо для приличия отломил несколько крошек от куска кулебяки и, с отсутствующим взглядом, потягивал вино, пока Прошкин и Субботский во всю уплетали сельские деликатесы. Не переставая жевать, Субботский принялся делиться с Прошкиным своими открытиями. Он, оказывается, имел счастье знать отца Александра Дмитриевича. Да, да. Лично. Ну не близко конечно, но несколько раз общаться с покойным Дмитрием Алексеевичем, когда тот был еще живым и достаточно здоровым что бы командовать дивизией. Но это еще не все! Вот то, что Александр Дмитриевич, как выяснилось, имеет родственное отношение к Александру Августовичу – университетскому корифею и многолетнему учителю и вдохновителю самого Субботского – вот это действительно новость! Вот уж действительно, в жизни нет ничего случайного!
Лично для Прошкина, в этих фактах никакого великого открытия не было, он даже был уверен, что следующим пунктом восторгов Субботского будет то, что он в студенческие годы странствовал в компании Ульхта – что и подтверждала фотография, показанная Прошкину Баевым на заре их знакомства. Конечно, ничего такого выдержанный Прошкин Субботскому говорить не стал, а напротив слушал его внимательно, время от времени поддакивал и даже, как настоящий артист, изображал на лице интерес. Стоит сказать, что по мере того, как Субботский насыщался, речь его по форме становилась все более связной и плавной, а ее содержания действительно интригующим! Не удивительно, что студенты уважали и любили своего молодого педагога! Алексей был прекрасным лектором. Итак, Субботский, иллюстрируя философский тезис о том, что в жизни нет ничего случайного, повествовал о давних событиях, которые к его знакомству с дедушкой Александра Дмитриевича, а потом и с его отцом – комдивом Деевым отношение имели весьма отдаленное.
Пути пилигримов.
Это теперь, в двадцатом столетии, люди носятся по жизни сломя голову, помогая себе трамваями и автомобилями, перемещаясь без всякого общего смысла подобно камешкам из разбитого калейдоскопа. Во времена же близкие к былинным, человеческая жизнь текла медленно и завесила от множества социальных правил и обязательств, подчиняясь общей светлой цели достижения Царствия Небесного. К вожделенному Царствию вели разные пути – кто истово молился и умерщвлял плоть, кто обрабатывал поля и виноградники, принадлежащие монастырям, кто просто вносил церкви лепту золотом или драгоценностями, или жертвовал на строительство храмов, кто с оружием в руках противостоял ереси, а иные отправлялись в заморские страны в поисках Гроба Господня или несли слово Божие в языческие дали.
Пути тех, кто отправился в странствия с благой целью умножения славы Божией, лежали через чужие земли, полные неведомых болезней, диковинных опасностей и подлинных чудес, и занимали многие годы. Путники загоняли коней и изнашивали обувь, оборачивали тряпицами истертые в кровь ноги и снова двигались дальше с максимально возможной скоростью. Им нужно было торопиться! Потому что малограмотные, не имевшие никакого понятия про научный атеизм массы того времени каждодневно жили в страхе и ожидании Конца Света.
Как никогда усердно радели о прощении и ждали конца времен в 1300 году. Именно в этот год некий высокородный испанский юноша решился принять обет во искупление древних грехов своего семейства и обратился к тогдашнему Понтифику – Бонифацию УШ, вопрошая о том какое именно послушание более послужит к искуплению и пользе Господней? После длительной беседы с приближенными к Папе кардиналами и епископами, приняв благословение от самого Святейшего, он, надев грубый плащ смиренного паломника, прямо из Рима отправился в сопровождении всего лишь двух оруженосцев и нескольких слуг, сперва в Дамаск, а затем, через Персию, в направлении нынешнего Китая. Не слишком типичный маршрут для пилигрима – все они стремились в земли Иерусалимские, но редко шли далее, тем более странный для выходца из страны, вынужденной противостоять жестоким атакам сарацин.
Земных ли он искал сокровищ или сокровенного знания? Многие годы провел он в странствиях, и ему удалось добраться и до охваченных нескончаемой смутой китайских провинций, и до монгольских плоскогорий и до горных буддистских храмов, и до роскошествующих вдоль шелкового пути ханств, и даже до дремучих лесов и оживленных городов заснеженной Московии.
Конечно, и сам Субботский, и его слушатели, так и не узнали бы об этом удивительном подвижничестве, если бы не великий талант и фантастическое трудолюбие профессора фон Штерна. Во время экспедиции в Монголию, Александр Августович был допущен в хранилища удаленного ламаистского монастыря и там, среди множества раритетов, к удивлению своему обнаружил пергамент с латинскими буквами и знаками похожими на рунические, и конечно же, сделал с него список. Затем, ему удалось установить, что текст этот представляет собой разновидность популярной в Средневековой Европе тайнописи, и даже расшифровать большую часть документа.
Итак, свиток, конечно неясно и отрывочно, большей частью посредством метафизических описаний, повествовал о многотрудном путешествии того благородного испанского дворянина, предпринятом с благословения Папы и во славу Божию. Как тонкий, интуитивный ученый Александр Августович предположил, что образованный странник, предпринявший такое уникальное путешествие, и педантично заносивший записи о нем в манускрипт, должен был оставить и иные документально подтвержденные следы на своем продолжительном пути и стал систематически посвящать время их поискам.
Он искал всюду, где только возможно, переворошил тонны архивных материалов на десятках языков в дюжине стран, и его труд был вознагражден! Причем прямо на родине. Среди фолиантов и пергаментов, поступивших в государственный архив после смерти не оставившего наследников мелкопоместного дворянина Кузьмищева, обнаружил он списки, сделанные предком этого дворянина, жившим в XVIII веке, со старинной летописи, хранившейся в обветшалом монастыре близи поместья Кузьмищевых под Ярославлем. Летопись в разделе рассказов о монастырской чудотворной иконе содержала такое свидетельство, сделанное лета 1350 года от рождества Христова. Монах Нил уверял, что подростком, в годы послушничества своего, удостоился зреть чудесное исцеление – в зимнюю стужу, на монастырский двор доставили серьезно обмороженного путника в странной для той местности одежде. Повреждения, причиненные несчастному морозом, были столь значительны, что его кожа, испещренная диковинными знаками, отделялась от тела и повисала, словно лоскутья от малейшего прикосновения, а обнажавшаяся при этом плоть смердела и кровоточила, а потом превращалась в ужасающие черные струпы. Надежд на исцеление болящего у братии не было, но, по человеколюбию своему, Отец – настоятель велел принести к изголовью путника список чудотворной иконы Иверской Божьей Матери. И заступница сотворила чудо – за несколько дней раны несчастного перестали кровоточить, зловонная короста отпала, обнажив новую, здоровую и чистую кожу, а через непродолжительное время спасенный стал совершенно здоров. Братья не понимали его речи, и он изъяснялся с окружающими при помощи простых рисунков, а крест клал иначе чем-то принято в православии, сохраняя верность католическому обряду, хоть и провел он в странствиях по дальним безбожным землям долгие годы. Однако же, Божье чудо, что произошло с ним, уразумел и даже возблагодарил Матерь Богородицу, пожертвовав монастырю единственную свою ценную вещь – медальон в виде шара, величиной чуть более грецкого ореха, плетенный из тонкой золотой проволоки. Записи предка Кузьмищева содержали даже подробный рисунок этого удивительного предмета, сделанной в нескольких ракурсах – по сути, это были золотые проволочные кольца, расположенные по вертикали и горизонтали, а внутри этого золотого шара покоился еще один – небольшой нефритовый шарик. На ушке, прикреплявшем подвеску к цепочке, было несколько знаков, подобных тем, что удалось обнаружить профессору в манускрипте. Как энциклопедически образованный и масштабно мыслящий ученый фон Штерн осмелился предположить, что переплетение золотых колец не что иное, как широты и меридианы, аналогичные тем, что используют теперь во всякой географической карте, а тем паче на глобусе…
Тут Прошкин, имевший не малый следственный опыт, хоть и испытывал пиетет перед ученостью Субботского, запротестовал, считая изложенные в двух разрозненных эпизодах фаты недостаточными для идентификации их участника как одного и того же лица. Ведь сам же Субботский сказал, что шифр в манускрипте был широко известным в средневековой Европе. Кто угодно мог им воспользоваться! Его горячо поддержал Баев, который со своей стороны вообще усомнился в существовании документов, основываясь на которых фон Штерн построил эту хлипкую теорию.
– Сомнительно что бы в начале четырнадцатого века изготовили такой объект – идеи о круглой земле не были особенно популярны в Европе времен треченто, а система широт и долгот, формирующих меридиональную сетку, вообще сложилась сравнительно недавно, – чуть более двухсот лет назад. Если эти, упомянутые вами документы действительно существовали, что помешало моему уважаемому дедушке опубликовать их для открытого научного обсуждения? Многие авторитетные ученые могли бы предоставить имеющиеся у них материалы, близкие к этой теме, – резонно отметил Александр Дмитриевич, – К чему такие героические усилия, предпринимаемые в гордом одиночестве? К чему такая таинственность? – и тут же лукаво добавил, – Прошкин, давайте поспорим на килограмм халвы, что Алексей Михайлович сейчас поведает нам третий эпизод, где при помощи этого медальона непременно будут искать клад!
Субботский насупился:
– Вы, Александр Дмитриевич, просто уже слышали эту историю или от самого Александра Августовича или от вашего папы…
– Не скрою, слышал, – пожал плечами Баев, – только от профессора Меркаева. Надеюсь, его авторитетности в вопросах сравнительного востоковедения вы оспаривать не будите? Так вот, он дедушкины географические концепции называет не иначе как научным волюнтаризмом, а теорию об «Источнике, дарующем бессмертие» или, как вы лично предпочитаете вольно переводите это словосочетание с санскрита – «Сокровища бессмертной силы», так и вообще приводит в качестве домашнего анекдота! А еще мне – как надеюсь и вам, известно – наиболее давние географические карты местности, известной как Московия, принадлежат Антонию Вид, и датируются не ранее чем 1542 годом. Да и то картой это назвать некоторое преувеличение – скорее рисунок местности с животными деревьями и какими-то тропками… Говорить о существовании некоей применимой сегодня карты изготовленной в начале, или даже в середине четырнадцатого века – слишком вольное допущение!
