Текст книги "Красная готика"
Автор книги: Станислав Птаха
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)
Публикация произвела на Сашу ошеломляющее впечатление. Его глаза наполнились таинственной и безнадежной тревогой, губы совершенно побледнели, тонкие ноздри чуть заметно подрагивали, он расстегнул ворот, и глядя в отсутствующее за столешницей пространство прошептал:
– Его ничто больше не остановит, его никогда не поймают, – он перевел полный ужаса взгляд на свой стакан с водой, потом на графин и на Корнева, и продолжал уже громче, с истерическим нотками, – От это нет никаких средств! Он нас всех, ВСЕХ перетравит. Перетравит как крыс – мышьяком! Как товарища Фрунзе! Как дедушку! Как покойного папу! Мы все умрем в этом пыльном, захолустном городе…
Не став дослушивать скорбного перечня жертв коварного отравителя, Корнев решительно взял начатый стакан Баева и демонстративно допил воду.
Прошкин и Баев одновременно тихо ойкнули, ожидая, что начальник тотчас упадет замертво… Но вместо падения Корнев встал со стула, и прохаживаясь по кабинету, начал строго отчитывать уже готового разрыдаться Сашу:
– Товарищ Баев! В моем кабинете еще никого не отравили. И в здании Управления тоже! – в этом месте суеверный Прошкин скрытно поплевал через левое плечо и постучал трижды по внутренней деревянной поверхности стола, – Что касается Фон Штерна, которого вы называете дедушкой, то он утонул. А ваш ОТЧИМ скончался от естественных причин – точнее, от рассеянного склероза.
– Как вам это может быть известно? – Саша уже извлек из рукава носовой платок.
– Из заключения о смерти разумеется. Я доверяю только официальным источникам информации! – похоже, Баев был так потрясен, что даже на некоторое время решил воздержаться от слез, и тихо спросил:
– Вы видели заключение?
– Собственными глазами, – подтвердил Корнев.
– И там, в качестве причины смерти фигурировал рассеянный склероз? – Корнев солидно и веско кивнул, Саша безнадежно выдохнул, и совсем тихо продолжал – А дату не запомнили случайно?
Корнев снова хлопнул ладонью по зеленому сукну и жестко одернул Баева:
– Александр Дмитриевич! Если вы считаете что этот стол похож на справочный – то можете выйти и прочитать табличку на двери кабинета!
Баев нервно подрагивающими руками извлек глянцево поблескивающий позолотой портсигар, выудил из него заграничную сигаретку, пододвинул массивную пепельницу и формально уточнил:
– Не возражаете, если я закурю?
– Возражаем, – рявкнул Корнев, – это нанесет не поправимый вред нашему с Прошкиным здоровью. Потому что у меня лично – гипертония, а у Прошкина – хронический отит.
Прошкин хихикнул. Ну Корнев – одно слово – батя. Все про каждого сотрудника знает. Даже про это дурацкий отит. Вообще-то, о том, что у него хронический отит Прошкин и сам узнал недавно, когда затеял прыгнуть с парашютом, но ответственный фельдшер авиаклуба, проводивший осмотр перед полетом, заглянул при помощи блестящей трубочки Прошкину в ухо, увидал там этот самый отит и прыжки ему строго-настрого запретил…
Корнев снова попил воды, промокнул вспотевший лоб серым клетчатым платком и продолжал уже совершенно спокойным и ровным голосом:
– Вот что народные сыщики! Прекращайте эту эзотерику и займитесь нормальными оперативно – розыскными мероприятиями! Очевидно, что не установленный гражданин проходил в здание по разовым пропускам, скорее всего полученным с использованием различных паспортов, а проживал – у покойного фон Штерна. Что бы установить его личность, Александр Дмитриевич, к примеру, вместо того, что бы попусту растрачивать свой художественный дар на всякие там шаржи, мог бы набросать портрет этого, эээ, ну будем для удобства идентификации называть его Генрихом, а ты – Николай Павлович, показал бы изображение нашим дежурным сотрудникам…
Корнев снова взял аккуратно сколотую пачку купюр, и, поморщившись, продолжал:
– Вообще, поощрять частнособственнические инстинкты малосознательных граждан, когда в мире такая сложная обстановка – не допустимо! Зачем вообще нужно снимать этот флигель у гражданки Дежкиной? Можно ведь рационально использовать собственные ресурсы. Субботский, твой Николай, давнишний приятель – вот и возьми его к себе на постой. А Борменталя куда нам определить… – Корнев изобразил на лице задумчивость, хотя ответ на этот своевременный вопрос был очевиден даже не имевшему сколько-нибудь серьезного академического образования Прошкину, – Будет разумно, если Александр Дмитриевич, конечно, в добровольном порядке, тоже гостеприимство проявит!
– У меня всего одна комната и одна кровать – как я могу проявлять хоть какое-то гостеприимство? – попытался протестовать, все еще деморализованный неожиданной информацией Баев, и тут же продолжил, все более громко и уверено – Может, вы, мне еще и спать с ним валетом прикажете? Как я могу позволить совершенно постороннему человеку жить в моей квартире?
– Александр Дмитриевич! – сразу же урезонил Сашу Корнев, – Квартира не ваша, а предоставлена вам во временное пользование, в качестве служебного жилья, Министерством Государственной Безопасности, по большому счету – Советским Государством, и оно будет решать, кому, с кем и как в ней жить! Конечно, – тут Корнев порылся в бумагах на столе и извлек пухленький томик Гражданского кодекса, отыскал нужную статью, отчеркнул ногтем и протянул Баеву, – вы можете воспользоваться своими гражданскими правами – как наследник, и вступить во владение домостроением, принадлежавшим ранее Фон Штерну. Он завещания или иного волеизъявления в отношении имущества не оставил. А вы – хоть и не кровный его родственник – но, вполне можете выступать как законный наследник. Так что – оформляйте бумаги, переезжайте в усадьбу и живите там – с кем считаете нужным!
– Это совершенно неприемлемо! – Баев решительно встал, громко задвинул стул, отчеканил – Я буду жаловаться!
Корнев сделал приглашающий жест рукой:
– Ваше право. Приемная Михал Иваныча Калинина работает с восьми часов утра…
Баев по парадному развернулся на каблуках и вышел.
Корнев снова измождено протер вспотевший лоб, извлек из сейфа темный пузырек с сердечными каплями и принялся капать в стакан, бормоча себе под нос:
– Вот змей! Гипноза он испугался! Отравят его видите ли! Жаловаться он будет! Да кто тебе запрещает – иди – жалуйся!
И тут же тяжело вздохнул:
– Хотя бы война поскорее началась, да не до этого стало…
Корнев долил капли водой, понюхал смесь и с отвращением отодвинул стакан, расстегнул ворот и мечтательно сказал:
– Пивку бы сейчас…
Прошкин решил способствовать тому, что бы мечта руководителя стала реальностью, но в дверях кабинета столкнулся с Вяткиным. Вид у Вяткина был виноватый, и он не поднимая глаз, через плечо Прошкина пробубнил:
– Владимир Митрофанович, – прикажете засыпать… ну яму, около стенки на заднем дворе? Там товарищ Баев ее рулеткой меряют…
– Вяткин, вот в древнем Риме, один и тот же человек никогда не расстраивал начальство дважды! Знаешь почему? – строго поинтересовался Корнев, – Так я тебе расскажу, как в древнем Риме поступали с гонцом, который принес плохую новость!
Вяткин испарился, не дожидаясь исторического экскурса. Корнев тяжело вздыхая и снова утирая покрасневшее, потное лицо платком, обратился к Прошкину:
– Ох, ну прямо наказание какое-то… А ну как на самом деле отравят змея этого, или того хуже пристрелят, да еще и из табельного оружия – с нас ведь спросят! Да так – что трибунал за радость покажется!
– Не дай Бог, – шепотом согласился Прошкин. Идеологически вредное замечание было настолько уместным, что Корнев даже не стал поправлять Прошкина, а только махнул ему рукой, направляясь к двери кабинета:
– Пойдем мириться, а то и правда кляузу настрочит, с такого типа станется…
13
За стенами Управления, привычно оберегавшими тихую прохладу, воздух неумолимо таял от удручающей жары. Но природным факторам не под силу было подавить трудовой энтузиазма товарища Баева – он стоял на коленях около лаза и при помощи рулетки споро делал замеры, высоко закатив рукава гимнастерки. Результаты Саша старательно записывал в тот самый кожаный блокнот тоже иностранной самопишущей ручкой с золотым пером.
До знаменательной встречи с Баевым неприхотливому Прошкину никогда не приходилось наблюдать человека, окруженного таким значительным количеством бытовых предметов иностранного производства, да и просто дорогих вещей. Интересно, какие у него часы? Не иначе швейцарские. И тоже золотые. Но часов на руке у Баева не было. Никаких. Зато при внимательном разглядывании этих непривычно ухоженных голых рук Прошкин увидал татуировку. Куда-то под закатанный рукав, обвив несколько раз предплечье, убегала черная змейка. При ближайшем рассмотрении змейка оказалась вовсе не ползучим гадом – а витиеватой плотной надписью, сделанной арабской вязью…
Рассматривать дальше Прошкину было уже не удобно, тем более что понять текст странной надписи ему не грозило – ведь он, в отличии от Саши, не владел тюркскими языками, да к тому же – он и Корнев как раз подошли к Баеву на критически близкое расстояние и тактичный Корнев предупредительно кашлянул. Баев встал и выжидательно воззрился на коллег.
– Вы, Александр Дмитриевич, на нас зла не держите! – примирительно начал Корнев, – мы тоже в своем роде люди подневольные, и не всякая инициатива от нас непосредственно исходит. Потом, ведь мы исключительно о вашем благе печемся…
Баев иронично взметнул бровь и парировал:
– У вас, Владимир Митрофанович предметов для забот и без моего блага предостаточно. Например, навестили бы нашего прихворнувшего коллегу Ульхта в лазарете – пока он еще жив! Или хотя бы Николая Павловича туда отправили – как председателя профкома, – в подтверждение актуальности такого похода Саша полез в карман и продемонстрировал аккуратно увернутые в белый носовой платочек несколько волокон происходивших, похоже, из зеленого одеяла, которым был укрыт Ульхт в камере, и среднего размера костяную пуговицу, сильно напоминавшую о заграничном плаще того же Ульхта. Не вызывало сомнений, что все это добро Саша извлек из лаза. Значит, получается, что Ульхта пропихнули в лаз уже в коме, обернутого в одеяло? А до этого он сам – в плаще, тем же путем в здание пробирался? Но зачем ему была такая конспирация? У него ведь был вполне официальный пропуск. Прошкин старательно наморщил лоб, но решения этому ребусу так и не нашел. Корнев осуждающе начал:
– Знаете, Александр Дмитриевич, нам – простым советским людям – не понять, что движет человеком, который долгие годы прожил в логове империализма, да еще и содержал такой рассадник разврата как варьете. К чему, кроме потери здорового рассудка могут привести эти канканы и рулетки? Да и кокаином коллега Ульхт не брезговал. Вот его сознание и замутилось. Выразилось это в навязчивом страхе холода, он закутался в плащ да еще и нес в здание одеяло, через главный вход его с таким громоздким свертком не пустили, тут он и пролез через предварительно вырытый им же лаз, потом улегся в камере, а его психическое расстройство повлекло физические недомогания… Думаю, так и следует доложить. История конечно не красивая, но объяснимая – замалчивать ее мы не в праве, но и раздувать ее нам – как сознательным людям, совершенно не зачем. Тем более, что такое развитие событий очень многие вопросы снимает с повестки дня, если конечно вы не против…
Баев, соображавший куда быстрее Прошкина, понимающе ухмыльнулся:
– То есть, некоторый фантом, который мы все трое, принимали за какого-то Генриха Францевича… Этот фантом, как показало наше домашнее следствие, не оставил после себя никаких вещественных подтверждений своего существования, привиделся исключительно коллеге Ульхту, и то только в том случае, если он придет в себя и поведает миру о своих галлюцинациях!
– Приятно, что вы разделяете нашу точку зрения, – без большой уверенности пробормотал себе под нос Корнев, и снова вытер потное лицо серым платком, и уже с нажимом добавил – Официальное. Я, Александр Дмитриевич, в самом деле, обеспокоен тем, что произошло, особенно смертью вашего родственника фон Штерна, и искренне хочу в этой ситуации разобраться. А пока разберусь – уж не взыщите, будете с Борменталем соседствовать. Все мне спокойнее на душе. А может и не только мне. Я распоряжусь, что бы начхоз раскладушку к вам доставил…
Баев безнадежно махнул рукой и многообещающе хлюпнул носом:
– Пойду рыдать…
– Не смею препятствовать! – Корнев улыбнулся уже почти искренне и услужливо протянул ему крахмальный беленький платочек, который извлек из воздуха словно фокусник. Пока Баев разглядывал платочек, Прошкин неожиданно для самого себя сказал:
– А вы, Александр Дмитриевич, если уж совсем тоскливо станет, ко мне в гости заглядывайте…
– Всенепременнейше! – Саша артистично помахал присутствующим новым платочком и удалился.
Печальный силуэт Баева еще не успел растаял в слоистой жаре, а Прошкин и Корнев уже потягивали относительно холодное пиво, расположившись в не уютном, зато далеком от сторонних ушей скверике у речушки.
– Устал я от этой истории, Коля, – откровенничал Корнев, – вот не поверишь, ночей не сплю. А если и сплю – то утопленников вижу. Или гробы. Или кладбища. Поднимаюсь – и на службу еду, чтобы времени не терять попусту – ведь все одно не сплю! Аппетит потерял совершенно. Капли принимаю для успокоения нервной системы! Да толку от них никакого. Как и от докторов наших…
Прошкин спал как сурок, сны видел только по праздникам, о бессоннице даже понятия не имел, и прекрасно знал, что лечебные капли Корнев разводит исключительно пол стаканом медицинского спирта, но начальнику льстиво посочувствовал:
– Это все переутомление. Разве же можно так себя не щадить! Вы ведь Владимир Митрофанович, всю область на себе тащите! Да еще и с группой этой колотитесь день и ночь. И никакой мелочи не упустите даже! С заключением этим наверно ворох бумаг перелопатили…
Корнев от такого заявления поперхнулся пивом, закашлялся, и вытер губы все тем же серым платком:
– Ох, Николаша! Ведь работаешь ты в органах с двадцатого года, уже и в Академии отучился, и про гипноз в журналах читаешь – а ногтем ковырни – дурак дураком! Не видел я никакого заключения! Ну, сам подумай – откуда бы ему у меня взяться?
Прошкин совершенно опешил и смотрел на прозорливого начальника только что не с открытым ртом, пытаясь осмыслить его сложную логику.
– Ну, сам посуди, – пояснил запутавшемуся подчиненному суть происходящего многоопытный Корнев, – ведь этот змей Баев слова в простоте не скажет. Тем более по начальственным кабинетам просто так не побежит. А тут на тебе – самого Буденного за лампасы ухватил и клянчит холодильный вагон, что бы своего героического папашу непременно в Н. похоронить. Да при том, что это в середине апреля происходит, а апрель в этом году очень холодный был.
Прошкин согласился:
– Двадцатого еще снег шел – я такого холодного апреля даже и не припомню…
– Так вот. С чего бы Александру Дмитриевичу – прогрессивному молодому человеку, который даже орехи колет иностранными щипчиками, с чего бы ему тело не кремировать – как это принято в Европе, и не привезти сюда скромную урну с прахом в самом обычном поезде? А самому, после скромных похорон, не исхлопотать должность в консульстве или дипломатической миссии и не пить коктейль «Маргарита» где – ни будь на Кипре? Ну, конечно, если последней волей его названного папаши были именно похороны в Н.? Ан нет – ему зачем-то еще и холодильный вагон потребовался. Да еще и неодолимая семейная любовь к постороннему старичку – которого он видел от силы три раза в своей жизни проснулась…
– Как же такое может быть? – засомневался Прошкин, – Я вот думал, что Деев чуть ли не на руках у Саши умер… А сейчас получается, что товарищ Баев не знает ни когда, ни от чего умер его отец?
– Отчим, – снова подчеркнул педантичный Корнев и, пошарив в необъятных недрах карманов, извлек изрядно измятый бланк телеграммы. Телеграмма адресовалась Баеву, извещала его о внезапной кончине Деева, и была направлена главным врачом госпиталя, где тот проходил лечение, в город Брюссель. То есть получалось, что Саша о смерти отчима узнал в зарубежной командировке. Хотя и был он вдали от Родины всего-то несколько дней…
– История эта, Прошкин, мне с самого начала не нравилась. И с каждым днем оказывается все более и более скверной. Слушай, как по моему сугубо личному мнению все это обстояло – если с чем не согласен будешь, или припомнишь чего-нибудь, что я забыл – подскажешь. Так вот. Деев действительно болел. Чем и насколько тяжело сложно сказать.
– Врачи говорили, совсем не жилец был – даже лекарств народные мол, на такого больного тратить жалко, – уточнил Прошкин.
– Но, его упорно продолжают лечить – и специалисты лучшие его пользуют, и дорогущие лекарства в него килограммами пихают. Кто это процесс инициирует и поддерживает? Баев. И спроси – с чего это Баеву, если он так вот сильно папаше выздоровления желает, самому не поступить учится на врача? Тогда понятно было бы, отчего он день и ночь в больнице пропадает. Но нет. Он что-то там такое время от времени учит, вроде как в дипломаты готовится – но из НКВД не увольняется, единственно должности меняет, ходит ТОЛЬКО в форме, наганами увешанный. И во сне даже револьвер под подушку вместо книжки кладет. А уж от Деева практически не отходит. Я думаю это по тому, что он Деева буквально стерег. Как сторожевая собака. Да вот – судьба индейка, не уберег в конечном итоге…
– Да чего ему было опасаться – в госпитале? – снова удивился Прошкин.
– Что Деев раньше времени умрет. И что-то важное то ли сказать, то ли сделать не успеет. А умереть он мог от двух причин – от отсутствия необходимого систематического лечения или же быть физически устранен. Я думаю, что будь Деев действительно так уж плох, Баев не поехал бы по Брюсселям раскатывать – сам знаешь, парень он ответственный и терпеливый. Да и то, что Баев кинулся причины смерти Деева выяснять тоже косвенно мою мысль о том, что эта смерть не от естественных причин наступила – подтверждает. Вот и попросил он холодильный вагон, что бы сохранить тело и, подальше от столичной суеты, где все на виду, и тамошнего доносительства, организовать вскрытие, уточнить причины и дату смерти. Я думаю, он рассчитывал на помощь местного аборигена – своего родственничка фон Штерна. То ли по тому, что фон Штерн ему в такой помощи отказал, то ли по причине не достаточной информированности этого ныне покойного патриарха об их семейных делах, но Баев понял, что с его престарелым родственничком тоже что-то не в порядке. Но решил убедится. И потащил тебя, – Корнев по-отечески отвесил Прошкину подзатыльник, – наивного дурня, разгуливать по кладбищу – в бинокль смотреть на дедушкины апартаменты. Не думал ты, Николай – почему бы Баеву самому на такую прогулку не отправится? Он кладбищ не боится – ты его сам у могилы отчима в гордом одиночестве видел! Да и на зрение он не жалуется пока что – вон, в тире нашем все мишени разнес – менять уже невмоготу!
Прошкин виновато потупился. Думать он, конечно, думал, но ничего толкового придумать не мог. И Корнев продолжил поучать молодого коллегу:
– Да по тому, Коля, что ожидал он в доме фон Штрна труп этого видного ученого обнаружить, и хотел, что бы в этой не радостной ситуации был честный, не заинтересованный очевидец! Что будет наивно голубыми глазами – вот как ты хлопать – и повторять на следствии – мы вместе туда вошли и нашли тело. Но тела не было. Фон Штерн пил чай живой и здоровый. Вот по этому-то Баев и впал в такую истерику. Думаю, что он рассчитывал какое-то время отсидеться в тихом и спокойном Н., обустроил жилище, так что таракан бесшумно не проползет, хотел с дедушкой о семейных секретах подискутировать или просто, втихомолку из семейного гнезда какие-то крайне важные для него документы экспроприировать. Но его идиллический план порушил некий Генрих Францевич. Или кто уж он там был… Одно меня Прошкин в этом раскладе радует. То, что контроля за самим Баевым здесь тоже больше чем в той же Москве. Да и шансов у него здесь попасть под трамвай или выпасть из окна куда как меньше… Сейчас ему действительно есть чего бояться. Ведь подумай Коля – до чего складно получилось бы: эмоционально не уравновешенный субъект застрелился из табельного пистолета после смерти любимого отца и внезапной кончины дедушки. Я просто других вариантов Баева здесь, в Н., угробить так, что бы это естественным несчастным случаем выглядело не вижу! А отвечать за такой случай – сам понимаешь – нам! И лично у меня желания такой ответ держать – честно скажу – никакого…
Прошкина от описанных перспектив покрыл холодный пот. Он с щемящим чувством вспомнил старые добрые денечки – когда его заботы исчерпывались только борьбой с ушлыми коллегами – интриганами, безграмотными колдовками, ленивыми попиками, образованными троцкистами, разносторонними уклонистами да деятельными вредителями, а мир был прост, понятен и прекрасен как спелое яблоко. Тогда Прошина еще не мучили чужие тайны, которых не возможно доверить даже собственному начальнику. Прошкин тяжело вздохнул. За такие чужие секреты, как бы и с ним самим беды не приключилось…
– Да будь моя воля, – продолжал сетовать Корнев, – я бы у него пистолет вообще отобрал, даром что он майор, да самого запер для надежности в камере, а ключ тебе на шею повесил!
Прошкин не только не обрадовался такому внезапному доверию руководства, но даже позволил себе усомниться в эффективности такого подхода:
– А ведь Ульхта мы как раз в камере нашли… Замкнутого…
– Мы когда, Николай, в той камере замки меняли? – строго посмотрел на Прошкина шеф.
– Так зачем нам их менять? Они ж крепкие, еще со времен царизма остались – от монастыря. Тем более, что ключ всего один был, – Прошкин осекся.
– У нас – один. А всего сколько их при царизме сделали – ключей этих? Может добрый десяток! Мог ведь такой же у фон Штерна, с тех достопамятных времен, заваляться. Вот и попал в нехорошие руки Генриха, который это спектакль и устроил – что бы психологическое давление оказать на такие вот, – слегка опьяневший от пива и распалившийся от собственных открытий Корнев, легонько постучал Прошкина по лбу, – идеологически не стойкие умы!
Убрал руку и тут же посочувствовал Прошкину:
– Ты, Николай, тоже что-то бледный, и потный весь… Так ведь и до болезни не далеко. А все болезни, как известно, от нервов. А нервы от чего?
Прошкин пожал плечами – он мог только предположить что нервы – от природы, но обнародовать такой безыдейный вывод поостерегся.
– От того, Прошкин, что нет у тебя личной жизни, – подытожил Корнев.
– Нету – за работой некогда ведь! Да и война начнется не сегодня – завтра… – попытался оправдаться Прошкин, весьма польщенный заботой начальника.
– Я тебе, Прошкин, на выходные отпуск дам, – повеселев предложил Корнев, – специально, что бы ты с девчонками познакомился да в кино или в клуб сходил. Выбор супруги – это же вопрос стратегический! Не только для тебя лично – для Управления нашего – потому что ты – Прошкин, как коммунист и ответственный работник себе уже не принадлежишь! Да и парень ты у нас видный, при должности – тебе надо не с вертихвостками знакомиться, а серьезными, ответственными девушками. Докторшами, инженершами – кто по партийной линии выдвинулся, например, или с теми же нотариусами – архивариусами. Ведь должно же быть где-то заключение о смерти Деева? Хотя бы копия, или упоминание, или даты в какие-то реестры внесены? Ну не бывает так в Советской стране, что бы была официальная бумага, а следов от нее никаких не осталось! Заодно и поищешь…
