Текст книги "Красная готика"
Автор книги: Станислав Птаха
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)
Правда, в Университете Саша редко появлялся, разве что на экзамены или зачеты – зато действительно бывал чуть не каждый день в госпитале и бегал то по медицинским поручениям – за лекарствами, то по папашиным друзьям боевым. Может поэтому соратники – бывшие красноконники и казаки – не забывали Деева и часто посещали – медицинский персонал говорит – просто не палата, а штаб какой-то. Столько военных туда – сюда ходило. Но, хотя Деева усиленно лечили – здоровье его не улучшалось. А совсем наоборот.
Официально никто донесений или рапортов не писал ни в парткомы, ни в органы, ни еще куда. Но слух рос и ширился – травят враги легендарного комдива, хотят извести легенду Гражданской, а власти и ухом не ведут – доблестное НКВД бездействует, а может и попустительствует. Одно дело слух среди бабушек на лавочке… А тут – среди таких уважаемых и властью наделенных людей. Головы главврачей летели как головы басмачей в гражданскую. Деева перевозили из госпиталя в госпиталь, из больницы в больницу. Лучшее медики за его здоровье боролись – как комиссары за победу коммунизма. Лучшие лекарства ему привозили. Самого Баева высокие покровители пристраивали несколько раз с какими-то формальными поручениями в дипломатические и военные группы, выезжавшие в Германию, Испанию и Францию. Хотя все знали, что он ездит за заграничными лекарствами для папаши. Ряды соратников и друзей комдива Деева из рядов червонного казачества и красноконников по понятным причинам изрядно поредели сперва в тридцать шестом, потом еще в тридцать седьмом, но посетителей у него в палате меньше не стало – просто их состав изменился. И слух о том, что комдива травят то ли враги Родины, то ли враги личные, не только не стихал, а напротив ширился. А чему удивляться – еще живые соратники отца вели Баева в высокие кабинеты, а новые покровители – в еще более высокие. И Сашины стройные ноги в мягких сапожках, сшитых по заказу в ателье Главного Управления, переступали все более и более высокие пороги, а безутешные сыновние слезы утирали крахмальными платками все более и более влиятельные руки. Потому что Саша ничего не просил. Просто горем делился. И ему охотно помогали. Просто удивительно охотно. Даже извлекли из застенков трех китайцев из личной охраны врага народа Якира. Этих двух китайских охранников и китайского лекаря совершенно официально прикомандировали Деева лечить и сторожить от происков врагов. Но и сам Баев так и продолжал каждый день в больницу наведываться, даже к экзаменам прямо там готовился.
Да – учеба Саши Баева вообще отдельный разговор. Занятий он, как уже сказано, не посещал. Но учился исключительно на «отлично». Профессора и преподаватели рангом пониже, в один голос студента Баева хвалят и о способностях его мнения самого высокого. А все от того, что Баев действительно много занимался. Не только книжки читал – но и возродив старинную практику, брал частные уроки. Причем факта этого даже и не скрывал – советовался с преподавателями и знакомыми к кому ему лучше обратиться. По специальности в основном со старенькими – отставными царскими профессорами занимался.
Уроки Баев брал не только по программе своего факультета – но еще и французский учил под руководством бывшей дворянки и фрейлины императорского двора, уроки верховой езды получал от камергера его императорского величества. Еще прежнего императора – Александра. Занятный старикан, под сто лет, а бодрый и общительный – Прошкин лично с ним разговаривал. Так вот, этот старикан Баева называл не иначе как «учтивым юношей», ценящим лошадей и очень хвалил его аристократическую манеру выездки и безупречный французский. Само собой Баев учил немецкий – с немцем, английский с англичанином, арабский с – арабом – все трое в Коминтерне переводчиками работают. Испанский – с известным испанским коммунистом. А еще неугомонный Баев брал уроки актерского мастерства у знаменитого актера МХАаТа, уроки рисования – у почтенного графика, члена Академии Художеств, ну и так далее…
У Прошкина целый список этих людей имеется. То есть учиться Баев любил. Даже изучал какой-то таинственный старинный язык под названием, – Прошкин сверился со своими записями – САНСКРИТ …
Прошкин человек прямой – и наговаривать напраслину ни на кого не будет. Пусть даже у человека и каблуки на сапогах, и серьга в ухе. Прошкин два часа убил, беседуя с медицинским персоналом в госпитале, где провел последние несколько месяцев и скончался комдив Деев. Баев действительно был хорошим сыном и проводил много времени у койки отца. Не только за медперсоналом присматривал, но и пот со лба вытирал, постели менял, и газеты вслух читал, и с ложки кормил. Баев никому не доверял отеческого здоровья! В последние дни просто от Деева не отходил. Хотя посетителей у комдива Деева даже на смертном одре хватало, да еще каких именитых! Так что общественность ждала пышных похорон почившего героя на самом знаменитом столичном кладбище.
Но когда товарищ Деев умер, а случилось это в самом начале нынешнего апреля, Саша настрочил письмо, суть его такая – в связи с тяжелым экономическим положением в стране, прошу похоронить моего отца – как он сам – простой кавалерист – конноармеец того хотел бы – без всяких торжеств и почестей, в его родном городе Н… На чье имя адресовался? Семен Михайловича Буденного. Семен Михалыч – человек добросердечный, на следующий день Сашу Баева лично принял, облазал в обе мокрые от слез щеки, в общей сложности два часа проговорил с ним – вспоминал легендарное прошлое, и даже сам смахнул сентиментальную слезинку. Дал Саше и специальный холодильный вагон, и специальный гроб, и даже маневровый паровоз – благо не далеко. И торжества запретил. Некролог был только в «Красной звезде». И, конечно же, устную просьбу Саши – направить его, Баева Александра Дмитриевича, на работу в город Н. в связи с тяжелым состоянием здоровья проживающего в Н. дедушки тоже удовлетворил. Схоронили Деева в Н. тихо и неприметно. Вот такая история.
– Не складная получается у тебя Прошкин история, – покачал головой Корнев.
– Это почему?
– Да сам подумай, – Корнев разлил остаток водки для ясности мышления, – был бы ты, Прошкин, – агентом империализма и затеял убить героического комдива, – Прошкин изо всех сил протестующе замахал обеими руками, – я просто для образности, – успокоил его начальник и продолжил:
– Так вот – решил ты уничтожить героя. Отравить. Подсунул ему пилюлю ядовитую – благо он в больнице. Но не тут то было – вылечили комдива. Ты опять за свое – теперь в шприц яду набрал и укол сделал. Но и тут промашка – снова вылечили комдива, да еще и охрану к нему приставили! А ты снова за яд.
Прошкин почесал затылок:
– Ну почему снова за яд? Что револьверов нет у врагов? Или холодного оружия? Да и в окно палаты можно вытолкнуть. Вон, мужики в Москве рассказывали – бывшего белого генерала Краснова – вообще струной от рояля в Париже удавили…
Корнев грустно кивнул:
– Вот и я о том же. То ли с ядом повезло Дееву – что за три года не подействовал. То ли с врагами – уж очень попались упертые.
– Я честно говоря, Владимир Митрофанович, – признался Прошкин, – вообще не могу понять – зачем травить человека который и так серьезно болен. Медработники в один голос говорят – не жилец он был, такого лечить – только лекарства народные портить…
– А чем Деев болел? – поинтересовался бдительный Корнев.
– Что-то с печенью у него было, и с кровью… – неуверенно промямлил Прошкин.
– Вот сразу видно, что ты Николаша – человек безнадежно здоровый! У каждого больного есть диагноз, в соответствии с которым назначения делают. Вроде воинского приказа – четкий и ясный. В нем и как болезнь называется и как ее лечить. А вот если диагноза точного нету – значит, горе – доктора попросту не знают, что у человека болит да что с таким пациентом делать, – во время этой познавательной речи Прошкин виновато потупился – он действительно был физически крепким и болел всего один раз – в раннем детстве, корью.
– Виноват, Владимир Митрофанович, не доглядел… – согласился со справедливой критикой начальника Прошкин.
– Так вот, Николай, догляди – что за диагноз был у героического Деева – это раз, два разузнай – когда и как он хворать начал – поспрашивай товарищей его боевых – но не командиров – комиссаров, а просто бойцов из его частей – кто-то ж да должен помнить. Да – в-третьих, что за дедушка такой у этого Баева и из какой коробочки он выпрыгнул?
Прошкин согласно кивнул – ему и самому было интересно разузнать про этого дедушку.
– Тут ведь, как я тебе скажу Коля, – разоткровенничался захмелевший Корнев, товарищи перешли уже к следующей бутылке, – тут – большой политикой пахнет, а потому и неприятностей может быть – не оберешься! Больше скажу тебе, Прошкин – если мы неприятностей не хотим – нам с этим Баевым надо дружить и дружить…
– Зачем? – не уразумел сразу Прошкин.
Корнев коварно усмехнулся:
– Против Ульхта дружить будем. Самим нам с этим Ульхтом не справится. Не велики птицы.
– А чем это Баев такой великий? Росточку – метр шестьдесят пять с каблуками! – вознегодовал подвыпивший Прошкин. Дружить с Баевым, пусть даже и против такой пакостной персоны как «бледный» Ульхт, Прошкину совсем не хотелось – он вспомнил некоторые намеки, которые слыхал в Москве по поводу этого Саши – но мысли были столь крамольными, что даже думать, а тем более произносить их в слух при руководстве, без малейшего фактического подтверждения, лояльный Прошкин воздержался.
Корнев притянул Прошкина за рукав к себе поближе и перешел на полушепот:
– Прошкин ты хоть одно донесение, рапорт или просто письмо от граждан про Баева хоть раз в глаза видел или слышал хотя бы, что такие были? Ведь он общался и с откровенными врагами народа, и с недобитой царской профессурой, и с сомнительными империалистическими дипломатами? Публично. При медперсонале и других студентах, при военспецах. При сотрудниках органов и Коминтрена даже. И что никто ни разу ничего не написал? Он что – человек – невидимка или ангел с крылышками? Наказать может быть, и не наказали бы – но сигналы же должны были бы иметь место!
Прошкин задумался. Действительно – так в наше тяжелое время не бывает, чтоб человек жил и на него не писали. И нашел только одно объяснение отмеченному шефом феномену:
– Я думаю, писали, конечно, просто это все изымали из его дела – он ведь с большими связями, даром что молодой…
Корнев кивнул и угрюмо продолжал:
– Послушай меня внимательно. Послушай – плюнь, и сразу забудь. Вот что я тебе скажу Коля. Вот представь себе – что ты – человек неглупый. Даже очень умный. Комдив. И слово твое большой авторитет имеет. Друзей у тебя во множестве, многие из них высоко во власть взлетели. Но, газеты ты каждый день читаешь. И видишь такую не утешительную картину – что с товарищами твоими боевыми что-то не ладно – тот в уклоны ударился, тот в немолодые годы решил в немецкие шпионы пойти, другой – в американские. Словом кругом – враги, а ты как говорится, в окопе. И очень тебе не нравится такая картина. Ну не хочется тебе среди таких вот врагов однажды свое имя увидеть. А здоровья ты не самого блестящего. Вот и ложишься ты в госпиталь. И слух распространяешь – мол, от того болею – что травят меня эти самые подлые враги…
До чего все-таки Корнев умный дядька, в который раз поразился Прошкин и закончил мысль:
– Конечно, человек, которого хотят убить враги – сам врагом не может быть! – Прошкин даже представил себе забавную сцену – вызывает начальство на ковер какого-нибудь командарма Иванова и отчитывает как мальчишку – Где это тебя Иван Иванович носило? – А командарм в ответ – Боевого товарища – комдива Деева проведывал в госпитале. Но начальство не унимается – Эк, не хорошо – его ведь неделю назад бывший кобмриг Сидоров, немецким шпионом оказавшийся проведывал. Командарм же Иванов, не моргнув глазом, отвечает – Так ведь от того и был там этот коварный враг трудового народа – что подло извести хотел товарища Деева, а я вот разобрался в ситуации. Позаботился о жизни и здоровье легенды Красной Армии. Умно придумано – что и говорить – инкриминировать некому и нечего. А если кто что и писал – то быстренько изымали, что бы лишних разговоров не вызывать…
– Уяснил! – обрадовался Корнев и продолжил, – Вот помяни мое слово, день – два и сюда, к нам в Н., как в палату к Дееву, зачастят такие персоны – каких мы раньше только в газетах на портрете видели…
Только такая перспектива Прошкина, как и Корнева совершенно не радовала.
За разговором время пролетело быстро, короткая майская ночь уступала место первым неуверенным солнечным лучам. Корнев поднялся и махнул Прошкину:
– Пойдем, представление смотреть…
Прошкин молча последовал за начальником. Тот привел его к отдельному входу конюшни и картинным жестом толкнул одну створку ворот. Прошкин чуть не вскрикнул. Он хоть и не был заядлым лошадником – но, то, что два красавца – жеребца, которых раньше он никогда в местной конюшне не видел, представляют собой настоящее сокровище, было понятно даже ему.
– Откуда же такие? – только и смог выдохнуть Прошкин.
Корнев иронично хмыкнул – учить Прошкина еще и учить!
– Подарки. Товарищу Дееву. От испанских коммунистов – вороной. А белый – от английских. Чистых арабских кровей кони.
– Так ведь Деев много лет болел, вряд ли мог в седле удержаться, а сейчас и вовсе умер – зачем ему кони? – Прошкин совершенно не понимал что происходит.
– Ну, кто может иностранным коммунистам запретить подарить лошадь легендарному герою гражданской войны? Пусть даже и больному? Вот он сам умер, а лошади остались, – пожал плечами Корнев, и продолжил – Баев по утрам их выезжает. С шести до пол девятого. Как штык. Очень дисциплинированный молодой человек. Сам увидишь.
Он прихватил полевой бинокль и повел Прошкина в рощицу на холмике за конюшней. В шесть – десять действительно возник Баев на белом жеребце.
Манера езды на коне – что-то вроде почерка – у каждого своя – не спутаешь. Баев владел конем просто великолепно. Идеально. Безупречно. Артистично. В скудном лексиконе Прошкина просто не было достойных слов для описания. Несмотря на боевую юность, проведенную среди конских копыт и тачанок, он не мог припомнить ничего подобного тому, что видел сейчас. Но когда конь под Баевым начал выписывал невообразимые и совершенно бессмысленные кульбиты, похожие на танец, Прошкин не выдержал:
– Он что в цирке выступать собрался?
– Это Прошкин – темный ты человек! – это выездка называется. Спорт такой. Англичане придумали, – пояснил Корнев. Пока Прошкин мотался по Москве – местные товарищи тоже времени даром не теряли – порадовался за коллег Прошкин.
Владимир Митрофаныч посмотрел на часы и решительно потащил Прошкина в дальновидно припаркованный у рощицы автомобиль:
– Пока он с лошадями тут исполняет, мы домой к нему быстренько заскочим, я ребят оставил – в квартире напортив – присматривать за ним. Но, раз уж такое дело, что надо с ним дружить – отпущу их от греха…
3
– Он в летчики готовится – вот честное комсомольское! – эмоционально отчитывался о проделанной работе молоденький сотрудник, наблюдавший за квартирой Баева, – Как проснется утром по полчаса кружится. Ровно тридцать минут – мы по хронометру засекали, с постоянной скоростью. Всегда по часовой стрелке. Только положение рук меняет. Нас таким упражнениям в планерном клубе учили.
Пока Прошкин слушал эти разглогольсвования, у него снова краешком мелькнуло в голове что-то связанное с Туркестаном, но он так и не смог вывести этот осколок озарения на уровень логической мысли, пригодной к выражению словами.
Едва освобожденные от обязанностей наблюдателей сотрудники вышли, раздухарившийся Корнев снова быстро ухватил Прошкина за рукав и потащил – на этот раз через улицу прямиком к дверям квартиры Баева, расположенной на втором этаже еще дореволюционного доходного дома.
– Ой, разве можно…. ну без санкции… … … – усомнился в обоснованности действий начальника законопослушный Прошкин, наблюдая как Корнев лихо гнет зубами обычную дамскую шпильку с явным намерением наведаться в жилище, несколько дней назад занятое «идеальным сыном». В отличии от профессионального чекиста Прошкина, Корнев был профессиональным революционером еще с далеких царских времен и над вопросами формального соблюдения законности и прочей бюрократии задумывался редко, поэтому нерешительность Прошкина вызвала у него легкое недоумение:
– А кто же узнает? Мы ж быстро и аккуратно! – и Корнев поковырял в замке изогнутой шпилькой, замок тихонько и нервно скрипнул и дверь открылась…
В старинном неопределенной конфигурации коридоре царил мрачноватый полумрак. Прошкин толкнул дверь в комнату и хотел было войти – но отпрянул, потому что в первую минуту ему показалось, что там стоит какой-то усатый человек. Решительно настроенный Корнев тоже отпрянул, поддавшись иллюзии, но потом все-таки толкнул дверь, и Прошкин с облегчением вздохнул – комната была пуста. На стене, прямо напротив двери, чуть ниже уровня глаз, висел портрет товарища Сталина. Точнее сказать на стене висело огромное, тяжелое зеленое мусульманское знамя. Поверх знамени аккуратно по центру и располагался портрет Вождя. Но он не был просто прибит к стене. А свешивался на длинных, тонких, но прочных нитях, прикрепленных к пололку, как картина в музее. Когда сквозняк тихонько шевелил нити, портрет покачивался, тяжелое знамя шуршало, создавая иллюзию, что в комнате кто-то есть.
Будь Прошкин и Корнев более трезвыми и менее взвинченными, им вполне хватило бы этой иллюзии присутствия и в комнату они ни за что не вошли бы. Но даже сейчас, когда товарищ Сталин строго смотрел с портрета на непрошеных гостей, Прошкину стало как-то не по себе, от допущенного им нарушения законности. Хотя, раз уж он совершил такое противоправное действие – останавливаться на полпути уже не имело смысла.
Помимо портрета в комнате имелся большой пушистый восточный ковер на полу, еще один такой же лежал на огромной двуспальной кровати, кроме того, в комнате находился китайский походный лаковый ларь со множеством выдвижных ящичков и с десяток узких коробок в деревянной упаковке. Надо полагать, Баев еще не до конца распаковался. В непосредственной близости от кровати располагался массивный серебряный кальян, обильно инкрустированный каменьями, а на стене, противоположной окну, красовалась вставленная в рамку упомянутая грамота штаба округа, а под ней – две самые обыкновенные казачьи сабли. На китайском ларе стояла какая-то странная треугольная пирамидка и песочные часы.
Мудрый сыщик Корнев перевернул песочные часы и засек время по своим – обыкновенным. Прошкин соображал слабо – тем более что в помещении было темно из-за толстых портьер и душно из-за наглухо закрытых окон. К тому же, в спертом воздухе царил какой-то тяжелый сладковатый запах ни то восточных духов, ни то редких пряностей, неприметно заглушавший рациональный голос сознания. Пытаясь найти источник запаха, Прошкин заглянул сперва в длинные ящики – там он обнаружил множество аккуратно завернутых в пергамент, тонкое сукно или замшу предметов холодного оружия. В основном старинных. Даже шпаги в одном из ящиков лежали! Интересно, что это? Тоже подарки братских коммунистических партий? Или может боевые трофеи покойного товарища Деева?
Потом приступил к китайскому походному комоду. В тех ящичках, которые не были заперты, взору Прошкина предстала масса носовых платков самого разного фасона и качества, но всегда идеально белых, письменные принадлежности, и столовые приборы из серебра, еще и какие-то восточные украшения – Прошкин догадался, что они предназначались для обожаемой Баевым конской сбруи. Возится с запертыми ящиками просто не было времени, поэтому непрошеные гости проследовали на кухню.
В извилистом коридоре сердца посетителей снова неприятно екнули – на этот раз причиной беспокойства стало узкое, но высокое – больше человеческого роста – старинное помутневшее зеркало в массивной раме, установленное в нише. По бокам зеркала были развешены колокольчики от конской упряжи. При малейшем колебании воздуха они тихо и тревожно позвякивали. А само зеркало было установлено так, что благодаря углу падения света посетителям, двигавшимся по коридору, казалось, что некто движется им на встречу. Только после осмотра зеркала Прошкин понял, что такие же колокольчики, как на зеркальной раме, были прикреплены – правда, в меньшем количестве, и к портьерам. Баев немало сил приложил к тому, чтобы его жилище постоянно было наполнено тенями и звуками и потому казалось обитаемым и даже опасными.
А вот на кухне было совсем не интересно. Пара китайских фарфоровых чашек, кофемолка, да несколько жестяных коробок с кофейными зернами и разными сортами чая. Медный сосуд для заваривания кофе и такой же медный чайник. Вот и все богатство.
Гардероб Баева, против ожиданий Прошкина, тоже был скромен и состоял из нескольких комплектов шитой на заказа формы НКВД, предназначенной для разных сезонов и погодных условий. И еще – Прошкин искренне удивился – у квартире Баева не было одеколона! А мылом он пользовался детским. То есть откуда взялся тяжелый сладковатый запах так и осталось для Прошкина загадкой.
Когда песок истек, а истек он ровно за тридцать минут, Корнев и Прошкин оставили квартиру с некоторым разочарованием. Улов небогатый. Корнев отправился на службу, напутствовав Прошкина просьбой крепить дружбу с Баевым, причем как можно быстрее.
