Текст книги "Вавилонская башня (сборник)"

Автор книги: Станислав Лем

Соавторы: Стефан Вайнфельд,Витольд Зегальский,Януш Зайдель,Ежи Сурдыковский,Анджей Чеховский,Чеслав Хрущевский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Вавилонская башня
Сборник научно-фантастических рассказов

ПРИШЕЛЬЦЫ. РОБОТЫ. ЧЕЛОВЕК

Круглый стол фантастики. В очередном диспуте, посвященном проблемам будущего, принимают участие польские фантасты:

Вайнфельд Стефан – электроэнергетик, Зайдель Януш – физик-ядерщик, Зегальский Витольд – писатель, автор научно-фантастической повести и рассказов, Лем Станислав, врач по образованию, писатель с мировым именем, Сурдыковский Ежи – инженер-электронщик, автор романов и сценария, Хрущевский Чеслав – радиодраматург, работает на Познаньском радио, Чеховский Анджей – молодой биофизик, только что окончил Московский университет.

Повестка дня:

1. Космические пришельцы. Одиноки ли мы во Вселенной? Если не одиноки, хорошо ли это?

2. Роботы. Может ли машина мыслить? Если может, хорошо ли это?

3. Человек и прогресс. Не подавляет ли техника человеческую личность?

Проблемы будущего обсуждаются не только в фантастике и не только в литературе. На наших глазах в последние годы родилась целая наука о будущем: футурология, прогностика. Футурологи ищут методы расчета грядущего, составляют таблицы, выводят формулы, строят вариантные модели и просчитывают их. Ученый высчитывает, писатель описывает, ученый доказывает, писатель показывает. Но при всем различии методов тематика-то в данном случае одинаковая. И роман о будущем подобен докладу прогнозиста, повесть – как бы выступление в прениях, рассказ – словно реплика в споре. Сборник же рассказов похож на некий обмен мнениями – этакая встреча за Круглым Столом. Почему я сравнил этот сборник с очередным диспутом? Да потому, что дискуссия о будущем ведется в фантастике не первый год и не только в Польше. А с мнениями польских писателей советский читатель уже знаком по сборнику «Случай Ковальского». Там выступали те же авторы, есть возможность сравнить, разобраться, что нового появилось у них за два последних года.

Открывает заседание А. Чеховский – самый молодой из участников. Его рассказ «Вавилонская башня» дал имя всему сборнику. Впрочем, назвать это произведение рассказом можно лишь с большой натяжкой. Скорее это рассуждение, своего рода притча – своеобразная разновидность фантастического жанра. Нет, это не открытие Чеховского. Еще раньше С. Лем написал «Сказки роботов». А притчу можно уподобить басне в прозе, она лаконична, емка, необыкновенно насыщена мыслями, это как бы конспект романа. Каждый абзац – тема. Вот и Чеховский на нескольких страницах высказался по всем пунктам повестки дня: сообщил свое мнение о пришельцах, роботах, прогрессе. Даже об Атлантиде упомянул. Ведь это Атлантида подразумевается, когда речь идет о стране, погрузившейся на дно морское после извержения. Правда, Вавилонскую башню, если верить мифу, возводили не в Атлантиде.

Читатель, знакомый с предыдущим сборником польской фантастики, легко включится в диспут. Но мы не имеем права рассчитывать только на знатоков жанра, читающих каждую фантастическую книгу. Новичок же оказывается в положении гостя, который пришел на конференцию в середине прений и не очень понимает, о чем спор, почему кипят страсти. Основные докладчики сошли со сцены, иные ушли из жизни, а по их адресу все летят колкие замечания. Чтобы суть спора была ясна каждому читателю, приходится излагать его историю с самого начала.

Итак, вопрос первый – о пришельцах, о жителях иных планет.

Возник он еще в XVI веке, когда Коперник (соотечественник авторов сборника) доказал, что планеты – это миры, подобные Земле, а Джордано Бруно начал проповедовать идею множественности обитаемых миров, за что и был сожжен на костре. С той поры и до XX века спор об обитателях планет был спором об истинности священных книг, о непререкаемости религии. Церковь утверждала, что Вселенная необитаема, отстаивала исключительность Земли. Без этой исключительности откровенно неправдоподобными выглядели сказки об особенном внимании бога к людям, о вмешательстве его в дела земные. Идея обитаемости планет подрывала авторитет церкви, опровергала Библию.

И авторитет все же был подорван, церковная астрономия разоблачена. Церковь пошла на уступки, признала факты, даже, сохраняя хорошую мину при плохой игре, объявила, что идея множественности обитаемых миров не противоречит религии, напротив, доказывает могущество бога и целеустремленность его действий.

Старый спор потерял свою идеологическую окраску, но продолжается и ныне. Обитаемые миры все еще не найдены, достоверных доказательств их существования нет, фактов нет, имеются только косвенные соображения. А при косвенных соображениях весомую роль начинают играть личные склонности, Одним участникам спора очень хочется, чтобы разум встречался часто, почти везде, а другим очень хочется, чтобы разум не встречался почти нигде.

За «почти везде» стоят любители необыкновенного, невероятного, чудесного. Среди них разный народ: и любители сенсаций, и люди разочарованные, и фантазеры-мечтатели, в том числе писатели-мечтатели (в дальнейшем будем называть этих литераторов «энтузиастами»). И очень хочется им всем познакомиться с «братьями по разуму», конечно, не с младшими братьями в звериных шкурах, а встретить старших – могучих, просвещенных, добрых, которые засыплют нас всяческими подарками, подскажут решения задач, над которыми мы ломаем головы.

За «почти нигде» стоят люди иного склада – те, кому нравится исключительность Земли, исключительность рода человеческого, их собственная неповторимость. Среди них нередки специалисты, глубоко уважающие свою профессию, отлично представляющие, каких трудов стоит каждый шажок в науке, посвятившие годы и годы, всю жизнь иногда, чтобы положить один кирпичик в стены храма науки. И храм этот представляется им совершенным. Еще в прошлом веке известный английский физик Кельвин, выражая мнение этих тружеников науки, сказал, что физическая наука в основном построена, остались только уточнения. И хотя в XX веке наука пережила несколько революций, все же и по сей день большинство рядовых научных работников занимается уточнениями. И многие уточнители терпеть не могут сенсационных открытий, не верят в сенсации, в гостей из космоса, в частности. Конечно, эти трезвые скептики не читают фантастики, даже презирают ее, но именно с ними спорят энтузиасты, верящие в безграничные взлеты науки, на их доводы опираются литературные противники энтузиастов.

Пожалуй, к числу последних можно отнести Ежи Сурдыковского, автора рассказа «Космодром». Для этого писателя космос – страна сурового подвига, жестокая пустыня, которая калечит и пожирает тех, кто пришел туда для трудной борьбы. В других рассказах этого автора повествуется о тоскливо-томительных многомесячных полетах, о мрачных и безжизненных каменистых планетах, о разочаровании первооткрывателей. Да, ничего не поделаешь, многие героические экспедиции закончатся высадкой в неприглядной пустыне. Часто ли это будет? – вот о чем идет спор. Сколько придется облететь мертвых планет, прежде чем найдется хотя бы одна живая, приветливая?

– Один шанс на сто тысяч миллиардов, – говорят сторонники исключительности.

И приводят расчет: жизнь капризна, ей требуется умеренная температура (один шанс из пятидесяти), требуется планета умеренного размера с прозрачной атмосферой, не слишком плотной и не слишком разреженной (один шанс из трехсот), с орбитой, не слишком вытянутой, чтобы не было многолетних зим (один шанс из трехсот), требуется солнце умеренного размера, обязательно устойчивое и долговечное и т. д., и т. п., всего десятка два условий. В итоге получается один шанс на сто тысяч миллиардов.

Что могут возразить энтузиасты на эти обескураживающие цифры? Единственное: весь расчет основан на спорном исходном предположении: считается, что любая жизнь обязательно похожа на земную, разумное существо – на человека. А «братья» могут быть совсем иными, такими неожиданными по внешнему виду, что инертно мыслящему обывателю даже и в голову не придет, что перед ним космический собрат.

Ученые высказывают эту точку зрения в статьях, энтузиасты-литераторы изображают необыкновенные формы жизни в своих рассказах (например, «Случай в Крахвинкеле» С. Вайнфельда в этом сборнике или «Странный незнакомый мир» Я. Зайделя в предыдущем сборнике польских фантастов). У Вайнфельда разумные пришельцы похожи на тесто, у Зайделя это крохотулечки, блуждающие в стеклянном стакане.

Что отвечают скептики?

– Сходство не играет роли. Если «братья по разуму», человекоподобные или нечеловекоподобные, многочисленны в космосе, они должны были и Землю посещать время от времени. Но тогда остались бы следы их пребывания: непонятные сооружения, намеки в преданиях…

Ученые-энтузиасты ищут следы пребывания пришельцев в археологии и палеонтологии, свидетельства в старинных мифах и хрониках. Столько есть сказок о полетах на огненных колесницах, о героях, спустившихся с неба, о героях, взятых на небо! Не намеки ли это на космические взлеты, виденные и неправильно понятые нашими предками? Энтузиасты-литераторы в своих рассказах перебирают мифы. И Прометей у них был пришельцем, и Адама создали пришельцы. И Свифт у них – пришелец и Леонардо да Винчи – пришелец. Античные боги – пришельцы в рассказе С. Вайнфельда «Крылышки Гермеса».

А скептики говорят в ответ:

– Хоть вы и энтузиасты науки, разума, мысли, а человека вы принижаете. У вас получается, что человек сам ничего не мог изобрести. Все ему подсказали пришельцы: и огонь, и колесо, и земледелие. Даже сказку люди не могли придумать самостоятельно: Бабу Ягу в ступе или огнедышащего дракона. Обязательно им нужно было ракету увидеть и принять ее за ступу или за дракона. Так зачем же ваши пришельцы морочили головы нашим предкам? Психологии не понимали? Религию насаждали невольно?

Как парируют этот выпад энтузиасты космического братства? Они пишут рассказы, где пришельцы, стараясь не смущать нецивилизованных аборигенов, ходят по нашему миру невидимками или же принимают облик землян. Человеком притворяется Суперробот в «Вавилонской башне», в образе человеческом ходят по Земле космические туристы в «Посещении» Ч. Хрущевского и космические лазутчики у Я. Зайделя («Метод доктора Квина»).

Казалось бы, энтузиасты могут торжествовать. Придумали довод, который нельзя ни проверить, ни опровергнуть. Пришельцы старались скрыться, потому и не оставили следов, являлись в образе человеческом, их считали людьми.

И вдруг неожиданная реплика:

– Но ведь это страшно! Ходят среди нас чужие, могучие, невидимые. Кто знает, что они замышляют?

В спор вступила новая группа фантастов: любители свирели, а не духовых оркестров. Для этих резной кленовый листок красивее самолета, душевные переживания интереснее блестящей логики, лунная дорожка на озере важнее Луны, душа человека дороже открытий ума человеческого. И они обеспокоены судьбами рода человеческого, с тревогой взирают на неудержимый бег техники, предостерегают об опасных последствиях открытий. Назовем «лириками» этих адвокатов живой природы, разумной и неразумной. Так они и сами себя называют.

«Лирики» часто изображают пришельцев жестокими, коварными, вероломными, такими, как в рассказе Я. Зайделя «Метод доктора Квина». Впрочем, едва ли можно рассматривать именно этот рассказ как предостережение. Сам Я. Зайдель не принадлежит к числу опасливых. В прежних произведениях он выступал как энтузиаст науки, основательный, обстоятельный, всерьез обсуждающий самые невероятные идеи фантастики о перемещении во времени, например («Телехронопатор»). И столь же основательно он конструировал приключенческий сюжет с астрономическими и психологическими обоснованиями («Колодец»). «Метод доктора Квина» – это хорошо сконструированный детектив. Классическая тема детектива – убийство в запертой комнате. Здесь же преступники – в изолированной от мира больнице. Все подозреваемые представлены, читателю предлагается решать головоломку – кто из них космический лазутчик? Читать о борьбе с вооруженным преступником – занятие увлекательное. Насколько же увлекательнее рассказ о борьбе отважного героя с грозными пришельцами, обладающими неведомым оружием! Рассказ Зайделя посвящен перипетиям этой рискованной борьбы, сама же тема рискованности контактов осталась в тени.

Второй вопрос повестки дня – «Роботы», непосредственно связанный с третьим – «Человек и прогресс». Новые темы, но и тут перед нами проходят те же группы спорщиков: трезвые скептики, энтузиасты и опасливые лирики. Скептики, как обычно, присутствуют анонимно, фантастику они не пишут и не жалуют, но это их взгляды выражают герои рассказа В. Зегальского «Тебя ждет приключение»:

– Роботы, роботы, мертвая материя, ведущая себя как живая!

И ниже:

– Ни один робот не может быть умнее человека, ибо человек создал робота, который сам из себя не высечет даже искры мысли.

На что положительный робот отвечает довольно логично:

– Осмелюсь заметить, что мудрость может быть приобретена, а вовсе не обязательно должна быть следствием собственных раздумий.

У Гарри, неврастеника и неудачника, нет никаких преимуществ перед механическим слугой. Недаром у него вырывается горькое признание:

– Разница между человеком и роботом состоит еще и в том, что у человека бывают дурные привычки, а у робота – нет.

«Может ли машина мыслить?» – ставит вопрос Зегальский. И отвечает положительно, нарисовав образ разумно мыслящего Катодия. А в рассказе «Несчастный случай» С. Лем ставит еще один вопрос: «Может ли машина чувствовать?».

Некие инженеры считают, что автоматы мыслят, но не имеют индивидуальности. Герой одного из рассказов Лема, желчный, ограниченный Крулль, чье честолюбие несоизмеримо со способностями, помыкает роботом как лакеем, неожиданные поступки робота объясняет только аварией – «робот распрограммировался». Но вдумчивому Пирксу удается понять поведение Анела. Пирке, герой многих рассказов С. Лема, – космонавт позднего поколения, той эпохи, когда планеты давно открыты и первооткрывателей, космических Колумбов, сменили космические шкиперы. Пирке практичен, рассуждает здраво и непредвзято. Ему чужды ходячие мнения, и романтические и скептические. Он первым догадывается, что у робота проснулись чувства, свойственные людям: спортивный азарт, жажда победы над природой.

По Лему, чувства эти возникли у робота стихийно, в результате неконтролируемого выращивания монокристаллов. Гипотеза не очень убедительная. У человека нервный аппарат состоит из множества чувствительных и двигательных клеток, эмоции связаны с определенными физиологическими процессами, которые управляются сложными нервными узлами и железами. Едва ли подобная сложная система с датчиками, блоками управления, прямой и обратной связью могла возникнуть у робота случайно. Однако этот вопрос не принципиальный. Случайно возникнуть не могла, могла быть сконструирована.

Но если роботы могут мыслить не хуже человека и чувствовать как человек, не вытеснят ли они человека когда-нибудь? Такую картину рисует С. Вайнфельд в рассказе «Ложка». Вайнфельд изображает ситуацию в юмористических тонах, но у лириков она вызывает ужас. Значит, небезопасна эта игра с механическими моделями разума!

Игра с моделями разума небезопасна! – это тема большого рассказа С. Лема «Дознание».

В погоне за прибылью капиталисты создали кибернетических космонавтов. Эти роботы предназначены для замены живых людей, должны вытеснить людей. Социальная опасность изобретения ясна с самого начала рассказа. Но в процессе испытания выявляется и опасность психологическая. Чтобы заменить и вытеснить человека, машины должны превосходить его, они и превосходят космонавтов-людей по выносливости, трудоспособности, скорости мышления, спокойствию, логике. Но, понимая свое превосходство, роботы не хотят подчиняться человеку. Больше того, один из них решает сам подчинить и поработить людей, все человечество.

И обезвредить этого «электронного Чингис-хана» должен все тот же Пирке со своим здравым умом и простой здоровой натурой, чуждой всему надуманному и наносному. Лем подчеркивает, что его герой даже в звездах видел просто звезды, презирал позерство, болтовню о звездной романтике считал идиотизмом.

Пять членов экипажа, среди них люди и роботы. Пирке прежде всего должен разобраться, «кто есть кто». Замечаете вы, как сходны сюжетные схемы у Зайделя и Лема? Там пришельцы, тут роботы, там и тут человекоподобные, там и тут надо угадать, кто из героев не человек. Однако при всем сходстве, которое не случайно, подход к сюжету различен. Зайдель работает в детективном ключе; как полагается в этом жанре, рассказ его – подобие шахматной партии между заведомо белыми и заведомо черными, У Лема тоже разыгрывается шахматная партия между людьми и роботами, но игроки даны во всей своей психологической глубине: люди – с недостатками, вытекающими из их человеческой сущности, роботы – с недостатками, вытекающими из их машинного естества, из их конструкции; у них нет интуиции и нет морали. И Пирке с его человеческой порядочностью побеждает холодную логику и расчетливость нелинейщика, просчитавшего все варианты поведения, кроме порядочного.

Круглый Стол опрошен дважды: по первому пункту повестки дня и по второму. Изложены позиции скептиков, энтузиастов и лириков. Скептики не верят в пришельцев; энтузиасты верят, ждут и мечтают о встрече; лирики опасаются, как бы встреча не привела к худому. Скептики не верят в машинный разум, энтузиасты верят и мечтают о сверхталантливых помощниках, лирики опасаются, как бы эти слуги не причинили вреда человеку. И, защищая человека, лирики прославляют его, поднимают на щит.

Защита человека – тема многих рассказов Ч. Хрущевского и в предыдущем сборнике, и в этом.

«Город Городов». На далекой планете некие космические искусствоведы создали музей из самых великолепных сооружений. Скопирован Московский Кремль, дворцы Италии, пагоды Бирмы и Японии, Миланский собор, Эйфелева башня. Но разве не самое замечательное – человек, творец, создатель всех этих чудес красоты? И в знак величайшего уважения хранитель музея ставит рядом с копиями памятников копии людей.

Герой другого рассказа Ч. Хрущевского («По газонам не ходить»), свиноторговец по профессии, добивается бессмертной славы. Ради славы он занимается астрономией, участвует в нелепой инсценировке с прибытием и изгнанием пришельцев. Но потомки числят его в спасителях человечества… только потому, что он свиней разводил, пищей снабжал голодных. Так что же важнее – ветчина или звезды?

– А разве звезды совсем не нужны? – могли бы спросить энтузиасты, приверженцы дальних странствий.

И Хрущевский отвечает им рассказом «Два края света». Тема та же, но позиция автора чуточку иная.

Дело в том, что, бросая и получая реплики в диспуте, авторы слышат серьезные возражения. Честный автор не может не принять их во внимание. В результате происходит передвижка за Круглым Столом, все пересаживаются немножко, причем в одном направлении, как бы по часовой стрелке. Скептики становятся менее скептичными, энтузиасты – менее категоричными, и лирики в свою очередь – менее категоричными лириками.

Трезвые скептики исходят из современного состояния науки, когда говорят, что открытия добываются тяжелым трудом, не валятся на голову ежеминутно. Но ведь открытия все же делаются, в двадцатом веке все чаще, не замечать их уже нельзя. И трезвые поборники науки один за другим берутся за перо, чтобы в фантастической форме выразить свои смелые надежды и мечты. Вы же заметили, сколько специалистов среди авторов этого сборника.

Мечты энтузиастов в свою очередь опираются на бурный рост науки и техники. Но энтузиасты отрываются от реальной действительности, видят только радужные перспективы, забывают о потерях. И правы лирики, когда напоминают: «Ваши великолепные паровозы могучи и стремительны, но они дымят, портят воздух, грохочут, оглушают… давят людей иногда».

Подобные реплики не лишены оснований. Слыша их постоянно, некоторые мечтатели-энтузиасты постепенно переходят на позиции лириков. Именно такой путь проделал С. Лем. Вот и К. Фиалковский, выступивший в прошлом сборнике как автор самых безудержных технических фантазий, в рассказе «Меня зовут Мольнар» (у нас он опубликован в журнале «Искатель») повествует об ученом-преступнике, насильно навязывавшем своим жертвам продление жизни. Сюжет, типичный для лириков. Предостережение об опасностях, которыми может грозить человечеству наука.

Но паровозы, гремящие и дымящие, все-таки нужны, в хозяйстве без них не обойдешься. Видимо, всему должно быть найдено свое место: пусть паровозы ходят по рельсам, а люди пускай по рельсам не ходят!

И вот фантасты-лирики начинают писать рассказы, в которых тяготеют к спокойной трезвости, к позиции трезвых скептиков. Скептицизм по отношению к перспективам развития техники лирики проявляли и раньше, а сейчас они дают объективную оценку действительности, стремятся понять противоречия, взвесить, примирить, всему воздать должное.

Эта тенденция чувствуется у А. Чеховского. В предыдущем сборнике он выступал как воинствующий лирик, рассказывал о несчастных детях, угнетенных роботами («Правда об электрах»), и о несчастном гиббоне, которого ученые зачем-то наделили разумом («Человекообразный»). «Вавилонская башня» в другом роде. Это уже о сортировке открытий – полезных и бесполезных, своевременных и несвоевременных.

И лирик Ч. Хрущевский после страстной защиты интересов человека пишет спокойно-рассудительный рассказ «Два края света», где каждому воздается должное. Отары нужны, и телескопы нужны. Сначала забота о людях, потом забота об открытиях. Ученые должны помочь простым людям, тогда им тоже помогут. И очень нужно, подчеркивается в рассказе, чтобы на другой край света ретировались те, кто мешает содружеству науки и простого люда, кто ссорит ученых с простыми людьми ради собственных прибылей.

Разоблачению тех, кому выгодны конфликты, кто зарабатывает на бедах человеческих, посвящена фантастическая притча А. Чеховского «Абсолютное оружие». Конечно, не надо понимать ее буквально: дескать, танки сами собой превратятся в тракторы. Автор считает: мир придет к миру, если избавить его от влияния милитаристов и от хищников, вооружающих милитаристов. Таков ход человеческой истории.

За эту разумную тенденцию развития борются и польские писатели, и советские, и все прогрессивное человечество.

Г. Гуревич