Текст книги "Молох (сборник)"

Автор книги: Станислав Лем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 63 страниц)

4

Может ли такое быть? Еще как. Я не хочу сейчас говорить о какой-нибудь, например, теории антропогенеза, хотя уже сегодня заметны неожиданные повороты мысли: до сих пор считалось, что возникновение человека было процессом линейным, несколько одноколейным, а сейчас новейшие палеонтологические данные достаточно четко указывают на то, что около четверти миллиона лет тому назад homo erectusи homo sapiensбыли двумя сосуществующимивидами. Но здесь идет «борьба фактов»: есть различные интерпретации костных останков плюс измерение возраста, определяемое по новейшим методикам (например, по времени распада определенных изотопов). Но так как я предпочитаю говорить о «чистой» конденсации мыслей в виде фактов (конъюнктурно создаваемых), я скорее обращусь к внеземным цивилизациям. Никто их не видел, никто с ними не вступал в контакт, никто не получал от них сигналов, однако их существование является более или менее таким же «научным фактом», как и «искусственный интеллект». И здесь одни говорят: да, такие цивилизации должны где-то быть, а другие придерживаются прямо противоположного мнения. Хотя обе стороны согласны по крайней мере в том, что (так им кажется) они знают, о чем идет речь. То есть обе стороны понимают, в чем суть спора, и могут спорить, понимая друг друга. Я оставлю в покое область еще более абстрактную, а именно теорию множеств, потому что это территория почти бесконтекстных языков, и хотя интуиция очень нужна и полезна математикам, но загвоздка в том, что если о понимании известно хоть что-то (хотя бы немного), то об интуиции, правду говоря, ничего.

5

Из всего изложенного следует, что возможно понимание как оставляющее какие-то следы, так и безъязыковое(собаки не говорят) и что до понимания явлений (процессов, предметов) новых, доселе неизвестных, целиком чуждых, человек доходит собирательнои постепенно, используя при этом язык семантически контекстный и формально бесконтекстный (например, когда берутся за компьютерную имитацию явлений стохастических, хаотичных, фракталов и т. д. почти до бесконечности). Если это так (мне кажется, что так бывает), то «обычное, ежедневное понимание чего-либо» является случайной равнодействующей как огромного количества знаний, полученных в результате жизненного опыта, так и информации, которая чувственно (сенсорно) никем «лично» никогда не испытывалась, то есть такая, которую «дает на веру» газета, разговор с кем-либо, энциклопедия, фильм, телевидение, радио и т. п. Ибо сейчас около 90 % всего, что мы «понимаем», возникло не через личный контакт с тем, что нужно было «понять», а пришло к нам, в наш разум, мозг, благодаря какому-либовиду связи.

6

Средства коммуникаций между людьми, создающие интеллектуальное понимание, существовали уже каких-то 220 или 250 тысяч лет назад. Они предшествовали и помогали рождению языковойсвязи, и когда пралюди пользовались так называемым праязыком nostratic, из которого, как убеждают нас языковеды, выросло огромное древо всех земных языков (с почти пятью тысячами ветвей), не было еще ни письменности, ни, естественно, других технологий визуальной передачи информации. Мы еще находимся внутри «галактики Гутенберга», но маленькая (пятилетняя) американка, которая спрашивает отца, «что это такое – энциклопедия», а отец показывает ей статью и картинку с птицами в открытом томе, и тогда девочка говорит: «Ах, понимаю, это как в CD-ROM’е» (потому что она уже знает или понимает, что этих птиц и такие картинки, даже движущиеся, она видела на мониторе компьютера, показывающего фрагмент энциклопедии для детей), – эта малышка уже почти удаляется из «галактики Гутенберга». Она уже находится на пороге информационного столетия, этого XXI века, и толстые тома словарей уже являются для нее чем-то не очень понятным, не очень разумным, примерно тем же, чем баллиста для современного артиллериста. Можно еще понять, но… это уже уходит в невозвратное и несущественное, вплоть до непонимания, прошлое. После всего, что было показано выше на примерах, видно, какой большой труд (и в какие бездны времени – антропогенеза и исторического) был затрачен, чтобы основы человеческого понимания и естественного человеческого интеллекта возникли и сформировались, прежде чем мы пришли к эпохе космических полетов и непонимаемого познания, потому что нашему человеческому опыту чуждыявления, происходящие в мире квантов, чужды, поскольку их нельзя свести к нашим переживаниям, сначала к чувственным (особенно к одновременно многозначным), а потом к вырастающим из них и над ними абстракциям. И то, что высветилось из пещерного мрака, из глубин тысячелетий, мы стремимся одним коротким сгустком передать машинам, чтобы зажечь в них разум. И раз Прометею удалось сделать, что он хотел, то и я осмелюсь признаться: я из лагеря тех, кто верит (сегодня ничего более надежного нет), что мы (осторожность подсказывает сказать: наши потомки) сможем в конце концов и в машинах посеять интеллект, словно способное к развитию зерно. Мне кажется, что не верить в такую возможность легче, однако свойством людей, скорее похвальным, является поиск трудностей, которые после тяжелых поражений мы умеем преодолевать.

II

Прекрасно. Но остается вопрос: «Что такое разум?» Интеллект кажется чем-то менее личным, чем разум: он не настолько интегрально «соединен» с отдельной человеческой личностью. Его можно каким-то образом измерить тестами. Тестов на «разумность» нет: я о таковых не слышал. В качестве не очень сильно обоснованных гипотез я решаюсь сказать только следующее. Во-первых, зародышем разума, по-видимому, являются условные и безусловные рефлексы живого организма, который в своей эволюции останавливается на видовой норме или же развивается по направлению к «разуму». Потому что наша разумность является, например, не обонятельной, а знаково-языковой, хотя, по моему мнению, таковой быть не обязана. Здесь филогенетические пути развития «аппаратов языка и мыслей» пересеклись с тем, что обычно называется душой(и может иметь дополнение в образе «языка тела» – что по-немецки называется Körpersprache, – а не только жестикуляции или мимики, заметного, когда кто-то разговаривает по телефону, сопровождая слова движениями головы и тела, остающимися невидимыми для собеседника). Наверное, одно возникает синхронно с другим. Следующим этапом уже является разум, оснащенный языком, но здесь следует высказываться осторожно, потому что творения языка укоренены в такую мозговую первооснову, в которую никаким интроспективным зондированием человек проникнуть не может. Можно было бы сказать: «нельзя глубоко изучить язык, которым ты пользуешься как родным», но можно заметить «разницу укоренения семантики» – скорее значений, чем синтаксиса – по тому, используем ли мы родной язык или выученный в зрелом возрасте. Здесь я могу привести в качестве примера собственный опыт. Когда я пишу по-немецки, то я и думаю по-немецки, однако использование значений в родном польском языке является некоторым образом «окончательным», то есть «более глубоким». Я замечаю это по многочисленным сомнениям над моим немецким даже тогда, когда я говорю и знаю, что не ошибаюсь, в польском же языке такие сомнения – это редкость. Кроме того, когда старого человека начинает подводить память, бывает так, что неведомый нам механизм information retrieval, поиска нужных слов, позволяет понемногу «обнаружить себя». Можно помнить определенное понятиеи быть не в состоянии припомнить его название как СЛОВА! При старении мозга это обычно начинается с имен собственных. Сохранившаяся память позволяет найти как бы семантический «контур» искомого слова (названия); например, помнишь, что речь идет о физике, придумавшем название «флогистон», или химический состав и даже тип действия лекарства, но забыл его название. Это первое. Во-вторых, бывает так, что поиски в памяти приводят к удаче, название «всплывает» в сознании, но сначала этим сознанием «воспринимается» как-то странно, чуждо, хотя ранее и было привычным.

Это объясняется тем, что как дирижабль удерживается у земли при помощи канатов целой ротой солдат, как дерево врастает в грунт многочисленными корнями, так и хорошо известное слово сильно обрастает многочисленными ассоциациями, которые его как-то поддерживают, а при дефектах мозга часть этих «корней», этих «канатов» рвется или ослабевает, и только после приложения определенных усилий (умственных), только после попыток различного употребления слова, выловленного из привычных контекстов, наступает полное восстановление, «реабилитация», и этот процесс в чужом и поздно выученном языке невозможен в полном объеме с такой же эффективной точностью. Родной язык редкими оборотами скорее не удивляет; чужой, хотя и понятный, может удивлять, и здесь я не могу выразить разницу иначе, чем следующим: чужим языком можно владеть бегло, но составлять фразы в соответствии с его семантикой и синтаксисом как бы извне, как тот человек, который в китайской комнате формально прекрасно складывает отдельные сегменты высказывания. В этом смысле родной язык «понимается» без всякого «остатка», как будто бы он чувствуется «изнутри», «из середины». И именно здесь, в этом месте появляется (при вспоминании) выразительное «чувство» – АФФЕКТ. Известно, что у близких нам видов, то есть у млекопитающих – собак, обезьян и пр., АФФЕКТИВНЫЙ ТИП ПОВЕДЕНИЯ проявляет их бихевиористическое значение как желаниечего-либо (выйти на прогулку, съесть банан) или как гнев (вследствие определенной ситуации). Я не хочу продолжать перечисление, но каждый знает, каким бурным может быть «недержание аффектов» животным. В «интеллектуальном» поведении аффектов может быть относительно меньше, и, наверное, поэтому тенденция к «пересадке» его из живой головы в какие-то неживые устройства доминирует во всех работах по Artificial Intelligence, и я думаю, что это ложно, потому что выглядит как намерение построить дом, начиная с трубы на крыше. Потому что фундаментом являются эмоции и вместе с ними ориентация на что-либо или от чего-либо (Кемпиньский [207]207
  Kępiński Antoni (1918–1972) – польский психиатр и кибернетик, основоположник теории информационного метаболизма как процесса усвоения, обработки и передачи информации психикой человека.


[Закрыть]питал пристрастие к терминологии, идущей от «информационного метаболизма»). Холодный «интеллект» не очень-то может стать аналогом человеческого. Язык подобен строю кораблей: правда, их поддерживает их же водоизмещение (по Архимеду), но без воды нет флотилии, без бурь не будет устойчивости всего способного плавать, и серьезно сесть на мель – то же самое, как застрять в языке. Мы по-прежнему обречены на такие примитивные наглядные примеры, и в конце мне остается лишь повторить свои же некогда написанные слова: ТО, ЧТО МЫ ДУМАЕМ, ВСЕГДА НАМНОГО МЕНЕЕ СЛОЖНО (менее многомерно), нежели то, ЧЕМ МЫ ДУМАЕМ. Когда мы узнаем ЧЕМ и научимся это воспроизводить в каком-либо способном к диз– и конъюнкции материале – мы научим машины говорить разумно, а не болтать как попугаи и граммофоны.

Информационное перепутье [208]208
  Rozstaje informatyczne, 1997. © Перевод. Язневич В.И., 2002


[Закрыть]

1

То, о чем я намерен кратко рассказать, является критическим конспектом статьи Филипа Бретона, исследователя, работающего во французском «Centre National de Recherche Scientifique» (CNRS). Статья, озаглавленная «Коммуникация между Добром и Злом», была опубликована в одном из последних номеров научно-популярного ежемесячника « Science et Vie» за 1996 год. Бретон рассматривает прежде всего чисто технологические направления развития сегодняшней сетевой и компьютерной информатики и, с одной стороны, представляет (и так же, как я прежде, ссылается на доминиканца Дюбарля и его выступление 1948 года в « Le Monde» о «Винеровской машине для управления государством») машины для переработки данных, «электронным праотцом» которых полвека назад был ENIAC, и компьютеры все более производительные, все быстрее «пережевывающие терабайты данных», а с другой – микрокомпьютеры, частично происходящие от «лаптопов» и сейчас до того сокращенные в «локальном своем варианте», что пользователю действительно мало что остается, кроме клавиатуры, при этом вычислительные операции выполняются в межкомпьютерной сети с ее «электронейронными» узлами (серверами, процессорами, программами загрузки и пр.). Так выглядят «информационные крайности»: либо махины, владеющие централизованными данными и занимающиеся их переработкой, либо дисперсные («рассеянные») машинки, функционирование которых обеспечивают сети.

2

Из такого, показанного Бретоном несколько шире, чисто технического описания он делает вывод о «перепутье» БУДУЩИХ возможностей, имеющих не только идеологический и не только экономический, но даже ПОЛИТИЧЕСКИЙ характер, и ведущих, по его мнению, к радикальному изменению всего человеческого мира. Приступая к анализу видения Бретона и забегая вперед, хочу отметить, что ни одна из крайностей, которые он прогнозирует, по моему мнению, невозможна потому (хотя и не только), что «вооружение», или, точнее, «техническое оснащение», необходимое для достижения той или иной альтернативы, не может сделаться достоянием всех существ, населяющих Землю (или просто человечества). «Поступь» цивилизации (как это принято называть) по мере быстрого развития коммуникаций растягивается все сильнее, и мысль о том, что китайцы, индусы, бедуины и остальные представители третьего мира вообще будут в состоянии физически войти между раскрывающимися (по Бретону) инфоножницами, является утопией (либо дистопией или антиутопией – это все равно). Ни бретоновское крайнее «Зло», ни «Добро» не смогут наступить по тривиальной причине – не хватит каких-то трех четвертей человечества для того, чтобы стать на предсказываемом инфоперепутье и пойти по одной из дорог, взаимно исключающих друг друга.

3

Бретон восхищается «перепутьем» потому, что сам он, находясь в гуще компьютерно-сетевой проблематики, видя ускоряющуюся экспансию Интернета и других сетей, их спонтанную «самоорганизацию» (или разрастание), управляемую, однако, заинтересованным Капиталом, демонстрирует образец узкого утопического мышления. Подобно тем людям, которые при каждой из очередных технических революций (уже более столетия) определяли будущее всей Земли как «паровую» или «авиационную» эру, вплоть до «космической», и тем самым видели в одной группе инструментальных достижений целое будущее мира, то есть ставили «все надежды и сомнения» на какое-то одно поле мировой футурологической рулетки и всегда ошибались, ведь ни «единого поля», ни «единой дороги» для всего человечества нет и быть не может. Тем не менее стоит рассказать о предсказываемой Бретоном социально-политической «идеологизации» потенциальных возможностей информатики.

4

Итак, с одной стороны, мы имеем своего рода АНАРХИЮ: тотальное распространение потенциальной связи «всех со всеми», охватывающей образование, экономику, врачевание вместе с «коллизиями ценностей» (которые могли бы иметь характер «межцивилизационных столкновений», прогнозируемых в книге Сэмюэла Хантингтона – директора Института стратегических исследований в США), или уравнивание «всех равных» благодаря интеркоммуникации, вплоть до ликвидации всяких центральных властей, правительств, разрушение моно– или олигополии, «размазывание» концентрации государственных или экономических усилий, пока в итоге не появится планета, полностью «осетевленная», компьютеризированная, с личностями, сидящими в ее «узлах» или «точках», как в коконах, и живущими одновременно вместе и порознь. Это потому, что каждый может ощущать присутствие КАЖДОГО или КАЖДОЙ, и это везде. Из такой версии развития следует картина исчезновения «действительной действительности» как противоположности «виртуальной действительности», поскольку одно становится тем же, что и другое. Короче говоря, перестает существовать разница между Реальным и Виртуальным, Натуральным и Искусственным – и это должна быть одна крайняя дорога на перепутье.

5

В то время, когда эта дорога «суперлиберальна», вплоть до анархизма, противоположный выход из возникающей альтернативы выглядит совершенно иначе. Если кратко, то вместо уравнивания мы должны дойти до иерархической централизации, вместо растворения в глобальной анархии мы стремимся к «ИНФОМОЛОХУ», который – из-за того что может контролировать связь всех со всеми и начинает господствовать не только информационно как ультрапочтальон-посланец и всеосознающий посыльный – становится в итоге не только собственником, но и творцом, поскольку может, контролируя даже геномы, решать, какие люди должныродиться.

В конце эта дорога делает возможным воцарение огромного «Big Brother» [209]209
  Большой Брат (англ.).


[Закрыть]Оруэлла: Хозяина Планеты, вездесущего и всемогущего Подсматривателя, Подслушивателя, Диспетчера, Надзирателя, хотя он не должен обязательно сделаться «самим ЗЛОМ» – это французский исследователь нарисовал упрощенно для выделения альтернативы (как чёрта на стене).

Следовательно, мы имеем такую картину: либо «полнокоммуникационное общество», в котором (так как благодаря его потенциальной доступности к коммуникации все равны) удивительно осуществляются идеи Норберта Винера из его книги 50-х годов «Human Use of Human Beings», [210]210
  «Человеческое использование человеческих существ» (англ.).


[Закрыть]напоминающие анархические теории Бакунина конца XIX века о «саморегулирующемся» обществе, избавленном от государственности, раздробленном на меньшие, более «социосовместимые» группы, скрепленные сетью глобальной коммуникации, либо наоборот: централизованная власть, «знающая» все обо всех. Это вкратце.

6

В обоих противопоставляемых вариантах их суть кажется мне одинаково невероятной – и не только из-за того, на что я уже обратил внимание (о «неоснащении» всех живущих) до представления этой двусторонней гипотезы. Правда – то, что история новой технологии связи следует из конфликтов и из альянсов, возникающих между названными тенденциями (дисперсия против концентрации). Большие «пракомпьютеры» середины века возникали, ускоряемые антагонизмом холодной войны, тенденцией к одностороннему превосходству, и были одновременно востребованы центрами военного давления и Крупным Частным Капиталом (который не должен был быть частным как производитель оружия). Это была эпоха Пентагона, сотрудничающего с International Business Machines.

Реакцией на это направление стало появление «микроинформатики», стремящейся к (еще не существующей) НАНОИНФОРМАТИКЕ, а феномен этот был, однако, «не очень желательным ребенком» холодной войны, потому что сеть в своих основах была задумана как такая система связи, которая, избавленная от единого Центра (центрального управления), выдержит удары атомной войны просто потому, что если нет головы, то враг не сможет в нее попасть и ее уничтожить…

Но «анархический потенциал» существовал уже в самом том замысле, так как сейчас видно, что Интернет не совсем готов подчиняться вмешательствам надзора или даже цензуры, которым из-за самой своей организации он должен был успешно противиться, и, следовательно, сопротивлялся, и на таком «сопротивлении» «анархисты информатики» строят свои концепции. В свою очередь, Билл Гейтс хотел бы, чтобы информацию (любую) считали прежде всего ТОВАРОМ. Коммерциализация принесла ему миллиарды, которые, однако, НЕ МОГУТ сделаться достоянием всех жителей планеты. Следует обратить внимание на то, что обработка людских умов информацией и управление ими, естественно, уже в ходу, и поэтому возможна «вездесущая пропаганда».

Капитал наверняка не заинтересован в не приносящей прибыль общедоступности какой-либо информации, и поэтому тенденция к «отовариванию» информационных людских ресурсов проявляется в мире уже теперь. Следует помнить, однако, что помимо носителей информации людям необходимы «носители» продовольствия, энергии, средств производства, сырья, просто материалов, необходимых для освоения Планеты и ее космического окружения. Серьезное овладение информационным рынком разными преуспевающими Microsoft’ами – это одна сторона медали. Другой, пока еще, к счастью, только возможной, но уже предвидимой, были бы, как их называет Бретон, «информационные Чернобыли». Дело в том, что будущие сети глобальной связи, возникающие уже не без признаков хаоса и «лабиринтообразности», вызванной самим ускорением их расширений (рационально планируемый концептуализм соединений здесь не всегда успевает и часто напоминает деятельность типа «пожарной помощи» либо «помощи в чрезвычайных ситуациях», скорой помощи, направляемой туда, где возникают непредвиденные дефекты), так что после этого Интернет и другие виды сети могут оказаться хрупкими, парадоксально подвергаемыми уничтожению – и тем больше, чем больше начинают нести, передавать и обрабатывать «массу информации». Это еще несколько метафоричное название, но о «МАССЕ информации» дословно (как несущей очень ценные вещи) я писал уже давно. Не только «информационный терроризм» может привести к этим «Чернобылям»: может возникнуть еще большая угроза, пропорциональная размерам экономико-политической власти, отдаваемой в распоряжение или на хранение сетям. Сети (вместе с их «компьютерными узлами») не должны, например, просто заменятьбиблиотеки, публичные или научно-университетские: они не должны ничего замещать как исключительныехранилища информации. Потому что монопольная концентрация, даже в сетях, ни здоровой, ни полностью безопасной быть не может.