Текст книги "Журнал «Если», 1992 № 03"

Автор книги: Станислав Лем

Соавторы: Филип Киндред Дик,Лайон Спрэг де Камп,Элвин Тоффлер,Роберт Лафферти,Ярослав Голованов,Джон Бранер,Евгений Попов,Борис Пинскер,Геннадий Жаворонков,Виктор Гулъдан
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

Виктор Гульдан
ПОЧЕМУ МЫ ХОТИМ  УМЕРЕТЬ?

Джон Браннер, по словом американского критика Стивена Клайва, «скорее психолог, нежели беллетрист, скорое философ, нежели фантаст». В новолле, с которой только что познакомился читатель,философская проблема жизни поело смерти получает весьма неожиданную трактовку: иллюзорная жизнь, по мнению автора, синоним самоубийства. Поэтому для Браннера но столь важно,заработал ЛВ или нет — сам выбор героя предопределяет его кончину. Но, по мысли доктора психологических наук Виктора Гульдана, мотивацияобращения к смерти – лишь частность, конкретно-личностное выражение более общего мотива, который, будучи реализованным, превращается в свою противоположность…

Д О ПОСЛЕДНЕГО ВРЕМЕНИ мы упорно называли себя материалистическим обществом, и разбуженные ночью могли отрапортовать, что «бытие определяет сознание», а смерть считали чем-то вроде окончательного завершения рабочего дня.

Эти прямолинейные представления разделяла и советская психология, которая из науки о душе постепенно превратилась в науку о так называемой психической деятельности, складывающейся из «операций», «действий» и т. п. Смерть стала исключительно биологическим понятием, в Большой Советской Энциклопедии определялась как «прекращение жизнедеятельности организма и вследствие этого – гибель индивидуума как обособленной живой системы, сопровождающаяся разложением белков и других полимеров, являющихся основным материальным субстратом жизни» и означала конечность человеческого бытия. Здесь ставилась точка, какие– либо вопросы были неуместны и даже неприличны.

Внутренняя неудовлетворенность этой концепцией проявлялась в особом, непоследовательном с позиции материализма, отношении к некоторым высокопоставленным покойникам в СССР, в создании в центре Москвы на Красной площади привилегированного чиновничьего кладбища, в затянувшихся хлопотах вокруг мумии в специально построенном мавзолее, в перемещении гробов с телами бывших вождей с одного места на другое в зависимости от политической конъюнктуры. Все это свидетельствовало о некоторой «недостаточности» материалистического мировосприятия, наличии неосознаваемых мотивов, опасений и предположений.

МЕНТАЛИТЕТ СОВЕТСКОГО человека постоянно ускользает от точных определений и суждений. Мне кажется, одним из главных условий происхождения этого особого менталитета является разрушение временного континуума, как части сознания. Мы отказались от прошлого, лишив его самоценности. Мы отказались от будущего, которое презирали, так как давно поняли, что наша модель будущего – мираж.

Это привело к возникновению особого феномена – «симультанного сознания», существующего в пределах «здесь и сейчас». Все, что выходит за эти границы, воспринимается (если воспринимается) лишенным ценности и смысла.

Таким образом, жизнь после смерти оказывается за пределами наших представлений.

Мы не хотим заглядывать за наглухо запертую дверь, которая для каждого из нас должна открыться только один раз. Как ни одно общество в мире, мы попытались вычеркнуть смерть из нашего сознания, но нам удалось лишь создать мировоззрение, полное безысходности. Боясь смерти, мы парадоксальным образом обесценили жизнь, что подтверждается семидесятилетним опытом существования советского государства, установками нашего общественного сознания, которое видит в смерти не что иное, как супернаказание индивида (отсюда упорное сохранение смертной казни в нашем законодательстве), а значит, в социальном контексте, рассматривает смерть как средство совершенствования общества. Ведь не случайны же слова одной из популярных революционных песен: «И как один умрем в борьбе за это!», имея в виду построение светлого будущего.

Судя по всему, мы не очень-то хотим жить после смерти. Почему? Достаточно задать себе этот вопрос, чтобы возникла формулировка более общей проблемы, к которой я и хочу привлечь ваше внимание. Почему мы не хотим знать и думать о возможности жизни после смерти? Почему мы хотим умереть сразу и навсегда?

Почему мы хотим умереть?

ЛЮБОПЫТНЫЙ ФАКТ: при всей разнице в подходе, философии и понимании вопроса западная наука, глубоко исследуя, в отличие от нас, проблему жизни после смерти, также не занималась мотивацией смерти. Скажем, в 1975 г. внимание Запада было привле чено к любопытному и чрезвычайно интригующему феномену. Раймонд А.Муди, врач и психолог, проанализировал сто пятьдесят описаний опыта близости смерти и лично опросил около пятидесяти людей, перенесших клиническую смерть. На основании этих данных он выделил характерные, с большим постоянством повторяющиеся элементы «опыта смерти», названные им «переживаниями предсмертных состояний». За прошедшие с тех пор годы во всем мире опубликовано множество книг и статей об изучении предсмертных состояний и об их значении в дальнейшей жизни человека. Осенью прошлого года в Валенсии (Испания) состоялся 1 международный конгресс на эту тему, в котором участвовали психологи, врачи, нейрофизиологи. Длительное время мы в Советском Союзе были изолированы от этого опыта, от этой литературы, эти идеи были слишком радикальны для нас: они не только разрушали привычную картину мира, они взламывали застывшее сознание.

Однако, знакомясь с классическими работами Р.Муди, Э.Кюблер-Росс, Л.Уотсон, я обнаружил, что и в них не обсуждается вопрос о мотивах смерти. Создается впечатление, что смерть безмотивна (за исключением самоубийств, конечно, но об этом – ниже). Однако, как известно, вся жизненная динамика и статика мотивированы. Эти мотивы могут осознаваться или не осознаваться, побуждать действие или вести к бездействию, вызывать переход из одного состояния в другое.

Те или иные мотивы могут лежать в основе сознательных решений или неосознанных импульсивных действий, совершения ошибок, изменения внутреннего состояния – от радости к горю, от удовольствия к страданию. И, по-видимому, от жизни к смерти.

Шопенгауэр считал смерть результатом, а, следовательно, целью жизни. Очевидно, движение к этой цели может осуществляться при наличии соответствующей потребности, реализуемой по самым разным мотивам.

Фрейд в своей работе «По ту сторону принципа удовольствия» выделил эту потребность, назвав ее «влечением к смерти». Он наделил ее свойствами инстинкта, обеспечивающего организму его собственный путь к смерти, к восстановлению вызванного жизнью нарушенного равновесия энергии. Нельзя не вспомнить в связи с этим работу физика Шредингера «Что такое жизнь? С точки зрения физика». Здесь жизнь и смерть связываются с понятием энтропии – общей энергетической характеристики как для жизни, так и для смерти. Танатос заставляет нас двигаться в сторону увеличения энтропии. По-видимому, можно говорить об индивидуальных различиях по отношению к этой, как и любой другой, потребности. Ее напряженность, в частности, определяет скорость нашего продвижения к цели, которая может быть разной у разных людей. Реализация любой человеческой потребности опосредуется множеством внутриличностных и внешних обстоятельств. Многообразие этих факторов и их сочетаний определяют рисунок неповторимого жизненного пути каждого человека.

Реализация потребности в смерти, как и любой другой потребности человека, осуществляется по разным мотивам, осознанным или неосознанным. Стремление к осознанию своих мотивов, свойственное человеку, заставляет искать смысл смерти.

Смерть, ограничивая человека во времени жизни, в ее неповторимости, делает его более ответственным за каждый свой поступок, за любой момент своей жизни.

Фромм также склоняется к тому, чтобы «превратить осознание смерти в один из сильнейших стимулов жизни – в основу человеческой солидарности, в катализатор, без которого радость и энтузиазм утрачивают интенсивность и глубину…» Вебер пишет, что размышления Льва Толстого к концу жизни все более сосредоточивались на вопросе, имеет ли смерть какой– нибудь смысл или нет. Его ответ гласит: для человека культуры – нет. Потому, что цивилизованная, включенная в «прогресс», в бесконечность жизнь отдельного человека не может иметь конца по ее собственному имманентному смыслу.

НО ОЧЕВИДНО, что во всех этих весьма привлекательных и в чем– то схожих концепциях мотивы собственно смерти затрагиваются лишь косвенно. Речь идет об осознании возможности смерти для самой жизни. Мы не видим здесь стремления осознания мотивов смерти как реализующейся потребности.

Для такой постановки вопроса у представителей экзистенциальной и гуманистической психологии не хватало данных, которые могут заключаться в том числе в опыте предсмертных состояний, в опыте смерти и возвращения к жизни. Большинство из нас, не имеющих такого опыта, по-прежнему подавляет в себе возможность осознания мотивов смерти. Это связано со страхом смерти, препятствующим осознанию. Ни одна человеческая потребность не защищена от осознания так надежно. Неосознаваемый характер смерти является, по-видимому, принципиальным условием нормального функционирования личности. Пределы самопознания ограничены прежде всего, возможно, именно этим условием.

ИТАК, В «НОРМАЛЬНОМ» состоянии человек не способен и не желает осознавать мотивы смерти. Но ведь существуют экстремальные обстоятельства, когда человек решается на последний шаг. Казалось бы, на границе жизни и смерти сам выбор точно обозначает причины, обнажая самые сокровенные, сущностные мотивы. Однако, по моим наблюдениям, мотивы смерти не обнаруживают себя в объяснениях причин самоубийств, а также в объяснениях причин других разновидностей сознательного саморазрушения (аскетизм, наркомания, алкоголизм, виды деятельности и спорта, сопряженные с риском). Или, словами Пушкина: «Все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья, бессмертья, может быть, залог…» Многолетние исследования мотивации человеческого поведения, проводимые мной в рамках судебных психолого-психиатрических экспертиз, свидетельствуют о том, что в качестве объяснений причин своего поступка самоубийцы, как правило, выдвигают либо непосредственный повод, ка– кое-то предшествующее событие, либо субъективные версии, реальности, которые можно считать не мотивом, а мотивировками.

Преобладающими мотивировками субъекта являются интро– и интерперсональные конфликты (одиночество, половая несостоятельность, переживания раскаяния, стыда за неблаговидный поступок, супружеская измена, неразделенная любовь), неудачи в профессиональной или учебной деятельности, состояние физического здоровья (физические страдание, представление о неизлечимости заболевания), финансовый крах, боязнь уголовной ответственности и т. п. Особое место занимают объяснения причин самоубийства у лиц с психическими расстройствами, с тяжелыми депрессиями, идеями самообвинения, галлюцинациями.

Но никто из самоубийц не объясняет свое желание покончить с собой стремлением к смерти. Все мотивировки непосредственно связаны с жизненными ситуациями и конфликтами, а вовсе не с потребностью в смерти.

Советские психологи, изучавшие мотивы самоубийств, предпочитают говорить о «личностном смысле» суицида. Неоднозначность личностного смысла самоубийств очевидна и в общем виде может быть представлена следующими типами: протест, месть; призыв к помощи; избегание (наказания или страдания); самонаказание – «уничтожение в себе врага», «искупление вины»; отказ от существования.

Наиболее высокий процент завершенных самоубийств, свидетельствующий о серьезности намерений, наблюдается при «отказе от существования». Можно предположить в нашем поиске мотивов смерти, что в последнем варианте субъект ближе всего к осознанию актуальной потребности в смерти. Но и в этом случае возможность осознания заблокирована самым последним защитным механизмом личности, все еще функционирующим в режиме жизни.

ПОСТОЯННОЕ «УСКОЛЬЗАНИЕ» от осознания собственных мотивов даже в тех случаях, когда субъект целенаправленно стремится к смерти, заставляет думать о распространении на две психические субстанции – самосознание и мотива смерти – принципа дополнительности. Это не только даст нам возможность немного отдохнуть при решении слишком трудной задачи, но и, может быть, позволит подойти к пониманию механизма до сих пор необъяснимых нарушений самосознания, самоидентификации, клинически определяемых как «изменения личности», «вторая жизнь». Хочу заметить, что и в этой «второй жизни» мотивы смерти также не осознаются. Остается предположить, что симультанное, по-видимому, осознание мотива смерти, определяющего у данной личности конкретную траекторию жизненного пути, ведет к изменению этого мотива, а, следовательно, и к изменениям самосознания, жизненных целей, ценностей, планов и прочих компонентов, в совокупности составляющих личность. Рождается «новая» личность с новым, по-прежнему неосознаваемым мотивом смерти.

Конечно, гипотеза об обязательности изменения осознанного мотива смерти требует доказательств, которые можно получить только путем специального исследования.

ПРИ ВЫЯСНЕНИИ мотива смерти неизбежно встает вопрос о дискретном или непрерывном характере жизни и смерти. Мне кажется, опыт переживания предсмертных состояний и жизни после смерти позволяет сегодня однозначно ответить на этот вопрос. Многочисленные свидетельства доказали не только непрерывный, но и обратимый характер этих состояний. Необходимо детальное исследование мотивационных аспектов обратимости жизни и смерти. Мы не сможем понять, почему мы возвращаемся к жизни после смерти, если не будем знать, почему мы умираем. И наоборот.

Большинство людей, перенесших клиническую смерть и снова вернувшихся к жизни, считали необходимым объяснить свое возвращение: «Я чувствовала, что меня притягивала любовь сестер и мужа»; «Я подумал о матери, о своих неправильных поступках в тех или иных жизненных ситуациях. Мне захотелось вернуться и все исправить»; «Во мне проснулась твердая уверенность, что я буду делать на земле добро. И я решил, что должен вернуться» и т. п.

Как ни заманчиво полагать, что ведущим мотивом возвращения к жизни является стремление вернуться к близким и любящим людям, это, по-видимому, слишком поверхностное объяснение. Я убежден, что разгадка мотива смерти и возвращения к жизни содержится именно в обратимости этих состояний. Я говорю о мотиве в единственном числе, хотя, конечно, и смерть, и возвращение к жизни полимотивированы. Речь идет о ведущем мотиве, определяющем смысл смерти, а также и смысл возвращения к жизни. Его можно назвать коммуникативным, но он заставляет двигаться в сторону, прямо противоположную той, которая представлена в мотивировках как смерти, так и возвращения к жизни.

Что я имею в виду? Удовлетворение потребности в смерти означает воссоединение с Мировой Душой, преодоление одиночества души, страдающей от разъединения, вызванного жизнью. Влечение к смерти – не абстрактная идея, оно связано с ощущением трагического одиночества разъединенной души. Но воссоединение с Мировой Душой порождает следующую муку. Если Мировая Душа существует, то она, в свою очередь, должна страдать от объединенности.

ПРИ ЖИЗНИ – трагическое одиночество и стремление к воссоединению, слиянию с Мировой Душой. После смерти – стремление к отделению, к самоидентификации. Отсюда два ведущих мотива: воссоединения – мотив смерти, и разъединения – мотив жизни.

Мы смогли, если угодно, вычислить эти мотивы, допустив существование Мировой Души, и даже попытались наделить ее некоторыми гипотетическими переживаниями, о которых мы ничего не знаем. У нас нет пока научного метаинструмента, позволяющего проникнуть в эту область. Но мы можем накапливать свидетельские показания и выдвигать свои версии. Ведь речь идет о нашей жизни и смерти.

P.S.«Перед лицом смерти, как абсолютного и неизбежного конца, ожидающего нас в будущем, и как предела наших возможностей, мы обязаны максимально использовать отведенное нам время жизни, мы не имеем права упускать ни одной из возможностей, сумма которых в результате делает нашу жизнь действительно полной смысла».

Виктор Франкл

ПРОГНОЗ

Нам бы такой оптимизм

Дэвид Хейл, главный экономист крупной чикагской компании, предсказывает наступление золотых дней для всего человечества. Его оптимизм основывается на следующих расчетах: после 1945 года глобальная рыночная экономика охватывала лишь около 800 млн. человек, живущих в 25 индустриальных странах, и еще 400 млн… живущих в десяти развивающихся странах. Около 80 % человечества жило при коммунистических режимах, авторитарных (Африка, арабский мир) и меркантилистских (Южная Азия, Латинская Америка). В следующие десять лет те самые 80 % человечества возвратятся на мировой рынок товаров и капиталов, а к 2014 году силы экономической интеграции создадут мир, который мог бы появиться в XX веке, если бы не первая мировая война и русская революция.

«Тиграм» голод не грозит

По прогнозам английского журнала «Экономист», посвященным стремительному росту четырех азиатских экономичеких «тигров», к 2000 году средний тайванец будет богаче новозеландцев и вплотную приблизится к австралийцам; гонконгцы обойдут своих колонизаторов – британцев; сингапурцы будут жить лучше итальянцев, а южнокорейцы, самые бедные из этих стран, окажутся столь же зажиточными, как ирландцы. К середине будущего столетия экономическая мощь переместится из Европы и Северной Америки на западный полукруг Тихоокеанского кольца.

В одном парнике

«Ною, несомненно, больше повезло, чем нам: Господь указал ему путь к спасению Таким образом, у библейского патриарха было время построить ковчег и спасти по паре каждого живого существа. Нам же информацию о предстоящих стихийных бедствиях предоставляют климатологи и метеорологи: все это достойнейшие люди, но они уступают Богу в предвидении будущего.» Эта горькая сентенция обозревателя итальянской газеты «Эуропео»

Джулиано Феррьери посвящена диспутам о «парниковом эффекте», которые ведут ученые. Как показывают исследования, с 1850 г. содержание углекислого газа в атмосфере увеличилось более чем на четверть (с 280 до 350 частей на миллион), что уже привело к началу глобального потепления климата на планете. Прогнозы ученых таковы: если человечество не примет меры, то температура Земли повысится к 2100 году на 1.5–5 градусов (для сравнения: в далеком прошлом снижение температуры всего на 4 градуса привело к появлению ледников толщиной до 4 км в процветавших прежде районах Европы). Правда, какие «меры» должно принять человечество, остается неизвестным – кроме общих рекомендаций уменьшить потребление энергии и закрыть ряд предприятий.

«Хуже, чем у них, все равно не будет»

Грустно сознавать, что мы стали эталоном неблагополучия для всего мира. Даже в Индии, переживающей серьезные экономические и политические трудности, развернулась дискуссия, смысл которой можно свести к вопросу: «Грозит ли нам то же, что происходит в бывшем СССР?» Все же политики и экономисты со вздохом облегчения пришли к выводу: не грозит. В силу смешаного характера экономики, когда мощный частный капитал может прийти на помощь постоянно совершающему ошибки госсектору, Индия способна избежать остроты «советских» проблем.

Военная супердержава через 20 лет?

К концу года Европу с Японией свяжут морские караваны, доставляющие в империю Восходящего Солнца плутоний. Радиоактивный материал, произведенный французской компанией, получен из переработанных отходов японских электростанций. Количество перевезенного плутония позволяет Японии создать около сотни атомных бомб. По подсчетам специалистов, через 20 лет Япония может располагать ядерным потенциалом, равным потенциалу США. Естественно, японские политики утверждают, что плутоний будет использован только в мирных целях. Но в Европе и США есть определенные сомнения на этот счет: новый премьер-министр Японии Канти Миядзава предложил законопроект, пересматривающий статью 9 Конституции, согласно которой Японии запрещено иметь настоящую армию.

Бизнес есть бизнес

Несмотря на потепление политического климата в мире, в ближайшие годы не следует ожидать сокращения производства оружия, считает аналитик аэрокосмической индустрии США Пол Нисбет. Напротив, экспорт вооружений возрастет. Так, по его оценкам, только государства Персидского залива, по-прежнему опасаясь друг друга, потратят в ближайшие пять лет на закупку танков, истребителей, ракет и другого вооружения более 50 млрд. долларов. Большая часть этих денег достанется США.

Заклинание математикой

Президент Афганистана Наджибулла назначил своим советником «философа-математика» Мохаммада Седика Афгана, который утверждает, что способен «вычислить» будущее, пользуясь магической формулой «777». С помощью этой формулы Седик Афган предсказывает, что в стране скоро будет заключен мир и пройдут свободные выборы. О том, останется ли Наджибулла у власти, расчеты умалчивают.

Вопросы

Генри Киссинджер: «Не придется ли в будущем новым лидерам уделять так много энергии завоеванию поддержки громадного числа избирателей, что у них будет оставаться слишком мало энергии для созидания прочного мира? Возможно ли будет определять будущее, когда давление избирателей превращает каждую проблему в особый случай? Смогут ли общества с такими различными культурными корнями приемлемым образом определить даже действительно глобальные проблемы? Ясно, что мы находимся в начале процесса поиска ответов, который потребует десятилетий. Но важно понять, что ответы могут быть не лучше вопросов, которые мы ставим».