Текст книги "Очень гадкая книга (СИ)"

Автор книги: Станислав Грабовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Я зеркально изменил позу. Это подействовало на него отрезвляюще.

– Так что по нашему вопросу? – спросил я.

Он уставился на меня поверх очков и молчал.

– Тогда опять смотрим на меня, – сказал я.

Доктор вскочил из кресла и стал пятиться к стене.

– Нет, нет, да… Да, да, да… Нет, да, нет, да, – он стал произносить эти частицы на первый попавшийся музыкальный мотив, пытаясь таким образом противостоять моему гипнозу. В глазах опять стояло безумие.

Я спокойно смотрел на него, вычисляя такт произносимого. А потом я приподнялся, и стал, широко разводя руки, медленно сводить их раз за разом, имитируя хлопанье в ладоши. Сначала невпопад, через несколько секунд в такт произносимого доктором, а ещё через несколько секунд я уже задавал темп. Он не обратил внимания и не заметил, как мотив, под который он отбивал свои «да-да» и «нет-нет», куда-то делся, затерялся внутри, а другая мелодия, как он не старался, не приходила на ум – все они моментом стали далёкими и недосягаемыми, как будто он и не слышал ни разу не одной песни. И чем больше он старался вспомнить хоть какую-то мелодию, тем труднее ему становилось это сделать, а это создавало панику и напрочь отвлекало его от главной идеи – удержаться от гипноза. И этим он становился уязвимый. Я играл. Я то овладевал его сознанием, то отпускал его, давая доктору моментами осознавать своё падение в состояние, от которого он так усилено оборонялся. А когда я вдоволь насладился властью над его сознанием, и его жалкими попытками сохранить его, – целью чего, бесспорно, было ухватить ситуацию под свой контроль, вызвать охрану, упечь меня, куда следует, интересоваться, после, моей участью, если не принимать непосредственного участия в ней вообще, – я запустил технику, от которой, во время моих занятий по гипнозу, в транс погружались даже пьяные и собаки. Когда стало возможным, я произнёс ему внушение:

– Я твой приемник, рекомендованный твоим хозяином. Сейчас ты проведёшь меня по всему учреждению, расскажешь, чем занимается каждый отдел и каждый сотрудник. И ты будешь отвечать на все мои вопросы, потому что мои вопросы – это твои вопросы. Веди.

Мы вышли из кабинета и пошли по коридору. Первая же дверь, куда он захотел зайти без стука, оказалась заперта. За второй и последующими дверьми оказались классы, где детям, как мне объясняли сам он и находящиеся в них сотрудники, – учителя, – преподавали разные уроки: музыку, рисование, математику, письмо, конструирование, социальные знания.

Я спросил, почему так ровно стоят парты и стулья, отчего такая математическая точность? (Мне это бросилось в глаза в первом посещённом классе, а повторяющаяся такая картина из класса в класс навеяла жути). Учительница по конструированию вопросительно взглянула на доктора. Тот кивнул и сказал:

– Вы можете рассказывать всё.

– А кому их двигать? – воодушевлённо затараторила она. – Их если сюда привести, здесь стены провоняют.

– Извините, милочка, за невежество, – улыбался я, – мне просто что-то сказали, успели, а в курс самого главного, видимо, вводить не посчитали нужным. Видимо посчитали, что я на месте разберусь. А где они находятся? – спросил я у доктора.

– В подвальных помещениях.

– В бараках, – добавила «учительница», жаждущая принять увесистое участие в беседе, и тем самым отбить заранее для себя пару гнилых баллов перед будущим начальником. – А семеро у меня дома, – она заискивающе мне подмигнула, – но я скоро их верну. Космос в курсе.

– Космос – это вы? – спросил я у доктора.

– Да, – ответил тот.

– И сколько у вас таких берущих работу на дом?

Женщина дико рассмеялась. Хотите познать природу юмора? Оцените, что для этой женщины явилось шуткой.

– Все, – ответил доктор.

Я быстренько разобрался с этой женщиной, узнал все подробности, зачем она держала у себя детей, которым следовало находиться в диспансере, скривился от злости, всех вернул в нормальное состояние, мы с доктором тепло с ней попрощались и отправились дальше.

Как и эта женщина, все остальные учителя оказались такими же скотами и педофилами – этаж оказался просто каким-то рассадником извращенцев.

Следующий этаж, где с детьми должны были проводиться сеансы психотерапии, оказался наводнённым такими же, как учительница по конструированию и иже с нею, ужасными отрыжками нашего штата.

Всё, с чем я тут сталкивался, вызывало во мне столько злости и ненависти, что система у меня внутри постоянно пульсировала сообщениями о критическом состоянии для работы мозга. В одном кабинете мы застали психотерапевта с ребёнком. Тот стушевался, засуетился, попытался оправдаться:

– Его только сегодня привезли, ему всё равно сегодня в барак. А потом из барака куда уже?

Самое ужасное было в бараках. Запах, который я почувствовал ещё на подходе к коридору, ещё пока не открыли дверь в тот коридор, за которым будут ещё около пятнадцати дверей, этот запах сейчас какой-то мутной болотной жижей стоит у меня в мозгах. На входе в коридор охранник протянул нам респираторы. Я стал отказываться, тот посмеялся и сказал:

– Возьмите в руку.

Я взял.

Дверь в коридор была массивная, прорезиненная по периметру пятью сантиметрами каучука. Меня это насторожило, и я приготовился, всё-таки, надеть респиратор. Через секунду мне пришлось это сделать.

– Почему так воняет? – спросил я у доктора.

– Они не моются. За ними никто не убирает, поэтому приходится не сильно кормить, чтобы в туалет меньше бегали. Они болеют и дохнут там, где спят.

– Почему за ними не убирают?

– Они никому не нужны.

– Покажи мне какой-нибудь барак.

– Открой третий! – сказал он охраннику.

Тот выбрал из связки нужный ключ и открыл массивную железную дверь с глазком. За дверью оказалась решётка. Я подошёл и заглянул вовнутрь. Несколько сотен детей от лет шести до лет тринадцати, обоих полов, по два, по три на каждой из трёхъярусной кровати. Все в одних трусах, лысые, грязные, и уже не бледные, а зелёные. Куча мёртвых детей у стены, которых, видимо, стаскивают туда остальные, чтобы освобождать лежачие места…

Я больше не мог прибывать безучастным свидетелем того, что здесь происходило, не мог видеть, слышать и ощущать ничего из того, что атаковало мои рецепторы; само знание обо всём этом стало невыносимо для меня, одно пребывание этой мысли у меня в голове было оскорбительным для меня – существа под названием Человек. Я зажмурился и не хотел открывать глаза. Как можно жить, как можно быть человеком, зная об этом? Дети даже не потянулись к нам! Они ничего ни от кого не ждут! Они доживают свои последние дня, домирают! Дети везде остаются детьми, игривость у них зарождается и проявляется при любых обстоятельствах, невозможно, чтобы среди двух сотен детей не было слышно смеха. Но здесь его слышно не было. И это было жутко. Были ещё пятнадцать бараков с такой же картиной внутри. Мы все их один за другим открыли. Мои ошиблись. Меня здесь ждали не сто пятьдесят детей, и, чёрт, даже не двести, а пятнадцать раз по двести.

Я повернулся к сопровождавшим меня охраннику и доктору анфас. На секунду прикрыл глаза и опустил голову, и ужаснулся в темноте самым тяжёлым мыслям за всю свою жизнь. Небыстро захотелось разомкнуть веки, ещё медленней я поднимал взгляд на людей, моя ненависть к которым не поддавалась ни одному описанию. Думалось медленно, думалось тяжело. Но я «запустился». Вывести их из транса, и сказать им всё, что я о них думаю? А потом пройтись по всему учреждению и повторить эту процедуру с каждым? А может просто собрать их всех вместе и… Нет! Дикая мысль отозвалась во мне ликованием. Я придумал, как наказать всех этих людей как они того заслуживали. И не только этих, но и других, кто тем или иным образом причастен к отслеживаемой нами системе.

– Кто среди сотрудников не знает, что у вас тут происходит? – обратился я к доктору.

– Ни один.

– Как мне собрать сейчас всех здесь?

– Используя коллективную почту.

По встроенной связи я обратился к своим и сообщил о реальном положении дел.

– Как могла произойти такая ошибка, – говорил я с Седым, – и сколько таких промахов можно ещё ожидать? Рядом со мной три автобуса, а понадобиться их тридцать.

– Об этом уже не беспокойся, как только мы увидели, что там около трёх тысяч детей, сразу занялись организацией их эвакуации. К тебе уже отправлены десять автобусов, сегодня всех увезём.

– Что со временем?

– Можешь уходить, мы всё сделаем. Дезориентируй на время персонал и уходи.

– Я дезориентирую.

– Хорошо.

А я представил на мгновение, как я сейчас буду дезориентировать их.

– Сержант?!

– Всё нормально, – говорю.

– Нет, не нормально, что ты задумал? Тебе уже надо думать о вечере.

– Седой, ты мне скажи, будут такие промахи ещё? Я был уверен, что мы всё про всех знаем. То, что сейчас произошло – не есть норма. Более того – это страшный предвестник.

– Мы это понимаем, мы уже бросились всё перепроверять.

– Нет, Седой, это неправильный ответ, сам понимаешь. Возможно, что будут неприятные сюрпризы. Нам всем надо подготовиться.

– Ладно. Дезориентируй персонал, оставь учреждение без электричества и доступным, и можешь ретироваться. Мы всё доделаем сами.

– И возьмите респираторы.

– Понял тебя.

– Конец связи.

– Конец связи.

– Снять респираторы, – скомандовал я охраннику и доктору, и добавил, обратившись к последнему, стягивая свой респиратор, – так как нам всех собрать, говоришь?

– Используя коллективную почту.

– Я смотрю, один барак у вас пустует, – теперь я смотрел на охранника, – почему?

– Там все умерли, всех утилизировали, а теперь его подготовили для новых.

– Возьми рацию и созови сюда всю охрану диспансера, – приказал я доктору.

Доктор подчинился и приказал всем охранникам явиться в место, где стояли мы.

Пока один за другим те являлись к нам, я ходил среди них и расспрашивал каждого о своём:

– Вы счастливы? – спрашиваю у одного.

– Да.

– А почему?

– Потому что всё кругом устроено, чтобы люди получали удовольствие.

– И вы его получаете?

– 24 часа в сутки.

– А вот это всё не покрывает ваши удовольствия мрачными переживаниями, а то и предчувствием, что придётся понести наказание за то, к чему вы причастны?

Когда я спрашивал таким образом, охранники вопрошающие взирали на доктора, но тот кивал успокаивающе, и те продолжали откровенно ведать об эволюции, европейских ценностях и цивилизационной необходимости. Получалось, что во всём виноват Бог, а людям приходится достраивать систему Хомо Сапиенс до нормального сосуществования уродов и красивых.

– Собственно, что тут происходит? – спросил один из молодых охранников, выделяющийся высоким интеллектом, но без нормального чувства реальности (я не стал влезать в сознание только что прибывших, а предоставил им возможность пока прибывать в сильнейшем недоумении).

– Перестановка кадров, – говорю, – перестановка кадров. Вот сейчас, например, детей из этого барака я попрошу перевести в этот, где почище. Этим займётесь вы, вы, вы, вы, вы и вы, – я по очереди указал на названных охранников пальцами. – Вы четверо перенесёте в этот же барка всех мёртвых детей, – я указал на других четверых.

Охранники глянули на доктора, тот кивнул.

Пока шла работа, я, одним глазом следя за процессом, обратился к доктору.

– Созовите, пожалуйста, общий сбор сотрудников. Всех сюда. Быстро.

Доктор потянулся к телефону и выполнил указание.

– Без насилия! – закричал я, когда увидел, как один их охранников, приступая к выполнению приказа, потянулся извлечь электрическую дубинку.

– А что с ними? – не унимался этот молодой охранник, обратив внимание на неестественное состояние доктора и охранника, стоящего с ним рядом.

– Подойди сюда, – позвал я его.

Но через мгновение, когда он приблизился, сказав: «Секундочку», – оставил его рядом с доктором и вторым охранником, и сделал пару шагов к бараку, из которого выводили детей.

– Дети, всем быть послушными! – прокричал я, по возможности голосом, которого ослушаться нельзя.

Наблюдая, как детей перемещают в вычищенный, условно, барак, я вернулся к «любопытному» охраннику.

– Так что там тебя интересовало?

– Мне кажется, что вы им что-то подсыпали, они какие-то невменяемые.

Я нарочно демонстрировал повышенное внимание к тому, как работает охрана, а другой стороной, в том же ключе, театрально изображал малый интерес до своего нового дотошного визави и того, о чём он вопрошал. Выдержав определённое время, чтобы уверенность в том, что что-то не так у этого охранника возросла до предела, а раздражение от демонстративного моего равнодушия к нему и его вопросу переросло в бешенство, я медленно повернул к нему свои полные знаний и издевательства глаза.

– Видите ли, молодой человек, хотя нет, просто подождите, сейчас все соберутся и начнём. У вас есть время? – спросил я спокойно.

– А нельзя ли хотя бы полусловом ввести меня в курс дела?

– И тем самым лишить тебя всей прелести такой редкой пикантной ситуации? Нет. Уверяю, подожди. Не хочешь помочь коллегам?

– Нет.

Я рассчитывал, что он не согласится, поэтому зло взглянул на него.

– Тогда, тем более подожди.

Начали один за другим приходить сотрудники. Я внимательно следил за каждым, за их руками. На входе им не выдали респираторов, поэтому многие прибывали, как и охранники до этого, брезгливо морщась от запахов.

Ко мне подошла учительница по конструированию:

– Ну как, осваиваетесь? – улыбалась она, всем своим видом пытаясь дать понять другим о своём привилегированном, приближённом ко мне положении.

– Да, спасибо, с завидным, между прочим, успехом. А как у вас? Опять занятия отменили? – она опять дико заржала (я уже знал, какого рода шутки тут в топе).

Остальные недовольно топтались у выхода, в метрах десяти от нас, гадливо отказываясь от продвижения внутрь по коридору.

– У вас есть телефон? – обратился я к знакомой учительнице. – У него хорошая видеосъёмка?

– ХаДэ, – ответила та.

– Вот и дивненько, – коротал я время, пока всех детей переводили и переносили в указанный мною барак.

– Вы не можете поинтересоваться у своего знакомого, что, собственно, тут происходит? – обратился «любопытный» охранник к говорившей со мной учительнице.

– Слушай, заткнись, – с этого момента я решил начать играть, – или ты сделаешь сейчас так, как я сказал, или ты лишишься сертификата, зарплаты, занятости и будущего вообще, и тоже сейчас!

Молодого пригвоздило к полу, что он даже моргнуть не смел0. Училка смотрела на меня испуганными глазами.

– Извини, милочка, я не хотел тебя напугать. Просто доставучий какой-то оказался.

Тем временем охрана уже заканчивала работу, и я попросил весь персонал переместиться в освободившийся барак.

– Вы издеваетесь? – кто-то возмутился.

– Космос? – обратился я к доктору.

– Всем сделать, как он сказал!

– Считайте, пожалуйста, сколько человек, – попросил я «свою» училку.

Пока все проходили в барак, я стоял, облокотившись спиной на противоположную от входа в барак стену, и спокойно уже размышлял о предстоящей поездке вечером к министру. Интересно, а что там могли посчитать не так? А вдруг количество охраны? А вдруг сам способ охраны этого человека просчитали? А вдруг и там не восемь, а восемьсот детей? И кстати, «на счёт просчёта». Это был ужасно плохой знак. Всё, от начала до конца, все тренировки, планы, цели, все входы и выходы, ну буквально всё завесило от расчётов, от цифр, которые были выведены в результате нескольких лет работы. Ну, хорошо. А что я предлагаю? Свернуться? А буду ли я рад, если сейчас поступит такой приказ? А свернусь ли я? Скорей всего я не смогу не подчиниться приказу, с другой стороны…

– Двадцать восемь, – услышал я голос своего «счетовода».

«Да-да, – хотел я сказать, – я сам не смог не посчитать», но ответил:

– Ты двадцать девятая, заходи.

Тут она заметно забеспокоилась.

– Не бойтесь, милочка, для вас уготовлена завидная участь, – и я подмигнул ей, как она это сделала недавно мне.

– Ну вот, я собрал вас всех, и без «здравствуйте», потому что я не хочу, чтобы вы здравствовали, без «уважаемые», ибо уважения вы не заслуживаете, и без «господа и дамы», потому что вы не люди, я начну.

Мой встроенный приёмник пульсировал принимающими сообщениями, чтобы я прекратил намеченное. Но я продолжал. Думаю, ребята в организации сомневались, что мне ничего не угрожает. Со стороны могло показаться, что я рискую спасением детей и своей собственной участью, но это было не так. Шоковое состояние сотрудников диспансера было просчитано, училка с «молодым» охранником завербованы, я стоял так, что в любой момент мог выскочить и захлопнуть за собой решётку – всё было под контролем. Но передатчик продолжал принимать сигналы.

– Все внимание сюда! – крикнул я и хлопнул в ладоши.

А потом стал монотонно рассказывать сказку о маленькой мышке, пробирающейся по лесу между травинками и выступающими из земли корнями деревьев, как её серая пушистая шёрстка задевает за стебельки, оставляя запах, по которому её может найти или хищник, или особь противоположного пола. Мышка принюхивается к каждому запаху, брюшком трётся о землю, а её маленькие розовые ноготки вспахивают песочек…

За три минуты своего рассказа я погрузил всех, кроме дотошного охранника и училки (их я постоянно одёргивал рукой), в глубокий транс. Пока все стояли, рассматривая недосягаемые для нас свои внутренние миры, я обратился к охраннику.

– Как теперь? Всё ещё не понимаешь, в чём дело?

– Нет.

Его честность и отсутствие страха обескураживали.

– Возьмём тебя, – говорю, – ты зачем сюда устроился на работу?

– Этот вопрос не входит в опросник при приёме на работу.

– Правильно, а почему?

– Потому что это вмешательство в личное пространство.

– И что ты протащил сюда в этом своём личном пространстве?

– А можно я уйду? – вдруг вмешалась учительница по конструированию. У неё в глазах начинали появляться слёзы.

– Ты будешь снимать, милочка, – проговорил я.

– Я больше никогда так не буду! – заскулила она, и стала сползать спиной по стене с приготовленным в руке для видеосъёмки телефоном.

Я ухватил её за предплечье и хотел вернуть до стоячего положения, но рванулся охранник, решив, воспользовавшись ситуацией, обогнуть меня за спиной и выбежать из барака. Пришлось скоро оставить женщину, чтобы удобно и резко было сделать разворот на сто восемьдесят градусов, что б лоб охранника встретился с тыльной поверхностью моей стопы. Тело беглеца взнеслось до горизонтального положения, и его ноги всё ещё продолжали бить по воздуху, будто он продолжал бежать, когда через мгновение он приземлился спиной на наскоро подставленное мной колено. Раздался хруст. Я перевернул его ногой. Он был жив, но без признаков наличия двигательной способности. Я посмотрел на учительницу. Её трясло. Я приблизил своё лицо к её лицу.

– Если хочешь жить, снимай – без звука, – сказал я.

Сам выхватил у неё телефон, запустил видеосъёмку, отключил запись звука и передал телефон ей.

– Снимай.

Выпрямившись в направлении загипнотизированной толпы, отмечая боковым зрением, что женщина стала исполнять, что её приказали, посмотрев на валяющегося у ног охранника, сказав ему, что так даже лучше, чем я мог придумать, приказал всем загипнотизированным раздеться до гола, и, дождавшись, когда они это сделали, стал внушать:

– Вы фрукты, овощи… Вы пирожные, булочки и эклеры… Вы шоколадки, конфетки и леденцы… А это ваш любимый торт (я указал на лежащего на полу охранника). Все вы без концентратов и пищевых добавок… Натуральные… Вкусные… Самые вкусные… Вы можете попробовать на вкус всё, что видите… Лижите леденцы, почувствуйте, какие они сладкие и вкусные, почувствуйте, какие вы голодные, как сильно вам хочется съесть всё, что вы видите вокруг… Ммм… Это будет ваш самый восхитительный перекус…

Сначала все с вожделением стали поглядывать друг на друга. Потом один лизнул другого, третий четвёртого. У всех на лицах были улыбки, все были счастливы, стали слышаться довольные мычания.

Я посмотрел на учительницу по конструированию. Она сидела, скрючившись на полу, уткнувшись в колени лицом, вытянув вверх руку с телефоном. Её трясло, и при каждом звуке, исходившем из толпы, она вздрагивала. Послышался хруст костей – стали откусываться пальцы. Я продолжил:

– Вы изливаетесь соками, потому что вы самые сочные фрукты и овощи… Но попробуйте десерт – этот самый вкусный торт, – я снова указал на парализованного охранника.

Когда к тому потянулось несколько человек, по подбородку которых текла кровь, его глаза почернели от ужаса.

Училка стала завывать и раскачиваться телом, и я определил по ней, что сейчас у неё начнётся истерика, и она переполошит всех детей в бараках своими воплями. Я наклонился к ней, выхватил из руки телефон и сказал:

– А ты будешь бананом… – чёрным бананом… – чёрным бананом… – на шестом произношении разум покинул её глаза, – сними с себя всю одежду, – она подчинилась.

– Смотрите, – обратился я к «пирующим», – а вот – банан, только что с дерева, попробуйте, какой он вкусный. Вкусный?

Уже попробовавшие, хрустя пальцевыми хрящами училки, закивали и замычали от удовольствия.

Я скинул уже сделанную запись с видеотелефона в файлообменник нашего сервера, заново запустил видеосъёмку, и приспособил телефон на стул к стене, чтобы съёмка продолжалась, и телефон не залился кровью, растекающейся по бараку, и запер решётку. Бросил последний взгляд на то, как все набросились на учительницу по конструированию и стали откусывать от неё куски, и крикнул:

– Всё доесть!

И отошёл от этого проклятого барака на несколько метров. Хотел пройтись по другим, и успокоить детей, что сейчас за ними приедут, что все они скоро увидят своих родителей, но не решился. И тяжело, да и не воспримут они сейчас ничего нормально.

Я соединил пальцы и послал своим сообщение, чтобы запись с телефона не уничтожали, может у меня потом появится желание досмотреть всё до конца. Ко мне прорвался Седой:

– Сержант, ты что, с ума сошёл?

– Да я сам не ожидал от себя такого. Но ты же видишь, что они тут натворили! Так что, если ты собрался меня отчитывать, мимо.

– Да не собираюсь я этого делать. Это твой выбор. Но ты мог подставить часть операции, и только что уничтожил доказательства.

– Сколько ещё таких диспансеров в штатах?

– Слава богу, такой крупный – один.

– А Статист думал, что я еду в самый маленький. Я побываю во всех, и обещаю, что больше такого не повториться.

– Нужно будет установить все горизонтальные и вертикальные связи диспансеров.

– Нормально задание, сделаем.

– Автобусы уже подъехали.

– Я их вижу. Видео с телефона на наш файлообменник, пожалуйста. Больно хочется потом глянуть.

Я уже выходил из диспансера.

– Ключ от решётки с персоналом, – поднял я руку с ключом перед подходящим руководителем эвакуирующей группы.

Тот протянул к нему руку, я отвёл ключ в сторону.

– Не раньше, – говорю, – чем вы пообещаете, что прежде, чем откроете эту решётку, последний ребёнок покинет бараки.

– Обещаю.

Я отдал ключ руководителю группы и пошёл к машине с Манаем.

– Ну что, чмо, домой?

Манай промолчал. Такая информация опускается на подсознание без отзвука.

Дома ещё никого не было. Я уложил Маная на диван в гостинной, сделав предварительно установку, что он успешно посетил диспансер, а теперь смертельно устал и решил поспать до приезда остальных, а сам уселся на ступеньку полюбившейся нам с Сержантом лестницы (отсюда можно было наблюдать почти за всем, что твориться в доме).

Удивительно, насколько спокойным я был. Скорей всего, таким спокойным состоянием после увиденного и проделанного я был обязан своим внутренним искусственным регуляторам. Всё это чертовски путало мышление. Тридцать три года я знал, что никогда не смогу спокойно относиться к таким картинам (если б, конечно, воображения хватило такое представить). Но я был неестественно спокоен, и это заставляло задуматься. Как в кошки-мышки я играл со своей естественной реакцией на такие события, пытаясь нащупать её где-нибудь у себя внутри, то и дело силился отыскать тот сгусток мыслей, который должен был образоваться у меня, увидь я такое; но тишина и отсутствие даже намёка на искомое, а также спокойная реакция на то, что я спокойно отношусь к тому, что увидел, и, что что-то у меня внутри регулирует за меня моё состояние – всё это просто обескураживало. Интересно, а потом, когда из меня вытащат эти живчики, я смогу любить, радоваться жизни? Что это, как не те же эмоции, которые возникают на те или иные события и людей вокруг меня, только со знаком плюс? Ведь для системы не важно, отчего у меня меняется химический состав крови, она просто его нормализует, и всё.

Недолго пришлось ждать, когда семейство вернулось из зоопарка.

– Ну, как зверьки? – я первым задал вопрос своему напарнику.

– Зверьки-то нормально. Но общение в семье, я тебе скажу-у… Мы там ходили с поведением первого уровня, то есть нельзя было смотреть в глаза посторонним. Мало, что интересного, а что у тебя?

– Хм, – я усмехнулся, – нечто, вот что! Это не диспансер никакой, а даже не то, что мы думали и знали об этих учреждениях. Это, что-то вроде базы, куда свозят детей, которые считаются отработанным материалом, или таким, из которого не получится изделия, и там они тихонько сами собой умирают количеством по двести в помещениях, приспособленных максимум для сорока. Двадцать девять человек персонала, которые не только приглядывает за тем, как дети почти не едят, не пьют и живут запертые в бараках, которые не только участвуют в качестве декораций в виде учителей и психологов, но ещё и используют этих детей, где хотят и как хотят, причём некоторые умудряются иметь до десяти таких у себя дома. Мне врубили защиту – я ничего не чувствовал. Но думаю, в нормальном состоянии слетел бы с катушек и разнёс бы всё это чёртово сооружение нахрен.

– Сколько было там детей?

– Живых или мёртвых?

– О, господи!

– Вот, и я о том. Мне сообщили, что там сто пятьдесят детей. Автобус приготовили. А там, в подвале пятнадцать бараков по двести детей в каждом, да таких исстрадавшихся, каких представить было невозможно.

– Всех вывезли?

– Да, иначе б нам сообщили.

– Ты в курсе, что из ста наших осталось семьдесят восемь?

– Нет, я пока ни на что не отвечаю – меня отчитать, скорей всего, хотят.

– Начудил?

– Если честно, не то слово. Сам ничего от себя такого не ожидал. Потом посмотришь видео. Я заставил одну сотрудницу всё снимать на телефон. А что с двадцатью двумя?

– Неизвестно, где они.

– Это провал. В моём случае ошиблись с количеством детей. Не представляю, что с нашими произошло. Мне кажется, что скоро нас попросят вернуться.

Я решил, что неплохо было бы пообщаться сейчас с Седым, ответил на «трезвонящую» внутри меня систему и приветствие Седого.

– Я только что узнал, – говорю, – ещё одну неприятную новость.

– Если бы не уклонялся от контакта, узнал бы её не только что.

– Я говорил, что следует ожидать неприятностей? Вот и неприятности. Так что случилось? Где одиннадцать команд?

– Мы пока не знаем. Мы не можем найти их ни среди живых, ни среди мёртвых. Между прочим, половине из них ты, может быть, обязан своим спасением. Кое-кто из вас умудрился совершить мясорубку, куда более серьёзную, чем то, что сделал ты. Мы только после пяти пар приняли решение регулировать у вас химические составы крови. Думаю, ты уже почувствовал воздействие этого. Как считаешь, насколько колоссальным вредом для психики это является?

– Я бы справился!

– Хрена с два. Никто из них не справился, не остановился. А вот те, кому посчастливилось, как тебе, сейчас живы и здоровы. Но, если вы и дальше продолжите уклоняться от сбора доказательств в пользу нахлынывающих на вас импульсов возмездий, и если снова и снова станете задействовать искусственное регулирование нервной системы, вы рискуете потерять стержень личности. Предупреждаю вас о том, о чём предупреждать, знаю, не надо.

– Ладно. Попытаемся быть сосредоточенными на задаче.

– Сегодня ты собрался к министру. Может, дома побудешь?

– Всё в порядке. Я не устал.

– Ну, смотрите.

Вечер мы распланировали следующим образом. Манай должен был вывести девочку из подвала и отвезти её к машине, на которой мы с ним собирались ехать. Но Манай не поедет, а договорится с министром, что отправит к нему своё доверенное лицо. Чтобы всё прошло без заминок, доверенное лицо назовёт пароль. Мы с Сержантом, на всякий случай, будем находиться в постоянной связи, чтобы он слышал, что происходит вокруг меня, и по мере возникновения ситуаций, помогал мне необходимой для разрешения конкретного случая информацией, которую будет тут же вытаскивать из Маная.

С девочкой я отъехал от дома на метров двести и остановился.

– С этого момента всё плохое позади, слышишь? – спросил я её.

Ничего, кроме недоверчивости, в её глазах прочесть было нельзя. Я смог расшевелить потрёпанное психическое состояние девочки, пообещал и ей, что сегодня они со своим другом уже пообщаются, если всё будет устроено лучшим образом, и к дому министра мы уже подъезжали сообщниками.

– Веди себя так, как ты бы вела себя, если бы тебя привёз сюда Манай, – напомнил я ей, когда мы стояли перед отъезжающими в сторону воротами частного особняка министра.

Я уже видел несколько раз ритуал, как сюда привозили детей, поэтому восемь охранников во дворе для меня не явились неожиданностью и страха во мне не вызвали. В дом я пойду с каким-нибудь одним из них.

– Меня никто не спросил пароль, господин министр, – сказал я, когда предстал перед тем.

– Тебе надо сказать его мне.

Я назвал.

– Пойдёт, – сказал он.

Я рискнул.

– Господин министр, я хочу работать с вами без посредников. Помимо того, что Манай скоро допрыгается, он просто мне не совсем приятен, и я боюсь, что он скоро слетит с катушек и всех сдаст. Я гарантирую вам порядочность и качественное внимание, вы понимаете, о чём я? (Думаю, он сам додумал здесь, что ему понимать, и, соответственно, с охотой понял). У меня есть выходы на естественные продукты, есть свои врачи, свои тренеры, в сравнении с которыми Манай не существует на этой планете. Я долго копил связи и возможности, чтобы выложить их перед таким человеком, как вы, с такой властью, какая у вас. Я разделяю все ваши взгляды на жизнь, на смерть и всё остальное, вы понимаете, о чём я. Я собираюсь стать вам отменным партнёром, и другом, если позволите. Если вы согласитесь, уже завтра эта девочка, – я указал на стоящую рядом, которую привёз, – может быть заменена одной из этих.

Последнюю фразу я сказал, потому что по глазам министра понял, что от колебаний он перешёл к размышлениям, а значит, стоило замолчать, но пресечь размышления (я тут же придумал) созерцанием фотографий. Я достал телефон и стал перебирать на его дисплее фотографиями детей.

– Ты ещё не поздоровалась со своим господином, – обратился я к девочке (мы разыграли эту сцену, заранее договорившись, что она постарается не здороваться до последнего момента).