Текст книги "Парни из Островецких лесов"
Автор книги: Станислав Бискупский
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
– Ура!
Юрек, потеряв ориентацию, наткнулся на ствол дерева.
– Вперед! – ни с того, ни с сего закричал он по-французски.
– Сынок, сынок! – зовет его бегущий впереди Василь.
Теперь смешалось все: неизвестно, где немцы, где свои. Лес редеет, сквозь деревья просвечивает зелень поля. Еще несколько метров! Только дальше, только вперед!..
Прекращается стрельба. Крики «ура» удаляются от леса. Партизаны выскакивают на просеку, на середине которой расположилась установленная немцами радиостанция на гусеничном ходу.
Партизаны с противотанковым ружьем останавливаются возле нее. С такого расстояния можно не целиться. Два выстрела отзываются эхом в лесу. Машина пылает.
– Ну вот и все, – говорит усталый, но радостный Василь.
Юрек вытирает со лба пот.
– Ты порвал штаны! – смеется Лёлек.
Юрек осторожно трогает брюки: действительно, спереди большая дыра.
– Это там, зацепился за сук!
Рассредоточенные отряды устанавливают связь. Было неизвестно, решатся ли немцы организовать преследование. С учетом понесенных ими потерь это было, пожалуй, нереально. Командиры собирали своих ребят. До вечера переждали в лесу, следя за поведением противника.
С сумерками стали продвигаться к деревне. Немцев ни в Янике, ни в окрестностях уже не было. Деревня стояла нетронутой. Оставленные партизанами подводы были на месте. Крестьяне выходили встречать отряды, партизан и окружили их.
– Ну и дали же вы им! – говорили они, покачивая головами.
– Я сам видел, как несколько трупов они погрузили в машину.
– А один солдат в морду от офицера получил за то, что не хотел в лес идти.
Василь оторвал кусочек бумаги и начал шарить по карманам в поисках табака. Крестьянин, стоявший рядом с ним, достал металлическую коробочку, на крышке которой был нарисован моряк, постучал по ней пальцем, открыл и предложил:
– Что вы там ищете, закуривайте…
– Спасибо.
– А ты, Марцыська, поставила бы картошку, – сказал хозяин жене, – им поесть нужно. Ну-ка, пострелята, прочь отсюда! – прикрикнул он на чумазых ребятишек, окруживших группу партизан. Детишки на минуту, как вспугнутые воробьи, отбежали к забору, но затем снова оказались на том же месте.
– Да, бой был неплохой…
– Два танка подбили, – как обычно, фантазировал Лёлек.
– Что ты врешь? – сказал Юрек. – Какие там еще танки?
– Ты что, не видел, как они уползали? Как гусеницы!
Недавний страх и напряжение проходили. Бой теперь стал предметом оживленных разговоров, обсуждений, шуток.
Юрек провел рукой по замазанному землей носу. Только теперь Юрек вспомнил, что произошло при первых выстрелах. Когда огнем всколыхнуло поле, он уткнулся носом прямо в нору крота. Теперь все это выглядело смешным, но тогда никто этому не удивился. Под огнем человек хочет врыться в землю, закопаться, сровняться с нею, исчезнуть. Он даже не думает об этом, делает это инстинктивно.
Только после боя можно дать оценку своему поведению, и то не полностью. Оказывается, потому, что многие эпизоды исчезают из памяти. Бой представляется как бы состоящим из мгновенных впечатлений, эпизодов, частично связанных между собой или совсем не связанных.
Самым сильным, однако, бывает последнее впечатление, которое является суммой пережитых минут, тяжелых и трудных, трагичных и радостных, которое остается в памяти как день либо триумфа, либо поражения.
Однако никогда не бывает абсолютных триумфов или поражений.
Вечером командиры подвели окончательные итоги боя. На основе собственных наблюдений и данных, полученных в деревне, можно было утверждать, что враг понес значительные потери. Победа была несомненной, но она была завоевана ценою жизни шестерых товарищей. При этом сообщении поникли головы, замерли ряды партизан, помрачнели лица крестьян.
В центре стояли Зигмунт, Береза, Сашка. Глаза Зигмунта были серьезными, сосредоточенными.
– Мох погиб, – пролетело по рядам.
– Мох, кто это был Мох? – спросил один из крестьян. – Это брат вон того, в середине, майора Зигмунта.
– Майора?
– Да. Нашего майора.
В гестапо
Богусь сидел напротив письменного стола и рассматривал лицо гестаповца. Круглое, производившее впечатление опухшего, оно явно не соответствовало маленькой, тощей фигуре немца. Низкий лоб закрывали волнистые, аккуратно причесанные рыжие волосы.
Богусь сделал вывод, что по внешнему виду Вилли Мюллер отличается от своих коллег, носивших фуражки с черепом. Те, кого он встречал до сих пор, были в основном высокого роста, широкоплечие, сильные. Мюллер же имел, по-видимому, другие достоинства, которые в его работе ценились не меньше, чем физическая сила. Сам Мюллер процедуру побоев поручал обычно своим помощникам. Он предпочитал беседовать с уже «готовой» жертвой, предварительно «обработанной» другими. Мюллер считал себя превосходным теоретиком и знатоком изощренных методов допроса. И надо сказать, что они иногда достигали цели…
Однако в последнее время обер-лейтенанту хлопот прибавилось. Несмотря на то что за время оккупации в Островце было проведено несколько публичных экзекуций, это все же не смогло запугать местное население, о чем свидетельствовали участившиеся случаи саботажа на фабриках и заводах и действия «банд». Почти ежедневно поступали донесения о нападениях партизан на немецкие гарнизоны и диверсиях на железных дорогах. Поэтому не удивительно, что Вилли Мюллер, отвечавший за спокойствие и безопасность в этом районе, был последнее время крайне раздражен. Обстановка не улучшалась, а телеграммы из Варшавы требовали принять более энергичные меры. Каждый раз, повертев такую телеграмму в руках, обер-лейтенант смеялся про себя: «А у вас в Варшаве лучше?»
Разумеется, легче всего сваливать вину на подчиненных. Находясь в Варшаве, он тоже, вероятно, слал бы в Островец телеграммы, немногим отличающиеся по содержанию от тех, которые получал сам.
Правда, в душе он признавал, что последние события не давали особых поводов для радости и оптимизма. Такие факты, как захват Илжи и опустошение складов под носом у немецкого гарнизона, могли вывести из себя руководство.
Обер-лейтенант, оправдывая себя, обвинял армейских солдат и офицеров в трусости. Правда, это ни в коей мере не умаляло его вины. Сколько раз пытался он заслать своего человека к партизанам, и каждый раз эти попытки терпели крах. Когда ему казалось, что он достиг цели, поступало неожиданное сообщение о том, что его план сорвался. Однажды ему удалось завербовать Петрушку, но тот вскоре исчез при довольно странных обстоятельствах.
В другой раз к одному из его осведомителей пришли двое неизвестных, после чего обер-лейтенанту пришлось вычеркнуть его фамилию из списка агентуры.
Впрочем, Мюллер считал, что ему и так удалось добиться многого. Вот и сейчас на его письменном столе лежали фотографии руководителей местных «банд». Правда, изображения получились расплывчатыми, но, глядя на них, обер-лейтенант мог хоть как-то представить себе лица своих заклятых врагов.
Еле сдерживая бешенство, он перекладывал эти фотографии с места на место. С фотографий смотрели на него все те же глаза неизвестных ему людей с ничего не говорящими псевдонимами: Сашка, Фелек, Зигмунт, Вицек…
Сколько раз, когда он прогуливался с собакой по улицам города, ему казалось, что из толпы прохожих на него смотрят глаза тех людей, которых он разыскивает. Разумеется, это только плод его фантазии, но неприятным было само чувство, что и за ним могут следить. Частенько он с тревогой думал о том, что в один прекрасный день эти люди явятся к нему домой непрошеными гостями именно в то время, когда он меньше всего их ожидает.
Богусь украдкой смотрел на фотографии и с беспокойством ожидал дальнейшего хода допроса. Мюллер как будто не замечал его. Мысленно он был в это время в другом месте. Ему казалось, что он стоит навытяжку перед самим начальником полиции округа, а тот задает один за другим вопросы, на которые обер-лейтенант не может найти ответы.
– Что сделали вы?
Да, что сделано, чтобы предотвратить, уничтожить, раскрыть?.. На каждый из этих вопросов Мюллер мог бы дать обстоятельный ответ, но вряд ли его ответы прозвучат убедительно. Он мог бы перечислить, сколько человек арестовано, вывезено, казнено. Однако «банды» не только не были ликвидированы, но и стали действовать с каждым днем все смелее и смелее.
Разумеется, Богусь не имел ни малейшего представления о том, какие заботы одолевают обер-лейтенанта. Впрочем, сейчас ему было не до этого – хватало своих переживаний. Вот уже несколько дней он находится в руках гестапо. Однако до сих пор он еще ничего не придумал, чтобы попытаться вырваться отсюда. Кроме того, он чувствовал свою вину перед Чесеком, которому пришлось разделить его участь. Богусь не мог простить себе, что они так глупо попались. Они шли с Чесеком на задание, как вдруг услышали скрип тормозов и увидели остановившуюся перед ними закрытую военную автомашину. Это было для них полной неожиданностью. Они остановились в растерянности, не зная, что предпринять. Их втолкнули в машину и привезли сюда.
На предыдущих допросах обер-лейтенанту ничего не удалось добиться от ребят. Богусю столько раз задавали одни и те же вопросы, что ему не стоило особого труда выучить наизусть ответы.
Вилли Мюллер, задумавшись, смотрел в глаза воображаемого начальника полиции и рассказывал ему об объективных трудностях борьбы с партизанами, которых, в сущности, было немало. А тот стучал кулаком по столу и в бешенстве повторял без конца один и тот же вопрос:
– Где ваши бандиты?
Кричать, разумеется, легко, а как их взять? Ведь сами они не придут. А если и придут, то не за тем, чтобы сдаться. А такого визита обер-лейтенант себе не желал.
Взгляд Мюллера скользнул по стене и остановился на сидящем напротив пареньке. «Вот он, бандит!» – засмеялся он про себя. Он мысленно представил себе удивление начальника полиции и его бешенство, когда приведет этого мальчишку и представит как пойманного бандита. Любой примет это за насмешку! Этот невысокого роста, худой паренек с симпатичным лицом мог быть в худшем случае пронырливым спекулянтом, торгующим продуктами, а не бандитом, представляющим опасность для третьего рейха. Конечно, бродя по деревням, он мог встретиться с бандитами, мог что-то знать о них, но если бы банды состояли из таких ребят, как он, то гестапо могло бы спокойно вздохнуть… Разумеется, раз этот паренек оказался здесь, то надо вытянуть из него все, что возможно.
И Вилли Мюллер приступил к допросу.
– Итак, – забарабанил он пальцами по столу. – Ты ведь спекулянт, да? Мясо, сало?
Богусь, правда, почувствовал себя оскорбленным этим обвинением, но быстро сообразил, что в его положении этой ролью пренебрегать не следует.
– Куры, яйца, масло, – поспешно добавил он.
– Нельзя! – грозно потряс головой Мюллер. – Запрещено!
Богусь великодушно согласился.
– Бандиты есть в лесу?
Это, пожалуй, не было ни для кого тайной. В конце концов, немцы не хуже других знали об этом. Можно использовать это для доказательства своей откровенности и правдивости.
– Есть, – ответил Богусь почти шепотом.
Обер-лейтенант нетерпеливо заерзал на стуле:
– Много?
– Много.
Мюллер с симпатией взглянул на парня. Отвечает на все его вопросы и… говорит правду.
– Сашку видел?
Богусь утвердительно кивнул головой. Вилли не сводил с него глаз.
– Волосы у него, – описывал паренек, – зачесаны кверху. Усы, нос вот такой. – Он задрал пальцем кончик носа.
Мюллер украдкой взглянул на фотографию, которую Богусю удалось увидеть, и удовлетворенно кивнул головой. Паренек, пожалуй, не лгал.
На вопрос, где сейчас находятся партизаны, Богусь дал, к сожалению, довольно неопределенный ответ: «В лесу».
Обер-лейтенант молча рассматривал своего пленника, раздумывая над тем, действительно ли тот ничего не знает или, будучи ловким пройдохой, притворяется.
«В конце концов, – решил Мюллер, – можно прибегнуть и к другим методам допроса. Это не повредит. За спекуляцию ему и так положено всыпать».
Богусь заметил, как выражение лица Мюллера неожиданно изменилось. Тонкие губы сжались, заходили желваки на щеках. Вдруг он со всей силой ударил кулаком по столу.
– Где бандиты? Понимаешь?
Богусь в ожидании удара заслонил лицо искалеченной рукой. Но удара не последовало. Лицо Мюллера перекосилось от бешенства, рыжие мохнатые брови ощетинились.
– Ну, говори!
– Не знаю, – пожал плечами Богусь.
– Проклятая польская свинья! – Мюллер встал из-за стола, схватил Богуся за плечи и начал его трясти.
– Ганс! – позвал Мюллер.
В дверях появился коренастый унтер-офицер. Мюллер кивнул подбородком на Богуся.
– Слушаюсь, господин обер-лейтенант! – Щелкнув каблуками, Ганс без лишних церемоний схватил парня за воротник и потащил к двери. Спустя минуту обер-лейтенант услышал, как что-то с грохотом покатилось по лестнице. Лицо его искривилось от отвращения. «Этот Ганс не может без шума». Подошел к окну. На улице стоял прекрасный июньский день. Мюллер посмотрел вверх. Белые кучевые облака спокойно плыли по голубому небу.
Снизу доносился резкий голос Ганса. «Ни минуты покоя», – подумал Мюллер и, раздраженно хлопнув дверью, перешел в другую комнату.
Ганс даже не знал, за что был задержан Богусь и что именно собирался выудить Мюллер у этого парня. А впрочем, какое ему дело до этого? Он добросовестно выполнял свою работу и беспокоился лишь о том, чтобы к нему в этом отношении не было никаких претензий. До сих пор никто не осмелился бы упрекнуть Ганса в том, что он не знает своего дела…
От первого удара у Богуся пошла из носа кровь. Он отлетел к противоположной стене и инстинктивно выставил вперед колено, чтобы защититься от истязателя. Ганс любил, когда ему оказывали сопротивление. Малейшая попытка отпора со стороны жертвы вызывала в нем ярость, отчего работа шла живее. Богусь толкнул Ганса ногой в живот, но в ту же минуту на голову парня обрушился удар такой силы, что он как подкошенный рухнул на землю. Ганс подошел к нему поближе и ударил его носком сапога в бок. Богусь, закрыв глаза, тяжело дышал. Голова его разламывалась от боли.
Когда он открыл глаза, в подвале было совершенно темно. Через маленькое окошко с решеткой доносился мерный стук кованых сапог часового. Это привело его в чувство. Он вспомнил, где находится и как сюда попал. Но собраться с мыслями никак не мог. Очень хотелось пить. Он с трудом приподнялся и оперся о стену.
Передвигаться ему было тяжело – болели плечи и спина, горело опухшее лицо. В бессильной злобе, он сжимал кулаки. Впервые он не видел выхода из создавшегося положения, не видел возможности спастись.
Единственным утешением было то, что во время ареста у него не было при себе не только оружия, но и никаких бумаг, никаких документов, которые могли бы навести гестапо на след. А за себя он был абсолютно спокоен. Ничего не удастся выжать из него даже Гансу, несмотря на весь его богатый опыт в таких делах. Богусь как бы ушел в себя. Он был полон решимости молчать до конца.
Из задаваемых Мюллером вопросов Богусь понял, что Чесек, которого допрашивали отдельно, ничего им не сказал. Это успокоило Богуся, но вместе с тем и обязывало его самого стойко держаться на допросе.
На следующий день обер-лейтенант Мюллер проснулся бодрым и отдохнувшим. Подавленное настроение вчерашнего дня сняло как рукой. На дворе стояло погожее утро. На небе ни облачка.
Обер-лейтенант побрился, умылся, позавтракал и направился в свой кабинет. Рабочий день он начал, как всегда, с просмотра последней почты. При этом он придерживался уже установившегося порядка: в пачке конвертов отыскивал прежде всего те, на которых не было служебного штемпеля и адрес был написан ровным круглым почерком Труды, затем наступала очередь для писем от сослуживцев и друзей, а в конце он с тяжелым сердцем принимался за продолговатые конверты, помеченные штемпелем с изображением черного орла со свастикой.
В этот день писем от Труды не было. Впрочем, он заметил это сразу. Зато попались два письма от друзей – из Берлина и с Восточного фронта. Но они не интересовали его, поскольку он заранее знал их содержание. Письма от них всегда выводили его из себя. Гайнц, который сумел остаться в Берлине, при каждом удобном случае хвастался своими широкими связями и знакомствами с важными персонами, что не могло не вызвать у Вилли раздражения. А Рудольф писал с Восточного фронта настолько пессимистические письма, что у Вилли после этого пропадало всякое желание жить.
Разобрав почту, Мюллер вспомнил о двух парнишках, оставленных им накануне на попечении своего помощника.
– Ганс! – рявкнул он.
В дверях появился унтер-офицер.
– Что с этими двумя щенками? Добился от них чего-нибудь?
Ганс смущенно пожал плечами:
– Они, вероятно, ничего не знают, герр обер-лейтенант. После моей обработки и не такие развязывали языки, а эти молчат.
– Так какого же черта держать их у нас? Вывези их за город, а то еще подохнут у наших ворот.
Через несколько минут в той же автомашине, которая доставила Чесека и Богуся в гестапо несколько дней назад, они ехали за город.
«Везут на расстрел!» – решил Богусь. Он уже немного успокоился. Украдкой поглядывал на Чесека, улыбался, желая как-то ободрить того: он не хотел, чтобы Чесек догадался. Богусь схватил его за руку и крепко пожал ее. Машина рванула с места. Мимо проходили люди, бросали равнодушные взгляды в их сторону.
Ганс сидел рядом с шофером, беззаботно насвистывая. Сквозь желтоватые тусклые стекла машины мир казался каким-то расплывчатым и бесцветным.
Вдруг автомашина остановилась. Ганс вышел первым.
– Выходи!
Богусь осмотрелся. Это было то место, где их арестовали. Неужели здесь?
– Убирайтесь вон!
Ребята ничего не могли понять. По жестам и выражению лица Ганса они сделали вывод, что тот велит им уходить.
Медленно, неуверенно они пошли по дороге.
За их спинами стояла по-прежнему напряженная тишина. Наверное, берут их на мушку. Обернуться или продолжать идти? Каждый метр, каждый шаг уменьшал возможность попадания и приближал их к жизни. Почему же они не стреляют? Лес! Лес уже близок. Почему так тихо?..
Вдруг послышался шум мотора. Они вздрогнули. Богусь обернулся: автомашина развернулась и, поднимая клубы пыли, помчалась в направлении города. Богусь схватил Чесека за руку и толкнул его вперед.
– Бегом!
Они пришли в себя только в лесу. Он встретил ребят зеленью тенистых деревьев и кустов. Под их покровом они почувствовали себя в безопасности. После мрачного подвала мир показался им особенно прекрасным. Над колыхающимися верхушками деревьев плыли облака, земля пахла влагой и цветами. Богусь лежал на траве, сжимая в ладони пучок травы и жадно вдыхая ее горький запах.
– Я больше туда не вернусь… в город, – сказал он. – Останусь здесь, в лесу.
* * *
В избе стоял такой густой табачный дым, что обычно снисходительная Тетка с осуждением качала головой.
– Могли бы дымить поменьше. А то он еще вызовет сюда пожарную команду, – показала она рукой на дом соседа-фольксдойче и приоткрыла окно. – Накурили, даже дышать нечем…
– Тетка права, так и до беды недалеко!
– Тетка всегда права, – решил польстить ей один из, гостей.
Жена Быстрого вышла из комнаты. Она делала это всегда, когда знала, что происходит какое-то важное совещание. В комнате она была лишней, а на кухне ее глаза могли пригодиться. Через окно кухни ей была видна вся улица. А сегодня надо было быть особенно бдительной.
В доме Быстрого собрался почти весь штаб: Фелек, Дядюшка, первый секретарь Антек. Последний сидел за столом, насвистывая себе что-то под нос. Его любили за веселый характер и чувство юмора, которое он не терял даже в самые тяжелые минуты. Когда запасы продовольствия подходили к концу, Антек обычно кивал философски головой и говорил:
– Если человек голоден, то он может съесть и сухую колбасу.
Сегодняшнее совещание носило необычный характер.
Арест Богуся явился серьезным ударом и для командования округа. Ведь он знал почти все явки в Варшаве, Кельце, Радоме и Кракове. Богусь был парнем стойким, но изощренные гестаповские пытки ломали и не таких сильных людей. Если Богусь не выдержит, то это грозит серьезным провалом. Надо было сделать все, чтобы вырвать его из рук гестаповских палачей. Но как это сделать, никто не знал.
Горячий
Запасы, захваченные в Илже, выручили ребят. Некоторые из них носили потрепанные пиджаки, сквозь которые проглядывало голое тело, или шагали босиком по лесным тропам, разбивая в кровь ноги. Они научились переносить дневную жару и ночные холода. Однако гораздо большую боль причиняли им не покалеченные ноги, а насмешливые улыбки крестьян, у которых им приходилось реквизировать продовольствие. Ну что ж, они не виноваты в том, что обращались за помощью прежде всего к таким же бедным людям, как и сами.
После удачной операции в Илже их положение резко изменилось к лучшему. Теперь они стали похожими на настоящую армию. С чувством гордости и радости примеряли они новенькие ботинки, тужурки, брюки.
Часть захваченных трофеев была спрятана, другую надо было развезти по отрядам. Такое задание получила спецгруппа Кена непосредственно от Зигмунта, неожиданно появившегося в отряде.
– Наши ряды растут, – сказал он, – поэтому необходимо иметь снаряжение и для новых партизан. Да и нам самим оно еще пригодится.
У Мовиса в Воле-Груецкой был приготовлен тайник под землей. Место было выбрано исключительно удачно. Он, не задумываясь, уступил его под лесной склад.
– Чтоб мне сдохнуть, если фрицы о нем пронюхают! – заверял он партизан.
Он гордился своей предусмотрительностью и находчивостью. До войны он не имел ничего общего с земляными работами, будучи по профессии художником по росписи фарфора. Под его рукой белые стенки фарфоровой посуды покрывались яркими узорами. А теперь он сменил кисточку на винтовку и лопату.
– Работа не совсем художественная, но вполне подходящая, – любил говорить он.
К вечеру Здзих закончил осмотр подвод, проверил, все ли в порядке, после чего доложил Кену:
– Готово, командир, можем трогаться!
– Хороший парень! – произнес доктор Кароль, когда Здзих исчез в дверях.
– Горячий, – усмехнулся советский партизан, которого за кудрявую прядь волос, упрямо спадавшую на лоб, прозвали Чубчиком.
– У нас все хорошие, – не без гордости заявил Кен.
– Правильно, – согласился Кароль.
Подошли к месту сбора. Подводы выстроились в ряд. Лошади, уткнувшись в торбы, доедали корм. Партизаны стояли возле подвод. Кен выслал вперед дозор. Тронулись.
По сложившейся партизанской привычке шли не по дорогам, а напрямик. Лошадям было тяжело идти по бездорожью.
Лось шел рядом со Здзихом. Последний, с переброшенной через плечо винтовкой и болтающимся у пояса пистолетом, выглядел не по годам серьезным. Он принимал близко к сердцу каждое задание, каким бы простым оно ни было, как, например, то, которое им предстояло сейчас выполнить. В конце концов, они шли не в бой, а лишь сопровождали обоз. В регулярной армии это считается второстепенной обязанностью и не служит поводом для особой гордости. Но здесь, в лесу, все выглядело иначе. В любую минуту обоз может принять бой. В лесу фронт повсюду. В партизанской войне не бывает тыловых отрядов.
– Гестаповцы освободили Богуся, – заговорил первым Лось.
Здзих усмехнулся:
– Знаю. Только в лес не хотят его отпускать.
– Теперь отпустят. У него с фрицами свои счеты.
– Разумеется…
– Немцы арестовали его отца.
– Потерял отца, мать, сестру… и собственную руку.
– Негодяи! – выругался идущий сзади Рубанок.
– Я бы им этого не простил, – сжал кулаки Здзих.
– Это ты…
– И он такой же.
– Это не для него. Его место здесь.
– У Богуся своя работа. Не менее важная.
– Это не для него. Его место здесь, – повторил Лось.
– Не беспокойся, он еще здесь будет.
Телеги подпрыгивали на неровной дороге, поскрипывали оси. Июньская ночь была теплой. На рассвете они должны быть на месте.
– Хорошо здесь у вас, – промолвил Володя, украинец из-под Киева.
– У вас тоже, наверное, хорошо.
– Да, хорошо, – вздохнул Володя. – Кто не видел это собственными глазами, тому не понять. В это время у нас уже готовятся к жатве, а тут человек вынужден бродить ночью по лесу…
– Ничего не поделаешь – война, – отозвался Кароль.
– Эй, там, придержи лошадей! – крикнул Кен первой подводе, которая слишком далеко оторвалась от основной группы. Торопиться было некуда. Дорога не такая уж дальняя. К тому же ничто не указывало на присутствие поблизости немцев.
После нескольких часов перехода начало светать, стали видны очертания деревьев, видимость постепенно улучшалась.
На рассвете колонна остановилась на опушке леса. Стоявшие на отшибе две хаты вместе с хозяйственными постройками создавали хорошие условия для обороны. На них и остановили свой выбор. Соблазн отдохнуть под крышей был так велик, что партизаны решили выйти из надежно укрывавшего их леса. Подводы заехали во двор, партизаны распрягли лошадей и отвели их на водопой к колодцу.
Деревня, расположенная в котловине, производила впечатление тихого и уединенного уголка. Кен объявил короткий сбор, распределил партизан по хатам, расставил часовых. Теперь можно было и отдохнуть.
Здзих оказался в одной хате с Кеном и Каролем. Хозяин, который знал партизан по предыдущим визитам, принял их, как всегда, радушно.
– Может, покушаете чего-нибудь? Вы же с дороги…
Однако на этот раз гости сами решили угостить хозяина. Надо было по мере возможности отдавать старые долги. Эту возможность предоставила им в какой-то степени операция по захвату складов в Илже.
– Сегодня вы будете нашим гостем, – сказал Кароль, протягивая хозяину сверток с продуктами, в котором была соль – настоящая ценность.
Спустя полчаса хозяин появился вновь. Он нерешительно стоял на пороге, не зная, с чего начать.
– Доктор, – обратился он наконец к Каролю, – у соседей заболел ребенок. Мы уже давно вас ждем. Не могли бы вы зайти к ним?..
Кароль молча собрал медицинские инструменты и вышел из хаты.
– На отсутствие пациентов жаловаться ему не приходится, – проворчал Кен.
– Да, с голоду он не умрет, – согласился Здзих, разбирая на окне затвор винтовки и тщательно прочищая каждую деталь.
* * *
Кен обошел хаты, где расположились партизаны, и вернулся в дом. Здзих уже стелил себе постель. После ночного перехода сказывалась усталость. Кен широко зевнул.
– Подремлю немного, – сказал он, ложась рядом с Здзихом.
Когда Кароль пришел от больного ребенка, оба уже спали. Хозяев дома не было, они ушли в поле. Кароль бросил взгляд на Здзиха. Тот спал, ровно дыша.
«Горячий», – подумал Кароль с симпатией. Он придумал для Здзиха другой псевдоним, свой собственный – «Непоседа». Ему импонировали энергия и жизнерадостность этого парня, его впечатлительность, заботливость, дружелюбие. Во время одного из переходов Кароль стал невольным свидетелем разговора Здзиха с несколькими новыми партизанами.
– В партизанском отряде, – говорил Здзих, – нет места для молокососов. Был у нас один такой. Однажды после боя он тащился, еле волоча ноги, ну и… отстал от отряда. Может, попал в руки немцев – одним словом, черт его знает.
– Врешь, Здзих! – вмешался Лёлек.
Здзих покраснел.
– А что, разве не отстал?
– Отстал, потому что натер до крови себе ногу.
– Тогда почему споришь?
– Отстал, да не совсем. Ты же сам помог ему дойти, правда? Все видели…
Здзих покачал головой:
– В следующий раз я его брошу!
– Ну да, ты не из таких…
Кароль с симпатией смотрел на спящего Здзиха. Он вспомнил свою молодость.
«Слишком рано, – подумал он про себя, – такие ребята, как Здзих, познают худшие стороны жизни, не успев вкусить ее прелестей. В их возрасте меня учили лечить людей, возвращать им здоровье, продлевать жизнь. Их же учат убивать. Правда, тоже во имя жизни».
Кароль подошел к окну и, глядя на свекольное поле, продолжал размышлять: «Не наша вина, что мы их этому учим. Нас вынудили. Плохо, если новое поколение молодых людей будет завидовать им, что на их долю выпало столько приключений. Не зависть, а сочувствие и благодарность должны испытывать они при воспоминании о тысячах юношей и девушек, для которых жизнь в лесу была лишена свойственных их возрасту радостей».
Кароль перевел взгляд на сонную, изнуренную жарой деревню. Красивые здесь окрестности! Зеленые холмы, поля и луга, по которым время от времени лениво тащилась одинокая подвода, нагруженная сеном. Пахло скошенной травой.
Доктор задумчиво смотрел на тихую, словно задремавшую деревню.
Но вот на пустынном свекольном поле он увидел фигурку маленькой девочки. Беспокойно озираясь по сторонам, девочка то и дело бросала настороженный взгляд в сторону ближайшего холма. Вдруг она сорвалась с места и побежала к дому, где расположились партизаны.
Кароль не спускал глаз с пригорка. Ничего подозрительного он не заметил. Удивленный поведением девочки, он вышел из дома и направился ей навстречу. Еще издали он увидел ее раскрасневшиеся щеки. Остановился. Девочка торопливым жестом показывала на возвышенность.
– Немцы! – кричала она, с трудом переводя дыхание. – Там, на пригорке. Спускаются… Много немцев!
Кароль только теперь заметил их. Пулей влетел в дом и крикнул с порога:
– Немцы!
Кен и Здзих вскочили на ноги. Соседний дом успели поднять по тревоге часовые. Партизаны выбежали на улицу. Вокруг хат тянулся высокий плетень, за которым они и залегли.
Неровная цепь немцев спускалась вниз, окружая деревню. Кен, Здзих и Кароль лежали рядом и наблюдали за маячившими вдали фигурами фашистов. Взвесили свои шансы: сто против двенадцати. Здзих вдруг вспомнил про отца. Хорошо, что его здесь нет. Один прикрывал бы другого, и в результате оба погибли бы. Возможно, отцу повезет больше. Так и должно быть. Было бы ужасно несправедливо, если бы мать осталась одна.
Месяц назад он через связного послал ей письмо. Сидя на пне, с трудом подыскивая нужные слова, он написал тогда: «Мало, слишком мало я сделал для рабочего дела».
Кен отстегнул от пояса лимонку, вырвал предохранительную чеку и стал ждать. Кароль, прижавшись щекой к прикладу, искал через прорезь мушки цель.
Немцы были еще на расстоянии нескольких десятков метров, когда партизаны услышали ненавистную гортанную речь. Вероятно, это был авангард фашистов.
Кен решил больше не ждать. Вскочил и со всего размаха бросил гранату в гущу немцев. Голоса смолкли. На секунду все замерло. Слышно было, как стучат от волнения сердца.
Здзих вначале услышал грохот, а спустя минуту чей-то пронзительный крик, который вскоре затих.
На хаты посыпался град пуль. Немцы не могли понять, где расположился противник и какова его численность. Стреляли в каждый плетень, в каждую постройку, в каждый куст, за которым им мерещились партизаны. Чубчик, Володя и Кароль отвечали короткими автоматными очередями. Однако кольцо постепенно сжималось. Выход был только один. Кен выхватил из-за пояса последнюю гранату и жестом увлек за собой партизан.