Текст книги "Панталония — страна чудаков"

Автор книги: Спиридон Вангели

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Королевское молоко

На охоту Великий Крошка – король Панталонии брал с собою королевскую корову Флорику. Ведь каждый вечер Его Величество пил полведра молока. А если, не дай Бог, давали ему молоко от простой крестьянской коровы – бедный король всю ночь маялся: то снилось ему, что собака его кусает, а то и пастухи палками бьют.

– Стража! – кричал король, проснувшись в холодном поту. – Догнать! Задержать! Обезвредить!

И стражники уносились неведомо куда, неведомо за кем, только двое оставались сторожить короля у изголовья его постели.

Но стоило королю заснуть, как он снова попадал в дремучий лес, и никого вокруг не было, только один хромой волк гнался за ним и ужасно щёлкал зубами. Король просыпался, дрожа как осиновый листок, и набрасывался на стражу:

– Дармоеды! За что деньги получаете?

– Ваше Величество, – жаловались стражники, – мы ваш сон посмотреть не можем! Как же защищать, если не знаешь – от кого?!

Да так уж получалось, что король видел во сне то, что с коровой приключилось, от которой брали для него молоко. Вот поэтому и приходилось королевскую корову Флорику за королём всюду водить. Гуляла она, где хотела, на лучших королевских лугах. Была она толстая и молоко давала успокоительное, без сновидений и привидений. А от волков и собак корову охранял королевский пастух.

Пастух был вообще-то парень неплохой. Но когда королевским пастухом стал, зазнался: и с коровой, и без коровы ходил важно да медленно, руки за спиной, шею длинную вытягивал, а голову высоко задирал. Если, случалось, кто из знакомых мимо проходил и здоровался, он только минут через пять отвечал, когда уже рядом никого и не было.

– Какая дивная пена! – радовался вечерами Великий Крошка, глядя на ведро королевского молока, от которого шёл пар. – Поэтому и сплю я крепко-крепко, будто меня кто на волнах качает, убаюкивает…

За спокойный сон король платил пастуху немалое жалованье.

«Важная у меня работа! – думал пастух. – Этой корове только волю дай, она такими сорняками брюхо набьёт, что король ночью из дворца через дымоход полезет. А сам я теперь, пожалуй, в королевской свите – всюду за ним с коровой хожу».

Пастух так заважничал, что в конце концов купил себе на ярмарке шляпу из очень дорогой рисовой соломы и трость с набалдашником, с какими только советники короля ходили. Шляпу он надел на свою продолговатую голову, а трость в лесу спрятал. Он не на шутку размечтался стать королевским советником по коровам.

– Ты не смотри, что я на простую палку опираюсь, – говорил он корове Флорике. – Пока что мою трость только ты одна и видела, но наступит день, когда я с этой тростью на виду у всего королевства пройдусь.

Флорика смотрела на него и думала о зелёной бархатной травке и сладкой воде.

«Сначала старшим по коровнику стану, потом советником по коровам, – мечтал пастух. – А потом, кто знает, может, и во главе Панталонии окажусь?! Все крошки, большие и маленькие, будут передо мной шапки снимать. Вот так». – И пастух приподнял свою шляпу из рисовой соломы. Ещё раз и ещё. Потом вспомнил, что у него голова продолговатая, и шляпу поглубже нахлобучил.

Слушала его Флорика день, два, неделю. Похудела, и бока у неё ввалились, потому что он её только в лесу и пас, в том месте, где трость прятал.

Вот однажды снова принялся пастух мечтать и про трость болтать, а потом вдруг спрашивает:

– Ты хоть знаешь, Флорика, кому молоко даёшь? Кого каждый вечер усыпляешь?

«Что это ещё значит? – подумала Флорика и внезапно рассердилась. – Что она – дура, что ли? За кого он её принимает? За обыкновенную корову с четырьмя копытами и хвостом? А кого король повсюду с собой водит? Посмотри-ка на него, входит в королевскую свиту! А что ж корова – нет? Корова тоже в свите! Вот так».

Тут Флорика вдруг протянула свою губу и шляпу с головы пастуха слизнула. Голодная была. В один миг сжевала шляпу, аппетитно похрустывая соломкой. Пастух и орал, и плакал, но шляпу уж не вернуть.

В тот вечер король, как обычно, выпил полведра молока и лёг спать.

– Баю-бай! Баю-бай! – спела ему перед сном королева, и Его Величество вскоре заснул.

Среди ночи проснулась королева: король что-то бормотал.

– Эх, был бы я старшим по коровнику… – с ужасом услышала она.

– Что такое?! – закричала королева и растолкала мужа. – Ты хочешь стать старшим по коровнику?!

Король протёр глаза и очень удивился.

– Чего? – говорит. – Это, наверно, моя голова с подушки упала!

Стукнул он по подушке кулаком, положил голову в ямку от удара и снова заснул.

А у королевы сон как рукой сняло. Смотрит в потолок и думает: «Неужто свихнулся?». Лежит – дышать боится: как бы короля не разбудить. Вдруг опять слышит:

– Стану я, Флорика, советником по коровам, а потом – королём!

Намочила королева полотенце, положила на голову Великому Крошке. Доктора вызвать побоялась. А то назавтра всё королевство узнает, что с головой у короля не в порядке.

Утром в дверь постучали, и в спальню вошёл… пастух.

– Ты меня звал, король? Я пришёл, – сказал пастух и хотел было снять шляпу, позабыв, что её корова сжевала.

– Я? Тебя звал? Ты что, спятил?! Вон отсюда!

Пастух попятился к двери, но набрался храбрости:

– Ваше Величество, говорят, что вы ночью, когда вторые петухи пропели, велели меня старшим по коровнику назначить. Дежурный советник за дверью не спал и ваш голос своими ушами слышал.

– Ага-а-а! – понял король, сбросил со лба полотенце, нахлобучил корону и грозно засверкал глазами. – Чем ты вчера мою корову накормил, негодяй?! Признавайся!

Пастух от ужаса онемел.

– Собираешься старшим по коровнику стать?!

– Не виноват я, Ваше Величество, – взмолился пастух. – Я её холил и лелеял, а она мою шляпу сожрала!

– Шля-а-апу?!! – завопил Великий Крошка. – Так, значит, я пил молоко из твоей шляпы? Тьфу! Значит, ты мне свои пастушьи мысли с молоком перелил?!

Король метал громы и молнии, а крошка-пастух у дверей от ужаса становился всё меньше и меньше ростом. Но королева обрадовалась, что король здоров.

– Прости его, Ваше Величество. Пусть будет старшим по коровнику. Только прикажи ему с сегодняшнего дня без шляпы ходить.

– Да уж это всенепременно! И он, и его дети только так ходить будут. А про коровник я подумаю. Очень уж ответственность большая.

Отпустил король пастуха, а про коровник и думать не стал. В тот же вечер он издал приказ: всем советникам написать свои имена на личных соломенных шляпах и эти шляпы сдать ему на руки.

Советники во дворец шляпы понесли, ничего не понимают. А король посмеивается, руки потирает. Теперь-то он точно узнает, у кого в голове какие мысли.

Ну и жизнь началась у коровы Флорики… С утра немного попасут, а вечером на ужин непременно шляпу чью-нибудь несут. И так каждый день!

Но и королю не позавидуешь. Видели бы вы, как он кривился, когда королева тёпленькое и процеженное молоко к его губам подносила! Он уж и морщился, и вздыхал, зная, чья это шляпа, но, закрыв глаза, пил глотками: глык-глык-глык! Но выпить-то – пол-дела!

Потом он спать ложился, а королеве ночью такое выслушивать приходилось, что она похудела, бедная, килограммов на пятнадцать.

– Что делает на троне эта обезьяна?! – говорил король в первую ночь. – Ему бы мухами и комарами править! Что? Крыльев нету? Будет ушами хлопать!

И, конечно, на следующее утро одного советника выгнали.

– Когда я был маленький, – рассказывал король на другую ночь, – я упал с дерева вниз головой. С тех пор я из таблицы умножения только «дважды два» помню! Да, видно, король-то ещё глупее меня, раз такого советника держит.

И этого прогнали. Мало того, дали справку, что с головой у него не всё в порядке.

Иногда, правда, случалось, что Его Величество во сне в ладоши хлопал и кричал: «Ура королю!». Утром хозяину шляпы выдавали брюки, в которых сам король ходил. Это была высшая награда в стране Панталонии.

В один прекрасный вечер вздохнула с облегчением королевская корова Флорика: съела она все соломенные шляпы во дворце, осталась только шляпа короля. Ну, что под этой шляпой делалось, только Его Величество знал. И король с утра весёлый ходил, руки в карманах, шляпа набекрень. К обеду, однако, помрачнел.

– Что с вами, Ваше Величество? – спрашивал первый советник.

– Голова, – сказал король и показал на собственную голову. – Болит, в ней какая-то музыка.

– Так это же чудесно! У вас музыкальная голова!

– Сюда вошла какая-то песенка, – объяснил король, постукивая себя пальцами по лбу, – а выйти не может.

– А вы спойте её – и дело с концом!

– Нет, первый советник, я – король, а не слуга песни. Есть у меня другое средство. Где мой пастух? Где Флорика?

Прибежал пастух, притащил Флорику.

Король снял с головы свою шляпу и сказал пастуху:

– Играй торжественный марш!

– Ту-ру-рум! Ту-ру-рум! – забубнил пастух – и шляпа оказалась во рту у Флорики.

Корова поморщилась, но шляпу сжевала.

Вечером колокол созвал всех крошек во дворец. Флорика дала всего кружку молока, но по капле всем крошкам хватило.

Крошки обрадовались ужасно. Каждому было интересно узнать, о ком из них думает король, ведь у одного дом непокрытый стоял, другому лошадь надо было купить…

В тот день крошки пораньше потушили лампы и легли спать. К полуночи многих из них разбудили мысли из королевской шляпы. В ночных рубашках выбегали они на улицу и пели-кричали на все голоса:

 
  Я славен. Я горжусь собою,
 Счастливей нет моей судьбы.
   Восходит солнце золотое
   Из дымовой моей трубы.
 
 
   Ликует вся моя держава,
   Когда усядусь я на трон,
 Тебе, любимый, слава, слава,
  Король великий – Талион!
 

Королева очень обрадовалась, когда услышала, как народ славит короля. Разбудила его, растолкала.

Он слушал, слушал, а потом сказал:

– Вот и прошла у меня голова, больше не болит. Спел песенку другой голос. Голос народа!

А крошки проснулись наутро с головной болью. Слова песенки они позабыли, помнили лишь мотивчик: «ла-ла-ла» да «ла-ла-ла!»

Вместе с мотивчиком остались у крошек и все прежние заботы.

– Чем крышу покрыть? – спрашивал один.

– На что лошадь купить? – думал другой.

А пастух королевский так и не стал советником по коровам. Пасёт он и сегодня корову Флорику и ходит без шляпы, а трость по-прежнему в лесу прячет.

Поэт

Ну и рассеянный был этот Груя.

Однажды пришёл домой с непокрытой головой. Где шапка – неизвестно.

Иоана подумала и пришила ему к воротнику петлю, а к шапке – пуговицу. Пристегнула, и на другой день пришёл Груя с шапкой на голове.

Всего лишь маленькая пуговица, – радовалась Иоана, – а шапка на месте.

Но тут она посмотрела Груе на ноги и ахнула: стоит он в одних носках! Где башмаки – неизвестно. А на улице метель и такой мороз, что под носом капли замерзают.

Через три дня ботинки прислали по почте, а ещё через день почтальон принёс Груе шарф и рукавицу. Так и жил этот рассеянный Груя.

Однажды пришёл к ним во двор один крошка и привёл собачку. Лохматую такую голодную собачку.

Груя говорит:

– Это не моя собака.

– Нет уж, дружок, твоя! Писал стихи про бездомную собаку?

– Писал.

– Тогда забирай. Разве ты не видишь – это внук той самой собаки! Такой же кудрявый.

Что было делать? Взял Груя собаку, построил ей конуру во дворе.

Через некоторое время пришёл другой крошка и привёл с собой хромого жеребёнка.

– Вот тебе, Груя, жеребёнок, – улыбнулся он.

– Я не держу лошадей.

– Ну, знаешь! – обиделся крошка. – Ты сейчас врёшь или когда стихи пишешь?

– Какие стихи?

– Про жеребёнка.

И крошка прочёл стихотворение наизусть.

– Не твоё?

– Моё.

– А раз твоё, значит, ты знал, что жеребёнок хочет стать лошадью.

Взял Груя жеребёнка. В баню его сводил, перевязал шарфом хромую ногу. Даже конюшню для жеребёнка построил. Большую конюшню. На вырост.

Груя покупал кобылье молоко, а Иоана кормила жеребёнка из соски. Жеребёнку особенно нравилось, когда Груя гладил его ладонью по спине и живот чесал.

Прошло зелёное лето, ушла осень, забрав с собой целый ворох жёлтых листьев. Наступила зима.

Жеребёнок стал конём. Он смотрел на падающие снежинки и думал, что это небесные деревья роняют белые листья. Мечтательный был этот жеребёнок и немного поэт.

А когда пришла весна и Груя в первый раз повёл своего коня в лес, тот ступал осторожно – фиалки обходил. Он думал, что это голубые глаза земли. Только маленькие.

– Эх, Груя, – говорила Иоана, – пахать бы тебе землю, да нет у тебя земли. Продать коня ты не можешь – он твой друг. Уж береги его, не забудь где-нибудь в лесу.

Груя страшно сердился:

– Конь – не шапка, не забуду.

И конь сердился, стучал копытом о землю – знал, конечно, что Груя его нигде не забудет, не потеряет. И хотелось гнедому сделать что-нибудь для Груи, что-нибудь особенное.

Однажды на краю деревни начался пожар. Пламя было видно издалека.

Груя схватил ведро, побежал на конюшню. Конь сразу понял: что-то стряслось.

– Ну, выручай, – сказал Груя и вскочил на коня.

Конь летел как ветер, и Груя первым примчался на пожар.

Когда потушили огонь и Груя вернулся к коню, гнедой его только по голосу и узнал – хозяин был чернее, чем дно казана. А ведро, конечно, где-то забыл.

Человек и конь, поэт и гнедой жили дружно, как братья.

Чтобы конь по ночам не скучал, Груя принёс в конюшню сверчка. Там было всегда тепло, и сверчок пел не переставая: кри-кри-кри! кри-кри-кри! Сверчок по глупости думал, что на дворе всё лето да лето.

Всё шло хорошо, но однажды скрипнула калитка – и во двор вошёл крошка Никита.

– Дядя Груя, – сказал он, – а ведь лошадка-то моя. Услыхал я, что она у вас живёт, вот и пришёл за ней. Сейчас самое время пахать, не самому же мне в плуг впрягаться.

Груя заволновался.

– Да мне же его жеребёнком привели! Постой, ведь это был твой брат Симион. Я жеребёнка еле выходил.

– Всё правда, – согласился Никита. – Я сам Симиону отдал жеребёнка, чтобы он его вырастил. А потом бы мы вместе пахали – у Симиона лошадь, и у меня лошадь.

– Так, значит, у тебя есть лошадь?

– А как же. Вон она, в вашей конюшне стоит. А что вы сомневаетесь? Вы деньги за него платили? Я только об этом спрашиваю.

– Мне Симион его даром отдал. Ну, ладно. Сколько же он стоит?

– Э, дядя Груя, теперь за него надо платить как за коня.

Опечалился Груя, да что делать Денег у него не было.

Вывел Никита коня из конюшни. Остался там теперь только сверчок.

С тех пор стал Груя из дому уходить. Встанет рано утром – и за порог.

Однажды прискакал посланник короля.

– Не знаю, где Груя, – пожала плечами Иоана.

– Немедленно найди его! Король вызывает! – приказал посланник. – Большая честь для него – будет писать стихи о королеве.

– Ладно, поищу, – сказала Иоана, а сама искать не стала.

Ждут Грую во дворце, а он не идёт.

– Ваше Величество, – сказал королю советник, – может, Груе пешком идти неудобно? Ведь у него лошади нет.

Король приказал послать за Груей белого жеребца.

На этот раз поэт оказался дома. Он погладил коня ладонью по спине, но садиться на него не стал. А стражнику передал записку для короля:

 
 По дворам я не шатаюсь,
     Честь мне дорога.
   Я поэт родного края,
     А не твой слуга!
 

В тот же день постучался к Груе тот самый крошка, у которого дом сгорел.

– Уходи, – шепнул он поэту, – в эту ночь за тобой придёт стража.

И стража пришла, да нашла только старый башмак и шапку с пуговицей. Хозяина и след простыл.

Хотели схватить Иоану. И её нет.

Решили арестовать щенка. Весь двор обыскали – нету щенка.

Побежали на конюшню – хоть сверчка схватить! Нет и сверчка.

Шапку-то Груя, конечно, позабыл, а вот друзей не оставил. Всех взял с собой и ушёл из страны Панталонии.

Он построил дом на самой высокой горе и стал в нём жить вместе с друзьями. С ним и по сей день живёт Иоана. Живы и щенок со сверчком.

Груя всё такой же рассеянный. Но ему помогают птицы – приносят всё, что он потеряет.

А стихи он пишет по-прежнему: сочинит стихотворение, запишет его на листке, а потом сложит бумажного голубя и запускает его вниз, в Панталонию:

 
 Пусть над вершиной ветер свищет —
     Я с вами, кто живёт внизу,
   Кто Фэт-Фрумоса всюду ищет,
       Ступая босиком в росу.
 

Старый орех

Рано утром проснулась птица, так рано проснулась, что некому было сказать «Доброе утро!». Все вокруг ещё спали. Вот сидела она и смотрела на звёзды одну за другой.

«Интересно, кто гасит звёзды?» – размышляла птица. Задумчивая она была.

Вдруг смотрит: из-за холма золотая трава подымается, солнце прорастает. Толкнула она в бок своего друга.

– Белый день на дворе. Вставай, пора гнездо убирать.

– Дай ещё поспать. У меня только один глаз проснулся.

Ну ладно, поспи, – сказала птица и залилась трелями у его уха: тюр! тюр! тюр! тюр-тюр!

Тут уж пришлось открыть и второй глаз. Лежал-лежал хозяин гнезда и вдруг поймал комара.

– Тьфу, – выплюнул его, – дымом от тебя пахнет.

Но, по правде говоря, жалко ему стало комара, он его и отпустил. Комар-то тоже был полусонный.

Потом хозяин гнезда побулькал каплей росы в клюве и проснулся окончательно. Сегодня у него было много дел: починить гнездо, в котором ветер сделал три дыры, помирить двух пташек, которые поссорились из-за червяка, да и притащить своей подруге хлебца из дому напротив. Там жила одна бедная женщина. Добрая.

Дел было так много, что хозяин гнезда минут двадцать думал, с какого начать.

– Вз-ззззз! – раздалось у его уха.

Хвать! – Тот же самый комар!

– Цугуй меня зовут, – говорит вдруг комар. – Прилетел извиниться. Ты меня утром отпустил, а я и спасибо не сказал.

– Не морочь мне голову, – рассмеялся хозяин гнезда, – лети лучше умойся, а то от тебя дымом разит.

– Спасибо тебе, уважаемый. Ты мне сразу очень понравился. Хочешь, секрет расскажу? Я ведь в любом ухе спать могу. Много чего слышать приходится.

Хозяин гнезда даже клюв разинул, чтобы лучше слышать. Очень уж он секреты любил.

– Да оставь ты эту уборку! – крикнул он жене. – И подойди поближе. Ведь у нас гости. У этого комара разве только очков нет, а голова очень умная.

– Сейчас мне не до гостей, – шепнула она ему на ухо. – Я хочу снести яйцо.

– А птенец-то на кого похож будет?

– Хвостик будет как у тебя, а клювик – как у меня.

– Ну ладно, – сказал хозяин гнезда. – Эй, Цугуй, полетим на вершину ореха.

– Вижу я, – шепнул комар, когда они уселись на вершине дерева, – ты отцом стать готовишься. Птенцов хочешь выводить. Смотри, как бы не было беды.

– Это ты о чём?

– Не хочу пугать, но знать ты это должен. На днях ночевал я в ухе столяра Тоадера…

– Ну и что?

– Ему жена рассказывала, что нынче шкафы из орехового дерева сильно в цене.

– Меня мебель не интересует. Других забот хватает.

– Да ты вспомни, на каком дереве твоё гнездо!

– На этом вот.

– На орехе! Во всей Панталонии таких орехов осталось три штуки. А хозяйка ореха совсем бедная. Ни коровы у неё, ни поросёнка. Орех – всё богатство. Вот столяр и хочет орех этот купить, даже задаток дал.

Надо вам сказать, что орех этот и впрямь был удивительный. Такой большой, что пятьдесят крошек, взявшись за руки, не могли бы его обхватить. Высокий был, ветвистый. Никто не мог долезть до его вершины. А хозяйка берегла его, как живое существо. Ни разу по дереву палкой не стукнула. И орехи собирала, когда они сами падали. А когда они созревали – это было настоящее чудо.

Днём и ночью шёл во дворе ореховый дождь. Даже и в соседский двор падали орехи, такая огромная была у ореха крона. Сосед дерева – его звали Горицэ, – по мешку орехов собирал. Его так и называли – Сосед Ореха.

– Ну купит он дерево, и что?

– Срубит! Высушит! Распилит! И сделает шкаф! Понял?

– Срубить дерево! Дерево срубить! – пришёл в ужас будущий папаша. – Но ты же сказал столяру, что на этом дереве моё гнездо!?

– Говорил, говорил, – соврал комар. Но тут же и покраснел от стыда, что соврал. – Говорил, а что толку, хозяйке деньги нужны.

– Деньги? Это ещё что такое?

– Я вообще-то толком не знаю. Видел только, что их завязывают в платок и в карман прячут. Даже лошадь можно в деньги превратить и в карман спрятать.

– Лошадь?

– И дом тоже.

– А дерево тоже в карман влезает?

– Ну да!

– Вот чертовщина! – сказал будущий папаша. – А ты не врёшь ли, комаришко? Чтобы дерево, да ещё такое большое, как наше, в карман влезло?!

– Лопни мои глаза! – поклялся Цугуй. – Уж я-то не в одних ушах побывал. Дело своё знаю.

– Слушай, а что это от тебя дымом пахнет? Ты что, куришь?

– Да нет, просто в дымоходе ночевал.

– Ну ладно, – сказал будущий папаша, – за секрет спасибо. А хозяйку-то как жалко…

В этот день бедная женщина смахнула со своего подоконника каких-то мошек. Ей и в голову не пришло, что это птицы пожалели её и принесли свой обед.

Прошёл месяц. Дерево стояло на месте, а в гнезде появились птенцы.

– Наверное, пошутил комар, – говорил их папаша.

– Доброе утро! – поздоровался с ним как-то сосед ореха, Горицэ. И снял шляпу.

Папаша сердито отвернулся. Дело в том, что сосед этот был художником. Сидел весь долгий день на скамеечке, мурлыкал под нос песенки и рисовал всё, что на глаза попадётся. Нарисовал он и орех. Дерево-то похоже вышло, а на вершине его сидела какая-то кукушка.

– Мы не кукушки, – обиделись тогда ореховые птицы. – У нас своё гнездо, родные птенцы.

С тех пор они с Горицэ не здоровались.

Однажды, когда солнце спряталось за облака и небо потемнело, во дворе появился человек в тёмных очках и с топором под мышкой. Прямым ходом направился он к ореху. Подошёл и с размаху вонзил топор.

Сьють-сьють! – закричали птицы и принялись кружить над деревом.

– Что ты делаешь? Здесь же наш дом! Мы летим к нему каждую весну из-за девяти морей!

Но, конечно, человек с топором птичьего языка не понимал, да и не хотел понимать. А вот художник понял. В один миг перемахнул он через забор.

– Греешь руки у чужой беды! – сказал он и вырвал топор. – Я тебе покажу ореховый шкаф!!!

– Какое твоё дело? Деньги я заплатил! Дерево – моё!

Тут и хозяйка выбежала во двор. За нею – дети.

– Что же это получается? – кинулся к ней столяр. – Мы с тобой договорились? Договорились! Деньги получила? Получила! Я тебе в нужде помог?

– Так помог, что я сна лишилась.

– Ты его со всеми орехами продаёшь, мама? – спросила маленькая дочка. – А что мы ребятам дадим, когда колядовать придут?

– Сколько же нужно денег? – спросил художник.

И он вынул из кармана кошелёк и протянул его вдове.

– Это плата за орехи, которые с дерева сами ко мне во двор падают.

– Плата за орехи? Нет-нет, я сама верну ему долг. Буду по ночам стирать рубашки соседям и верну ему деньги. А орехи вам – как память о моём покойном муже. Этот орех сажал он. В нём вся сила нашей семьи.

И она заплакала, и, пока плакала, её крошка-сынишка пытался приделать обратно кусок, вырубленный топором. Мочил его даже слюной, чтоб приклеить.

Мать подняла свои усталые глаза к небу и так говорила птицам, которые успокоились в густой листве:

– Я и не замечала, что вы свили там гнездо. Спасибо, что вы спасли наше дерево.

Тут она встала на колени и прижалась лицом к шершавому стволу.

– Старое дерево – мой верный друг, родня моя и опора.