Текст книги "Панталония — страна чудаков"
Автор книги: Спиридон Вангели
Жанр:
Сказки
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)
Певец и его крылья
Был будний день.
В сарае стучал молоток, буль-буль-булькал на плите пузатый горшок, а дым из дымохода направлялся не спеша в небо.
В этот день у маленькой невзрачной птички, которая свила себе гнездо на дереве у окна, из яйца вылупился птенец. Обрадовалась птица и начала петь, да так, что молоток замолчал, а хозяин вышел из сарая, и горшок перестал булькать, и в окне показалась голова хозяйки. Даже дым, казалось, уже не шёл в небо, а остановился над домом и прислушался.
Удивлённые, замерли соседи. Один – с пустым ведром, за водой не дошёл, другой – с ложкой в руке, – он как раз обедал, да так и застыл, не донеся ложку до рта.
Голос у соловья – как серебряный колокольчик. Послушаешь его – и хорошо становится на душе. Сосед, который с ложкой, в тот день вовсе позабыл про обед, а другой, что с ведром, взял да и натаскал воды всем соседям. Пузатый горшок сварил в этот день такую кашу, что прохожие за воротами останавливались от одного её запаха и слюнки глотали. А молоток в сарае сам принялся отстукивать весёлую дробь, и колёса получались одно лучше другого. Даже дым выписывал в небе удивительные кренделя и баранки.
Крошка Теодор, который жил в этом дворе, делал колёса для жителей Панталонии. И эти колёса быстро спешили по делам, – в стране крошек не было лентяев: один на мельницу едет, другой сено везёт, третий детей катает…
Теперь всякий, кто шёл мимо двора Теодора, заходил пожать ему руку. За соловья! И если кто-нибудь делал новую телегу, колёса теперь заказывал только Теодору.
Иногда какой-нибудь тихий крошка заходил к Теодору во двор. И не просил, как обычно, стул, а садился прямо на порог – соловья послушать. Пришёл в гости к соловью – откуда у соловья кресла?
Да что крошки! Само солнце пораньше вставало из-за холма, чтобы послушать соловьиное пение. Крошки любили слушать соловья и радовались, что солнце так рано встаёт. Только король был недоволен. Он любил подольше поспать, а теперь лохматое рыжее солнце будило его в такую рань!
– Ваше Величество, – советовала королева, – спрячьте голову под подушку, там ещё темно.
– Солнца там, конечно, не видно, а соловья слышно, – жаловался король.
Он терпел день, два… Через неделю терпение его лопнуло. Во-первых, он никак не мог выспаться, а во-вторых, завидно ему стало: уж больно прославился в округе соловей. Куда больше крошек спешило во двор к Теодору, чем в королевский дворец. Простая птица вмешивалась, кажется, в дела государственные.
– Выбросьте из головы, Ваше Величество! – говорила королева. – Обычная птаха, живёт на дереве, ест каких-то букашек. То ли дело у Вашего Величества: дворец – здоровенный, стол от разных закусок ломится. Только скажите: «Хочу птичьего молока!» – вам тотчас подадут!
– Только не птичьего! – гневно закричал король. – Птичьего молока выпьешь – сам засвистишь, все мозги высвистишь.
– Хорошо, Ваше Величество, пейте коровье!
– Ну, не дурак ли он, этот соловей? – рассуждал король. – Почему на дереве живёт у колёсника? Ему бы в королевском дворце поселиться.
– Он маленький, но не хочет ни с кем делить свою славу! – отвечала королева.
– Но делит же он её с Тео… Как там его… который колёса мастерит?
– Ну и ладно, Ваше Величество, пускай делит. Ведь у него только молоток во дворе поёт. Птичка и прилетела, чтобы выгнать этот стук из его головы. А то ведь недолго и свихнуться.
– Слушай, надо его подманить! – осенило вдруг короля. – Принеси-ка мне молоток! Посмотрим, у какого окна будет петь соловей!
Тут Его Величество соскочил с трона и начал стучать молотком в огромную пустую бочку, перевёрнутую для громкости вверх дном. И даже послал королеву проверить, слышно ли во дворе Теодора. Там было слышно.
Чтобы рука у короля не заболела, стала и королева помогать: стучала маленьким молоточком.
Стучат они день, два – соловья не видно. Только слышно, как поёт он вдали. Бросил король молоток и стал рассерженный ходить из угла в угол.
«Ладно, – думает, – раз эта противная птица нас не признаёт, – мы её накажем. Пусть Теодор колёса мастерит, хоть круглые, хоть квадратные, – а от соловья следа не останется!»
И вот однажды полетел соловей к речке воды напиться, а вернулся – нету гнезда. И он узнал от колёсника Теодора, что приходил королевский слуга. И принёс этот слуга королевскую шляпу.
– Слушай приказ короля! – сказал слуга. – Запрещается соловью растить своих птенцов на твоём дереве. Здесь дуют сильные ветры и идут дожди. Будешь ещё за это держать ответ перед королём! И вот сам Великий Крошка снял свою шляпу, чтобы положить в неё гнездо! Вместе со шляпой велено разместить это гнездо на самом высоком дереве в королевском дворе!
И слуга залез на дерево, снял гнездо, сунул его в шляпу и ушёл.
Напрасно соловей повсюду искал своё гнездо. Король обманул колёсника.
Шляпу с птенцами привязал королевский слуга к паровозу, к самой трубе, чтоб увёз их поезд на край света и на край неба, где так холодно, что песня дрожит и боится вылететь изо рта.
– Не захотели петь во дворце – пусть там попоют, – ехидно говорил король.
Что было делать соловью? Не задумываясь отправился он искать птенцов.
Летит, летит, а края света не видно. Иногда вроде бы свист паровоза слышен. Но как не спешил певец – догнать птенцов не мог. Летит – перья теряет. И вдруг увидел, что под ним – глубокая пропасть и вот-вот он в эту пропасть упадёт. Ослабели крылья.
– Где вы, мои птенчики? – успел лишь промолвить он, и тут произошло чудо: перья в один миг отросли и получились новые крылья.
Не ел соловей, не пил. Так исхудал, что воздуху было легче его держать. Но и дорога дальняя была, стёрлись в конце концов новые крылья.
– Где вы, мои птенчики? – снова вымолвил он, и тут получил вторые крылья.
Решил он тогда лететь через море – дорога короче. Но море-то огромное, а присесть передохнуть негде. Видит – и эти крылья стираются.
– Где вы, мои птенчики? – прошептал он в последний раз – и не упал в бескрайнее море. Правда, на этот раз выросли совсем маленькие крылышки.
А море всё не кончается. Не видно берегов. Вдруг смотрит соловей: корабль плывёт, – присел на мачту передохнуть.
День и ночь плыл корабль. Наконец увидел соловей край земли.
Там нашёл он своих птенцов… Подросли, конечно, за это время, но главное – живы! Живы! Это были его птенцы! Все трое! Он их сразу узнал!
– Господи! – сжалось сердце у соловья. – Пёрышки у них есть, а крыльев… нету!
– Это папа! – пискнул старший птенец. – Точно!
И птенцы прильнули к певцу. Гнездо их – старая шляпа – давно уже не грело, всё продырявилось за это время.
– Как же вы жили? – спросил отец.
– Мы слышали, что ты летишь сзади! – сказал младший птенец. – Твоё сердце стучало нам: тук-тук! тук-тук!
– Это был поезд, – погладил его старший птенец.
– Не-ет, это было сердце отца.
И отец рассказал, с каким трудом он долетел до них и как вырастали у него новые крылья.
– Неужели это были наши крылья? – спрашивал младший.
И только тут понял певец, что летел он на крыльях своих птенцов.
– Ну что же, дети, если не можете летать – идём пешком. Дома нас ждут верные друзья: крошка Теодор и его соседи. Только на родине у птиц вырастают новые крылья!
И они пошли домой пешком: впереди – певец, за ним – птенцы. Шли сначала по берегу моря, потом искали дорогу по звёздам.
Когда-нибудь они обязательно дойдут до дома. А пока все крошки – жители Панталонии – вечером перед сном обязательно бросают на дорогу два или три зёрнышка. Кто знает, может, как раз в эту ночь пройдёт мимо их ворот певец со своими птенцами.
Виорел Фэт-Фрумос
Крошка-всадник оглянулся и только сейчас заметил, что следом за ним идёт мальчик.
– Эй, кого ищешь? – крикнул всадник.
– Фэт-Фрумоса. [2]2
Фэт-Фрумос – смелый и справедливый юноша богатырской силы. Герой румынских сказок.
[Закрыть]
Крошка-всадник хотел уж пошутить: что, мол, он и есть Фэт-Фрумос, – но решил, что мальчик ему всё равно не поверит, – очень уж большое у него пузо.
– Тпррр! – сказал он лошади и потянул за уздечку. – Держись за хвост моего гнедого, а то пешком не доберёшься.
– Гнедого надо вначале подковать.
Всадник удивился: откуда малыш знает, что он едет к кузнецу?
Шёл снег. И всадник был белый, и малыш белый, и даже гнедой весь белый. Так втроём, очень белые, они и вошли во двор кузнеца. Кузнец услышал собачий лай и вышел во двор.
– Надо гнедого подковать, – сказал всадник. – Подкова слетела вот с этой ноги.
– И с этой задней, – добавил мальчик.
– Да ты что, смеёшься, что ли, надо мной? – рассердился всадник.
– А вы у гнедого спросите. Он лучше знает.
Это было уж слишком. Всадник спрыгнул с лошади и схватил мальчонку за ухо. Он легко нашёл его под шапкой. Но тут мальчик вытащил из-за пазухи подкову и сказал:
– Если это не ваша подкова, можете и меня подковать.
Крошка-всадник невольно разинул рот: подкова была та самая.
«Ну и малыш, – подумал он, – идёт за лошадью, да ещё с холодной подковой за пазухой».
Кузнец занялся своим делом – быстро подковал гнедого.
– Ты что, и вправду ищешь Фэт-Фрумоса?
– Да.
– А как тебя зовут?
– Виорел.
– Верхом ездил когда-нибудь?
– Когда лошадь моего отца была жеребёнком, – ответил малыш и отвёл глаза. Ему неловко было признаться, что у отца не было лошади.
– Ну, если ездил на маленькой лошади – садись теперь и на большую, – засмеялся всадник, подхватил мальчонку и посадил его прямо на спину гнедому. Огромной была эта спина, а Виорел был один-одинёшенек на этой большой лошади.
– Бери уздечку.
– Я не боюсь, – сказал Виорел и бросил уздечку на спину лошади.
– Ну-ну. Этот гнедой знает дорогу к Фэт-Фрумосу, – засмеялся всадник и ударил лошадь кнутом.
Гнедой рванулся с места – и сразу в галоп. Мальчик ухватился руками за гриву, но удержаться не смог – полетел на землю.
Гнедой помчался по двору. Виорел – за ним. А кузнец и крошка-всадник смотрели, удастся малышу усмирить гнедого или нет.
Гнедой влетел в соседний двор – и прямо к стогу сена. Ухватил клок сена, и, видно, оно ему понравилось: он стал тереться боком об этот стог. Стог закачался, и мальчик схватил вилы, пытаясь его подпереть.
– Чей это мальчишка? – спросил кузнец.
– Понятия не имею. Встретил вот на дороге.
– Смелый малый. Давай-ка ему поможем. – И кузнец перепрыгнул через забор.
Они укрепили, удержали стог шестами и снова посадили Виорела на коня. Тут уж он взял в руки уздечку.
– А кнут? – спросил крошка-всадник.
– Я лошадей не бью.
Гнедой пошёл потихоньку, потом разогнался и на этот раз сбросил Виорела уже далеко на дороге.
Виорел хромал, но снова побежал за лошадью.
– Ну ладно, хватит на сегодня! – сказал хозяин коня.
Он поймал гнедого, сел верхом, а мальчика взял на руки. Посадил его на лошадь перед собой.
Уже в сумерках, когда люди сидели у печек и только снежинки летали в темноте на улице, Виорел вернулся домой.
– Разувайся, малыш, – ласково говорила мать. – Мамалыга варится так давно, что скоро треснет палка-мешалка. Почему ты хромаешь?
– Ладно, не страшно, – сказал отец. – Так растут мужчины.
– Кто ж его пожалеет, если не я, – сказала мать. – Он же у нас единственный.
– Ну нет, – сказал Виорел. – У меня есть старший брат, Фэт-Фрумос.
Когда они сели ужинать, Виорел поставил на стол ещё одну миску. Для Фэт-Фрумоса. Он так делал всегда.
– А может, нам младшего брата поискать? – предложила мать.
– Нет уж. Я найду Фэт-Фрумоса.
Однажды летом Виорел оказался у реки. Там крошка-рыбак из королевства Суббота возился с лодкой.
– Фэт-Фрумоса ищешь? – спросил рыбак.
– Ага.
– Тогда садись в лодку. Фэт-Фрумос за рекой живёт. Видишь дым на том берегу?
– Плывём скорее!
Они прыгнули в лодку, и течение сразу вынесло их на середину реки. Волны бурлили и пенились вокруг.
– Ты плавать-то умеешь? – спросил рыбак.
– Немного.
– Немного – это мало! – сказал рыбак.
И тут особенно злая волна ударила в борт лодки и она перевернулась. А может быть, так рыбак задумал?
– Держись за меня! – крикнул рыбак.
Виорел пытался ухватиться за него то одной рукой, то другой, но течение подхватило их, завертело, закружило.
– Я здесь! – слышал он иногда голос рыбака.
«Спасите!» – хотел уже было крикнуть малыш, но вдруг вспомнил о Фэт-Фрумосе. Нет уж, лучше пойти на дно, а то услышит его с другого берега Фэт-Фрумос.
Кое-как добрались они до берега, сняли мокрую одежду, стали выжимать.
– Ну, пойдём теперь к Фэт-Фрумосу, – сказал мальчик.
Рыбак засмеялся.
– А я тебя обманул. Фэт-Фрумос-то живёт на том берегу.
– Обманул? А зачем?
– Тот, кто хочет найти Фэт-Фрумоса, должен хорошо плавать.
– Ну и шутник ты, дядя. Ладно, плывём обратно.
На обратном пути река показалась уже не такой широкой, и они быстро переплыли на другой берег.
– Прямо не знаю, чем мне теперь накормить старуху. Рыбы-то я не поймал. Ещё и лодку со дна доставать!
– Пойдём к нам, мама тебе чего-нибудь даст, она добрая. А захочешь – поешь из миски Фэт-Фрумоса и посидишь на его стуле.
Рыбаку стало, конечно, очень интересно, и он пошёл в гости к Виорелу. И так уж получилось, что в тот вечер ложка Фэт-Фрумоса работала вовсю.
А время не стояло на месте. Скоро Виорел из королевства Понедельник перебрался в королевство Вторник. Он вырос. Даже мать перерос. И плавал теперь так быстро, что ловил руками форель. А как скакал по полям и лесам верхом на самых быстрых лошадях! С ветки дерева он мог спрыгнуть на коня, который мчался галопом.
А сердце у него было доброе. Про таких людей говорят, что они и муравья не обидят. И вправду, увидев муравья, Виорел всегда здоровался.
– Видно, у тебя много детей, – говорил он муравью. – Ты столько бегаешь! Я у мамы один, и то ей нет покоя.
Муравей слушал его и качал одобрительно головой.
Однажды пришло в их страну великое горе. В этот день после обеда небо на севере почернело и загремела гром-колесница Ильи Пророка. Разбушевались огненные кони, мечутся то на восток, то на запад. Под куполом неба метались облака, как мечутся взъерошенные овцы в загоне, куда залез голодный волк. И начался великий дождь.
Какой-то карапуз вышел на порог и запел песню дождя:
Снова ударил гром. Заплясали огненные кони, и Виорел увидел, что весь их двор залит водой.
У колодца стояла мать, там застал её ливень. Она ухватилась за жердь колодца и еле держалась на ногах. Виорел бросился к ней на помощь, подхватил её и с большим трудом дотащил до дома.
– Это наводнение! – кричала мать, прильнув к нему и дрожа от холода и страха. – На чердак, скорее на чердак!
Они видели сверху, что творится на улице. Дороги превратились в реки, и по ним плыли бочки и брёвна, корыта и корзины. Проплыла и собачья конура, на которой сидело сразу три собаки.
Вдруг Виорел вспомнил про своего Тэркуша, бросился вниз во двор, доплыл до собачьей конуры, нырнул и отстегнул цепь. Скоро Тэркуш оказался на чердаке.
– Боже мой, а где же дедушка? – неожиданно всплеснула руками мать. – Он же был в саду. Наверно, вода унесла его.
А молнии блистали, лил дождь, и гремела колесница Ильи Пророка.
– Я слышу крики на реке, – сказал Виорел и разом бросился в воду.
– Куда ты? – в ужасе задрожала мать.
– Это кричит наш дедушка!
Господи, что творилось на реке! Река ревела, как стадо диких быков, которые видят, что идут в пропасть. Более смелые люди бросались в воду и помогали тем, кто попал в беду. Две женщины так крепко вцепились в какое-то бревно, что Виорелу пришлось вытаскивать их на берег вместе с этим бревном.
– Не видели дедушку? – спрашивал у всех мальчик.
– У-ушёл с водою, – печально отвечали ему.
Виорел заприметил бочку, качающуюся на волнах, подплыл к ней и уселся верхом. Бочка вынесла его на середину реки. Он вдруг увидел, как под ударами волн качается крыша одного дома. Возле дымохода стоял малыш. Он не плакал, он спустил трусики и добавлял воды в речку.
В стране крошек это считалось большим грехом – портить реку.
– Мы с тобой ещё поговорим! – пригрозил ему пальцем Виорел и вытащил его на берег.
Потом он спас ещё одного старика с кошкой за пазухой, но дедушку Санду найти нигде не мог.
А дома молилась мать:
– Господи, сделай так, чтоб мальчик остался жив! Сколько их унесла сегодня река!..
Скоро вода ушла, река успокоилась.
В этот день Виорел совершил так много подвигов, что вся страна стала его называть Виорел Фэт-Фрумос.
А дедушка? Он жив остался. Два рыбака его бреднем поймали.
Колыбель деда Пэтрэкела
Всю жизнь любил Пэтрэкел лазить по деревьям. Ещё бы – там, на дереве, он становился великаном, одним взглядом окидывал всю страну Панталонию. А ветка покачивала его, и это напоминало о детстве, о корыте, в котором укачивала его мать. Теперь борода у него поседела, но детство своё он часто вспоминал, и от этого вроде здоровья прибавлялось.
Бывало, что на дереве он и гнездо находил, в которое никто не заглядывал. Птица слетит с гнезда – можно посчитать, сколько там тёпленьких ещё пёстрых яичек. Потом спустишься на землю – и в глазах удивление, а в душе тайна, которой ни с кем нельзя поделиться, пока птенцы из гнезда не вылетят.
– Эх, Пэтрэкел, – корила его Пелиница, – борода выросла, а ума нет! Ты и по земле-то ходишь – скрипишь, а тебя на дерево тянет. Лично я и по лестнице не полезла бы. Вдруг, не дай Бог, ветка обломится! Ты ж не птица – крылья не спасут.
– Птица не птица, но могу и распетушиться, – отшучивался Пэтрэкел, сидя на дереве. – Постели мне соломки помягче, если упаду.
– Слезай, старый чёрт! – грозила ему пальцем Пелиница, стоя под деревом, но он залезал ещё выше.
– Опять груши за пазуху суёшь? Наше дерево, Пэтрэкел, не воровать же ты полез! Возьми корзину!
– Из-за пазухи вкуснее!
– Тебе вкуснее, а кто рубашки стирать будет? И кипячу, и в реке полощу, а всё равно – одна рубашка на животе красная, как вишня, другая – синяя, как слива, третья – жёлтая, как абрикос.
– Что поделаешь, Пелиница, люблю фрукты! Хватит ворчать, залезай-ка лучше ко мне на дерево. Здесь словно на королевском троне.
Куда уж ей на дерево, она и на земле-то минуты спокойно не посидит!
Вот однажды шла Пелиница от колодца, видит – с дерева дым валит. Дед на ветке курит.
– Ах, вот как! – закричала Пелиница. – Ну берегись!
Напугался дед и свалился с ореха. Полетел он на землю и так ударился, что в глазах пламя полыхнуло, а потом ночь наступила.
– Пэтрэкел, дорогой, очнись! – тормошила его Пелиница, но он открыл глаза, только когда она ведро воды холодной колодезной на голову ему вылила.
– Слава Богу, жив! А никакого треска ты внутри себя не слышал?
– Треска не слышал, но что же я видел, Пелиница, когда поцеловал землю…
– Что? Искры из глаз посыпались?
– Какие искры? Целое солнце! Ради этого стоит и с дерева упасть.
– О господи, что он говорит?! Найму крошку-дровосека, пускай вырубит все деревья во дворе!
Пэтрэкел кое-как поднялся на ноги, но решил жену не пугать:
– Давай-ка, – говорит, – потанцуем!
– Что?!
– Тили-тили, трали-вали, – пробовал он запеть, но земля уплывала из под ног.
– Доктора надо! Доктора! – усадила его под дерево Пелиница. – Снаружи вроде цел, но, может, внутри что-нибудь испортил?
Пришёл доктор и велел лежать три недели, чтоб мозги в голове на место встали, – перетряхнул их старик.
– Спасибо, ладно, полежу, – поднял шляпу Пэтрэкел, а про себя подумал: «Что же получается? Выходит, моя голова будто бы в яйцо превратилась? А яйцо это надо высиживать? Многовато быть наседкой двадцать один день. Да-а-а, Пэтрэкел, многое ты повидал за свою жизнь, а теперь ещё и наседкой станешь».
Он лежал всё утро, а после обеда решил подняться. Пелиница тут же его обратно уложила. Она вообще кричала и командовала, как генерал на поле боя. А Пэтрэкел был как раненый солдат. Он годился только для того, чтобы приказы выполнять.
Генерал-то генерал, но, покомандовав, она за дверью пряталась, прислушивалась: не стонет ли? При ней Пэтрэкел молчал или отшучивался.
Денька через три Пэтрэкелу стало совсем не до шуток.
– Ты меня не лечишь, а калечишь! Хватит лежать! Вот у меня живот одеревенел. Пусти погулять!
Ладно, вставай, – дразнила Пелиница, – только голову держи на подушке, чтоб мозги не шевелились. Ты с этим не шути! Закружится голова – и весь разум уйдёт. Можешь и дом поджечь!
«Терплю до ночи», – решил Пэтрэкел.
Но жена вечером поставила три стула у его кровати и улеглась рядом.
Умаялась она за день и уснула, а крошка-дед потихоньку в окно вылез, чтобы дверью не скрипеть.
Планов в голове у него было множество, и первым делом спустил он с привязи собаку, но посреди двора чуть не упал, – земля закачалась под ногами, как лодка на воде, – и еле-еле добрался он до дома. Пелиница спала, свернувшись калачиком.
А наутро он увидел, что лежит привязанный к кровати верёвкой.
– Так ты, значит, гуляешь по ночам! – говорила Пелиница, уперев руки в боки, как это делают генералы. – Так, получается?
Приуныл, Пэтрэкел. Надо же дожить до того, что собственные ноги до собственных ворот не могут донести. Умереть, как собака на привязи.
От расстройства прямо на глазах худел крошка-дед Пэтрэкел. Дошло даже до того, что его с ложечки кормили.
Вот теперь и привязывай, если есть кого привязывать. Да и жена его похудела от горя, осталась одна тень.
– Не иначе, внутри у него что-то оборвалось, – плакала Пелиница.
По вечерам она зажигала лампаду – не дай Бог, умрёт в темноте.
Однажды проснулся дед Пэтрэкел ночью, крутился-крутился, развязал верёвку, поднатужился и встал с кровати.
По стеночке, по стеночке – вышел во двор. На пороге дух перевёл и прошёл к ореху. Лестница оказалась на месте. Кое-как забрался он на орех, с которого грохнулся, выбрал место поудобнее и привязал себя верёвкой к стволу. Коль суждено умереть, так лучше тут, на дереве!
А Пелиница проснулась, вышла в сад – смотрит: на орехе из-под листьев ноги болтаются и верёвки кусок. Ужас на неё напал. Но вдруг она слышит:
– Дай поесть, Пелиница! Чего-нибудь вкусненького!
Обмерла она и на кухню побежала. Навалила в миску всякой еды и на дерево полезла. Захватила с собой на всякий случай и ночной горшок.
– Пока не выздоровлю, на землю не слезу, – говорил дед. – Это дерево меня уронило, оно меня и вылечит.
