Текст книги "Нет Рая в небесах (СИ)"

Автор книги: Сонуф Ал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

   Мордрейн тушит окурок в пепельнице и снова откидывается в кресле.

   – Знаешь, – вздыхает Глевеан, – как-то это очень... прямолинейно. Даже для тебя.

   – Почему? – с наигранным удивлением спрашивает Мордрейн, – Во-первых, иногда лобовые решения – самые верные, а во-вторых, я делаю лишь, что завещали нам мудрецы: даю людям возможность самим стать архитекторами собственных судеб! Не моя вина, что эти люди – тупые мудаки, считающие, будто построение «справедливого мира» нужно начинать с уничтожения собственного государства. Я лишь предоставляю им возможности побороться за «светлое завтра». А их непонимание, что то, зачем они вышли помахать кулачками на площадь, и то, зачем я их туда вывел – это отнюдь не одно и то же... это ведь не моя проблема, правда?

   Мордрейн берет и раскуривает еще одну папиросу. Глевеан молчит, наблюдая за собеседником.

   – Знаешь, можешь со мной не соглашаться, – Мордрейн выпускает колечко дыма и лыбится самодовольно, – но я думаю, что человек, искренне желающий своему государству не побед, а поражений, не достоин ни побед, ни государства. Они говорят, что борются за «справедливость», но, в конечном счете, они страдают, умирают, предают и убивают за то, чтобы я получал сверхприбыли. Забавно, что это и есть финальная сумма всех их усилий, та самая «справедливость», за которую они так радели. К счастью или нет, но они слишком тупые и слишком мудаки, чтобы это понять.

   Мордрейн делает еще одну затяжку, вставляет папиросу в прорезь пепельницы и берет пиалу с чаем.

   – Давай выпьем, – приподнимая сосуд, предлагает он, – чтобы не оскудела Вселенная тупыми мудаками – они, как-никак, главный ресурс рыночных отношений.

   И залпом допивает чай, тут же морщась от отвращения.

   – Тогда почему не националисты?

   – Ну, временами, я прибегаю к их услугам, – пожимает плечами Мордрейн, – но, в целом, от них меньше пользы: националисты склонны ненавидеть внешних врагов, – пусть даже и вымышленных, – и заниматься милитаризацией вместо того, чтобы тратить деньги на наши кредиты и наши товары. Так что, если какой-то вождь аборигенов начинает слишком увлекаться – можно кликнуть этих жарких молодцев, и ты сам удивишься скорости, с которой этот неразумный окажется на ближайшем столбе. Для всего остального – борцы за социальную справедливость подходят намного лучше, так как если не давать им экспортировать их революцию, то они варятся в собственном соку и жрут исключительно друг друга.

   – А почему не простая оккупация? – Глевеан постукивает пальцами по подлокотнику кресла, – Люди – очень капризный и часто непредсказуемый материал, плохой актив. Довольно рискованно давать им свободу воли – они склонны увлекаться. У них плохая память и они редко могут сделать стратегически значимые выводы.

   Мордрейн отмахивается от слов собеседника.

   – Прекрати рассуждать такими категориями – тебе это не идет. Ты слишком человечен, чтобы рассматривать людей, как единицы статистики – это и твое достоинство, и твой недостаток. Это моя прерогатива, – и снова та же омерзительная ухмылка, – размазывать человечков по финансовым отчетам. А отвечая на твой вопрос: оккупация – это дорого. Нужна оккупационная администрация. Силы правопорядка. Нужно налаживать жизнь на оккупированных территориях, хотя бы на базовом уровне. То есть – вкладывать силы, время и деньги. Плюс, плохой пиар – всегда приятно быть не оккупантом, а благодетелем. Короче: дорого и хлопотно.

   Мордрейн стряхивает пепел и снова затягивается.

   – Тут видишь ли, какое дело: я не хочу решать проблемы дикарей, я хочу их трахать и в процессе анекдоты рассказывать. Они не должны тратить мое время и мои ресурсы, они должны генерировать мне прибыль, а с их проблемами пусть разбираются их же вожди. При этом пойми правильно: мне плевать, кто пасёт стадо, если я продуктивно стригу с него шерсть. Можно хоть целый день передвигать кровати в борделе – сама система работает так, чтобы от смены говорящей головы на трибуне поток кэша ни на секунду не прерывался. Иными словами, с определенного момента, от пламенных пролетариев, продавших мне свои задницы вместе с рычагами управления собственной страной, уже вообще ничего не зависит: любой пришедший к власти будет играть по моим правилам или очень быстро окажется четвертован собственным окружением. И заметь: совершенно без моего участия.

   Мордрейн тушит окурок и откидывается в кресле, складывая руки на груди.

   – Пасти дураков – отличный бизнес с минимальными издержками.

   Глевеан снова слегка смачивает губы чаем и ставит пиалу с напитком на стол.

   – Рискну предположить, что ты позвал меня все-таки не для того, чтобы побеседовать о твоих инвестициях, – Глевеан чуть наклоняет голову, пристально глядя на собеседника, – или теории и практике государственного переворота.

   – В точку, – щелкает пальцами Мордрейн.

   Он подается вперед, упирается локтями в колени и снова складывает пальцы пирамидкой.

   – Мне тут нашептали, что ты занимаешься одной проблемой... скажем так: логистической.

   – Хм... и кто нашептал?

   – Ветер, дождь... кто знает? – Мордрейн усмехается, – Важно не это. Видишь ли, по мне этого, конечно, не скажешь, но я – настоящий меценат! Да-да, не удивляйся: каждый год, «Саренокс» тратит миллиарды на разного рода гуманитарные программы. А Хазангар за это балует нас концессионными соглашениями, налоговыми льготами и очень-очень вкусными контрактами. Взаимовыгодное сотрудничество, скажу я тебе.

   – И причем здесь моё дело?

   – Притом, что «Кантарекс» на Альпику отправляло наше фармацевтическое подразделение – что неудивительно: у нас патент на этот препарат.

   Мордрейн впервые говорит совершенно спокойно и без всяких чувств: нотки игривого цинизма испаряются из его голоса, оставляя лишь бездонную пустоту.

   – Знаешь, что такое правильный бизнес? – цепкие, точно паучьи лапки, пальцы Мордрейна извлекают из портсигара еще одну папиросу, – Это когда я захожу в палаты высоких папочек и говорю: «я беру экспедиционный Корпус, пару ударных кораблей со всем дерьмом, а еще миллиард денег из государственного бюджета на все эти вытребеньки, и еще совсем чуть-чуть на подкуп местных чертей, а за это обеспечиваю вам тысячу процентов чистой прибыли в год», и все прекрасно понимают, что какая-то небольшая, относительно миллиарда, дельточка у меня и моей Компании останется. Сколько я заработаю, воткнув своих ребят возить Корпусу боеприпасы и свежие фрукты – тоже никого не волнует, главное, чтобы чистый финансовый итог был плюсовой как для бюджета, так и для истеблишмента. То есть натянутый Корпусом бантустан обязан тут же продать почки, но купить наши товары, наше оружие, наши услуги и всё прочее говно на потребление и переработку – потому что каждый сраный солит, потраченный мною на приведение их в лоно Цивилизации, должен окупиться тысячекратно. И он окупается – потому что, как я уже сказал, пасти стада имбецильных папуасов, состригая в процессе сверхприбыль – и есть моя работа.

   Мордрейн откидывается в кресле, катая между пальцев так и не зажжённую папиросу.

   – А знаешь, что такое неправильный бизнес? – едва заметная ухмылка и всё тот же бесчувственный взгляд, – Это когда у тебя дыры в бюджете, инфраструктура вся по м@нде, куча потомственных безработных растаскивает производство на металл, еб@тся без гондонов и упарывается в сопли дешевой наркотой, а ты, вместо наведения порядка и занесения бабла в бюджет, берешь оттуда десятую часть годового обеспечения, чтобы самым пошлым образом «помыть» всё это на краже гуманитарки. Это настолько незатейливая и наглая схема, что придумавший ее тупой мудак даже разумным существом называться недостоин.

   Мордрейн, наконец, закуривает. Выдержав паузу в полминуты, продолжает:

   – Мы стали теми, кем стали, потому что приучили всю Вселенную: никто не нападет на нас безнаказанно. Никто не оскорбит нас безнаказанно. И, разумеется, никто – ни один сраный поц! – не украдет у нас безнаказанно. На этом незамысловатом, понятном даже амёбам, кредо, держится наш авторитет. И, знаешь: есть нечто символичное в том, что тупой мудак, решивший украсть из собственного бюджета, не придумал ничего лучше, чем параллельно обворовать нас. Самоубийственная наглость, надо признать.

   – И всё же, причем здесь я?

   Мордрейн усмехается.

   – Как я уже говорил, ты излишне человечен. Тебе необходимо доставить груз нуждающимся, а политика тебя не волнует. Не мне учить тебя вести дела, но всё же – позволь дать один совет.

   Мордрейн стряхивает пепел.

   – Когда ты придешь к тем, кто это сделал – делай, что должен. А еще... постарайся объяснить им нашу позицию. Доходчиво. Так, чтобы после они начинали трястись и ходить под себя от одной мысли укусить руку дающую. Как и было всегда.

   Глевеан ухмыляется едва заметно.

   – Так почему ты просто не пошлешь своих девочек?

   – Сразу бросить хомячков под танк? – Мордрейн делает еще затяжку, – Мои умницы могут зачистить этот курятник «под ноль», но моя цель – зарабатывать на аборигенах, а не геноцидить их смеха ради. К тому же, официально всё это поставлял Хазангар, украли они у Хазангара и решать вопрос должны представители Хазангара. То есть ты.

   – И это всё?

   – В общем – да.

   – Я... посмотрю, что можно сделать.

   – Отлично! – Мордрейн хлопает в ладоши, – Тогда, если твоя... свидетельница закончила с трапезой, Арвен доставит вас в твою резиденцию – так будет безопаснее, я думаю.

   Мордрейн наклоняется и смотрит на Аделин, как раз приступившую к десерту. Глевеан следит за его взглядом и тоже осматривает девушку: по ее топологии можно прочесть смущение и сдерживаемую воспитанием жадность. Мордрейн прав: она явно недоедала в последнее время и ей стоит немалых усилий сохранить достоинство.

   – У-у-у-у... – губы Мордрейна опять перечеркивает знакомая мерзкая ухмылка, – да она, похоже, не наелась. Официант! Порцию утки по-пекински для нашей гости на вынос!

   – А вот это уже совсем лишнее...

   – Отчего же? Думаю, у тебя дома даже кухни нет, – Мордрейн пожимает плечами, – а твою... свидетельницу, стоит немного откормить. Желательно здоровой пищей, а не тем хрючевом, что называют едой в местных гетто.

   Глевеан встает и делает шаг прочь.

   – Мне пора.

   Его рука касается стенки аквариума, и всё еще оглушенная Кейсара, залинковавшись с его профилем, немедленно стекает в рукав тренча.

   – Не смею задерживать, – догоняет его в спину голос Мордрейна, – и был рад познакомиться... тер маршал.

   Глевеан уходит, ничего не говоря в ответ.

   * * *

   Машина бесшумно летит над контактным шоссе, пожирая километры. Ее ведет Арвен – суперсолдат-комбайн, приставленная к гостям Мордрейна скорее ради безопасности: автоматика вполне способна довести капсулу до места самостоятельно. Из формальной вежливости, илнарийская красавица изолировала пассажирский салон, хотя вполне очевидно, что никакие преграды не помешают ей следить за гостями. Глевеан держит это в уме, но в целом – ему плевать.

   Аделин сидит напротив, сжав бледными пальцами бумажный пакет с порцией утки по-пекински. Девушка кажется очень маленькой на огромном кожаном диване салона – показная роскошь точно давит на хрупкие плечи, заставляя Аделин еще сильнее замыкаться в себе.

   Глевеан отправляет контрольный запрос Кейсаре – та отвечает не сразу:

   – Да?

   – Ты в порядке?

   – Я восстановила основные функции, остальное вернется со временем. Не критично. Но спасибо, что спросил.

   Глевеан чувствует в ее словах легкие нотки обиды.

   – Я не хотел, чтобы так вышло. Прости.

   – Ты не виноват, – кажется, его извинения смущают Кейсару, – просто это было... неприятно.

   – Я понимаю.

   – Вряд ли. Ты не представляешь, каким образом я воспринимаю мир – так же, как мне не понятно, что такое «запах» или «цвет». Как фактическая категория – да, как эмпирическая – нет.

   – Было трудно?

   – Не знаю... – Кейсара медлит, точно подыскивая подходящие понятия, – представь, что все твои органы чувств отказали в один момент, но ты остаешься в сознании. Это скорее... панически страшно, чем физически дискомфортно. В любом случае, опыт неприятный.

   Глевеан едва заметно кивает, не сводя взгляда с Аделин.

   – Как ты оказалась в гетто?

   Девушка вздрагивает. Чуть поджимает губы и смотрит в окно – заметно, что эта тема неприятна ей.

   – Не поступила в Университет. Другое жильё нам с Олеви было не по карману...

   – На какой факультет?

   Едва заметная тень в уголках девичьих губ.

   – Специализация пятьдесят – двести сорок четыре – астрофизика и космическая навигация...

   Если бы Кейсара умела – то присвистнула бы от удивления. Глевеан не проявляет никаких эмоций.

   – Не набрала проходные баллы?

   – Вроде того, – кажется, Аделин хочет, как можно быстрее закончить разговор.

   – Сколько?

   – Какая разница?..

   – Сколько? – точно эхо повторяет Глевеан, вплетая в голос легкую команду.

   Аделин едва заметно передергивает плечами.

   – Девяносто девять и семьдесят восемь сотых. Двадцать две сотых потеряла на оформлении работы, – девушка не может скрыть досады.

   Бровь маршала едва заметно приподнимается.

   – И что, нашлось достаточно тех, кто превзошел твой результат?

   Аделин впервые смотрит ему в глаза, точно спрашивая взглядом: «а ты-то сам, как думаешь?», а потом снова отворачивается к окну.

   – Это лучший результат за всю историю факультета...

   – Значит, это не связано с твоими объективными знаниями и навыками?

   – Они сказали, что... «так надо».

   Снова эта тень внутренней боли в уголках губ – Аделин всеми силами пытается скрыть обиду и не выглядеть слабой, но пристальный взгляд маршала ей не обмануть. Он читает ее топологию, точно открытую книгу, видя врожденную гордость, тщетно борющуюся с отчаянием и беспомощностью перед несправедливостью окружающего мира.

   – Не прошла по квотам?

   В точку – Аделин едва заметно морщится, точно от боли.

   – Двенадцать мест получают по федеральным квотам, от профсоюзов и комитетов молодежи, еще шесть – по планетарным квотам для «социально незащищенных слоёв», оставшиеся шесть – для «независимых» абитуриентов. Но в этом году – аттестация планетарных властей и они удвоили соцквоты. На моей специальности удвоение «сожрало» все свободные места, так что экзамены были просто формальностью...

   – И они не предложили тебе никаких вариантов?

   – Предложили, – совершенно без эмоций отзывается Аделин, – курсы профподготовки на швею-мотористку.

   На минуту наступает тишина, нарушаемая лишь едва слышимым стуком дождевых капель.

   – Как вы оказались в гетто? – выдержав паузу, повторяет вопрос Глевеан.

   Аделин едва-едва пожимает плечами.

   – У наших семей не очень хорошо с деньгами... в последние годы. Из-за отмены премиальных на выработках, свободных средств всегда не хватает. На эту поездку деньги собирали больше двух лет, – девушка вздыхает, – если бы мы вернулись ни с чем, это разбило бы сердца нашим родителям и... расстроило бы общину. Так что мы нашли себе место – какое смогли. С нашими результатами, нас взяли младшими научными сотрудниками на удаленную работу в Университет – готовить методические материалы и решать тестовые задания. За это оформили на минимальную ставку в транспортное Управление: символические деньги, но есть комната и столовая. Так что мы решили переждать и попробовать еще раз – через год.

   – А как ты связалась с Калибром?

   Аделин обреченно вздыхает: Глевеан совершенно явно игнорировал ее попытки закончить беседу.

   – Началась эпидемия. За пару месяцев до этого, я смогла попасть на подработку в Коспоморт – в терминал прибытия для иностранных гостей. На промоушен. Помогли знания языков – я немного понимаю кади?ш... без переводчика.

   Если бы Аделин умела читать мельчайшую топологию, то Глевеану вряд ли удалось бы скрыть удивление за маской безразличной безэмоциональности.

   – Умная девочка, – констатирует Кейсара, – до опасного умная.

   – Нужно это учесть, – отзывается Глевеан.

   А Аделин продолжает рассказ, не замечая реакции маршала и вряд ли понимая, какую угрозу ее жизни несут эти откровения:

   – ...когда началось, мы думали, что это ненадолго, но карантин продолжался день за днём, неделю за неделей, – девушка сглатывает взволнованно, – а работы не было... никакой не было... Три недели назад, у нас закончились последние деньги – осталась лишь столовая при Управлении, но норму рациона сократили до двух федералис в день. Последнее время мы брали одну порцию супа на двоих и шесть пресных крекеров – как раз хватало четырех федералис...

   – Программа продуктовой помощи?

   Аделин отрицательно качает головой.

   – Только для тех, кто получает государственное пособие: не наш случай. Мы пытались... – она снова сглатывает от волнения и смущения, – выпросить что-нибудь на переработке пищевых отходов, пока она еще работала – едва не нарвались на арест...

   Аделин ежится, точно воспоминания пугают ее.

   – Тогда со мной связался один из моих знакомых, из Космопорта. Предложил... приватный промоушен – так он это назвал...

   – Сколько платили? – ни голос, ни лицо Глевеана не выражают никаких чувств.

   – Нисколько, – глухо отзывается Аделин, – у нас невозможны негосударственные финансовые транзакции, а службы, которые обычно переводят такие... «грязные» деньги, не работают из-за эпидемии. Нам платили продуктовыми карточками на предъявителя.

   – Ты спала с иностранцами за еду? – уточняет Глевеан.

   Аделин вздрагивает, точно эти слова ранят её. Девичьи пальцы зябко сжимают бумажный пакет с курицей по-пекински, губы дрожат, словно в тщетных попытках что-то сказать. На серую упаковочную бумагу одна за другой капают слёзы.

   Кажется, сформулированная таким образом, эта очевидная мысль шокирует Аделин. Глевеан, удовлетворивший большую часть своего интереса, едва заметно кивает каким-то своим наблюдениям. Пару минут маршал не мешает девушке упиваться уничижением и ненавистью к себе, затем подключает визуальный режим на голопроекторах и в полумраке салона вспыхивают блоки уравнений. Аделин вздрагивает, поднимает глаза и в глубине ее взгляда вдруг вспыхивает какая-то безумная искорка.

   – Можешь решить? – спокойно интересуется Глевеан.

   – Д-да... – взгляд девушки скользит по неровным строкам символов, – наверное... не знаю, нужно попробовать...

   Она переводит взгляд на Глевеана.

   – Можно?

   Он кивает:

   – Делай! Но никаких автофункций: только справочник и расчёты «с нуля». В уме.

   Аделин кивает и откладывает драгоценную курицу по-пекински. Вытирает слезы рукавом, сползает с сидения на пол, скрещивает ноги, закусывает губу, жестом подзывает к себе первый блок уравнений, читает условия и начинает что-то считать. Глевеан молча наблюдает за ней.

   – Что за уравнения ты ей дал? – спрашивает Кейсара.

   – Базовый квалификационный задачник Окулаториума. Для вольнорожденных.

   – А не слишком... смело? – Кейсара, кажется, сомневается – но не понять, в чём: в решении Глевеана или способностях Аделин.

   – Если она способна решить эти уравнения – значит, она чего-то стоит, – отрезает маршал, – если нет – это станет очевидным раньше, чем мы доберемся до резиденции.

   – Хорошо, – понять до конца, к чему относится фраза Кейсары, невозможно, – у меня есть вопрос.

   – Спрашивай.

   – Я... кое-что не понимаю... в сложившейся ситуации, – признается Кейсара, – я проверила систему оценки знаний местных высших учебных заведений, и могу сказать, что ее результат соответствует примерно пять-зан-пять второй квалификационной категории в привычной нам системе рейтингов. Для человека без нейромодификаций такой результат – не просто близок к гениальности, а почти невозможен!

   – И что же тебе не понятно, Кейсара? Как гениальная девочка из провинции, показавшая лучшие квалификационные результаты в истории факультета оказалась на обочине жизни?

   – Проклятье, да! – странная для Кейсары экспрессия, – Мне... не удаётся понять логику.

   – Ты исходишь из неверных предпосылок, – спокойно отзывается Глевеан, – попробуй посмотреть на ситуацию с точки зрения этих людей. Они строят эгалитаристское общество и это определяет их поступки.

   Кейсара делает запросы в общественные банки данных, стремясь понять направление мысли Глевеана.

   – Я пытаюсь вычленить логику, но наталкиваюсь на слишком большое количество обобщенных суждений, – признается она, – например, неоднозначную трактовку абстрактного понятия «справедливость» в обосновании тех или иных объективных мер.

   Она снова делает паузу, точно перепроверяя свои выводы.

   – Это гипостазирование, – резюмирует Кейсара наконец, – невозможно, чтобы социальные конструкты строились на когнитивной ошибке.

   – Человеческий социум не всегда строится на законах математической логики, – спокойно замечает Глевеан, наблюдая за тем, как Аделин решает первое уравнение и переходит ко второму, – ты знакома с историей этого мира?

   – Да.

   – Тогда ты знаешь ответ, – спокойно заключает Глевеан, – восемь поколений «пионеров», представителей первой и второй волны колонизации, выращенные в условиях жесточайшего естественного отбора чуждого мира в отрыве не только от родной планеты, но и, до определенного момента, даже от людей на орбите. К моменту массового заселения планеты, на их стороне были сплочённость, определенное эффективное мировоззрение, плюс сильнейшие горизонтальные и вертикальные социальные связи. Всё это накладывалось на объективно лучший уровень образования и профессиональных качеств, так что дискриминация «переселенцев» – колонистов третьей волны, распределяемых на планету для обеспечения «положительной динамики роста населения», – была естественной и неизбежной.

   – Это известные и закономерные факты, – Кейсара проверяет слова Глевеана по базам данных, – но к чему ты клонишь?

   – Конфликт интересов, – незаметная тень улыбки в уголках губ – Аделин поразительно быстро разделывается со вторым уравнением, переходя к третьему, – по объективным причинам, «пионеры» были лучше в том, что касалось прикладных дисциплин, в то время, как «переселенцы» довольствовались в лучшем случае работой в сфере услуг, при этом будучи в квалифицированном большинстве. Конфликт обострился всего через пару поколений, во время мибарийского кризиса, и привёл к власти социалистов, обещавших не только закончить войну, – начатую, как утверждала их пропаганда, колониальным бизнесом, – но и построить «общество равных возможностей».

   Глевеан наблюдает за тем, как Кейсара перестраивает логические связи. Ее раздражало разнообразие человеческих социальных моделей, но в то же время – она находила их интересными для изучения. Пожалуй, лишь это удерживало ее рядом с маршалом: почти бесконечные возможности познания других существ.

   – Ты ведь понимаешь, – продолжал он, – что в элитаристском обществе, где одна – меньшая, – часть населения объективно превосходит остальной социум, построить «общество равных» можно лишь через позитивную дискриминацию. Которая закономерно выродилась в дискриминацию обратную и через это – в фактический апартеид. С учётом того, что это радикально ослабило консервативную часть колониального истеблишмента, социалисты сочли эксперимент удачным.

   – В этом есть логика, – задумчиво соглашается Кейсара, – но в среднесрочной перспективе...

   – Это не важно, – поясняет Глевеан, – люди не загадывают так далеко. Они живут намного дольше прошлых поколений, но их политика всё равно близорука. Одним из следствий обратной дискриминации является вымывание интеллектуальной элиты, падение качества человеческого материала. Вырождение. Именно это определяет текущий кризис – впрочем, это противоречит официальной идеологии, так что не имеет значения.

   Кейсара обдумывает объяснения маршала, достраивая социальную модель. Кажется, математический анализ ситуации разочаровывает ее.

   – Абсурдно, – резюмирует она, – наверное, просто нужно признать, что я ничего не понимаю в людях.

   – Я тоже.

   Обескураживающее признание – Кейсаре не удаётся скрыть досады.

   – Твой социум кажется мне более... правильным, – признаётся она.

   – Вряд ли эти люди с тобой согласятся, – с безразличием отзывается маршал, – в массе, они ничего не знают о Салимкоре, а узнав – сочтут его чудовищно несправедливым. Жесточайшая иерархия, вертикальная структура общества, полное отсутствие равенства и холодный расчет. Люди не занимают свой социальный статус, а рождаются для него. Да, «социальные лифты» работают в обе стороны – и на возвышение, и на отбраковку, но случается это пренебрежительно редко, потому что Оклират столь же редко ошибается. Вряд ли это сочтут справедливым здесь.

   – Должно быть, тебе это общество кажется... весьма неоптимальным, – предполагает Кейсара, тщательно прислушиваясь к его реакции.

   Увы, ей не удаётся уловить даже тени каких-либо эмоций.

   – Первое, чему мы учимся, отправляясь к звездам: каждый народ живёт так, как считает нужным, – поясняет Глевеан, – если это не противоречит нашим интересам, нас оно не касается.

   – Хочешь сказать, ты не сочувствуешь этой девушке? – уточняет Кейсара.

   – Я не способен на эмпатию, – Глевеан едва заметно пожимает плечами, – но сегодня этот мир потерял одного перспективного навигатора и едва не лишился второго. Если это – цена социальной стабильности, то кто-то определенно допускает ошибки в планировании.

   – Весьма... прямолинейно.

   – По существу, – констатирует Глевеан, – у меня нет ни желания, ни полномочий указывать этим людям, как им жить. Но я могу констатировать, что они неоптимально расходуют людские ресурсы. Думаю, это – именно тот ответ, которого ты ждала.

   – Ясно, – Кейсара перетекает с правого предплечья Глевеана на левое.

   – Ты связалась с нашими?

   – Да. Нейроскоп доставит «бегун», – Кейсара без спроса подключается к интерфейсам гирокостюма для подзарядки; впрочем, Глевеан не возражает, – у нас есть примерно час по местному времени.

   Машина соскальзывает с шоссе на боковую дорогу и минует светящийся ровным светом голографической иллюминации портал. Лимузин въезжает в элитный посёлок, застроенный коммерческими особняками, распластавшимися у покрытого густыми хвойными лесами горного кряжа. Помещения здесь арендовали, в основном, пришельцы со звезд: мало кому из местных была по карману хотя бы одна ночь в подобных хоромах, а те, кто мог себе это позволить – проживали на другой стороне города, у океана. Глевеан максимально, до зеркальности, затеняет окна салона – ему это не мешает, но затрудняет даже теоретический визуальный контакт извне. Аделин не замечает – продолжает что-то бесшумно шептать одними губами, расписывая уравнения, иногда зачеркивая и удаляя целые блоки и снова продолжая решать задачи. К моменту, когда лимузин сворачивает с контактной дороги на облицованную керамикой дорожку у одной из вилл, девушка успевает решить семь уравнений из тридцати двух: прекрасный результат.

   Машина останавливается. Взгляд Глевеана к этому моменту уже замечает высокую человеческую фигуру под одним из разлапистых фонарей. Черные глаза маршала едва заметно сужаются. Он отправляет линк Арвен – комбайн отвечает не сразу и через двунаправленный хаб, присылая ответный линк.

   – Доставьте девушку в гараж у гостевого крыла. Я выйду здесь.

   Арвен отвечает еще одним линком, не утруждаясь большим.

   – Мы на месте, – вслух говорит Глевеан.

   Аделин не сразу понимает слова маршала, пару секунд глядя на него мутным взглядом.

   – Это – наша резиденция на этой планете, – холодным голосом поясняет маршал, – тебе придётся побыть здесь гостью.

   Аделин, очнувшись наконец от транса, в который вогнали ее навигационные уравнения, смотрит в окно и на ее лице загорается выражение благоговейного трепета и восторга: строгая и аскетичная роскошь модернистского строения виллы, утопающей в зелени, полумраке и холодном свете люминесцентных фонарей, завораживает девушку.

   – Арвен доставит тебя в гостевое крыло, – инструктирует девушку маршал, – поднимешься в комнаты. Прими душ и избавься от этих тряпок, – легкий кивок с намёком на одежду Аделин, – моя подруга будет твоим гидом и покажет, где взять средства гигиены и новую одежду.

   В ту же секунду Кейсара соскальзывает с предплечья Глевеана, черной молнией прочерчивает по полу салона до девичьей лодыжки и дальше, вдоль ноги – под одежду. Аделин вскрикивает от неожиданности и испуга, инстинктивно пытается вскочить и отстраниться – Глевеан даёт команду голосом:

   – Спокойно!

   И девушка замирает, боясь вздохнуть.

   – Это не опасно, – успокаивает маршал, вплетая в голос седативные нотки, – она не причинит тебе вреда.

   И протягивает девушке маленький пластиковый бокс.

   Всё еще боясь вздохнуть, Аделин принимает коробочку из рук Глевеана и открывает. Чуть дрожащими пальцами, касается матово-чёрной поверхности двух колец трансмиттеров мощного военного глобал.

   – Одевай, – приказывает Глевеан.

   Аделин бросает на маршала недоверчивый взгляд и осторожно вынимает кольца. С трудом сдерживая дрожь, девушка привычными движениями надевает трансмиттеры на указательный и большой палец левой руки и кольца моментально подстраиваются под ее анатомию. Двумя быстрыми касаниями пальцев, Аделин включает компьютер и ровное сияние псевдотрёхмерной калибровочной голограммы чуть озаряет ее лицо. Пара настроек, инсталляция профиля – голограмма гаснет, передавая данные в дополненную реальность Аделин и Кейсара немедленно линкуется к девушке.

   – Мисс Трюффо, – она обращается к Аделин на местном наречье с максимальной тактичностью, – моё имя Кейсара и вам не нужно бояться меня.

   – Что ты такое? – едва слышно шепчет девушка.

   – Довольно трудно объяснить, не вдаваясь в подробности, – мягко уходит от ответа Кейсара, – так что ограничимся тем, что я не причиню вам вреда и буду сопровождать вас в нашей резиденции. Прошу, следуйте моим инструкциям, а я позабочусь, чтобы ваше пребывание здесь было комфортным.

   Аделин нервно сглатывает и, наконец, выдыхает. Глевеан лишь едва заметно кивает головой.

   – Всё, вам пора. Не покидайте гостевые комнаты, пока я не скажу.

   Не говоря больше ни слова, маршал покидает салон лимузина, шагая в мокрую прохладу ночи. Дверь авто бесшумно закрывается, и машина проскальзывает дальше по дорожке, точно призрак, тут же ныряя в разинутую пасть подземного гаража. Глевеан опускает руки в карманы и неспешно идёт по блестящим от дождевой влаги плитам к ожидающему его гостю.

   Человек у фонаря одет в старомодный мышиный тренч и не менее винтажную, того же цвета федору. Ёжится зябко, кутается, подняв воротник, прячет руки в карманы. При приближении Глевеана – оборачивается к маршалу и учтиво приподнимает шляпу. В бесцветном свете фонарей едва поблескивает сединой на висках густая пепельная шевелюра.