Текст книги "Нет Рая в небесах (СИ)"

Автор книги: Сонуф Ал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

   – Стоп! – Глевеан поднимает руку, – Это плохое начало. Ты думаешь, что я пришел сюда заключить сделку и сейчас будешь пытаться набить себе цену. Не нужно. Я – звездный маршал, ты – мелкий сутенер, и нет ни одной причины, почему я должен тебя уважать.

   Глевеан откидывается на спинку кресла – металл устало скрипит от огромного веса. Калибр открывает рот, но маршал обрывает его реплику в зародыше.

   – У тебя свой бизнес, который мне не интересен. Но одна из твоих девочек сегодня вечером видела то, чего не должна была видеть. То, что стоило жизни ее подруге. Она пришла к тебе в надежде, что ты ее защитишь – впрочем, зря: ты ведь уже сообщил о ней своим дружкам из силовых ведомств. Ирония момента: если бы не ты, они могли даже не узнать, что девушки прошли по одному пропуску вдвоем. А теперь у них проблема.

   Калибр отсекает кончики сигары позолоченной гильотинкой, и прикуривает от винтажной бензиновой зажигалки, выпуская в лицо маршалу клубы сизого дыма.

   – Ты хоть понимаешь...

   – Стоп! – и снова тоже движение руки, – Опять неправильно. Я пришел забрать девушку. Семьдесят девять этажей, пятьсот двадцать пять комнат на этаж – даже с моими ресурсами, на поиски уйдет от одного до полутора часов, а у меня, по моим расчетам – есть от пятнадцати до тридцати минут. Поэтому ты мне поможешь.

   Калибр затягивается с показным безразличием. Его правая рука незаметно – как ему самому кажется, – скользит под стол.

   – Ты мне что, угрожаешь?

   – Я никогда никому не угрожаю, – спокойно отзывается Глевеан, – я констатирую факт. Так что давай пропустим этот этап. Номер комнаты?

   Раздается характерный звук взводимого курка.

   – А теперь, давай начнем сначала, – ухмыляется Калибр.

   Лампы мерцают, точно от близкого короткого замыкания.

   – Хорошо, – пожимает плечами Глевеан.

   Упирается рукой в край столешницы и одним молниеносным движением вбивает сутенера столом в стену. Мир щелкает, точно спусковой крючок: трое телохранителей срываются с места, но почти мгновенно падают с переломами лицевых костей. Амазонка оказывается расторопнее – успевает ударить, но аугментированная рука с выпущенным телескопическим клинком пронзает лишь воздух. Пальцы Глевеана перехватывают и сминают композиты и металл запястья. Первым тычком маршал ломает локтевой сустав, вторым, одними пальцами – пробивает бронированный корпус под грудной клеткой сбоку и разрывает силовую трансмиссию главного энергетического фрейма. Завершив серию вырыванием аугментированных позвонков между лопаток, Глевеан отбрасывает бьющееся в конвульсиях тело киборга и шагает к Калибру. Без усилий откинув в сторону неподъемный рабочий стол, маршал коротким жестом выбивает из дрожащих пальцев сутенера пистолет, хватает сжавшегося в ужасе человека за горло, поднимает, точно тряпичную куклу, и вдавливает в стену. Хватка – как у промышленного захвата, сдавливает одежду и мышцы груди так, словно вот-вот оторвет плоть от костей. Калибр хрипит сквозь сломанную грудную клетку, беспомощно царапает пальцами рукав Глевеана, маршал смотрит на него с безразличием.

   – Ты скажешь номер комнаты мне, – пальцы маршала поворачивают голову Калибра вбок – радом, всего в паре дюймов, кипит, протягивая к беспомощному человеку свои протуберанцы, первобытная Тьма, – или ей. Во втором случае, остаток жизни проведешь в вегетативном состоянии.

   Пальцы маршала поворачивают голову сутенера так, чтобы они смотрели в глаза друг другу.

   – С-сорок два... – хрипит Калибр, – двести семнадцать!

   – Кейсара, проверь.

   Материальная тень проскальзывает по стенам и потолкам вон из комнаты. Проходит пять, десять, пятнадцать секунд.

   – Подтверждаю.

   Стальная хватка маршала разжимается и Калибр грузно падает на пол. Глевеан, не говоря ни слова, идет прочь, перешагивая через бьющуюся в конвульсиях и рычащую от бессильной злобы киборга. Лампы снова светят ровным, спокойным светом.

   Маршал проходит по завешанному бельевыми сушилками, опоясывающему атриум балкону и сворачивает в коридор, к лифтам. Поднимается на сорок второй этаж и так же не спеша идет через другой балкон и лабиринт заваленных бытовым мусором узеньких коридоров. Редкие жители спешат убраться прочь, узкие двери комнат-каморок захлопываются за добрую дюжину шагов до маршала. Наконец, Глевеан останавливается у двести семнадцатой комнаты. Ждет полминуты – слышит движение за дверью. Коротким, но сильным ударом выбивает замок и шагает внутрь.

   Впрочем, комнатой это можно назвать с натяжкой – узкое помещение с тусклой лампой вместо окна, напоминает могилу. Брошенный на пол односпальный матрац, чайник-скороварка и одна универсальная беспроводная зарядка – вот и весь интерьер, в сравнении с этим даже комната в общежитии на Лемаршаля кажется хоромами.

   Она здесь. Отскакивает от двери, цепляется каблуком за матрац и падает. Отползает в ужасе, причитая, точно заведенная:

   – Только не убивайте! Пожалуйста, не убивайте, только не убивайте...

   И пытается нелепо защититься дрожащими руками.

   Она почти такая же, как на фото – невысокая, худощавая, с пышной копной русых волос, скрывающих левую половину лица. Разве что сейчас она, растрепанная и заплаканная, с трясущимися от ужаса губами, вряд ли годилась на официальное фото.

   Глевеан окидывает взглядом ее наряд – порванные чулки на теснённых подвязках, едва прикрывающая их юбчонка, ботильоны на невысокой платформе, чёрный облегающий топик и коротенькая курточка-болеро из кожзама. Вынув из кармана свой значок, маршал небрежно бросает его на матрац к ногам девушки.

   – Дотронься.

   Она дрожит и с недоверием смотрит на тускло поблескивающий кусочек металла.

   – Не бойся, это не опасно, – успокаивает Глевеан, вплетая в речь невербальную голосовую команду.

   Она не может сопротивляться. Поджимает колени, подается вперед и касается металла кончиками дрожащих пальцев, тут же отдёргивая руку. Отвечая на ее прикосновение, значок формирует изображение, информируя дотронувшуюся до него особу об имени и звании своего хозяина. Аделин поднимает глаза – в ее взгляде читается нескрываемая смесь ужаса и благоговения.

   Глевеан приближается на шаг, заставляя девушку снова сжаться в трясущийся от ужаса комочек. Наклоняется, поднимает и прячет в кармане значок. Затем равнодушно смотрит на Аделин и спрашивает:

   – Жить хочешь?

   Она часто-часто кивает сквозь дрожь.

   – Тогда идем со мной.

   И подает ей руку.

   Удивительно, но ему даже не приходится прибегать к манипулированию голосом – она почти не медлит. Ее тонкие хрупкие пальцы проскальзывают в ладонь Глевеана, он быстрым, но удивительно плавным движением помогает ей подняться, прижимает к себе, точно закрывая телом от остального мира и выводит из комнаты в коридор.

   – Кейсара, путь отхода.

   – С этим проблемы... вооруженные люди на первом этаже.

   – Савар? – предполагает Глевеан, выводя Аделин на балкон.

   – Недостаточно данных. Они едут на лифте, остальные направления блокированы. Рекомендую воспользоваться лестницей.

   – У меня идея получше...

   Глевеан останавливается и бросает взгляд на девушку.

   – Высоты боишься?

   Она испуганно кивает.

   – Тогда закрой глаза и не открывай, пока я не разрешу.

   Она подчиняется и зажмуривается. В ту же секунду Глевеан подхватывает ее на руки, пинком сбивает ограждение балкона и спрыгивает в атриум.

   – Идиот, – констатирует Кейсара через нейролинк.

   Они пролетают этажей двадцать и Аделин, так и не открыв глаз, даже успевает взвизгнуть от испуга, прежде чем срабатывает система пространственного маневрирования гирокостюма и масс-компенсаторы в четыре толчка гасят ускорение, плавно опуская их на истертую тысячами ног керамическую плитку полов атриума. Глевеан опускает ничего не понимающую девушку на пол, берет ее за плечо, и увлекает за собой на парковку. В спину их догоняют невнятные крики.

   Автоматика подает машину к выходу из здания. В темных, неосвещенных парковочных залах, заставленных полуразобранными авто, мелькает свет фар – им явно пытаются помешать, но Кейсара опускает все шлагбаумы, открывая лишь один проезд по встречному направлению. Всего полминуты – и их капсула выскальзывает из мокрой тьмы подземного паркинга сначала в узкий переулок, а затем, через пару перекрестков – в лабиринт подземных тоннелей.

   * * *

   ...Свет-тьма, свет-тьма. Городское освещение на шоссе мелькает, набегая и уносясь прочь отсветами фонарей. Кейсара, как могла, запутала следы – пущенные по их следу беспилотники заплутают достаточно, чтобы дать им необходимое время. Системы объективного контроля так же не стали проблемой, поэтому единственное, что беспокоит Глевеана – многочисленные карантинные посты и патрули, повлиять на которые он не может. Формально, его машина неприкосновенна, однако Аделин – гражданин Содружества и дипломатический иммунитет на нее не распространяется.

   Глевеан бросает косой взгляд на девушку – она сняла ботильоны, подтянула ноги к груди и сжалась в комочек в кресле авто, обняв острые колени. Она заметно дрожит – маршал жестом поднимает температуру в салоне. Впрочем, по больше части это – нервное.

   – Знаешь, почему я пришел за тобой?

   Она кивает, не глядя ему в глаза.

   – Что ты видела в терминале?

   Аделин пару секунд медлит с ответом, точно вспоминая что-то.

   – Людей, – отвечает она наконец; у нее тихое контральто и легкий акцент, выдающий в ней коренную жительницу колонии, – три черных машины. Семь человек...

   – Опознать сможешь?

   Она кивает, все так же, не глядя в глаза. Глевеан выбрасывает в дополненную реальность фото Савара и шести его ближайших заместителей – Аделин смотрит на них и отрицательно качает головой.

   Пожалуй, это было бы слишком просто.

   – Как вы туда попадаете? – Глевеан решает сменить тему.

   Она едва заметно пожимает плечами.

   – Проходим по моему пропуску: одна заходит, потом передаёт глобал через бота санслужбы – он выезжает через служебный выход, делая остановки у КПП. Можно просто положить кольца среди груза. Оператор охраны на проходной отключает биометрию, сбрасывает визит – и можно заходить повторно.

   Снова движение плеч – она старается отвечать спокойно и даже непринужденно, но в этом движении чувствуется смущение.

   – Персонал терминала подкуплен Калибром?

   Она кивает.

   – Что было дальше?

   – Они заехали через служебный КПП – обычно там только роботы проезжают. Я спряталась – не знаю, почему-то они меня испугали. А Олеви...

   Она судорожно сглатывает.

   – Она вышла, чтобы вернуть глобал, и натолкнулась на них?

   – Да, – голос Аделин вдруг звучит сипло, – один из них набросился на нее, она попыталась убежать, и он ударил ее чем-то... в спину. Она упала... и... и...

   Аделин кусает губы.

   – С-с ней все в порядке?

   Кажется, она сама знает ответ.

   – Она мертва, – без всяких чувств отвечает Глевеан.

   Аделин зажимает руками рот. Слезы катятся из девичьих глаз, плечи дрожат от с трудом сдерживаемых рыданий. Она отворачивается и плачет бесшумно, еще больше закрываясь в себе. Маршал не мешает: большую часть информации он получил.

   – Мы создаем себе проблемы, – констатирует Кейсара через нейролинк, – теряем время и рискуем эскалацией конфликта с местными.

   – Что ты предлагаешь?

   – Я допрошу ее прямо здесь, затем высадим на обочине и дело с концом.

   – Думаешь, девочка это заслужила?

   – А тебе не всё равно? – Кейсара знает, что нет, не всё равно, но никогда не подаст вида.

   – Я не калечу тех, кто мне помогает, – возражает Глевеан, – свяжись с нашими, пусть доставят нейроскоп в мою резиденцию.

   – ГУОБ может наведаться в гости, – предупреждает Кейсара.

   – Вряд ли они пойдут на открытую конфронтацию – все-таки, у моего жилища дипломатический иммунитет. Но все равно: пусть не затягивают.

   Что-то происходит – двигатель начинает терять мощность. Глевеан смотрит на приборы – подсветка, выполненная в дополненной реальности, затухает, вслед за ней гаснет дежурная иллюминация. Через несколько секунд останавливается двигатель, и машина скользит по инерции.

   – Кейсара?

   – Это не я, – отзывается она через нейролинк, – и не местные силовики: с трассой и протоколами все нормально – работает подавляющее поле.

   Поле подавления? Здесь?

   – Я теряю энергию, – докладывает Кейсара.

   И соскальзывает с панели управления в рукав Глевеана – маршал лишь надеется, что испуганно оглядывающаяся Аделин не замечает этого.

   Дальнейшее движение не имеет смысла: Глевеан использует аварийный тормоз и плавно останавливает капсулу. Бросает Аделин:

   – Сиди в машине.

   И выходит под дождь.

   Ничего не происходит. Автоматическая система предупреждения о нахождении на скоростной магистрали, которая должна просто вопить о нарушении протоколов безопасности, молчит. Гаснут и близлежащие фонари, и подсветка шоссе – мир вокруг окутывает кромешная тьма, нарушаемая лишь шумом дождя да отдаленной подсветкой городских небоскребов и трасс Лифта. Работает поле подавления – крайне сложный, основанный на «запретных» нераспространяемых технологиях, комплексный пакет мер радиоэлектронной борьбы. Напоминает используемую самим маршалом систему «исключения», выключающую системы наблюдения и распознавания в эффективном радиусе, только бесконечно мощнее. Дорогая, сложная и мало кому доступная штука.

   Глевеан отходит на несколько шагов от капсулы, оглядывается по сторонам. Нечеловеческое зрение маршала различает движение дальше по дороге. Всего несколько секунд – и едва заметная во тьме точка превращается в огромный, идущий без огней лимузин, бесшумно проскальзывающий по дороге и останавливающийся в десятке шагов от Глевеана.

   Маршал молча смотрит на огромное черное авто. Пару секунд ничего не происходит, затем водительская дверь бесшумно открывается, из машины под дождь выскальзывает очень высокая девичья фигура и Глевиан удивленно приподнимает брови.

   Илнари, чистокровная дочь Салимкора – маршал так давно не видел других представителей своего народа, что невольно ухмыляется уголками губ. Высокая, с точеной фигурой живой полубогини, подчеркнутой строгим, но неформальным нарядом в черно-белой гамме. Сплетенные в тугую косу белоснежные волосы, напоминающие живое стекло. Нечеловечески прекрасное лицо. Редкая для илнари смуглая кожа с легким золотым отливом, чуть раскосые глаза цвета полированной бирюзы – ее красота столь пронзительна и столь вызывающе отличается от простой, даже примитивной миловидности Аделин, что сама по себе буквально излучает цивилизационное превосходство.

   Завораживает.

   – Что она такое? – если бы Кейсара могла, она бы тряслась от ужаса, – Эта аура тьмы...

   – Она – комбайн, – спокойно констатирует Глевеан, – садайхиб, «пустой воин». Вестник смерти, если угодно. Суперсолдат Салимкора.

   Красавица смотрит на маршала, улыбаясь незаметной человеческому глазу улыбкой. Затем изящным движением открывает пассажирский салон и делает приглашающий жест.

   Отказаться не получится. Глевеан подходит к своей капсуле, заглядывает в салон и приказывает Аделин выходить.

   – Нас приглашают на встречу, – поясняет он.

   – Кто? – дрожащим голосом спрашивает девушка, натягивая ботильоны.

   – Не знаю, – честно отвечает Глевеан, – но кто-то очень, очень могущественный.

   * * *

   ...Роскошный ресторан в многоуровневом пентхаусе с видом на ночную агломерацию. Камень, дерево и стекло, оплетенные живыми растениями и окутанные журчанием множества рукотворных водопадов. Водяные каскады по стеклу и натуральным камням, открытые террасы, деревянные истуканы и резная отделка, мощёные известняком дорожки, лесенки и деревянные мостки, плавно перетекающие друг в друга. Цветастые карпы кои и броские лялиусы, прячущиеся в декоративных зарослях, стоит лишь приблизиться. Тихая, на грани слышимости, этническая музыка, разбавляющая успокаивающее журчание воды.

   Аделин глядит во все глаза – ей эта роскошь явно в диковинку, Глевеан напротив – не проявляет никакого интереса. Белокурая валькирия проводит их от лифтов до главного зала, где жестом указывает Аделин на столик у балкона с видом на город. Девушка бросает на Глевеана неуверенный взгляд, но он кивает, и она послушно садится на мягкую софу с обивкой из натурального сукна. Самого маршала приглашают наверх, в приватную зону, огражденную от прочих апартаментов декоративными аквариумами и завесами плетущихся растений.

   Здесь, за столиком натурального дерева, в плетеном кресле с мягкими подушечками, сидит, небрежно развалившись, человек одновременно примечательной и невыразительной наружности. Полукровка-илнари – среднего роста, темноволосый и темноглазый, смуглый, жилистый, с сухими, отталкивающим чертами лица и пижонской эспаньолкой. Одет незнакомец в простецкую хлопчатобумажную рубашку с цветастым этническим орнаментом и просторные брюки из парусины. Сидит расслабленно, небрежно положив щиколотку одной ноги на бедро другой и покачивая босой четырехпалой стопой. Простые плетеные сандалии стоят по левую руку.

   В нем есть что-то небрежное, нарочито-неряшливое и неформальное – совершенно неофициальный наряд, расстёгнутая до середины рубашка, обнажающая загорелую жилистую грудь с едва заметными застарелыми рубцами, пребывающие в легком беспорядке волосы, маленькая серебряная сережка в ухе. И в то же время – его взгляд: очень пронзительный, внимательный, неподвижный... хищный.

   По правую руку от него, чуть за спиной, застыла без движений еще одна салимкорская красавица, как две капли похожая на ту, что пригласила маршала со спутницей в эту обитель неноменклатурной роскоши. Их почти не отличить – немного другая прическа и, пожалуй, все.

   Два комбайна-телохранителя – роскошь, доступная лишь избранным.

   Перед незнакомцем – небольшой чайный столик, поднос с глиняным чайником и парой пиал, пепельница с несколькими папиросными окурками и предназначенное для гостя плетеное кресло.

   – Глевеан Терион, – тонкие губы незнакомца растягиваются в ухмылке, – рад познакомиться. Присаживайся, – небрежный жест в сторону кресла напротив, – мы позаботились, чтобы тебе было удобно.

   Маршал подходит, садится – кресло оказывается укрепленным профилированным металлом: немного прогибается, но вполне держит его вес. Откинувшись на спинку, Глевеан смотрит на своего визави.

   – Знаешь, кто я?

   – Син Мордрейн, – Глевеану даже не нужно лезть в поисковик – это лицо есть в его памяти, – исполнительный директор корпорации «Саренокс» в кластере Сулану.

   – Отлично! – Мордрейн хлопает в ладоши, – Сэкономим время на знакомстве. Кстати, – он поднимает вверх палец, – одна формальность. Тейлин...

   Стоящая за его плечом комбайн с нечеловеческой скоростью ударяет по стене рядом, хватает что-то нематериальное и швыряет с силой в аквариум. Вода вскипает, наполняясь чернильной тьмой, внутри которой вспыхивают затухающие молнии.

   Глевеан инстинктивно пытается вскочить, но его останавливает жестом другая красавица. Совладав с собой, маршал опускается обратно в кресло.

   – Да не суетись ты! – морщится Мордрейн, – Ничего с ней не случится – будешь уходить, заберешь свою подружку. Просто не люблю, когда за мной подглядывают.

   – А они? – Глевеан кивает на стоящего рядом смертоносного ангела.

   – Клинок не может предать руку, что его держит, – Мордрейн улыбается самодовольно, – кстати, как они тебе?

   – Шикарно, – не кривя душой, отзывается Глевеан, – боюсь представить, во что тебе обошлись их услуги.

   – О, да! – усмехается Мордрейн, – Это же настоящие фиршитки из Элитной Стражи Алькона! Ты даже не представляешь, на какие ухищрения мне пришлось пойти, чтобы заполучить этих восхитительных созданий. На одни взятки ушло целое состояние. Но, если спросишь меня – оно того стоило. Пожалуй, они – одни из моих лучших инвестиций.

   – И зачем?

   – Ну, во-первых, потому что это красиво, – спорить с этим было трудно, – а во-вторых – всегда приятно иметь в собственном распоряжении богоподобных созданий, способных истреблять целые армии. Очень, знаешь ли, помогает в трудных переговорах.

   Мордрейн разводит руками.

   – А ты? Предпочитаешь молодых дикарок?

   – Она мой свидетель, – спокойно отзывается Глевеан.

   – Ясно, – судя по всему, подробности Мордрейна совершенно не интересуют; чуть наклонившись в кресле, он смотрит вниз, не сидящую за столиком Аделин, – какая-то она недокормленная, на мой взгляд. Эй, официант!

   Подле Мордрейна немедленно материализуется услужливый юноша нарочито азиатской внешности в респираторе с причудливым орнаментом, и с обшитым кожей и укрепленным деревянным окладом томом меню в руках. Мордрейн небрежно переворачивает листы хлопковой бумаги, называя блюда:

   – Так... грибной суп, ароматную свинину с чайными листьями, тарелочку жареных булочек «маньтоу», мандарины в карамели и порцию чая улун за столик вон той барышни. Попросит добавки – не отказывайте. За мой счет.

   Официант услужливо кивает и испаряется, убегая исполнять заказ. Мордрейн опять улыбается своей неестественной улыбкой.

   – Ты мне не доверяешь? – интересуется маршал.

   – Ты – геномод пятого поколения, – констатирует Мордрейн.

   – Ты тоже.

   – Во-первых – всего лишь третьего, – поправляет Мордрейн, – а во-вторых, было бы довольно глупо недооценивать твои опыт и возможности. А я дожил до своих лет только благодаря здоровой паранойе.

   – А тебя не смущает, что они не забрали у меня оружие? – спрашивает Глевеан, одними глазами указывая на свое левое предплечье.

   – Они читают твою топологию и убьют тебя раньше, чем мысль навредить мне в твоей голове обретет форму. Кстати, раз уж зашел разговор: почему фазовый бластер, а не стандартный импактор?

   – Применяется с одной руки, не требует предварительной зарядки.

   – Исчерпывающе, – кивает Мордрейн, – а как насчет перегрева, небольшой дальности и капризной природы заряда?

   – За всё нужно платить, – пожимает плечами Глевеан.

   – Разумное замечание. Чаю?

   – Да, пожалуйста.

   Мордрейн сам разливает чай и подталкивает к Глевеану его порцию кончиками пальцев. Маршал берет пиалу и пробует напиток, слегка смачивая губы.

   – Итак. Что капиталистическая акула, вроде тебя, делает в этом цветущем уголке развитого социализма?

   – Как что? – с наигранным удивлением спрашивает Мордрейн, – Как обычно: ловлю рыбку в мутной воде.

   – И твоё присутствие не вызывает у местных когнитивного диссонанса?

   – А разве должно? – спрашивает Мордрейн, поигрывая пиалой с чаем, – Между прочим, я – их лучший друг: в этих забавных мирках для меня открыты все двери. И вообще: я очень люблю левых! Всех этих коммунистов, социалистов, антифашистов и прочих радетелей за социальную справедливость... Можно сказать, я их главный бенефициар: даже их собственные мамы не любили их так, как люблю я. Ну, по крайней мере, ни одна не вкладывала в них столько твердой валюты.

   Мордрейн отпивает ароматный чай, морщится и вздыхает с разочарованием.

   – Редкостная дрянь. Даже жаль, что это лучшее, чем они могут нас удивить.

   Его взгляд точно сам собой обращается вниз, где двое официантов кружат вокруг Аделин, расставляя готовые блюда. Всё это внимание взывает у девушки смятение и легкую панику.

   – Хочешь знать, в чём фокус? – кажется, на самом деле Мордрейна мало интересуют желания Глевеана, – В том, что каждый год какая-нибудь очередная небольшая, но гордая космическая держава вливается в дружную семью мирового сообщества. И так получается, что единственное полезное, что они могут дать миру извне – некоторый перечень товаров, услуг и ресурсов. Достаточно ограниченный, но пользующийся неизменной популярностью на мировых рынках. И, что характерно, этот же список товаров и услуг является очень важной статьёй наших доходов. Нет, не то, чтобы они были нам конкурентами: в сравнении с нашими объемами, всё это слёзы. Но мы не были бы одной из крупнейших мировых корпораций, если бы пренебрегали даже такими объемами.

   Мордрейн снова ухмыляется каким-то своим мыслям.

   – На счастье всех этих молодых и независимых государств, эпоха становления мировой экономики, когда договора подписывались не в бархатных перчатках, а в латных рукавицах и, по преимуществу, кровью, давно минула. Сегодня, многие даже Эдикт-4042 считают проявлением «ксенофобии и нацизма», а я скучаю по старым-добрым временам, когда можно было бороться с конкурентами кавитационными торпедами. Иногда мне даже жаль, что нынче времена травоядные и такие методы уже не в ходу. Что, конечно, не значит, будто реликтам тех времён, вроде меня, пора на покой.

   Мордрейн отставляет пиалу и складывает пальцы пирамидкой.

   – Но мы отвлеклись. Так вот: как живут наши гордые и независимые? Да, в общем, так же, как и все остальные: кто-то трудится в реальном секторе, кто-то изображает бурную деятельность, кто-то всем этим управляет – ну, или считает, что управляет. Разумеется, есть те, кто тянет всё это на себе, не давая системе идти в разнос. А также те, кого всё это очень не устраивает. Такие, знаешь: профессиональные протестуны, с горячими сердцами и горящими глазами. Обычно они озабочены такой вещью, как «социальная справедливость» – только не смейся, они правда в это верят!

   Мордрейн вынимает из кармана брюк маленький портсигар, достает самокрутку, прикуривает от копеечной плазменной зажигалки и небрежно отбрасывает зажигалку и портсигар на стол, снова откидываясь в кресле.

   – Большинство этих борцов за всё хорошее, – затянувшись, продолжает он, – ничтожества, не умеющие даже разводить демагогию, но есть среди них и настоящие революционеры. Обычно это аддиктивные личности, наглухо индоктринированные собственной идеологией, истово верующие в постулаты своих кумиров. Их не смущает, что весь этот идеологический мусор противоречит теориям поведения, государственно-правовым механизмам, принципам организации социума и просто человеческой природе: как и любая деструктивная секта, они почитают свои расовые и классовые теории единственно верными и непогрешимыми.

   Мордрейн выпускает облачко сизого дыма и ухмыляется криво.

   – Разумеется, они остаются просто политическими маргиналами: сколь бы сладострастными ни были их речи, мало кто их слышит, а реальные политические силы в столь радикальных элементах обычно не заинтересованы – благо, всегда найдутся продажные «лидеры общественного мнения», протаскивающие нужную повестку за мелкий прайс. И тут появляюсь я, дабы облагодетельствовать сих гордых сынов. Я даю им то, чего им так не хватает: деньги, ресурсы, связи. Подкуп, шантаж, пропаганда – у них, обычно, головы сносит от открывшихся перспектив. Они набирают популярность и политический вес, начинают служить то тем, то этим, затем это агрессивное меньшинство начинает диктовать свою волю большинству, а обеспечиваемая мною безнаказанность еще более радикализирует и привлекает в их ряды всё больше маргиналов. Наконец, набрав нормальный кумулятивный вес и получив формальный повод – не важно, какой, – эти ребята выводят толпы на площади и сносят потерявшее способность сопротивляться государство.

   Мордрейн снова с наслаждением затягивается.

   – Разумеется, лишь только ощутив власть, они немедленно предают: ведь я – представитель того самого «мирового капитала», зло воплоти, как известно любому левому активисту! И... я раскланиваюсь, отхожу в сторону и оставляю наших друзей наедине с их мечтой о справедливом мире. Отпускаю ситуацию, даю ей... настояться. И вот тут, очень скоро, наших незамутнённых друзей ждет первое большое откровение: оказывается, их поддерживает отнюдь не большинство населения, их левые идеи наталкиваются на противодействие консерваторов, отстроивших всё то, что эти пламенные революционеры сейчас с упоением громят, а поскольку наши горящие сердца совершенно не умеют идти на компромисс – а иначе они не были бы политическими маргиналами и я бы их не финансировал, – мерзкая ухмылка проскальзывает по губам Мордрейна, – они отвечают террором и быстро скатывают страну в гражданскую войну.

   – А дальше, – после небольшой паузы, продолжает Мордрейн, – три-пять, иногда десять лет, все заняты увлекательной резнёй, быстро дополняемой новым аттракционом – наши друзья достают черепомерку и приступают к выяснению, кто из них больший революционер, и чья концепция справедливого мира наиболее справедливая. Наконец, после многих лет кровопролития и парочки контрреволюций, победители получают джек-пот, проигравшие идут кормить червей, наши бледные юноши с горящими взорами заканчивают с демонтажем старого несправедливого мира и приступают к построению нового, чрезвычайно справедливого. И здесь, наступает время для второго откровения: оказывается, государство – это сложный организм, и, если отрубить ему голову, то большая часть его жизненных функций просто прекращается. Внезапно выясняется, что в процессе «осчастливливания» населения, утрачены компетенции и производственные цепочки, материальные и производственные ресурсы, большая часть интеллектуальной элиты истреблена в ходе террора или бежала из страны, а те, за чьи права и свободы так радели наши революционеры – находятся на грани голодных бунтов. Естественно, признавать свои ошибки – не для истинных радетелей за «светлое завтра», так что они поступают привычным способом: с помощью террора, устанавливают военный коммунизм, тем самым снижая издержки и заставляя работать самый базовый уровень экономики, но в этом месте их поджидает третье, главное откровение.

   В этот раз ухмылка у Мордрейна получается особенно омерзительной.

   – Оказывается, государство – это живой организм. Население – его скелет, производственные мощности и ресурсы – его плоть, национальная экономика – кровь. А вот дыхание, заставляющее организм жить – это торговля. Но внутренний рынок разоренного революцией и войной государства – размером с мышиный глазик, а на внешних рынках не только конкуренция, но и «деловые партнеры», почему-то не желающие работать с теми, кто не только является прямым конкурентом, но и провозгласил своим жизненным кредо их, проклятых капиталистов, физическое истребление. Итог? Затоваривание складов, остановка с таким трудом запущенных производств, крах социальных и экономических программ... Пат. И вот здесь, когда отчаяние наших построителей «светлого завтра» достигает точки сборки и они уже готовы на всё, чтобы лишь спасти ситуацию, весь в белом и в ореоле света, точно языческий боженька, появляюсь я. И скупаю этот квохчущий курятник за четверть реальной стоимости, чтобы позже перепродать под собственной торговой маркой за полный прайс. Плюс почти бесплатный товар, минус логистика, минус взятки, налоги, и так, по мелочи... выходит где-то триста пятьдесят процентов чистой прибыли. Даже на наших объёмах – вполне неплохая прибавка к годовому отчёту.