Текст книги "Три века Яна Амоса Коменского"
Автор книги: Соломон Смоляницкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)
Глава восьмая. СИЛЬНЫЕ МИРА СЕГО СТАВЯТ УСЛОВИЯ
Шведский берег наплывает в тумане. Город, скрывающийся там, в глубине, кажется загадочным. Маневрируя, судно медленно входит в порт. Все вздыхают с облегчением, когда корабль благополучно пришвартовывается к пристани. Туман редеет, но плотная завеса моросящего дождя скрадывает очертания Норчёпинга – важного военного и торгового порта шведов на Балтике. Вот так неясно, в тумане и хмуром дожде, представляется Коменскому будущее.
На пристани Ян Амос видит спешащего к нему человека. Это посланный от Людовика де Геера. Ему поручено устроить гостя в гостинице. Сам же хозяин будет рад видеть Коменского в любое время, когда гость отдохнет после утомительного морского путешествия. Поднявшись в темноватую комнату с низким сводчатым потолком, Ян Амос устало опускается в деревянное кресло. Сквозь окно просачивается тусклый свет дождливого дня. Коменский закрывает глаза. У него возникает ощущение, что здесь он никому не нужен. Контраст с тем, что происходило в Англии, Голландии, немецком Бремене, польском Любеке, разителен. Сумеет ли он здесь чего-то добиться?
Немного отдохнув, Ян Амос отправляется к Людовику де Гееру. Хозяин богатого дома радушно приветствует Яна Амоса, осведомляется, каково его самочувствие, – ведь их судно как следует потрепало. Да, отвечает Коменский, на половине пути их застиг шторм. К счастью, капитан и матросы хорошо знают свое дело.
– А ты, Ян Амос, смелый человек, – замечает Людовик де Геер.
– Гораздо больше, чем морские штормы, меня тревожит то, как пойдут мои дела в Швеции. Поймут ли меня ваши священники-лютеране? Поймут ли, что я здесь ради развития науки, просвещения, а не для богословских споров?
– Не тревожься, в Швеции считают тебя прежде всего педагогом, реформатором школы. Кроме того, здесь знают, что ты гусит, а к гуситам наши священники относятся хорошо. У нас приняты открытые широкие диспуты. Иди на них смело. Весь вопрос в том, сумеешь ли ты убедить оппонентов. Я же со своей стороны буду выполнять обязательства относительно чешских братьев.
Разговор продолжается за обедом. Людовик де Геер дает необходимые советы. Прежде всего ему следует нанести визит Иоанну Маттие, учителю латинского языка королевы Христины,[110]110
Христина (на престоле 1632—1644) – шведская королева, дочь Густава Адольфа, участвовавшего в антигабсбургской коалиции в Тридцатилетней войне. Продолжала политику отца.
[Закрыть] ее духовнику и ближайшему советнику. Он находится сейчас в свите королевы в Оребро. И кто знает, может быть, и сама королева соизволит принять его? Это было бы полезно для Коменского – в Швеции об этом сразу станет известно.
– Не сомневаюсь, что беседа с прелестной Христиной будет интересной, – прибавляет де Геер, – но думаю, что встреча с канцлером Акселем Оксеншёрной важнее: нет человека в Шведском королевстве могущественней его. Он определяет политику государства и видит далеко вперед, недаром его называют «орлом Севера». Если канцлер тебя поддержит, то ты, безусловно, сумеешь достигнуть своих целей.
Настает вечер, когда Коменский прощается с де Геером. Беседа с меценатом развеяла некоторые опасения, но она же укрепила в мысли, что Яну Амосу придется нелегко. Итак, решено: утром он отправляется в Оребро.
Оребро встречает Коменского ярким солнцем. Голубеет ясное небо, отражаясь в прозрачных водах озера Ельмарен. Живописный городок с высокими черепичными кровлями и колоколенками, раскинувшийся на зеленых берегах озера, дышит тишиной и покоем. Иоганн Маттие радушно принимает Яна Амоса и тотчас же начинает говорить о его книгах. Он сам учитель и знает, как много зависит от методов обучения. Он в восторге от новых дидактических принципов Коменского и советует продолжать их разработку, постепенно охватывая все новые, более сложные области знания. Неожиданно Маттие спрашивает, не желает ли Ян Амос обратиться к королеве. Коменский отвечает, что такого поручения он ни от кого не получал. Чуть улыбаясь, доверенный советник королевы говорит:
– Я сообщил королеве, что ты завтра уезжаешь и что, пожалуй, она не должна отпускать тебя без почести поцеловать ей руку.
Помедлив, Ян Амос спрашивает:
– На каком языке она обратится ко мне?
– На языке образованных людей. – Маттие произносит это с гордостью: ведь именно он обучал королеву латинскому. – Итак, до завтра, – говорит он, прощаясь, – о часе аудиенции тебе сообщат.
...В парке, в глубине которого стоит замок, где разместилась королева со свитой, весело пересвистываются птицы. Под ногами Яна Амоса, идущего по дорожке вслед за дежурным офицером, поскрипывает песок. Они поднимаются на второй этаж, проходят анфиладу комнат и оказываются в зале, где на возвышении стоит роскошное кресло, оно пустое, а тонкая белокурая девушка с живым привлекательным лицом легкой походкой спешит навстречу.
– Приветствую тебя, Ян Амос! – обращается она к нему на чистейшей латыни. – Я давно хотела побеседовать со столь знаменитым философом и рада, что вижу тебя.
Коменский смущен. Он слышал об уме, образованности и экстравагантности юной шведской королевы, но не мог предположить, несмотря на предупреждение Маттие, что она так свободно владеет латынью.
– Ты удивлен, – смеется королева, – но я научилась латинскому языку по твоему учебнику, да, да по «Открытой двери языков». Прекрасная книга! Там так много интересного! Я не только изучала язык, но и узнавала много нового.
Коменский, поклонившись, произносит слова благодарности, но королева перебивает его:
– Нет, нет, Ян Амос! Это я должна благодарить тебя!.. Иоанн, – поворачивается она к советнику, стоящему за ее спиной, – усади же, наконец, почтенного философа. Я хочу о многом расспросить его.
Маттие приглашает жестом Яна Амоса сесть на золоченую банкетку, стоящую у стены, тут же для королевы появляется кресло, и она, удобно устроившись, задает свой первый вопрос о планах будущих работ Коменского.
Ян Амос рассказывает о Пансофии, ее целях. Христина умеет внимательно слушать. Коменский чувствует, что она заинтересована, в ее высказываниях проявляется природный ум и начитанность, редкостная для столь юной девушки. Коменский испытывает к ней симпатию и доверие, это чувство усиливается и тем, что она дочь отважного короля Густава Адольфа, погибшего в сражении с войсками Фердинанда. Ян Амос делится с ней своими опасениями: как-то примут его, чешского протестанта, шведские священники и ученые?
– В Швеции никто не станет мешать твоей деятельности, – отвечает королева. – Учебник твой хорошо известен, и наши учителя и священники будут приветствовать твои усилия.
– Твоя деятельность, Ян Амос, – добавляет советник, – очень важна для нас... Однако, – Маттие делает небольшую паузу, – ее успех будет зависеть от канцлера Оксеншёрны. Мой добрый совет: постарайся расположить его к себе.
Опять Оксеншёрна! «Орел Севера», «душа Швеции», «человек, значащий для страны больше, чем ее короли». Со всех сторон Ян Амос слышит, как превозносят этого деятеля, стоящего у руля правления государства, одни с почтением, даже со страхом, другие с восхищением. Кто же он на самом деле: диктатор, просвещенный правитель, великий честолюбец?
Звонкий голос королевы Христины прерывает его мысль:
– Советую тебе, Ян Амос, прислушаться к Маттие, я неоднократно убеждалась в его предусмотрительности. – Королева улыбается. – Что же касается нас, то мы... – Она выпрямляется в кресле, принимая царственную осанку, хотя глаза ее по-прежнему озорно блестят. – То мы готовы всегда оказать тебе нашу королевскую милость. – Словно подтверждая свои слова, королева протягивает Коменскому руку для поцелуя.
Канцлер Оксеншёрна принимает Коменского не в своей официальной резиденции, а у себя дома, в библиотеке. Он без церемоний усаживает Коменского в глубокое кресло, сам же предпочитает прохаживаться по просторной, устланной ковром комнате.
Канцлеру за шестьдесят, но он подвижен, походка его легка, уверенна. На лице с глубокими морщинами вдоль щек, окаймленном седеющей бородой, кажутся неожиданными светлые, полные жизни глаза. Взгляд их необыкновенно изменчив: проницательный, пытающийся схватить невысказанные мысли собеседника, ироничный, вспыхивающий раздражением, победный, как бы ставящий точку в споре.
Оксеншёрна начинает разговор о книгах Коменского. Он читал не только «Открытую дверь языков», но и «Физику» («превосходный, единственный в своем роде учебник»), и затем «Предвестник Пансофии». Эта книга, заявляет канцлер, свидетельство благородного направления мыслей и всеобъемлющих знаний автора. Лично он, Аксель Оксеншёрна, прочитал ее с большим удовольствием. Ян Амос благодарит за столь щедрую похвалу его скромных трудов. Но, как и следует из названия, добавляет он, «Предвестник Пансофии» действительно всего лишь предвестник. А он мечтает о Пансофии полной. Какую великую роль она смогла бы сыграть в объединении народов, в утверждении разума и справедливости в отношениях между людьми и странами! С увлечением Коменский раскрывает свой замысел, говорит о том, что сделано, о накопленных материалах, о написанных главах. Эту работу необходимо продолжить. Если бы ему дали двух-трех толковых помощников, то, может быть, через три-четыре года он смог бы в первом приближении завершить начатое. Не следует забывать, что работа эта и после первого издания Пансофии будет продолжаться, привлекая к себе все новые силы, ибо бесконечно познание, открывающее все новые тайны природы. Успехи науки прибавляют блага, дарованные природой, несказанно приумножают всеобщее достояние человечества.
Канцлер кивает головой. Ему понятен благородный энтузиазм Коменского. Однако он политик, обязанный думать о близкой, конкретной пользе для государства.
– Война в Европе подходит к концу, – вещает Оксеншёрна, расхаживая по комнате. – После возобновления нашего союза с Францией ее войска начали активные военные действия. Франция сумела привлечь к войне против Фердинанда Голландию, Мантую, Савойю, Венецию. В Каталонии и Португалии, как вы знаете, произошло восстание против испанских Габсбургов. Но это еще не все. Продолжая политику своего предшественника Бетлена Габора, правитель Трансильвании Георгий Ракоци,[111]111
Георгий (Дьердь) I Ракоци (1593—1648) – князь, правитель Трансильвании. С 1630 года участвовал в антигабсбургской коалиции.
[Закрыть] наш верный союзник, уже объявил войну Фердинанду. В Северной Германии и на Рейне наши шведские войска под командованием победоносных генералов Банера и Торстенсона наносят сокрушительные удары имперским армиям.
Да, война, по существу, проиграна Габсбургами, – продолжает канцлер, – недалек час, когда Швеция утвердится на Балтике, получит новые территории в Померании, новые города. Мы будем контролировать устья великих немецких рек Одера, Везера, Эльбы и, следовательно, распоряжаться всей торговлей севера и запада Европы. Но мы не собираемся, подобно Габсбургам, узурпировать власть, – спохватился Оксеншёрна. – Мы за свободное развитие государств! Могущественная Швеция станет оплотом мирного развития и равновесия в Европе. Чтобы нести свою миссию в мир, нам нужны не только крепости и корабли, но и образованные люди, совершенные школы, реформированные и построенные по твоим проектам, Ян Амос! Не Пансофия с ее безбрежными устремлениями, а школы с реальной программой. – Аксель Оксеншёрна остановился возле Коменского и устремил на него твердый взгляд.
– Господин канцлер, – ответил Ян Амос, выдержав этот взгляд, – обрисовав картину послевоенной Европы, вы ничего не сказали о моей несчастной родине. А она на грани полного уничтожения. Неужели, первой начав войну с Габсбургами, самоотверженно сражаясь вот уже двадцать третий год, понеся в этой войне неслыханные жертвы, народ чешский не заслужил свободы и справедливого решения своей судьбы?
– О, разумеется, заслужил! Коалиция держав, которая сбросит иго Габсбургов, вернет Чехии самостоятельность, свободу вероисповедания и все былые привилегии ее сословий. Народ чешский сам решит свою судьбу. Твою тревогу я понимаю и разделяю. Могу заявить со всей искренностью, что я, так же как и господин де Геер, сочувствую чехам, которые более всех других пострадали от тирании Габсбургов. Швеция знает и помнит о тяжелой участи изгнанников, близких нам по духу чешских братьев. Ныне мы намерены оказывать им помощь в больших, чем прежде, размерах.
Коменский молча слушает. Он прекрасно понимает, о чем здесь не говорится прямо, но что имеется в виду. Помощь общине будет не в малой степени зависеть и от его позиции, от его сговорчивости. Если он согласится на условия шведов, займется тем, что их интересует, то и Оксеншёрна, и де Геер будут добрее к чешским изгнанникам. Что ж, он потому и принял предложение шведов, что они воюют против Габсбургов и могут помочь чехам – сейчас и в будущем. И все-таки надо постараться убедить Оксеншёрну, что Пансофия – не пустая мечта, что работа над ней принесет и Швеции, и всему человечеству реальную пользу.
– Я убежден, – продолжает Оксеншёрна, – что существующие школы никуда не годятся. В методах обучения есть что-то насильственное, однако в чем причина и каким способом ее можно устранить, я не знаю. Всюду, где я бывал, я обсуждал с учеными этот вопрос, но никто не мог рассеять мои сомнения. В конце концов мне называют Вольфганга Ратке. – Канцлер останавливается возле Коменского и закладывает руки за спину. – Я разыскал этого ученого. И что же? Он предлагает мне прочитать том своих «Наблюдений». Я это сделал, и мне показалось, что пороки школ он вскрывает в общем хорошо, но средства, которые он предлагает для их устранения, меня не удовлетворили, твои совсем иного сорта – они соответствуют всем требованиям в этой области... – Канцлер прерывает себя, взглядывает на часы, спохватывается, приносит извинения: у него неотложные дела. Он провожает Коменского до дверей и назначает встречу на завтра.
Во вторую встречу канцлер начинает сразу о деле. Без обиняков предлагает он Коменскому возглавить переустройство школ в Шведском королевстве. Регенты королевства избрали для этой цели его, Яна Амоса Коменского, торжественно заявляет Оксеншёрна. Дал свое согласие и епископ.
– Но это так неожиданно, – отвечает Ян Амос.
– Твои дидактические правила прекрасно обоснованы, – продолжает Оксеншёрна, – а учебники твои выше всяких похвал.
– Но без разрешения общины я ничего не могу обещать.
– Разрешение мы получим, – парирует Оксеншёрна.
– Но я обещал свое сотрудничество в Англии, как только там обстановка станет спокойнее.
Канцлер чуть усмехается:
– Там еще лет десять не будет покоя.
Коменский раздумывает. Оксеншёрна, слегка подняв брови, ждет. Ян Амос говорит, что он должен откровенно высказать свои опасения.
– Конечно, – кивает головой канцлер, – конечно.
– Ясновельможный господин, взять на себя преобразование школ всего королевства для иностранца – дело опасное, чреватое завистью. Лучше вот что: пусть будет выбран из вашего народа один или несколько человек, которые несли бы это бремя на своих плечах. Я же обещаю, что буду делиться всем, что уже найдено и что будет дано найти в этой области в результате размышлений.
– Значит, все-таки ты к нам придешь, чтобы быть с нами! – восклицает Оксеншёрна. – Пожалуй, будет разумно, – добавляет он, – если ты сосредоточишь свои силы на дидактических сочинениях. Я говорю о новых учебниках. Без них мы не тронемся с места.
Разговор продолжался до обеда. Канцлер неохотно отпускает Коменского, уславливаясь с ним о продолжении беседы утром следующего дня.
Оставшись один, Коменский подводит первые итоги. Ясно, что идея Пансофии чужда этому политику. Улучшение нравов, объединение людей с помощью знания кажутся ему химерой. Убедить его в обратном, по-видимому, невозможно. А отказаться от сотрудничества со шведами Ян Амос не имеет права: на помощь шведов рассчитывает община, а после победы над Габсбургами они смогут оказать влияние на решение чешского вопроса. Да, согласившись на предложение Оксеншёрны, он поступил правильно.
Утром все повторяется: Аксель Оксеншёрна рассыпается в любезностях, хотя его проницательные глаза, как всегда, остаются холодноватыми.
– Итак, в главном мы договорились, – резюмирует канцлер. Он делает паузу и уже другим, доверительным тоном продолжает: – Меня просил де Геер уговорить тебя переехать к нам, он готов на свои средства содержать ученых мужей, которых ты привезешь с собой. И он заслуживает похвалы за то, что, как примерный гражданин (ибо получил у нас дворянство), жаждет для своей второй родины той славы, которую может принести новая деятельность. Пламя, которое ты зажжешь, должно разгореться. От нас пойдет свет, который охватит Европу. Но я, уважая твои обстоятельства, напишу де Гееру, чтобы он больше не настаивал. Но прошу тебя, поселись недалеко от нас, переезжай жить в Пруссию или Померанию, дабы мы могли призвать тебя всегда, когда это будет нужно.
К такому предложению Коменский готов. Он называет Торунь, Гданьск. Канцлер рекомендует Эльблонг: этот польский город, где живет и много немцев, пока принадлежит Швеции.
– Это очаровательное, спокойное, подходящее для твоих занятий место, – продолжает он, – в магистрате большинство мужи ученые, тебе не будет недоставать их благосклонности. В религии они беспристрастны.
Что ж, у Коменского нет возражений против Эльблонга. Оксеншёрна удовлетворен. И теперь, когда деловые вопросы решены, Оксеншёрна предлагает продолжить разговор о Пансофии. Вещь эта очень серьезная, говорит канцлер, ибо он, как и Коменский, полагает, что лишь в условиях мира возможно торжество добра и справедливости. Но наступит ли время, когда не будет борьбы и противоречий?
– Мне кажется, – говорит Оксеншёрна, стараясь по выражению лица Яна Амоса проникнуть в его мысли, – что ты веришь в какой-то просвещенный, благочестивый, миролюбивый и, как говорят, золотой век. Это так?
– Да, так, ясновельможный господин, – отвечает Коменский, – верую.
– Умоляю тебя, как человека ученого и богослова, скажи мне, ты говоришь серьезно или шутишь?
– Будь проклят тот, кто бы посмел в таком важном деле шутить. – Коменский произносит каждое слово спокойно и твердо.
– Мы, сидящие у кормила событий, – говорит Оксеншёрна,– наблюдаем ежедневно, как легко и по сколь ничтожным причинам возникают споры, а возникнув, как нелегко они улаживаются. Следовательно, ныне, когда все на свете находится в крайнем противоречии, откуда у тебя надежда на столь всеобъемлющее примирение? Власть имущие добровольно не откажутся от своих прав и борьбы. Поэтому Пансофия не может принести мир. Его возможно лишь завоевать, да и то весьма далекий от золотого века!
– И все-таки, – отвечает Ян Амос, – человечество, сколько себя помнит, искало и другой путь. Путь братства и единения. Во все времена находились люди, которые вступали на него и вели за собой других. Их призыв всегда находил отклик, ибо в человеческой душе живут идеи справедливости и милосердия, иначе как могли бы люди отличать добро от зла? И чем иначе объяснить, что, пройдя через многие войны, люди еще сохранили человеческий облик? Но семена добра в человеческой душе надо оберегать, взращивать. Этой способностью обладает знание, обогащающее душу и разум, так как приобщает человека к тайнам бытия, приближает к постижению смысла существования.
– Ты меня не убедил. – Канцлер слегка наклоняется к Коменскому, холодок в глазах его растаял. – Да, не убедил, но беседа с тобой была интересна. Ты прав, добро привлекательно, и хорошо, что есть такие мужи, как ты. Полагаю, что так на эти вещи никто другой до сих пор не смотрел; иди же дальше по этому пути. Тогда мы достигнем, наконец, соглашения либо будет ясно, что надежды нет... – Неожиданно он выпрямляется, как бы освобождаясь от минутной слабости и снова становясь твердым, как и полагается канцлеру: – Пока же будем реформировать школы. Здесь мы сходимся. Это прежде всего.
Коменский удивлен неожиданной метаморфозой, происшедшей на его глазах с Оксеншёрной. На мгновение человек заглушил в нем голос политика, но перемена была поистине мимолетна. По-прежнему он останется прежде всего канцлером, ибо, как никто другой, знает, что нужно для вящей пользы государства. А стоит ему усомниться в своем знании, как тотчас же сработает механизм власти и выбросит его из своей орбиты. Удивительна эта таинственная сила государства, создающая типы нужных ему людей!
– Итак, мы обо всем договорились, – завершает беседу Оксеншёрна.
Он еще раз повторяет, что ничем другим, кроме составления учебников и методик, в первую очередь для изучения латинского языка, Коменский не должен заниматься. Никаких поручений из Лешно, никакого научного обмена с английскими пансофистами. На прощанье Оксеншёрна вручает Коменскому собственноручно написанное рекомендательное письмо, адресованное де Гееру. Таким образом всесильный канцлер как бы берет знаменитого ученого под свое покровительство.
Проводив Яна Амоса до дверей, Оксеншёрна опускается в кресло. Что ж, он может быть собой доволен. А к тому же и сам философ с его глубокой верой в добро и правду ему симпатичен. От знаменитого педагога действительно исходит какая-то непонятная сила. Да, такие люди, как Ян Амос, нужны, но их деятельность нужно направлять. Мысль эта как бы поставила точку в размышлениях. С Коменским он поступил мудро и дальновидно. Прекрасный день. Прекрасный вечер. Есть от чего прийти в хорошее расположение духа.
***
Вернувшись в Норчёпинг, Ян Амос рассказывает де Гееру о своих беседах с королевой и канцлером и вручает ему рекомендательное письмо Оксеншёрны. Де Геер удивлен: канцлер дорожит каждой минутой, разговаривает с людьми в присутствии секретаря, которому немедля диктует распоряжения, а тут встречается с Коменским три дня подряд, пишет собственноручно длинное рекомендательное письмо, – поистине удивительно! С интересом читает де Геер это письмо, в котором Оксеншёрна воздает должное учености и личным качествам знаменитого философа. Однако, прося де Геера о всемерном содействии Коменскому, канцлер ясно говорит об обязательствах, взятых на себя философом. Оксеншёрна подчеркивает, что они должны неукоснительно выполняться.
Итак, Коменского ждет Эльблонг. Судно, которое отправляется туда, только что пришло из Ливонии, разгружается и должно простоять в Норчёпинге несколько дней. В ожидании его Ян Амос и де Геер совершают прогулки. Письмо канцлера сыграло свою роль: де Геер предлагает оплатить расходы, связанные с пребыванием в Эльблонге не только Коменского с семьей, но и его сотрудников. Он расспрашивает о судьбе братьев, рассеянных по Европе. Коменский представляет список проповедников, вдов и сирот, находящихся в Польше и в Венгрии; не соизволит ли де Геер распространить христианскую любовь и великодушную щедрость и на этих несчастных людей? Пусть часть того, продолжает Ян Амос, что предназначено его коллегам, идет в помощь просящим.
– Не будем смешивать это, – говорит де Геер, – пусть каждое дело будет отдельно! Тебе и твоим сотрудникам я дам то, что обещал, а тем каждый год буду посылать тысячу талеров до тех пор, пока тебя оставят при этом деле. Половина пусть достанется тем, которые живут в Польше, половина – тем, кто в Венгрии. Я напишу письмо, чтобы тебя отпустили, а ты передашь его с подарками.
Коменский, таким образом, оказывается как бы заложником. Но об этом он не думает. Ради помощи нуждающимся братьям он готов трудиться без отдыха от зари до зари. И поэтому Ян Амос преисполнен к де Гееру горячей благодарности. С присущей ему отзывчивостью на добро воздает он де Гееру должное. А его покровитель, прощаясь с ним, считает не лишним еще раз повторить условия, выдвинутые Оксеншёрной. Вероятно, тогда же, перед отъездом в Эльблонг, Коменский занес их в свой дневник: «1. Чтобы я, отложив на время общенаучные работы, посвятил себя целиком окончанию дидактических сочинений. 2 Чтобы я не изменял совету, который мне дали насчет Эльблонга. 3. Чтобы в компаньоны своих трудов я предпочитал брать старательных молодых людей, а не зрелых мужей с семьями, ибо молодых легче уволить, если бы вдруг какой-то из них не годился». Де Геер, как и свойственно деловым людям, оказывается предусмотрительным. Он хочет, чтобы его деньги тратились с максимальной пользой.
Собираясь в дорогу, Коменский с надеждой смотрит в будущее. С ним будет его семья, ассистенты, и, может быть, судьба подарит ему несколько лет спокойного труда в этом тихом городке, пока Чехия не станет свободной.
