Текст книги "Кофе со льдом"

Автор книги: Софья Ролдугина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

– Да разве ж в них дело? – тяжко вздохнул отец Александр и наконец отпустил Эллиса. Тот инстинктивно шагнул назад, покашливая и потирая бока. – Милостью Небес у нас и еды всегда хватает, и крыша над головою есть. А детям-то чего надо? Игрушек, думаешь, подарков? Как бы не так! – и священник отвесил Эллису душевный щелбан прямо по лбу. – Вниманья им надо, да заботы, да совет вовремя дать. Кто к нам обещал на Сошествие прийти?

– Ну, я, – неохотно признался Эллис, потирая ушибленное место.

– Обещал, да не пришел.

– Ну, не пришел. Но это не моя вина была. У меня опасная служба, – пробормотал Эллис и скосил на меня глаза. – И срочные задания.

Отец Александр вздохнул, скрестив на груди ручищи.

– И что же, все за убивцами гоняешься?

– Гоняюсь, – ответил просто Эллис и вдруг посерьезнел. – Вот об этом я и хотел с вами поговорить. Джеральд не вернулся?

– Нет, – священник нахмурился и быстро взглянул на меня. – Мы все были бы рады твоей помощи, Эллис, Небеса видят. Но сейчас я должен…

– Глупости, – резко махнул он рукою. – Леди Виржиния сама может себя развлечь и в светских танцах вокруг да около не нуждается. Поверьте, она человек разумный… и знает достаточно много. В том числе и обо мне. И о моей работе.

Выражение лица у отца Александра сделалось странным.

– Так вот оно что, – почесал он подбородок задумчиво. – Значит, вот кто та «молодая особа знатного происхождения, имеющая недурственные способности к сыску»? Ты хоть понимаешь, окаянная голова, что с тобою будет, ежели у этой леди хоть волосок с головы упадет?

Священник говорил так тихо, что я, находившаяся шагах в четырех от него, едва различала слова.

– Леди Виржиния не будет рыдать из-за одного волоска, – вызывающе громко отчеканил Эллис, не глядя на меня. – И постоять за себя она сумеет получше некоторых дурней из Управления. И она знает, зачем я приехал сюда.

Священник вздохнул.

– Годы идут, а ты, Эллис, все таков же. Дерзишь, меры не знаешь…

– Нет, он прав, – вмешалась я. Мне изрядно надоело быть всего лишь фоном для диалога старых знакомых. – Отец Александр, я понимаю, что сейчас самое важное – найти пропавших детей. Поэтому оставим на время этикет и традиции. Поговорите с Эллисом… то есть с детективом Норманном, это важнее. Единственное, о чем я попрошу – это дать мне сопровождающего, чтобы тот помог найти общий язык с детьми… и самих детей, – добавила я шутливо, кивнув на темное здание приюта.

– Сестра Мария об этом позаботится. Я попрошу ее, – священник улыбнулся мне тепло, словно это и не он только что сурово отчитывал Эллиса. – Прошу прощенья, что так вышло. Вы сюда пришли с благими намерениями…

– Благие намерения не нуждаются в почестях, – прервала я его мягко. – К тому же здесь нет газетчиков, которые жаждут запечатлеть графиню в толпе благодарных за помощь монахинь или счастливых детей. Поэтому считайте просто, что я хочу узнать немного о месте, где вырос человек, который спас мне жизнь. И, если сумею, – помочь нынешним воспитанникам приюта.

Мэдди торопливо выступила вперед, похлопала сначала по корзинке, потом указала на темное здание приюта, потом изобразила, будто ест что-то, вопросительно вздернула бровь – и заулыбалась.

– А моей компаньонке Мадлен не терпится узнать, понравится ли детям ее выпечка, – невозмутимо перевела я пантомиму подруги в нормальную речь.

На лице священника отразилось замешательство.

– Ваша спутница не может говорить?

– Нет, – коротко ответила я, давая понять, что разговора на эту тему не будет. – Однако она очень хотела бы хоть немного помочь бедным детям, которым повезло в жизни еще меньше. С вашего позволения, мы пройдем внутрь? – указала я рукою на приют. – Здесь все же немного холодно…

Спохватившись, отец Александр повел нас к приюту. Забавная получилась процессия: первым шел священник, рядом с ним Эллис – оба в изрядно потрепанных одеждах и сердитые друг на друга; затем мы с Мэдди, в похожих темно-голубых платьях – разве что мое было дороже, и на накидку пошел мех, а не плотная шерсть; и, наконец, Лайзо с двумя большими коробками.

Вот уж кому приходилось труднее всех – по скользкой тропинке и без всякой ноши подниматься было нелегко.

В самом приюте оказалось не намного теплее, чем снаружи. То есть ветер, конечно, не дул, и мелкий, колючий снег не сыпался на наши головы, но все равно снять верхнюю одежду я не отважилась. Окна от сквозняков были забраны плотными ставнями, щели между створкой и стеною забиты старыми тряпками, поэтому света отчаянно не хватало. Горели газовые светильники. Низкие потолки, сырые стены – не лучшее место для детей.

Я сглотнула.

– Здание старое, обогревается печами, – тихо произнес Эллис за моим плечом, отвечая на так и не высказанный вопрос. – Зимою всех воспитанников переселяют на нижний этаж, в дальний конец здания. Отец Александр уже несколько лет откладывает пожертвования, чтобы сделать котельную и водяное отопление. Но в позапрошлом году была эпидемия, пришлось оплачивать врачей и лекарства. А в прошлом рухнула часть крыши. Ее всем миром перестилали, но много ли дети сделают? Да и починить хочется так, чтоб долго простояло… Так и живём.

«Живём».

Эллис до сих пор считал приют своим домом.

Отец Александр ненадолго отлучился и вернулся уже со спутницей. Это была монахиня – женщина хмурая, с потухшими глазами и теми особенными морщинами у рта, которые бывают у рано состарившихся людей. Увидев нас, она улыбнулась, вроде бы и приветливо, но без теплого чувства.

– Кочерга, – почти беззвучно пробормотал Эллис и скривился. А потом с явным усилием воли растянул губы в кислой улыбке и громко поприветствовал женщину: – Сестра Мария, а я-то думал, вы уже бросили с детьми возиться. Неужто решили на год-другой остаться еще?

Монахиня дернула плечом. В глазах ее промелькнула тень раздражения.

– Если я уйду, то кто же будет учить арифметике и чтению всех этих скорбных умом? Кто еще сможет держать их в строгости, направлять на верный путь? Они же так и норовят сбежать, чтоб пополнить ряды попрошаек и воришек!

Священник кашлянул.

– Сестра моя…

– Что? Разве я не права? – и с этими словами она уперла руки в бока и вызывающе вздернула подбородок. – Когда Сьюзен сбежала с тем проходимцем, кто ее за косы приволок обратно? Вы? Нет, я! И хоть она кричала на меня поначалу, потом спасибо сказала, и не раз. А вы, вы все можете только потакать их скверным наклонностям. Детям нужна строгая рука! – тут монахиня наконец удостоила меня своим вниманием и сухо кивнула: – Добрый день, леди. Позвольте помочь вам освоиться тут у нас… К слову, кошелька у вас собою нет?

– Есть, – созналась я, несколько обескураженная напором.

– Уберите подальше. У Нэнси очень шустрые ручки, а Моррис в прошлый раз стащил у врача серебряные часы из кармана. Было очень, очень неловко. Впрочем, нам нужно спешить. У детей скоро обед, а распорядок дня нарушать нельзя. Это подрывает дисциплину.

Признаться, тут я задумалась, почему Эллис назвал эту женщину «кочергой». Уж не из-за несгибаемого ли характера?

Отец Александр с Эллисом благополучно сбежали, бросив нас на растерзание суровой монахине. А она времени зря не теряла. Сразу велела Мэдди выйти на порог отряхнуть накидку от снега – «чтоб не натекло на пол», мне – сделать «лицо построже, а то эти детки вам сразу на шею сядут». Разузнала, что в коробках, что в корзинах, на какую сумму был подаренный чек… Потом обернулась к Лайзо, так и застывшему с коробками в руках, и приготовилась, видимо, и ему сделать замечание. Но он то ли от растерянности, то ли по привычке, вдруг улыбнулся ей и глянул из-под ресниц так, что даже у меня жар прилил к щекам.

Сестра Мария закашлялась, но быстро справилась с собою, выстроила нас в колонну и повела – по коридору темному и холодному, сквозь запахи газа и сырости.

– Не волнуйтесь, там будут не все дети. Только младшие. С четырнадцати мы их устраиваем подмастерьями и помощниками к надежным людям. Мы не бросаем своих воспитанников на произвол судьбы, как в других приютах. И не наживаемся на них. Но к работе приучаем строго! – бубнила монахиня себе под нос. Она производила странное впечатление – отталкивающее и притягательное одновременно. Я никак не могла понять, ненавидит монахиня приютских детей – или же любит, но намеренно держит в строгости, не позволяя себе сказать о них доброго слова даже за глаза. – Только работа может исправить дурную кровь. Отец Александр слишком добр, он любит этих детей, и не хочет помнить о том, что на них скверна от самого рождения. А они думают, что мы живем плохо, и убегают в поисках лучшей доли… Итак, леди Виржиния, подарки я распределю сама, мне лучше знать, у кого какие нужды, – монахиня бросила на меня быстрый взгляд через плечо. – Пирожные все не отдавайте, угостите самыми простыми. Остальные пойдут на десерт. Да, к слову, было бы прекрасно, если б вы остались с нами на обед и показали этим негодникам, что такое хорошие манеры.

– Да, конечно, с удовольствием, – ответила я без малейших раздумий. Во-первых, нам еще надо было дождаться Эллиса. Во-вторых, я все же хотела улучить момент и подловить эту монахиню для разговора наедине. Судя по реакции детектива, он хорошо знал ее; а значит, и она его. – Долго ли нам еще идти?

– Уже пришли.

Монахиня замедлила шаг, а потом и вовсе остановилась – у тяжелой деревянной двери, в самом конце коридора. В наступившей тишине стал отчетливо слышен взволнованный многоголосый шепот. Сестра Мария прислушалась к нему – и нахмурилась.

– Леди, будьте так добры, подождите минутку здесь. Я пока наведу порядок.

– Конечно, – немного растерянно согласилась я. – Если вы настаиваете…

Она вытащила из поясного мешочка на монашеском одеянии небольшой потрепанный молитвенник и, сурово поджав губы, толкнула дверь.

– Джим Уэллс, я все вижу! Нора, Берта, сейчас же наденьте передники! – створки хлопнули, но трескучий голос сестры Марии был слышен даже через толстые дубовые доски. – Лиам О'Тул, живо показывай, что у тебя в мешке? Подарок? Кому подарок? Леди? – В голосе ее появились грозовые нотки. – Дай-ка, я развяжу тесемки… Святой Кир Заступник! Лиам, негодник, ты где взял дохлую крысу?!

– Святой Кир и указал. Самолично, – глухо донеслось до меня смиренное.

Я поспешила отступить подальше, чтоб больше не услышать ничего лишнего. Мэдди беззвучно захихикала – кажется, от волнения. Шум нарастал, становился неразборчивей… А потом вдруг все стихло. Монахиня открыла дверь, шикнула напоследок на детишек и любезно обратилась ко мне:

– Прошу вас, леди Виржиния. Проходите.

Сразу вспомнился первый день в кофейне – не в качестве помощницы леди Милдред, а как полноправной хозяйки. Тогда тоже было очень страшно: как меня примут, не станут ли сплетничать или смеяться, что скажут о бабушке и смогу ли я сдержать слезы, когда о ней заговорят… Но то были взрослые люди; их действия и слова еще возможно предугадать, а значит – и справиться с ними.

Но дети совершенно непредсказуемы.

Когда я вошла, то сразу оказалась под прицелом множества взглядов – напряженных, ожидающих, радостных, предвкушающих, мрачно-настороженных, откровенно злых; только скучающих не было.

– Дети, поприветствуйте леди, – приказала монахиня и угрожающе похлопала по ладони молитвенником.

– Здравствуйте, леди Виржиния, – откликнулся нестройный хор голосов.

Лохматый мальчишка лет двенадцати-тринадцати, голубоглазый, с золотисто-рыжими вихрами, слегка напоминающий Эллиса лисьей остротой черт, напоказ зевнул и отвернулся, сунув руки в карманы штанов.

Глубоко вздохнув, я постаралась представить, что нахожусь у себя в кофейне, и дружелюбно улыбнулась:

– Добрый день. Я очень рада, что смогла сегодня приехать к вам…

– А уж мы-то как рады, – пробурчала смуглая чернокосая девчонка в мятом сером платье с наспех повязанным передником. – Ну, может, хоть пожрать чего принесла…

– Нора! – еле слышно прошипела сестра Мария.

Девчонка тут же сделала наивно-глупые глаза и, ступив вперед, выпалила:

– Леди-позвольте-вам-рассказать-стих– пронашужизнь! – последние слова вообще слились в одно. – Мы едим пустую кашу и на завтрак, и на ужин! С каждым годом поясочки мы затягиваем туже! Подзаборные собаки – даже те счастливей нас! Леди, дайте нам монетку, это наш последний шанс! – и она присела в неуклюжем реверансе.

Судя по стремительно краснеющему лицу монахини, сольное выступление Норы было чистейшей воды экспромтом.

– М-м… Как интересно! – Улыбка у меня стала нервной. – И кто же автор этих стихов?

Смуглая Нора переглянулась с подружками, обменялась с ними странными знаками и, смущенно потупившись, заявила:

– Святой Кир Эйвонский ниспослал.

– Нор-р-ра! – уже не скрываясь, рявкнула монахиня и обернулась ко мне: – Леди, простите, они в последнее время взяли дурную привычку все свои проказы валить на Святого Кира. Ух, задаст он вам, святотатцы! – и она пригрозила молитвенником хихикающим воспитанникам. – Леди, не желаете присесть? Вот там есть кресло…

– На нем дохлая крыса лежала! – громким шепотом сообщил кто-то. Я инстинктивно обернулась – и дети разом потупили взгляды.

Одинаковые серые платья и переднички, брючки и курточки, лохматые головы, напоказ скромно сцепленные в замок руки, хитрые взгляды искоса и – ожидание: ну когда же, когда же она ошибется?

– Хорошо, – немного растерялась монахиня. – Тогда… Бриджит, принеси одеяло из спальни, постелем на кресло.

– Слушаюсь, – пропела девочка с длинными светлыми косами и сделала книксен и бросила на меня злорадный взгляд из-под ресниц. – Леди, а можно вопрос?

– Да, конечно, – ответила я как можно приветливее. Уже начало сводить скулы от натянутой улыбки.

– А почему у вас короткие волосы? Я вот хотела стричь, а сестра Мария говорит, что короткие волосы бывают только у блудниц. Простите…

И снова этот взгляд и неловкий книксен.

Стало смертельно тихо.

Монахиня побагровела лицом.

Я поняла, что пора брать ситуацию в свои руки.

– Короткие волосы? – рассмеялась я, сдернула шляпку и эффектно тряхнула головой. – Мне их отрезал сумасшедший убийца прошлой весной. И в память об этом событии я решила сделать стрижку.

Бриджит выпучила глаза.

– Врешь же!

– Честное слово, не вру, чтоб мне сдохнуть, – вспомнила я оборот из речи Лайзо; услышав это, он придушенно раскашлялся у дверей. – Не верите – спросите у детектива Эллиса. Именно он пришел за мной в жуткий подвал, чтобы спасти от сумасшедшего убийцы-парикмахера, который хотел скормить меня своей мертвой жене! – зловеще произнесла я, наступая на Бриджит. Та испуганно ойкнула и спряталась за свою чернокосую подружку.

Злорадство в ее глазах постепенно сменялось чистым восторгом.

– А что потом было? – робко спросил совсем маленький мальчик, лет восьми, не больше.

– Гм… – я сделала вид, будто задумалась. – Ничего интересного. Убийцу поймали, посадили в тюрьму, и там он умер. А мертвую жену еще раз разрезали на кусочки и похоронили на старом кладбище, а сверху посадили куст жасмина, и он теперь, говорят, цветет красными цветками. Каждую весну.

Это было художественное преувеличение, конечно, но оно того стоило – и изумленно распахнутых детских глаз, и онемевшей от избытка чувств монахини.

Самое время переходить в наступление.

– Кстати, кто хочет чаю с шоколадом? Мы принесли немного гостинцев, – заманчиво произнесла я и напоказ приподняла корзину со сладостями повыше. – Сестра Мария, вы, кажется, говорили, что после обеда хотели устроить чаепитие, верно? Может, провести его прямо сейчас?

Под добрым десятком умоляющих взглядов монахине оставалось только согласиться:

– Пожалуй. М-м… Наверное, тогда нам следует пройти в трапезную.

– Прекрасно, – улыбнулась я ослепительно. – Но сперва – подарки. Мистер Маноле, подойдите ближе и поставьте коробки на пол. Сестра Мария, вы не поможете мне?..

Если до этого многие еще относились ко мне подозрительно, то теперь смягчились даже самые суровые сердца. С помощью Мадлен и Лайзо – к моему удивлению, знакомого со многими приютскими ребятишками – мы раздали все подарки. Я немного волновалась: выходило, что каждой девочке досталось по маленькому, но отдельному сувениру, а вот мальчишкам – несколько больших наборов игрушек, делить которые надо было на всех. Но обошлось; дети остались довольны.

А самые бурные восторги, к моему удивлению, вызывали книги – географический атлас и иллюстрированная «История». Пока я вплетала бирюзовые ленты в чудесные косы Бриджит, Нора, та самая бунтарка с талантом к стихосложению, с упоением зачитывала вслух описание животного мира Черного Континента, то и дело тыкая пальцем в картинки и восклицая:

– Лиам, придурок! Я же говорила, что слон огромный, как башня, а ты – «крыса с хоботом, крыса с хоботом»! Сам ты крыса!

А голубоглазый лис Лиам шумно шмыгал носом и старательно подпихивал ногою под кресло какой-то подозрительный мешок.

Потом мы всей толпой отправились в трапезную, попутно выясняя, где это я успела познакомиться с Эллисом, приютским кумиром, почему Мэдди ничего не говорит, но строит смешные рожицы, и правда ли к чаю будут «всамделишные пирожные». Сестра Мария, кажется, больше не сердилась; иногда уголки ее губ вздрагивали, будто она хотела улыбнуться, но по привычке одергивала себя, и принималась бормотать что-то под нос.

Случайно поравнявшись с нею, я услышала странный обрывок фразы:

– …Святые небеса, все так хорошо сейчас… Пусть Кир Заступник охранит нас и не даст истории повториться…

И от этих простых слов на мгновение стало так жутко, как бывает ночью в пустом доме, когда сухая ветка снаружи царапает по ставням.

Трапезная оказалась большим и светлым, но очень холодным залом. Потолок в нем был высокий, на два этажа, не меньше. На восточной стене я насчитала одиннадцать окон; ставнями они не закрывались, а потому сквозило от них ужасно.

– Эту часть здания пристроили позже, лет двадцать назад, – негромко пояснил Лайзо, заметив, как я оглядываюсь. Сестра Мария в это время командовала ребятишками, пытаясь рассадить их за длинным столом, а Мэдди увлеченно объясняла что-то новообретенной подружке – Бриджит. – Эллис рассказывал. При нем ведь строили.

– Здесь все такое… серое.

– Да, – согласился тихо Лайзо и подошел ближе, становясь прямо у меня за плечом. – Пристройку возвели из кирпича и оштукатурили изнутри и снаружи. В то время в приюте помогал один человек, учитель и художник. Вроде преподавал искусства – музыку, стихосложение, живопись… Особенно талантлив он был именно в последнем. Отец Александр, который и тогда уже был настоятелем, попросил его расписать стены в храме. Художник согласился и даже начал работу… Ай, это все плохо кончилось, – оборвал вдруг себя Лайзо. Глаза у него потемнели. – Не будем вспоминать.

– Мистер Маноле, если уж начали говорить, извольте и закончить, – сердито одернула я его, но он только одарил меня одной из самых своих впечатляющих улыбок – той, немного виноватой и снисходительной, от которой мысли становились томными и ленными, как от чашки горячего шоколада с ванилью. – Да мистер Маноле же!

Взгляд у него стал хитрым:

– Назовите меня по имени, тогда, может, и расскажу, – жарко прошептал Лайзо.

У меня мурашки по спине побежали.

– Вы слишком много себе позволяете.

– Ай-ай, раскаиваюсь, весь раскаиваюсь. Вот пойду да и займу полагающееся мне место – среди прислуги, – подмигнул он мне и сбежал помогать сестре Марии – расставлять чашки и выкладывать пирожные из корзин на большие деревянные блюда.

Я разозлилась на него и добрых пять минут обдумывала, что скажу, когда мы вернемся в особняк. Или сколько вычту у него из жалования – за дерзость… И лишь потом, когда сестра Мария и Мэдди заварили чай с мятой и начали делить на всех пирожные, я сообразила, что Лайзо просто схитрил – и отвлек меня от расспросов.

За столом мы с монахиней оказались рядом. Наверное, она нарочно так подгадала, чтобы защищать меня от разыгравшихся детишек. Однако ее опасения были напрасны: во-первых, упоминание приятельства с Эллисом благотворно подействовало на маленьких хулиганов, а во-вторых… Во-вторых, все стало для них абсолютно неважно, когда сестра Мария после короткой молитвы кивнула:

– Что ж, приятного аппетита.

И чудесные, чудесные сладости из далеких и эфемерных подарков приютупревратились в десерт, который можно было съесть. Вот прямо сейчас.

В «Старое гнездо» приходило множество гурманов, знающих толк в деликатесах, тонких ценителей редких сортов кофе и сладкоежек со стажем. Однако никогда еще я не видела, чтобы простые эклеры или корзиночки с джемом доставляли столько счастья! Пирожные не просто съедались – они смаковались… И мы с Мэдди наблюдали за этим священнодействием с улыбками ровно до тех пор, пока не заметили, как Нора осторожно прячет недоеденное пирожное в карман передника.

«Неужели не понравилось?» – пронеслось у меня в голове.

Я растерянно оглянулась на сестру Марию и тихонько спросила у нее насчет Норы.

– Не нравится? – переспросила монахиня и украдкой вздохнула. Взгляд ее, брошенный на меня, был далек от одобрительного. – Что вы, леди. Просто дети у нас очень… неизбалованные. Многие из них никогда не ели таких сластей. Конечно, мы стараемся кормить воспитанников хорошо, но сами понимаете, если встает вопрос, что купить, лишнюю теплую юбку для девочки или эклер, корзину рыбы для супа или шоколадку – выбор всегда будет не в пользу сластей. Поэтому я не удивлюсь, если кто-то из детей захочет припрятать часть угощения. Ведь его потом можно будет съесть и растянуть удовольствие. Или обменять у друзей на услугу или какую-нибудь вещь… Не знаю, смогу ли я вам объяснить, почему, но…

– Не стоит, – опустила я глаза. – Я… все понимаю. Сестра Мария, а на что живет приют?

– В основном на пожертвования, – ответила она, наблюдая за ребятишками.

Мадлен, сидевшая напротив нас, жестами объясняла Бриджит, как правильно есть слоеные пирожные – с помощью десертных ножа и вилки, и учила держать чашечку с чаем – подушечками большого и указательного пальцев – на верхнюю часть ручки, слегка согнутый средний – под ручкой, мизинец и безымянный прижать к середине ладони. Бриджит хихикала и уже нарочно прихлебывала чай с неприличным шумом, обхватив чашку двумя ладонями.

– Но жертвуют, насколько я понимаю, не так часто, как принято думать?

– Совершенно верно, леди, – подтвердила монахиня и нахмурила тонкие седые брови. – С деньгами люди расстаются неохотно. Конечно, есть и добрые люди, но как правило, желание помогать редко сочетается с большим капиталом. К тому же наш приют… – Она прерывисто вздохнула. – Приятно помочь красивым и умным девочкам в белых фартучках, воспитанницам приюта Святой Генриетты. Или, например, облагодетельствовать сиротский хор при храме Сошествия… Но помогать тем, кто уже своим рождением принес матери горе, кто родился напоминанием о кошмаре насилия… Нет, мало охотников заниматься благотворительностью в приюте Святого Кира Эйвонского. Поэтому мы живем на церковные пожертвования, на редкие подарки от случайных благодетелей – и за счет старших воспитанников. У нас принято до двадцати лет отдавать половину заработка приюту; исключение составляют лишь те, кто сам женился и завел детей.

– И многие помогают?

– Больше, чем можно подумать, – улыбнулась монахиня. – Вот взять того же Эллиса Норманна. Уж на что был хулиган, я с ним сладить не могла – то поколотит кого-то из уличных под видом восстановления справедливости, то наловит голубей и отправится торговать ими на рыночную площадь, то сбежит, якобы чтоб стать моряком и отправиться в кругосветное плаванье… Эх! – покачала она головой, вспоминая проказы Эллиса. – Однако он оказался на удивление благодарным воспитанником. Уже много лет Эллис отдает все свое жалование приюту, а сам умудряется жить на пять-шесть хайрейнов в месяц…

В груди у меня кольнуло.

Так вот почему он всегда ходит в обносках… И вечно голодный… Святая Роберта, а я еще возмущалась его привычкой торговаться и экономить на всем!

– Ох, а вот и он! – вдруг сказала сестра Мария. – Легок на помине!

– Кто? – не поняла я поначалу, но почти сразу же оглянулась – и увидела, что в дверях стоит Эллис, собственной персоной.

Я отвела глаза. Встречаться с ним взглядом сейчас было выше моих сил. Ох, пусть только Георг попробует еще хоть раз назвать Эллиса «нахлебником»!

– Какая удача, я как раз успел к обеду! – жизнерадостно объявил детектив, проходя к столу и усаживаясь рядом с Лайзо. – Хм… А уже что, десерт? Какая досада, я совершенно не люблю сладкое, – причмокнул он с фальшивым сожалением. – Сестра Мария, а у вас каши не найдется случайно? Помню, в мои годы вы подавали что-то такое сопливое, несъедобное… Ух, прямо ностальгия замучила!

«Не хочет объедать воспитанников», – догадалась я. Конечно, они ведь прежде не ели таких пирожных, у них каждое на счету, а Эллис может утолить голод и кашей.

– «Сопливое»? «Сопливое»?! – грозно повысила голос сестра Мария. – Как ты можешь так отзываться о пище, ниспосланной нам щедрыми Небесами! И, в конце концов, это просто неуважительно по отношению к кухарке, а ей уже, между прочим, семьдесят девять лет. Делаю тебе замечание, Эллис.

– Что, и в угол поставите? – оживился он.

Среди воспитанников началась эпидемия хихиканья.

– И поставлю! – упрямо воскликнула монахиня.

– Ужас, – просто ответил Эллис. – Не надо меня наказывать, я тут по работе. Кстати, о работе, – и он прищелкнул пальцами: – Леди Виржиния, нам потом стоит зайти к отцу Александру, он хотел что-то спросить о статье в газету – хотите вы, чтоб она была, или нет… Ну, что-то в этом роде… Э, куда это вы? Я же сказал «потом»!

– О, лучше решать такие вопросы сразу, – сказала я и поднялась, ослепительно улыбаясь. Новости об Эллисе оказались слишком… неожиданными. Мне нужно было пройтись и обдумать все. Еще леди Милдред говорила, что во время ходьбы мысли лучше укладываются в голове. – Где я могу найти отца Александра?

– Он сейчас в храме… Леди Виржиния, да постойте, я хоть провожу вас!

Эллис подорвался с места, но я остановила его жестом:

– Не стоит. Неужели вы думаете, что я здесь могу потеряться?

– Нет, но…

– Я скоро вернусь. Прошу прощения, что вынуждена ненадолго покинуть вас.

На самом деле, такое поведение было уже на грани приличий, но все равно этикета в приюте никто не знал. Поэтому меня ничто не остановило, когда я покидала трапезную.

В гулком и пустом коридоре стало немного лучше. Мысли по-прежнему скакали с новостей об Эллисе – на бедственное положение приюта, с лицемерных «благодетелей», сторонящихся «дурных» детей – на мировую несправедливость… Мне очень хотелось тут же по возвращении приказать каждую неделю отправлять в приют по корзине пирожных, но я понимала, что сладостями проблему не решить. Сестра Мария абсолютно права – теплая одежда и сытная еда каждый день куда важнее, чем какие-то десерты. Лучшим решением было бы поговорить с отцом Александром и условиться, к примеру, о ежемесячном отчислении на приют некой суммы… Но мне хотелось сделать что-то личное, что-то, что связало бы меня с этим местом прочнее, чем просто деньги.

«Святые Небеса, – подумала я, чувствуя головокружение. – Пошлите мне какой-нибудь знак… Нет, глупо как-то звучит. Слишком возвышенно. Может, все же сперва посоветоваться со священником?»

– Девочка, тебе помочь? – весело спросил кто-то у меня из-за спины.

– Я… э-э… Хотела побеседовать с отцом Александром, – машинально ответила я и только потом осознала, как именно ко мне обратились. – А вы, простите, кто?

– Живу я тут, – лукаво улыбнулся незнакомец.

Он был не слишком высок, худ, как жердь, носил мятые черные штаны, серую рубаху и зеленый жилет – явно с чужого плеча. Чудовищный ансамбль дополняла шляпа с высокой тульей и двумя чахлыми перышками. В руке у незнакомца была массивная курительная трубка с затейливой резьбой.

– Очень интересно, – вежливо улыбнулась я и на всякий случай отступила на шаг назад. Больше всего незнакомец напоминал бродячего циркача, но откуда в приюте взяться циркачу? – Пожалуй, мне пора.

– Куда! – рассмеялся незнакомец и без всякого почтения схватил меня за рукав. – Храм-то в той стороне. Вот что, девочка, дай-ка я тебя провожу. А то ведь заплутаешь здесь, а мне потом отвечать. Ну, пойдем, ты чего упрямишься? Боишься меня, что ли? И-и, смешная!

И, не слушая никаких возражений, он потащил меня прямиком по каким-то бесконечным запутанным коридорам. Я не успевала запоминать повороты и только диву давалась – неужели все это безобразие помещается внутри небольшого с виду приюта? А потом вдруг коридоры кончились, мы выскочили из неприметной дверки на улицу – и оказались буквально в десяти шагах от храма.

– Ну, дальше сама, – подмигнул мне чудной провожатый. Глаза у него оказались по-восточному раскосые, а сам он был смугл, как гипси, и рыж, как коренной альбиец. – Старик Александр там, скамейку в храме чинит. И, кстати… Ты не торопись, лады? Само все разрешится. Сразу поймешь, когда оно самое придет. Ох-хо-хо, как же я не люблю эти вдохновительные разговоры… – вздохнул он и, почесывая затылок, неспешно удалился за угол здания. От курительной трубки расходился белесоватый дымок, хотя я не могла припомнить, когда незнакомец умудрился ее раскурить.

Так или иначе, на улице было слишком холодно, чтобы просто так стоять на месте. Сделав мысленную пометку – спросить о странном незнакомце, я направилась к храму.

Пожалуй, нам с отцом Александром действительно было о чем поговорить.

Храм Святого Кира Эйвонского построили не так уж давно – девяносто лет тому назад. Не сравнить, конечно, с пятивековым собором Святого Игнатия, покровителя города. Да и вид не такой внушительный – добротное здание, крепкое, но без изысков. Ни скульптур, ни изящных каменных медальонов, ни затейливых узоров, обрамляющих окна и двери… Вся красота – беленые стены да сине-зеленые витражи.

Внутреннее убранство тоже не отличалось богатством. Цветы были все больше сухие, курильницы – медные. Перед алтарем теплились две свечи; рыжие огоньки трепетали на сквозняке, и при взгляде на них становилось тревожно и зябко.

Отец Александр, подоткнув одеяние, стоял на коленках у скамьи и осторожно подбивал молотком гладкий брус, выскочивший из паза в скамье. Увлеченный работой, он не сразу заметил меня.

Многозначительное покашливание не помогло – стук молотка заглушал все другие звуки.

Пришлось прошествовать к алтарю и замереть там ненадолго в молитве. Через некоторое время отец Александр заметил, что он в храме не один, поспешно вскочил и оправил одежду.

– Что привело тебя в храм, э-э… дочь моя? – смущенно спросил он, пряча за спину молоток.

Правильно, не оставлять же орудие труда, которому, вообще-то, в храме не место, на виду.