Текст книги "Маленький Диккенс (Биографическая повесть)"

Автор книги: София Чацкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

ПЕЧАЛЬНОЕ НАЧАЛО И РАДОСТНЫЙ КОНЕЦ

Неожиданное письмо. – Отца освобождают из тюрьмы. – Чарли покидает фабрику.

Джону Диккенсу все тяжелее было в тюрьме. Он заметно опустился, говорил, что тупеет, и избегал людей. Твердил: «солнце мое закатилось, земля раскрылась и поглотила меня». Реже ходил в буфет и перестал пировать со знакомыми арестантами. Все чаще грустно сидел у окна один. Сапоги его уже не блестели, он забыл про лорнет и трость с набалдашником и небрежно завязывал галстук. Даже брился редко. Перестал писать письма родным и больше не просил его выручить. Все равно не помогут. Надеяться было не на что.

Чарли все реже приходил в тюрьму. Все чаще и чаще проводил вечера в пивной. Он подружился с мальчиками воришками.

Раз он долго дожидался их в пивной. Наконец пришли старшие мальчики бледные и расстроенные. Самого маленького с ними не было. Они рассказали, что его поймали и посадили в тюрьму. А им как-то удалось удрать и скрыться.

– Плохо будет без третьего товарища, – сказал старший. Маленький в нашем деле всегда необходим. Самому не всюду показаться удобно. А малыша всюду пошлешь, он так проскользнет, что и не заметят.

– А ведь вот же его поймали! – возразил Чарли.

– Мало ли что поймали, – сказал старший. – Поймали оттого, что струсил. В нашем деле главное ничего не бояться. Если не бояться, никогда не поймают. Наше дело лихое, с нами, брат, весело. Шел бы к нам! Чего боишься? Лезешь к нам, а боишься! По чужой указке работать и ослы умеют.

Он лихо надвинул набекрень свою шапчонку и глубоко засунул руки в карманы штанов.

– Мы вольные соколы! Чего боишься? Слушай, малыш, нынче суббота, идем к нам в гости. Мы тебя угостим на славу. Ужин устроим горячий. Да и пряники у нас припасены. Вчера попался дурак-торговец. Увидел знакомого и отошел от прилавка. Пока он разговаривал, мы его здорово обобрали. Ну идем, что ли? Что тебе тут одному сидеть!

Чарли пошел с ними. Шли долго, по грязным нищенским улицам.

– Смотри, не выдавай нас! – сказал по дороге старший мальчик и посмотрел на него страшными, злыми глазами. – У нас разговор короток. Коли выдашь – убьем.

Наконец, пройдя темный и грязный переулок, мальчики шмыгнули в ворота. За воротами был огромный проходной двор.

Мальчики остановились, переглядываясь. Старший вынул из кармана платок.

– Уж ты не взыщи, птенец, глаза мы тебе все-таки завяжем.

Чарли испугался и хотел убежать, но не успел – старший мальчик накинул ему платок на глаза, а маленький крепко в него вцепился… Потом они потащили его дальше. Сначала по ровному месту. Как видно, через проходной двор. Потом стали спускаться. На вопросы Чарли воришки не отвечали, да и друг с другом не говорили. Шли быстро и молча.

– Стой! – сказал, наконец, старший мальчик.

Чарли услышал, как он открыл дверь. Потом его толкнули вперед и дверь за ним тотчас же захлопнулась.

– Снимай повязку, – приказал старший.

Чарли стоял в темном коридоре. Младший мальчик зажег спичку, и все трое стали пробираться вперед. Чарли одной рукой ощупывал дорогу, а другой крепко ухватился за своего маленького товарища. Он с трудом поднялся по темной, поломанной лестнице. Товарищи его поднимались ловко и быстро – давно привыкли. Старший отпер дверь и втащил Чарли в большую комнату.

Старший мальчик снова зажег спичку и поднес ее к свечке, стоявшей на дощатом столе в бутылке из-под пива. Младший принялся разводить огонь в очаге. Перед очагом стояли медные горшки, на столе валялись хлеб, масло и сковорода с сосисками. Младший мальчик поджарил на огне сосиски, а старший достал из грязного ящика бутылку водки, пряники и колоду засаленных карт. Чарли с любопытством огляделся. На полу лежали старые грязные мешки, набитые сеном. На них рваные одеяла и измятая подушка. В углу была навалена целая груда шелковых платков, как видно украденных.

Воришки напоили Чарли водкой и накормили горячим ужином. Повеселев, все трое засели за карты. Чарли в карты играть совсем не умел. Маленьким он играл в дурачки, и то редко. В тюрьме арестанты считали карты делом серьезным и детей в это дело не допускали. А ему давно хотелось научиться играть. Старший мальчик вытащил из кармана целую кучу медных денег.

– Будем играть на деньги. Есть у тебя деньги, малыш?

Чарли вытащил из кармана все, что у него было, весь свой недельный заработок.

– Только я совсем не умею играть, – пробормотал он робко и покраснел.

– Ничего, мы тебя живо научим, – сказал старший. – Ты будешь сначала играть вместе со мной против него – он указал на младшего и подмигнул ему. – Выигрыш и проигрыш будем делить пополам. Только, чур, не зевать! Гляди в оба!

К удивлению и радости Чарли, он и его партнер ни разу не проиграли. Они всякий раз выигрывали и нагребли целую кучу денег.

– Ого, малыш! Да у тебя счастливая рука. Ты нас обоих обыграешь, коли начнешь играть один. Ну, да ладно, я тебе не препятствую. Твое счастье!

Чарли попробовал играть один. С первого же раза он опять выиграл. Потом еще и еще. Куча денег перед ним все росла и росла. Он раскраснелся, глаза его блестели.

Вдруг он заметил, что маленький подмигивает старшему и как-то по своему перекладывает карты. Чарли хотел было им сказать, но тут старший стал рассказывать смешную проделку, и Чарли забыл про маленького и его карты.

Он проиграл, хотел отыграться и проиграл опять. От волнения он побледнел. Стала кружиться голова.

– Ничего, малыш, в картах всегда то везет, то не везет. Отыграешься. Выпей-ка еще водки.

Чарли залпом осушил стаканчик и продолжал играть. Он по-прежнему проигрывал. От выпитой водки Чарли затошнило. Голова у него совсем закружилась.

– Я больше не стану играть, – сказал он решительно. – Отпустите меня домой, я скоро опять приду к вам в кабачок. Воришки не стали спорить. Опять завязали ему глаза и вывели его на дорогу.

На улице Чарли очнулся и тут только сообразил, что проиграл все свои деньги. А до новой получки еще долго ждать!

Дома он едва поздоровался с хозяевами. Поскорее бы забраться на свой чердак. Но хозяева глядели на него радостно. Вид у них был праздничный и растерянный, словно они хотели сказать что-то необыкновенное. Хотели сказать, а не говорят. Старушка открыла было рот, а старичок замахал на нее руками и стал делать знаки. Потом откашлялся.

– Тут приходила ваша сестра, просила, чтобы вы, как только вернетесь, сбегали поскорее в тюрьму. Там у вас семейная радость, великая радость.

Старичок все еще не решался сказать, в чем дело. Чарли глядел на него во все глаза. Какая могла быть у них радость? Мальчик давно привык к одному только горю.

Тут старушка опять не вытерпела:

– Ваша мама получила письмо.

– Неожиданно, – перебил старичок.

– От старой знакомой, подруги детства, – торопливо подсказала старушка.

– Погоди, не мешай! – рассердился старичок. – Рассказать нужно все обстоятельно. Ваша мать получила письмо от старой знакомой, подруги детства. Она живет в одном городе с дальним родственником вашего отца. И вот видите ли… родственник вашего отца умер, у него были деньги, а наследников не было. Ваш отец его прямой наследник. Деньги по закону достанутся вашему отцу. Имею честь поздравить с получением наследства.

Старичок обхватил Чарли пухлыми руками и стал крепко целовать.

– Теперь ваш отец скоро выйдет на свободу. Вы поступите в школу и будете учиться. Давно пора. Такой способный и умный мальчик! Вы рады, что будете учиться?

Чарли оторопел и не говорил ни слова.

Тут старушка заплакала:

– Да что же вы стоите? Бегите скорее в тюрьму. За вами уж давно пришли. Папа с мамой давно вас ждут. Идите же скорее!

Чарли побежал в тюрьму. За ним поплелся и хромой старичок-хозяин. Непременно хотел сам поздравить его отца. К тому же он предложит Диккенсу свои услуги – поможет ему вступить во владение наследством. Нужно сделать все по закону. Старичок служил раньше в суде – у него там было не мало знакомых.

– Пойдем к папе! Пойдем скорее к папе! – торопил мальчик.

Тюремщик с веселым лицом открыл им ворота. Великая новость успела облететь всю тюрьму. Все встречные радостно с ними здоровались. В нижней галерее навстречу им попался старый приятель Чарли, пожилой арестант. Он курил трубку, от него сильно несло вином. Завидев мальчика издали, арестант бросился к нему и едва не сбил с ног на последней ступени. Потом кубарем влетел с ним в галерею.

– Мы ведь с ним давние друзья, – говорил он хозяину Чарли. – Сколько раз вместе коротали время с его отцом в буфетной. А он-то бедняжка… Когда б вы видели, как он пришел сюда в первый раз, такой маленький, храбрый, а сам ни жив, ни мертв. Трудно пришлось мальчонке. Уж мы-то знали… Нам ли не знать… А теперь вот счастье!

Арестант пришел в полный восторг.

– Погодите-ка почтеннейший, погодите, – крикнул он вдруг старичку, увидя, что тот собрался идти дальше. – Дайте-ка мне вашу спину… чуточку пониже… вот так…

И тут же, в тюремной галерее, пожилой арестант перелетел через голову почтенного хромого старичка, бывшего судебного чиновника. Пухленький старичок совсем оторопел от удивления. Арестант схватил его за пуговицу:

– Мы с вами выпьем, почтеннейший. Необходимо вспрыснуть, необходимо вспрыснуть!

Насилу от него отделались.

Когда Чарли вошел в камеру, вся семья уже была в сборе. Джон Диккенс, по обыкновению, сидел у окна. Он был гладко выбрит, и галстук был повязан под самым подбородком. Сапоги блестели. Лорнет снова висел на верхней пуговице сюртука. Лицо сияло. Он много и громко говорил. Словом, это был прежний Джон Диккенс.

– Необходимо, дочь моя, – говорил он Фанни, – поскорее отыскать хорошую портниху и сшить тебе нарядное платье. И шляпку тоже… да, да, конечно, красивую шляпу. Надо также сделать что-нибудь для Чарли; у него решительно неприличный вид. И для тебя, – обратился он к маленькой служанке. – Я намерен быть щедрым… да, да, я твердо намерен быть щедрым… – Тут он увидел Чарли и широко расставил руки.

Мальчик кинулся к отцу на шею.

– Твой отец не будет бедняком, когда выйдет из тюрьмы, говорил Джон Диккенс, прижимая к себе сына. – Мы не будем богаты, но дети мои больше ни в чем не станут нуждаться. Можешь больше не ходить на фабрику. Ты скоро поступишь в школу.

Он очень обрадовался, узнав, что квартирный хозяин Чарли поможет войти во владение наследством. Главное, поскорее выйти из тюрьмы. Когда это можно? Через несколько часов? Через несколько дней? Через неделю? Как, неужели только через неделю? Вам легко говорить. Понимаете вы, что значит лишняя неделя в тюрьме? Я задыхаюсь, мне нужен воздух!

– Я думаю, что раньше не удастся, мистер Диккенс. Необходимо выполнить некоторые формальности. Мы поторопимся, уверяю вас, мистер Диккенс, мы сделаем все возможное. А пока, будьте добры, покажите мне ваши бумаги.

Джон Диккенс заторопился и вытащил целый ворох.

– Ваша родословная, мистер Диккенс? Так, так… Теперь, кажется, все в порядке. Вам, конечно, придется немного поиздержаться. Но мы поведем дело как можно экономнее.

Ветхая лестница, ведущая на галерею, затрещала под быстрыми шагами. Дверь камеры распахнулась и вошла толпа арестантов. Во главе был тот самый пожилой арестант, которого Чарли раньше встретил в галерее. Темные глаза его весело блестели, а волоса на голове торчали щетиной. Он объявил:

– Мы решили отпраздновать ваше освобождение из тюрьмы, мистер Диккенс. Мы вас угощаем. Пир на весь мир. Весь двор уставим столами. Горы булок. Копны табаку. Ростбиф и плум-пуддинг – ешь до отвала. По кварте крепкого пива на брата. По бутылке вина каждому. А, мистер Диккенс?

Тут за пожилым арестантом прибежала маленькая девочка, его дочь. Она ему что-то зашептала. Лицо пожилого арестанта вытянулось.

– Вынужден распрощаться. Жена требует. Долг отца большого семейства и все прочее. Помните, мистер Диккенс: мы вас приглашаем. Мистрисс Диккенс, покойной ночи. Мисс Диккенс, мое почтение!

Весь вечер камера полна была людьми. Чарли, по просьбе отца, сбегал в буфет за вином. Мать нехотя дала ему денег… – Что делать? Уж так и быть, ради такого праздника!

На другой день все в тюрьме стали просить у Джона Диккенса денег взаймы. Он каждому обещал, как только вступит во владение наследством. Жена сердилась и спорила. Но он стоял на своем – пускай все радуются! Маленький хромой старичок часто заглядывал в тюрьму. Он сдержал обещание, хлопотал усердно. Стол Диккенса завален был грудами деловых бумаг. Чарли тоже помогал и бегал куда пошлют. Теперь он больше не ходил на фабрику.

Сам главный смотритель пришел поздравить Диккенсов. Но Джон Диккенс обошелся с ним важно и холодно; смотритель был злой, несправедливый человек, от него не мало приходилось терпеть арестантам.

Джон Диккенс и хромой старичок скоро стали большими друзьями.

– Мы считаем великим счастьем принимать под нашей кровлей такого человека, как вы, – говорил Диккенс доброму старичку. – Сами посудите, кто окружает нас в этой мрачной трущобе! Ваше общество для нас несказанное утешение. Вижу, что с вашей помощью нашим бедствиям скоро наступит конец. Передо мною открывается новая жизнь. Я блистательно устрою свои дела. Мое единственное желание – быть истинно деловым человеком. Мои родственники и родственники моей жены не раз осуждали меня и говорили, что я человек не деловой, хотя исполненный талантов. Я открыто презираю все эти пересуды и бесстрашно смотрю на свою судьбу. Но, что бы ни случилось и где бы мне ни пришлось жить, в доме моем всегда найдется комната и прибор за столом для вас.

Покончив с деловыми бумагами, Джон Диккенс принялся угощать гостя пуншем. Он суетился за столом, выжимая лимоны в горячую сахарную воду и смешивая воду с ромом. Он мешал, нюхал, пробовал, прихлебывал, лицо его сияло от удовольствия.

– Раскрывая теперь новую страницу моей жизни, пью за ваше здоровье! – сказал он, поднимая стакан.

В это время в камеру вошел сапожник, человек лет шестидесяти, с желтым лицом. Ростом он был очень мал и когда сел скрючась, казался почти карликом. Во рту у него торчал коротенький красный чубук. Сапожник курил и поглядывал на огонь в камине.

– Давно ли вы здесь? – спросил его пухленький старичок.

– Двадцать лет, – ответил сапожник. – А ведь вам не угадать, за что меня посадили.

– Верно за долги.

– Нет, я в жизни никому не был должен ни одного пенса…

– За что же?

– Угадайте сами.

Но старичок никак не мог угадать.

– Вот в том-то и дело, что вам не угадать, – сказал сапожник, вытряхивая пепел из трубки и вновь набивая ее табаком. – Меня посадили сюда за то, что я получил наследство.

Старичок глядел на него с удивлением.

– Вы мне не верите, – продолжал сапожник, спокойно покуривая трубку, – на вашем месте и я бы не поверил; но в том-то и штука, что я говорю истинную правду. Мне досталось от дальнего родственника наследство, я поделил наследство с его племянниками. Племянники перессорились и перегрызлись, а на меня подали жалобу в суд. В судейской конторе долго писали бумаги. Исписали шесть стоп, а я все платил за издержки. Наконец суд постановил: завещатель был не в своем уме, обязуем сапожника отказаться от своей доли наследства и вернуть его законным наследникам, а равно и уплатить суду все издержки по этому делу. Платить мне было нечем. Меня и посадили в тюрьму. Вот и вся чистейшая правда, вам за нее поручатся человек шестьдесят в тюрьме. Как видно, мне здесь и умереть придется.

Добрый старичок обещал похлопотать за него в суде, но сапожник в ответ лишь тяжело вздохнул, вытряхивая пепел из трубки. Видно, бедняга хорошо знал английские суды!

Прощальная пирушка арестантов вышла веселая, буйная, разгульная. Женщин и детей на нее не позвали. Это не в обычае у арестантов. Но Чарли не утерпел и заглянул в буфетную. Буфетная утопала в табачном дыму. Джон Диккенс расхаживал между столами, со всеми разговаривал, смотрел, чтобы всего было вдоволь. Был весел, пил вино, и чокался с арестантами. Его поздравляли, обнимали, с ним лезли целоваться, вокруг стук, шум, звон стаканов, брань пьяных, – пир был в полном разгаре.

Народу собралось много. Все принарядились по-праздничному, кто как мог. Но иные и на праздник пришли оборванные. Недалеко от Чарли, прислонясь к стене, стоял арестант в лохмотьях. На нем не было даже куртки, одна рубашка. Кто-то спросил его про куртку. Арестант заговорил торопливо:

– В закладе… хорошая родня… дядя Том… последний сюртук… был, да сплыл… надобна есть… Кормился сапогами две недели. Хороший зонтик… еще неделю… честное слово. Все спустил ростовщику… ничего нет больше… все они мерзавцы. Скоро шабаш… слягу в постель… умру… шабаш.

– Ну, чего там хныкать, – перебил его сосед. – И пить будем и петь будем. А смерть придет, помирать будем. Пойдем-ка лучше попляшем! – и он потащил оборванца за собою.

Оба нетвердо пустились в пляс.

Из-за соседнего стола выскочили еще два арестанта. Один в истасканном черном сюртуке, застегнутом на все пуговицы. Красное лицо его заплыло жиром. Он побежал на середину буфетной пыхтя и отдуваясь. Другой – широкий и плечистый, в синей куртке. Правая нога его была обута в щегольской сапог, левая – в старую дырявую туфлю. На сапоге его торчала покрытая ржавчиной шпора, он вздергивал ее кверху, похлопывал по сапогу изорванной охотничьей плетью в такт пляски, и покрикивал, как кричат охотники, погоняя лошадей.

– Браво, браво! – раздавалось со всех сторон. – Отмахните еще коленце… Раз, два, три. Браво, браво! Раз, два, три. Ура!

Тут к плясунам присоединился высокий молодец с длинными черными волосами и густыми лохматыми бакенбардами до самого подбородка. Галстука на шее у него не было, ворот рубашки был расстегнут и из-под него видна заросшая густыми волосами грудь. На голове у него торчал смешной бумажный колпак с кисточками, а в бумазейной куртке все пуговицы были оборваны. Он глядел нахально и дерзко. Таких молодцов можно встретить в трактирах и на постоялых дворах.

Арестанты пришли в восторг. Плясунам налили вина. Все затянули песни. Ветхий пол трясся под ударами каблуков. Буфетная тонула в клубах табачного дыма…

 
Держи левее, Добин,
Держи правее, Добин,
Левей, правей, правей, левей!
 

Наконец наступил счастливый день. Джон Диккенс со всей семьей навсегда покинули тюрьму. Отъезд был назначен в полдень. На тюремном дворе собрались сторожа и арестанты. Все хотели проститься с Диккенсами. По двору ковылял, прихрамывая, и пухленький старичок. Он тоже пришел в тюрьму на проводы. Арестанты обступили старичка. Они знали, что у него знакомые в суде. Ему со всех сторон совали прошения: один жаловался на начальство, другой хлопотал, чтобы ему сократили срок, третий писал, что его посадили в тюрьму не по закону. Пухленький старичок совсем растерялся, но все прошения совал в карман, говорил каждому, что постарается его дело уладить.

Наконец тюремщик открыл ворота. Диккенсы уселись в карету, лошади тронулись, тюрьма осталась позади.

Сидя против отца в карете и слушай, как стучат колеса, Чарли думал о тюрьме. Неужели он больше никогда не будет подходить к ее воротам? Неужели и вправду началась новая жизнь? Неужели он больше не будет хлопотать, бегать, валиться с ног от тяжелой работы? Неужели ему и вправду купят новые книги и отдадут его в школу?

Не во сне ли это ему все представляется? Во сне или наяву? Наяву или во сне? Вдруг карета повернет назад и опять подъедет к воротам тюрьмы? Нет, они едут все дальше и дальше. Так это правда, а прежняя жизнь только сон – дурной, страшный, тяжелый сон!

А как же там, в тюрьме, все будет без него? И трудно было поверить, что там все останется по-прежнему, тюремщики все также будут отпирать и запирать ворота, громыхая железным засовом, всё так же будут арестанты шагать по тесному двору, все такие же будут решетки на окнах и мрачные, грязные подземелья. А в подземельях люди, похожие на мертвых. Неужели так всегда будет? Всегда? Всегда?

^{Все так же арестанты шагают по тесному двору.}

ПОСТУПАЕТ В ШКОЛУ

Злой директор. – Канарейки в пюпитрах. – Как белая мышь жила в латинском словаре. – Веселые товарищи. – Мальчики пугают полицию.

Все знакомые Джона Диккенса в один голос твердили, что в Лондоне нет школы для мальчиков лучше школы мистера Джонса. Мистер Джонс прославленный воспитатель. У него учатся дети из самых богатых, самых известных семей. Отец Чарли не стал долго думать. Он послал сына к мистеру Джонсу взять программу и сговориться о плате за учение.

Школа была недалеко от Сомерс-Тауна, где поселились Диккенсы, на углу большой площади. Как только Чарли свернул из темного переулка на площадь, он увидел прибитую над дверью углового дома доску с надписью:

АКАДЕМИЯ ВЕЛЛИНГТОНА.

Мальчик стремглав перебежал площадь и постучал в дверь. За дверьми послышались тяжелые, медленные шаги. Двери открылись. Чарли увидел высокого человека с угрюмым, неподвижным лицом.

– Нельзя ли видеть мистера Джонса? – спросил Чарли.

Мрачный человек молча кивнул головой и указал на коридор. Мальчик нерешительно переминался с ноги на ногу.

– Вторая дверь направо, – пробурчал угрюмый человек.

Вторая дверь направо была полуоткрыта, из комнаты несло запахом бараньего жира. Чарли робко остановился на пороге; в комнате за длинным столом сидели мальчики, протягивая тарелки к большому блюду. Приземистый, толстый человек с засученными рукавами резал баранину тонкими ломтями и раскладывал ломти по тарелкам.

Чарли сразу заметил, что мальчики боятся толстого человека – стало быть это и есть директор.

Лицо у директора злое, а глаза маленькие, пронзительные; жилы на лбу толстые. На самой средине головы блестела лысина, прикрытая редкими седыми волосами, искусно зачесанными от висков на маковку.

Прическа эта поразила Чарли, но еще больше его поразило то, что мистера Джонса совсем не слышно: он все время говорит шепотом. Говорить ему, как видно, очень трудно и от этого он еще больше злится. Жилы у него на лбу вздулись, а изо рта вырываются глухие звуки.

Увидев нового мальчика, он состроил приветливое лицо, перестал резать баранину, подошел к новичку, спросил как его зовут и сколько ему лет. Замирая от страха, Чарли ответил, что двенадцать.

– О чем же думали его родители до сих пор? – зашипел директор. – Давно пора учиться. Он наверное ничего не смыслит в латинской грамматике? Ну да, не беда. Живо научится. Впрочем, его родители, может быть, желают сделать из него не ученого, а делового, торгового человека? Мистер Джонс обучает и бухгалтерии, всему, что необходимо знать деловым людям. Пусть мальчик передаст об этом отцу! Вот подробная программа занятий! – Директор вытащил из кармана толстый лист бумаги. – Здесь все напечатано. Какая плата? Об этом здесь тоже сказано. Пусть покажет отцу. У него воспитываются дети из самых известных семей. Лучшей школы нет во всем Лондоне. Учителя? Учителей много. Самые ученые люди на свете. Да и к чему учителя? Он сам ученее всех.

Маленькая речь утомила мистера Джонса, он пожал Чарли руку и вернулся к столу делить баранину. Чарли поспешил домой, к отцу.

– Плата за учение вперед! – крикнул ему директор вдогонку.

Отцу понравилась программа школы, а мать была довольна тем, что там обучают всему, что необходимо знать деловым людям. Она все еще надеялась, что сын станет богатым купцом или фабрикантом.

Чарли сильно отстал от других мальчиков и совсем забыл даже немногое, что знал из латинской грамматики в детстве.

Отправляясь в школу, он со страхом думал о том, что его ждет: он знал, что латинской грамматике учил сам директор. Когда Чарли вошел в классную, она была еще пуста. Это была большая комната с длинными рядами столов и скамеек. Скамьи для маленьких помещались ближе к кафедре, старшие сидели позади. У стены стояла аспидная доска. На грязном полу валялись обрывки ученических тетрадей. Вся комната была пропитана запахом плесени и гнилых яблок. Везде чернильные пятна: можно было подумать, что дом без крыши и весь год на него лил чернильный дождь, падали чернильные град и снег.

Вскоре классная наполнилась мальчиками. Все они спешили занять свои места. На новичка никто не обращал внимания. Мальчики со страхом ждали директора. Латинский урок был первым.

Когда мистер Джонс вошел, все глаза устремились на него. Директор посмотрел на детей злыми глазами и прошипел:

– Не мигать, не зевать! Держать ухо востро! Твердите, зубрите, не ленитесь! Линейки новые. Розги свежие. Ну, принимайтесь за учение!

Мистер Джонс подозвал к себе Чарли, дал ему книгу и велел выучить целую страницу. Сказал, что спросит его в конце урока.

Чарли вернулся на свое место и несколько раз прочел отмеченную страницу. Но как не старался, ничего не мог понять. Он попробовал зубрить непонятное, но в голове у него все путалось. Он с ужасом посмотрел на кафедру.

Перед директором была навалена груда тетрадей. Он линовал их, почти не глядя на тетради. Он глядел в латинскую грамматику, по которой спрашивал учеников. Ученики должны были вызубривать урок слово в слово. Как только ученик ошибался, мистер Джонс изо всех сил ударял его по рукам толстой линейкой из красного дерева. При каждом ударе мистер Джонс приговаривал:

– Как тебе кажется эта тросточка – а? Хороши у ней зубки – а? Есть и клыки – а? Укусила она тебя? Укусила?

Мальчик плакал и растирал руку носовым платком. Чарли со страхом следил, куда посмотрят свирепые глаза директора.

«Кого теперь будут бить»? – с ужасом думал Чарли.

Мистер Джонс искоса поглядывал в его сторону.

Соседи Чарли согнулись над тетрадками и дрожали.

– Диккенс, – прошипел директор, – поди сюда, расскажи-ка мне, что ты знаешь!

Чарли побледнел как смерть и сердце его сильно забилось. Он с первых же слов сбился и запутался. Большая рука потянулась к нему и жирные пальцы вцепились в его панталоны. Директор взмахнул линейкой, удар посыпался за ударом.

После латинского урока, самого долгого из всех, была большая перемена; ученики ожили, заговорили, зашумели и побежали в огромную пустую комнату, где им позволялось играть и бегать. Поднялась отчаянная суматоха. По зале полетели мячи – в одном из окон задребезжали стекла. Мальчики в ужасе кинулись к окну – тяжелый мяч попал в стекло. Мальчики боялись, что стекло разбилось. То-то попадет от директора. Но стекло, к счастью, уцелело.

– Нельзя так сильно кидать. Сколько раз я говорил – кричал большой мальчик. – Давайте лучше играть в кошку и мышку. Я буду кошкой! Кто будет мышкой?

Чарли, избитый директором, стоял один, в стороне, и плакал.

Несколько мальчиков, заметив новичка, мигом окружили его. Отправляясь в школу, Чарли принарядился, надел новую куртку, стоячий, туго накрахмаленный воротничок, и, подражая отцу, высоко, под самым подбородком, повязал галстук. Мальчики стали смеяться над ним.

– Ты что это важничаешь? – говорили они. – Пришел в школу учиться, а вырядился точно на бал. Говори, что важничаешь?

Чарли молчал.

– Что же ты молчишь? Немой, что ли?

– Погодите, он сейчас завизжит как поросенок.

Один из мальчиков забежал сзади и больно ударил Чарли. Кто-то попытался сорвать с него воротничок. Другой дернул за галстук. Мальчишки кувыркались, вертелись, высовывали новичку язык, кривлялись и плясали.

Наконец Чарли с трудом удалось ускользнуть от них. Он забился в самый темный угол, прижался к стене и зарыдал. Вдруг он почувствовал: чья-то рука осторожно легла на его плечо. Он поднял глаза и увидел перед собою высокого молодого человека в поношенном черном сюртуке.

Молодой человек ласково спросил Чарли:

– Что с тобой, мальчик?

Сопя и всхлипывая, Чарли рассказал, как трудно учиться латинской грамматике и, покраснев, прибавил:

– Меня побил директор, а мальчики дразнят.

Молодой человек нахмурился:

– Старая история! – пробормотал он. – Ничего, не унывай, мальчик. Скоро привыкнешь. Вот что я тебе скажу: у вас сегодня уроки кончаются рано. Зайди-ка ко мне, я живу здесь же. Я – учитель чистописания и арифметики, тебе каждый покажет мою комнату. Я тебе объясню латинскую грамматику. Ты увидишь, что это не так уж трудно, как кажется. С кем тебя посадили рядом в классе?

Чарли ответил, что его соседа зовут Тобином.

– Даниилом Тобином? – переспросил учитель. – Я его прекрасно знаю. Тобин! – крикнул он громко.

– Тобин, Тобин! – повторили мальчики, стоявшие рядом.

– Тобин, Тобин! – подхватил десяток голосов.

Даниил Тобин прибежал, запыхавшись, с большим мячом в руках. Это был краснощекий мальчик в голубой куртке. Узкий костюм так обтягивал его руки и ноги, что казалось – вот-вот лопнет. Волосы Тобина торчали на голове во все стороны и голова его напоминала помело или растрепанную половую щетку.

– Тобин, – сказал ему молодой учитель. – Когда уроки кончатся, приведи мальчика ко мне, а пока – тут учитель понизил голое и весело подмигнул глазами, – покажи ему ваш зверинец.

Тобин схватил нового товарища за руку и потащил его в классную.

Он подвел Чарли к одному из ученических столов, стоявших подальше от кафедры, у окна; осторожно чуть-чуть приподнял крышку и предложил товарищу заглянуть в щель. Покраснев от любопытства, Чарли заглянул и радостно засмеялся: в ящике стола он увидел маленькую желтую птичку – канарейку.

– Вот кто у нас здесь живет, – с гордостью сказал Тобин, – посмотри, как хорошо мы все ей устроили.

– Она отлично разгуливает по жердочке! – воскликнул Чарли. – А чем вы ее кормите?

– Конопляным семенем, – ответил Тобин. – Посмотри, вот его сколько насыпано на блюдечке. А в этой баночке вода. Ты думаешь у нас только одна канарейка? у нас много, целый десяток. – И он стал таскать Чарли от одного стола к другому. Чарли глазам своим не верил. В ученических столах жили коноплянки и канарейки. Вот так штука!

– Мы их иногда выпускаем полетать, – сказал Тобин, понизив голос и опасливо поглядывая на дверь, – когда мистер Джонс бывает болен и лежит у себя в комнате. Знаешь, он иногда пьет слишком много вина. Тогда они летают под потолком и радуются. Только очень трудно их ловить. Все мальчики вскакивают на столы и орут: «держи, держи»! С перепугу птички забьются куда-нибудь в уголок. Правда, они у нас ручные. Когда надоедает летать, сами возвращаются в свои домики. Знаешь, раз мистер Джонс неожиданно встал и подкрался. Мы думали он спит, выпустили птичек, сами все повскакали на столы, птички бьют крыльями под потолком, мальчики орут: «держи, держи!», а старикашка тут как тут.

– Что он сделал? – с ужасом спросил Чарли.

– Всех высек розгами. Весь класс. Два дня не могли опомниться.

– А птичек? – спросил Чарли.

– Птиц, конечно, отнял, – мрачно ответил Тобин. – Ну, да мы живо завели новых. Но ты еще не видел самого главного. У нас есть еще знаменитый акробат.

– Знаменитый акробат? – спросил Чарли, широко раскрывая глаза.

– Да, белая мышь – акробат. Она живет в латинском словаре.