Текст книги "Маленький Диккенс (Биографическая повесть)"

Автор книги: София Чацкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

ТУЧИ СГУСТИЛИСЬ

Учебное заведение мистрисс Диккенс. – Отца сажают в тюрьму. – Чарли в тюрьме.

Не прошло и недели как Диккенсы, продав почти все свое имущество, переехали на новую квартиру. Они поселились в том же предместье, но подальше от окраины, в одном из старых домов глухой и грязной улицы. Жители этой улицы выливали из окон помои и выбрасывали всякий ненужный хлам: ломаные кастрюли, женские чепцы, дырявые зонтики. Чего тут только не было!

Дома на этой улице, одинаково неуклюжие и безобразные, выглядели так, как будто их нарисовал какой-нибудь маленький школьник – не дома, а каракули. Но дом, где жили Диккенсы, не походил на остальные дома. Это был старый кирпичный дом, грязный до того, что казался совершенно черным, двухэтажный, с высокими, узкими окнами. Он был затейливо выстроен, как будто хозяева его хотели показать соседям, что они не такие, как все, а важные, богатые люди. Верхний этаж дома навис над нижним, образуя большой выступ, с неуклюжими лепными фигурами. Диккенсы снимали квартиру во втором этаже, в самом конце длинного и темного коридора. Квартира состояла из двух комнат, в которых почти ничего не было, кроме обеденного стола, стульев и кроватей. К дверям дома прибили медную дощечку. На ней большими буквами было вырезано:

УЧЕБНОЕ ЗАВЕДЕНИЕ МИСТРИСС ДИККЕНС.

По приказанию отца, Чарли обошел все соседние дома, стучался со страхом в чужие двери и разнес много печатных объявлений: в них мистрисс Диккенс обещала за необыкновенно дешевую плату научить девочек и мальчиков всем наукам на свете. Но ни один ученик не приходил.

Джон Диккенс ждал, надеялся, огорчался, наконец, махнул рукой, решив, что соседи их необразованные и грубые люди.

Его дела шли все хуже и хуже. Он не мог найти никакой службы и его вечно осаждали люди, требовавшие денег. С утра приходили молочница, потом булочник, мясник, виноторговец. Они кричали свирепыми голосами и бранились на всю улицу. Скоро Диккенсам перестали отпускать даже воду.

Джон Диккенс приходил в отчаяние от их бешеных криков. Однажды он даже схватил бритву и хотел зарезаться. Но отчаяние его быстро проходило. Как только кредиторы исчезали, он звал Чарли, заставлял его заботливо ваксить сапоги и потом уходил из дому, вертя свою трость и напевая веселую песенку. Он говорил, что исполняет поручения каких-то торговых домов, но никак нельзя было понять, в чем состоят эти поручения и почему ему ничего за них не платят. Он искал службу, но служба не находилась. Иногда, впрочем все реже и реже, ему удавалось достать взаймы немного денег. Тогда маленькую служанку немедленно посылали за пивом и бараньими котлетами. Джон Диккенс приходил в хорошее настроение. Он говорил, что со временем они переберутся в какую-нибудь богатую часть города и заживут по-другому. Впрочем и здешние места не так уж дурны. Квартира, конечно, мала, но как только дела поправятся, можно будет надстроить новый этаж, соорудить балкон или сделать какие-нибудь другие переделки, чтобы прожить с удобствами три или четыре года, пока не разбогатеть.

Но дела не поправлялись, а шли все хуже и хуже. Диккенсам решительно не на что было жить. Правда, они получали крохотную пенсию, – Джон Диккенс раньше служил в таможне, – но пенсия целиком уходила в первые же дни после получения. Дети все чаще и чаще плакали от голода и холода.

Наконец, наступил страшный день: Джона Диккенса увели и посадили в тюрьму. В то время, – ведь это было давно, больше ста лет тому назад, – в Англии за долги сажали в тюрьму и держали там до тех пор, пока какие-нибудь друзья или родные не выплатят всех долгов, заключенного. Были несчастные люди, которые попадали в тюрьму совсем молодыми и проводили в ней всю жизнь. Многие в ней так и умирали.

Чарли горько плакал, когда отца его уводили в тюрьму. Он всю свою жизнь не мог забыть этой минуты.

– Солнце навеки закатилось для меня, – сказал Джон Диккенс, покидая свой дом, – земля разверзлась и поглотит меня. Прощайте навеки, мои дорогие…

^{Мистер Пикквик говорит речь. Рисунок к книге Диккенса «Записки Пикквикского клуба».}

Услышав эти слова, Чарли твердо решил не покидать отца. Он непременно разыщет тюрьму и потребует, чтобы его туда пустили.

В первое же воскресенье после ареста мальчик отправился к отцу. Накануне он всю ночь не мог заснуть и вышел из дому очень рано. Долго он расспрашивал, куда ему идти, переходил из улицы в улицу, из переулка в переулок, перешел через Лондонский моет, прошел мимо церкви с высокой колокольней, и вот, наконец, увидел огромный дом с решетчатыми окнами. Его окружала высокая стена, усаженная гвоздями, с большими железными воротами. Чарли остановился, со страхом глядя на ворота. Вдруг он увидел, что какой-то старик с пакетом подмышкой подошел к ним. Чарли нагнал старика.

– Скажите, пожалуйста, – робко спросил мальчик, – что это за место?

– А? Это место? – сказал старик. – Это долговая тюрьма.

– Сюда может каждый войти?

– Каждый может сюда войти, но не каждый может отсюда выйти.

– Здесь мой папа. Пустят меня к папе?

– Конечно пустят. Пойдем со мной. Один ты там запутаешься в первый раз. Я покажу тебе дорогу.

Они вошли в открытые ворота и прошли по узкому крытому проходу в сторожку тюремщика. Тюремщик, как видно, хорошо знал старика. Он сейчас же открыл вторые ворота; за ними был внутренний двор.

Чарли со страхом глядел на тюремщика, боялся что не пустит. Но тюремщик только спросил, как его зовут и к кому он идет. Получив ответ, тюремщик махнул рукой:

– Стало быть, иди!

Чарли вздрогнул, когда ворота заскрипели за ним, и ключ снова повернулся в замке. Теперь он был внутри тюрьмы.

Двор был такой узкий и мрачный, что Чарли захотелось поскорее убежать прочь, домой, к матери. Но ему стало стыдно и он храбро пошел дальше за стариком. Они свернули направо и, войдя в третью дверь, поднялись по лестнице. Она вела в галерею, грязную и низкую, освещенную двумя небольшими окнами с железными решетками.

– Мы еще не пришли, – сказал старик. – Это галерея номер первый.

Чарли глядел вокруг с беспокойством и страхом. Потом они пошли наверх по другой лестнице и остановились в такой же темной и грязной галерее. Старик снова остановился и перевел дух.

– Там будет еще одна галерея, а там уже четвертый этаж. Твой папа там. Я его знаю. Он в камере, рядом с камерой моего сына.

Старик снова пошел по ступеням лестницы, ведя Чарли за собою. Лестница освещалась узенькими окнами, откуда виден был тюремный двор. Наконец они добрались до соседней галереи и прошли в самый конец. Старик открыл дверь, и Чарли увидел маленькую каморку, в которой стояли две железные кровати, покрытые ржавчиной. Здесь Чарли, наконец, увидел отца и с радостным криком бросился к нему. Они обнялись, поцеловались. Отец горько заплакал. Видя, что мальчик дрожит от холода, он поспешно повел его к камину. Там они сели перед заржавелой решеткой и стали тихо разговаривать. Огонь горел слабо, угли в камине были придавлены двумя большими кирпичами, чтобы медленнее сгорали.

По щекам Чарли текли слезы. Он робко оглядывал грязную, темную каморку, заржавленные кровати и крохотное оконце с железной решеткой.

Отец сидел перед ним, сгорбленный, и держал его маленькую руку в своей большой и пухлой руке.

– Какой же ты молодец, Чарли, что добрался ко мне! Вот так сын! Маленький герой! У-ди-ви-тель-ный сын! Необыкновенный мальчик!

Чарли приятно было, что отец его хвалил, но он все-таки продолжал плакать. Уж очень жалко было ему отца.

– Сын мой, – важно сказал Джон Диккенс. – Пусть моя несчастная судьба будет тебе уроком на всю твою жизнь. Запомни: если человек получает двадцать фунтов годового дохода и расходует девятнадцать фунтов и девятнадцать шиллингов с половиной, то он будет счастлив: у него не будет долгов и останется полшиллинга на черный день; но если, – никогда этого не делай, – человек издержит в один день двадцать один фунт, тогда – пиши пропало: не миновать ему тюрьмы!

Чарли подумал, что отцу наверное очень трудно без денег.

– У меня есть с собой один шиллинг, папа, – сказал он, – мама дала мне, чтобы я купил чего-нибудь на завтрак. Возьми пожалуйста!

– Не иначе как взаймы и под расписку, – объявил Джон Диккенс. – И притом я угощу тебя на славу.

В это время пришел другой арестант, его сожитель. Он ходил в буфет и принес оттуда большую порцию жареной баранины. Решено было устроить общий завтрак: баранины хватит на троих, а на шиллинг, принесенный Чарли, купят пива. Джон Диккенс совсем развеселился.

– Теперь вот что, мой мальчик, – сказал он. – Потрудись, сбегай в нижний этаж и найди там капитана Портера. Поклонись от меня капитану, скажи ему, что ты мой сын и попроси у него ножик с вилкой; капитан не откажет.

Чарли немедленно спустился вниз и довольно легко нашел капитана. Капитан, должно быть, недавно встал, он не успел, причесаться, и волосы щетиной торчали на его косматой голове. На нем был старый-престарый засаленный сюртук. Вместе с капитаном Портером жила его семья: жена и две худенькие, растрепанные и грязные девочки. В одном углу комнаты валялись их смятые постели, в другом – на грязной полке расставлены были блюда, тарелки, и горшки. С этой полки капитан Портер достал ножик и вилку и, отдавая их Чарли, поручил ему передать мистеру Диккенсу его глубокое почтение. Чарли поспешил назад к отцу и они отлично пообедали. За обедом отец опять разговорился. Он жаловался, что нестерпимо жить здесь одному без семьи, что он никогда не привыкнет к такой грязи и дурному обществу. Необходимо вырваться опять на свежий воздух. Он написал письма своим родным и друзьям. Он просит их заплатить его долги. Эти деньги он отработает им в самое короткое время. Пусть Чарли отнесет письма. Неужели они будут жестокосердны и не помогут ему!

Джон Диккенс тяжело вздохнул и пожал Чарли руку. В это время раздался тюремный звонок, – посетителям пора было уходить. Чарли горячо обнял отца и обещал ему, что скоро опять его навестит, Джон Диккенс проводил его к воротам. Вид у отца был такой страдальческий, что мальчик боялся оставить его одного.

И все-таки он с облегчением вздохнул, когда тюремщик отпер дверь и выпустил его на свободу.

Перед тюрьмой толпился народ. Тут стояли люди, посиневшие от холода. Все они давно уже ждали, чтобы тюремщик отпер ворота. Они держали в руках пакетики из серой бумаги. В нее завернуты были ломтики хлеба, колбаса, масло или яйца. Это были бедняки, безработные. Их столько в огромном, богатом Лондоне! За жалкие гроши они исполняли поручения арестантов, бегали для них за покупками и мокли часами под дождем и снегом. Эти несчастные помощники нищих выглядели ужасно. Таких дырявых курток и панталон, таких истасканных пальто и платков, таких искалеченных шапок и шляп, таких сапог и башмаков, Чарли не видел и в лавке старьевщика. Все они носили лохмотья с чужого плеча. Мальчику показалось, что это были даже не люди, а какая-то куча отвратительной рвани. Они шли согнувшись, крались у стен и смотрели на прохожих голодными, пытливыми, страшными глазами. Нищета горбила их спины, заставляла ковылять их нетвердые ноги, выползала из их лохмотьев обрывками грязных тесемок, отравляла спиртом их тяжелое дыхание.

Чарли печально побрел домой. «Хорошо бы сидеть теперь в гостях, – думал он, – чтобы было светло и тепло… Нет, не в гостях, а чтобы это было у нас дома. Чтобы гости были у нас, а папа не сидел в тюрьме. Мы танцевали бы под музыку, и все были бы веселы и довольны».

Снег падал крупными хлопьями, было холодно. До Чарли донесся плеск воды: мальчик переходил Лондонский мост. Мрачный туман заволакивал реку. Видны были только светлые пятна на воде от фонарей. Они как будто манили к себе бездомных, голодных, измученных…

^{Ветер сорвал шляпу с головы мистера Пикквика. Рисунок к книге Диккенса «Записки Пикквикского клуба».}

Только к вечеру Чарли добрался домой. Он так устал и иззяб, что едва говорил. У матери не было углей, чтобы растопить камин и согреть картофельную похлебку – остаток воскресного обеда. Мальчик поел холодной похлебки с хлебом. Мать закутала Чарли в шерстяной платок, мальчик немного согрелся и стал с увлечением рассказывать. Мать горько плакала, слушая его, но успокоилась, когда он рассказал, как хорошо они с отцом вместе обедали и пили пиво. Она обрадовалась, узнав что арестанты могут жить в долговой тюрьме со своей семьей и что за небольшую плату им дают отдельную комнату. Она тут же решила переехать к мужу в тюрьму. Его маленькой пенсии в тюрьме им хватит. Пенсии не отберут. Она уж справлялась об этом: пенсий не отбирают. Она никогда не расставалась с мужем и теперь не расстанется. В тюрьме они как-нибудь проживут.

– И все это оттого, что твой бедный папа вечно витает в небе и ни на минуту не может сосредоточить свои мысли, когда ему говоришь о делах, – сказала мистрисс Диккенс, утирая слезы. – Как сейчас его вижу. Бывало, толкуешь ему о делах, а он смотрит так, точно в голове у него все перепуталось. Кто увидал бы нас в такую минуту, непременно подумал бы, что я только сбиваю его с толку, а не объясняю ему суть дела, – честное слово подумал бы. Бедный твой папа! Он никогда не мог вовремя догадаться, чего я от него хотела. И вот теперь нам всем придется жить в тюрьме, а ты будешь работать на фабрике.

– На фабрике, мама? – проговорил Чарли, глядя на нее с удивлением и невыразимым ужасом.

Тут только мать сообразила, что неосторожно проговорилась. Она не хотела огорчать мальчика сегодня и решила, что расскажет ему важную новость завтра. Но теперь делать уже было нечего, пришлось рассказать.

К ним сегодня приходил ее племянник Джемс Лэмерт. Он, наконец, нашел работу, да еще какую! Он теперь главный управляющий на фабрике и много зарабатывает. Очень хорошо со стороны Джемса, что он их вспомнил. Джемс, впрочем, всегда был милый и услужливый. Он узнал, в какой они беде, и решил им помочь. Это фабрика его родственника. Тот купил ее у знаменитого Вэррена, изобретателя какой-то необыкновенной сапожной ваксы. Джемс возьмет Чарли на фабрику. Чарли будет там работать и будет получать шесть шиллингов в неделю. Да, шесть шиллингов в неделю! Конечно, она очень обрадовалась и сейчас же согласилась. Ведь это прямо счастье! Правда, туда очень далеко ходить. Он, наверное, будет уставать. Но что делать? Привыкнет. Он такой умный и способный мальчик. Если он будет стараться и хорошо работать, ему будут платить все больше и больше. А когда он вырастет большой, он будет, как Джемс, управлять всей фабрикой и зарабатывать много денег. Даже, может быть, купит фабрику и станет хозяином.

Но Чарли совсем не радовался. Он по-прежнему глядел на мать испуганными, большими глазами.

– Мама, – сказал он, наконец, дрожащим голосом. – Не отдавай меня на фабрику! Отдай меня в школу!

В школу? Но ведь это невозможно! Где она возьмет денег, чтобы его кормить, одевать и обувать, да еще платить за него в школу. С ума он, что ли, сошел? На казенный счет его не возьмут. Счастье, что Фанни берут в музыкальную академию на казенный счет. Нет, она отдаст его на фабрику, все-таки двумя голодными ртами меньше. Фанни возьмут в академию, а она с младшими детьми переедет к отцу в тюрьму. Маленьких она уж там как-нибудь прокормит.

И она сурово велела детям лечь спать и не огорчать ее больше.

В эту ночь Чарли долго не мог заснуть. Он лежал в темноте, широко раскрыв глазами. Сердце у него билось. Трудно было дышать. Он расстегнул и откинул ворот рубашки. Волосы его разметались по подушке.

Странные, дикие мысли мучили мальчика – мысли о тюрьме: «готовы ли гробы для тех арестантов, которые там умрут? Где погребают арестантов, как их выносят, как хоронят, бывают ли при этом певчие? Разве мертвое тело тоже арестант? Разве ему не прощают долгов? А если прощают, зачем хоронят в тюрьме? Можно ли бежать из тюрьмы? Если дать арестанту крюк и веревку, может ли он взобраться на стену? А как он потом перелезет через стену и спустится вниз? Может ли он пробраться по лестнице так, чтобы его не увидели? И потом исчезнуть в толпе? Что если в тюрьме будет пожар? А что, если там теперь пожар?»

Наконец он очень устал от всех этих мыслей, закрыл глаза и стал было засыпать, но тут ему вдруг послышались удары. Это жена книгопродавца била мужа башмаком. Башмак был такой грязный, рваный, огромный. И сама она была большая и страшная. Книгопродавец ползал по полу и шарил в карманах: не найдутся ли там деньги. Чарли так было жалко его. Потом он снова вспомнил, что отдал ему свои любимые книги: Робинзона Крузо, Дон-Кихота, Арабские сказки в золотом переплете с чудными картинками. Зачем их продали? Не надо было продавать. Он никогда не простит этого родителям. Никогда! Ему стало горько и обидно; он снова открыл глаза и приподнялся на подушке.

Фанни говорила, что он и сам выдумывает сказки не хуже арабских. Да и не она одна это говорит. Раз он даже сочинил сказку в лицах про индийского султана Миснара. Когда он был еще маленький, в Чатаме. Потом они представляли эту сказку. Чарли был султаном в большом тюрбане, а Фанни султаншей и пела. У них было много гостей. Все смеялись и аплодировали, а про Чарли говорили, что он необыкновенный мальчик.

Учитель в школе уверял, что из него, наверное, выйдет писатель. Правда ли, что он такой необыкновенный мальчик? Что в нем такого удивительного? Неужели он сам будет писать толстые, большие книги и их будут дарить на праздниках детям? Книги в нарядных золотых переплетах. С картинками! Но, чтобы стать писателем, нужно много и долго учиться. Ему не раз говорили это Старшие. Да он и сам понимает. Нужно поступить опять в школу. Вот у Фанни чудный голос и большие способности к музыке. Фанни отдают в музыкальную академию, она будет певицей. А его отдают на фабрику. И как он будет работать на фабрике? Ведь это очень трудно. А он совсем еще маленький и слабый. Мама и сама знает. Зачем она отдает его на фабрику? Зачем?! Зачем?!

Он вспомнил, как на него раз напали на улице два мальчика. Мать послала его в лавку за хлебом, а они отняли у него хлеб, больно избили и убежали. Он плакал и кричал им вдогонку, что скажет своему папе, а тот пожалуется их родителям. Мимо шла старуха. Она остановилась, пожалела его, покачала головой и сказала:

– Что с них возьмешь? Они, как звери голодные, ведь они фабричные. Их там мучают и совсем не кормят.

Теперь он тоже будет фабричным мальчиком. Но те мальчики были большие и сильные, а он… Работают ли на фабрике такие маленькие дети, как он? Правда, он знает одного маленького мальчика, он тоже работает на фабрике. Это сын их соседки-прачки. Он дурачок, почти не говорит, только глаза таращит. И совсем худой и бледный. Его мать рассказала, что он прежде был очень умный мальчик и хорошо учился. Потом муж ее умер и пришлось взять его из школы и отдать на фабрику. С тех пор он и стал таким.

«И со мною то же будет, – думал Чарли с ужасом. – Я буду такой же глупый, забитый, несчастный мальчик. Что мне делать? Что мне делать? Кто мне поможет? Папа в тюрьме. Мама говорит, что переедет туда к нему, а Фанни будет жить в академии. Стало быть, я останусь один. Совсем один! Как же я буду жить один?»

Ему стало так страшно при этой мысли, что он привстал на постели и громко крикнул:

– Мама!..

– Кто это? Это ты, Чарли? Что это ты, что ты? Тебе, наверное, тюрьма приснилась. Спи, спи! Ты еще маленьких разбудишь. Опять всю ночь орать будут. И ночью-то покоя от вас нет! Совсем замучили. Спи, тебе говорят!

НА ФАБРИКЕ

Рабочая неделя. – Как Павел Грин обижал Чарли, а Боб Фэгин его защищал. – Злая старуха Ройлэнс. – Чарли остался один.

В конце узкого и тесного переулка, на берегу реки, у пристани, сколоченной из досок, стоял старый дом, наполовину развалина. Во время прилива дом этот погружался в воду, а во время отлива стоял в грязи. Огромные серые крысы сбегались в него со всех сторон. Они пищали и шныряли по комнатам, покрытым копотью и грязью, шатким полуразрушенным лестницам и гнилым полам. Вокруг дома валялся заржавленный, железный хлам, паровые котлы, колеса, трубы, печи, весла, якоря. Вязкие дорожки около старых, гнилых деревянных столбов вели к илистому берегу реки. К столбам были прибиты дощечки, а на них объявлялась награда за спасение утопленников. Недалеко от дома находилась яма, куда во время чумы зарывали тела умерших. На берегу стояли лодки и барки.

Ранним утром в этот дом вошел Чарли, держась дрожавшей рукой за Джемса Лэмерта. Они вошли в большую, мрачную комнату с заплесневелыми деревянными панелями. Окна ее выходили на реку. Здесь была контора и касса, где получали деньги с покупателей, а по субботам платили рабочим. За высокой конторкой сидел человек большого роста, черноволосый, с нахмуренным, строгим лицом. Джемс Лэмерт велел Чарли подождать у дверей, а сам подошел к черноволосому человеку. Он заговорил с ним и указал рукой на Чарли. Черноволосый нагнулся вперед над своей конторкой и громко сказал:

– Подойди-ка сюда, мальчик!

Чарли подошел и поклонился, дрожа от страха.

– Он очень мал, – сказал черноволосый, пожав плечами, и недовольно взглянул на Лэмерта.

– Да, он немного мал, но я уверен, что он будет хорошо и старательно работать, – сказал Лэмерт.

Потом они заговорили о чем-то, чего Чарли не мог понять. О нем они как будто совсем забыли.

– Как же нам быть с мальчиком? – спросил вдруг Лэмерт, рассказав черноволосому что-то смешное, от чего тот долго и громко смеялся.

– Пускай остается. Ярлыки он, пожалуй, сможет наклеивать.

Судьба Чарли была решена. Его отвели в угол огромной комнаты, где работали два мальчика. Угол был против конторки, за которой сидел черноволосый. От времени до времени он строго на них поглядывал. Мальчики наклеивали ярлыки на банки с ваксой. На ярлыках большими буквами было написано:

ВАКСА ВАРРЭНА 30, ГЕНГЕРФОРДСТЭР. НАБЕРЕЖНАЯ, 30.

Сначала работа показалась Чарли совсем легкой. Он старательно приклеивал один ярлык за другим и робко оглядывался на конторку. Но час шел за часом, руки Чарли онемели и стали затекать, а черноволосый глядел все пристальнее и строже. Наконец у Чарли закружилась голова. Но в это время часы пробили половину первого. Это был обеденный перерыв. Черноволосый подозвал Чарли к себе: он сказал ему, что доволен его работой и оставляет его на фабрике. Конечно, Чарли должен и впредь стараться прилежно работать и быть полезным их заведению. Жалованья ему, как новому мальчику, дадут шесть шиллингов в неделю. Потом, если им будут довольны, он будет получать каждую неделю семь шиллингов. А пока он может получить жалованье вперед. Черноволосый послал мальчика в кассу и ему тотчас же отсчитали все шесть шиллингов. Чарли глазам своим не верил. Веселый и довольный он вернулся к своим новым товарищам.

– Пойдем-ка с нами обедать в харчевню, – сказал старший из двух мальчиков. – Нам дадут там отличного пива – тут совсем близко, напротив.

Чарли пошел с ними.

– Ты нас угощаешь, – сказал старший мальчик по дороге. Таков наш фабричный обычай – когда получил первое жалованье, угощай товарищей! Мы прокутим все твои денежки!

Чарли покраснел, слезы выступили у него на глазах.

– Я не могу угостить вас на все свои деньги, мне нечего будет есть целую неделю – робко пробормотал он.

– Ну, чего распустил нюни? Марш вперед! – и большой мальчик так сильно толкнул Чарли, что он кубарем покатился через дорогу, не удержался на ногах и свалился в грязь. Шапчонка слетела с его головы, а деньги высыпались из кармана. Тут к нему на помощь подоспел младший мальчик. Он помог Чарли встать, собрал и отдал ему деньги, вытер рукавом испачканную шляпу и нахлобучил Чарли на голову.

– Брось свои штуки, Павел! – проговорил он решительно, обращаясь к старшему. – Нечего дурака валять! Угостить он нас угостит, а много тратить не станет. Этого я ни за что не позволю.

– Смотри как бы и тебе от меня не попало! – пробормотал Павел.

Но младший, как видно, не очень-то его боялся.

Над харчевней красовалась вывеска, а на ней изображен был лебедь. Она называлась «Харчевней белого лебедя». Мальчики уселись за стол. Трактирщик принес им по куску пирога с начинкой из голубей и по кружке кислого пива. Чарли продолжал со страхом поглядывать на Павла Грина. Павел Грин был курнос, с плоским лбом и быстрыми, хитрыми глазами. Не по летам мал ростом, с кривыми ногами. Шапка его едва держалась на макушке. Он сидел за столом, важно развалившись и засунув руки в карманы. Он рассказал Чарли, что отец его – пожарный и дежурит во время спектаклей в Дрюлилэнском театре, а сестра участвует в представлениях. Она танцовщица и изображает чертенят в балете.

– Ты, наверное, тоже бываешь в театре? – робко спросил его Чарли.

Павел откинулся на спинку стула, вытянул ноги под столом и свистнул.

– Ого! Бываю ли я в театре? Да чуть ли не каждый вечер, малыш. Меня там каждая собака знает. Вход бесплатный и лучшее место на все представления. Если кто вздумает не пропустить, я сейчас отправляюсь к кассиру, и он выдает мне записку – отведите место в партере Павлу Грину, сыну пожарного Грина.

– Не верь ему! Он все врет, он отчаянный враль и хвастунишка! – шепнул Боб Чарли.

Но Чарли продолжал с завистью глядеть на, Павла. В Лондоне он никогда еще не был в театре. А в Чатаме, когда Чарли был маленький, няня каждый год по большим праздникам водила его на народные представления. Их устраивали чатамские кузнецы. Отец водил его там и в настоящий театр. Но в Лондоне театр, наверное, гораздо лучше. Чарли с жадностью стал расспрашивать Павла.

Павел мычал и свистел, вертелся на стуле, потребовал вторую кружку пива, наконец, сердито прикрикнул на Чарли:

– Да отстань ты со своими глупыми вопросами! Как-нибудь пойдешь со мною. Я тебя проведу бесплатно.

– Не верь! Врет! – снова прошептал Боб. – Приходи лучше в воскресенье ко мне. Я тебя покатаю на лодке.

Боб Фэгин рассказал Чарли, что он сирота и живет у своего родственника лодочника. У Боба лицо было бледное, точно обсыпанное картофельной мукой. Он ходил в засаленном переднике, а на голове у него красовался бумажный колпак. Боб двумя годами старше Чарли.

Обеденный перерыв пролетел незаметно.

– Пора возвращаться на фабрику, – сказал Боб.

В контору фабрики, где работали мальчики, в тот день то и дело заходили покупатели. Они поглядывали на бледного, худенького, маленького мальчика с удивлением и жалостью. Черноволосому стало не по себе. Наконец он объявил Лэмерту, что дети мешают в конторе и лучше будет перевести их в подвал. Там больше места, пусть они там работают.

Маленькие рабочие собрали пузатые горшки с клеем, кисти, огромные ножницы, бумажные ярлыки и перенесли их в подвал.

– Ух, как здесь страшно! – сказал Боб, оглядываясь по сторонам. – Темно и холодно! Были бы живы мои родители, я бы здесь не работал. Ну, а дядю лодочника не очень-то разжалобишь. Попробуй пожаловаться – отколотит!

– В том-то и дело! Нечего стало быть много и рассуждать. Принимайтесь за работу, товарищи! – скомандовал Павел.

– Куда торопиться? – возразил Боб, неохотно принимаясь за кисти и горшки с клеем. – Здесь тебе не контора! Черноволосый далеко – сквозь пол не увидит. Поспеем. А крысы-то, крысы какие!

Огромные, серые крысы шныряли под ногами.

– Таких крыс я еще никогда не видел, – сказал Чарли, дрожа от страха и пронизывавшей его насквозь сырости. – Про них я только в сказке читал. В сказке злой колдун превратил мальчика в такую крысу. Хотите я вам расскажу эту сказку?

– Сразу видно, что малыш! – засмеялся Павел. – Ему бы все сказочки рассказывать. Мы, брат, до сказок не охотники, мы люди большие, нам бы водочки выпить, да в картишки поиграть!

Но Боб согласился послушать про мальчика, превращенного в крысу. Когда Чарли кончил рассказывать, он спросил:

– Ты много знаешь сказок?

– Много, – сказал Чарли.

– Расскажи, – обрадовался Боб. – Я очень люблю слушать. Хоть и знаю, что враки, а весело. Ну-ка, рассказывай!

Чарли рассказал товарищам еще одну сказку, потом стал петь смешные песни и корчить рожи.

– Вот так здорово! Каков малыш! Словно в театре представляет! – раздался вдруг громкий, незнакомый голос.

Чарли, увлеченный представлением, не заметил, что в подвал вошли взрослые рабочие – упаковщики и рассыльные. Они стояли в дверях, переглядывались и улыбались. Чарли не оробел. Чтобы большим лучше было видно, он взобрался на стол. Рабочие толпой обступили стол и громко хохотали, глядя на него.

День проходил за днем в сыром, холодном, темном подвале за непосильной однообразной работой. Но как ни тяжело было Чарли, он никогда никому не жаловался. Он страдал втихомолку и никто не знал, как он страдает. При товарищах он старался быть веселым и всегда усердно работал.

Боб любил вспоминать о своих родителях. Они были бедные, но так его любили, что старались избавить от всякой работы и посылали в школу.

– Ты, наверное, тоже раньше учился в школе? – спросил он Чарли.

– Да, – неохотно ответил тот, – когда я был совсем маленьким. Мы жили тогда в Чатаме.

– Твой отец там служил, что ли? – спросил Павел.

Чарли молчал, но Павел не унимался.

– Почему же вы оттуда уехали? Отчего ты молчишь, малыш? Он, наверное, проворовался и его оттуда прогнали!

Чарли побледнел, выронил из рук кисть и зарыдал, припав головой к горшку с клеем. Боб обнял его, хотел утешить, но Чарли вырвался, убежал на лестницу, где никто его не видел, и долго плакал навзрыд.

– Послушай, Павел, – сказал Боб, – оставь малыша в покое! Говорю тебе это раз навсегда. Не то тебе плохо придется.

– Тоже, защитник выискался! Что, я тебя боюсь, что ли? – презрительно засмеялся Павел.

Но на самом деле он боялся Боба, хоть был и старше его. Боб был сильный и храбрый, а Павел трусливый и слабый. С этого дня он больше не приставал к Чарли.

Джон Диккенс по-прежнему сидел в тюрьме. Никто не пришел к нему на помощь, друзья и родные не ответили на письма. К весне отца перевели в отдельную камеру, побольше прежней. Семья переехала в тюрьму. Фанни училась и жила на казенный счет в музыкальной академии. Мать поселила Чарли у знакомой старухи в том же предместье.

Мистрисс Ройлэнс была безобразная, одноглазая старушонка, с искривленной спиной и морщинистым лицом. Хотя муж ее умер давно, чуть ли не сорок лет назад, она всегда ходила в трауре, и выглядела такой мрачной и зловещей, что даже в комнате, куда она входила, делалось как будто темнее, сколько бы там ни горело свечей. Считалось, что мистрисс Ройлэнс мастерица воспитывать детей; на самом деле она их мучила: всегда давала детям то, чего дети терпеть не могли, и никогда не давала того, что любили; она говорила, что это приучает детей к терпению и послушанию. Самый веселый, живой ребенок, прожив несколько месяцев в ее доме, становился вялым и скучным – тише воды, ниже травы.