Текст книги "Маленький Диккенс (Биографическая повесть)"

Автор книги: София Чацкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

София Чацкина
МАЛЕНЬКИЙ ДИККЕНС
Биографическая повесть

ТУМАННОЕ УТРО

Молочница не дает молока. – Диккенсы разорены. – Замыслы Джона Диккенса. – Чарли продает свои книги. – У старьевщика.

Туман все мрачнел и густел. Редкие прохожие едва могли различить друг друга. Казалось, темные тени снуют по улице. Вот из серой завесы выступила большая тяжелая карета: ночной извозчик возвращался домой. Карета проехала медленно, с тяжелым грохотом. Белый иней сыпался с ее крыши. Она снова исчезла во мгле. Потом стало слышно шарканье стоптанных башмаков и унылое покрикивание. Это трубочист пробирался на раннюю работу, стуча зубами от холода. Вдали звучали шаги ночного сторожа; он неспешно ходил от угла до угла. Раздавался стук деревянных молотков в медные дощечки на дверях домов: молочники принесли молоко. Стук не прекращался: в такое темное утро не добудиться хозяев. День наступил, а мрак все больше нависал над городом. На улице как-будто стояла темная ночь. Наконец в лавках стали зажигать свечи; от красноватого отблеска их пламени в окнах повеселело и на улице.

А туман все густел. От него не было спасения. Он проникал внутрь высоких черных домов, пробирался через все щели и скважины. Жители бедных предместий огромного города, дрожа, выползали из-под рваных одеял и поспешно разводили огонь. Но скудный огонь не согревал.

Лондонское деловое утро началось. Стали отпирать лавки. Кучки рабочих шли на работу. Непрерывная вереница тащилась по улицам: мужчины и женщины с корзинами, наполненными рыбой; тележки, запряженные ослами и нагруженные всякими припасами; мясники на телегах, набитых мясными тушами.

Прачки, портные, сапожники, мелочные торговцы – принялись за свой дневной труд.

На одной из улиц бедного предместья, называемого Кемдэн-Тауном, рабочие, исправлявшие газовые трубы, развели большой костер. Озябшие дети, едва прикрытые лохмотьями, протягивали к огню окоченевшие руки и, мигая, уставились в него глазами. Они сбежались сюда из узких улиц, переулков и закоулков. В этих улицах, покрытых грязью, и снегом, воздух был пропитан вонью. Там мало было лавочек, а если и попадалась какая, так в ней почти нечего было купить. И продавцы и покупатели глядели голодными. В старых, полусгнивших домах стекла завешены были тряпками и заткнуты бумагой.

За запутанной сетью этих улиц и закоулков, на самом краю нищенского предместья, стояла небольшая кучка домов, Выглядевших немного чище и веселее. Позади них тянулся пустырь, отгороженный старыми воротами, обручами из бочек, парусинными лоскутьями, плетнем, жестяными котлами с выбитым дном и остатками перержавелой решетки. В этих домах жили огородники. С ранней весны они принимались копать и сеять. Жены их разводили кур, гусей, кроликов. Иные дома сдавались в наем за небольшую плату.

Перед одним из таких домишек стояли молочница с ведрами и какой-то мастеровой. Они уже несколько раз стучали в дверь, но никто не откликался на их стук, несмотря на то, что ставни в доме были открыты и из окон виднелся слабый свет. Наконец рассерженный мастеровой забарабанил изо всех сил. Ответа не последовало. Мастеровой заорал во все горло:

– Оглохли вы, что ли, мистер Диккенс? Ведь я отлично знаю, что вы дома. Выходите! Да что ж в самом деле? Заплатите – и я уйду. Да заплатите же, говорят вам. Честные люди не прячутся. Неужто ж и сегодня не заплатите? Эй, мистер Диккенс! Когда же вы заплатите?

Ответа по-прежнему не было. Тогда посыпалась ругань: «мошенник, вор, мерзавец!..» Мастеровой перешагнул на другой конец улицы, уселся на тумбе и, глядя на освещенное окно второго этажа, орал и ругался. Молочница тем временем барабанила в дверь. В окнах соседних домов показались люди, они с радостью поглядывали на мастерового и злобно хихикали. Наконец в доме послышались легкие шаги, кто-то спускался по лестнице. Дверь приотворилась, из нее робко выглянуло детское лицо.

– Ну выходи, выходи, – сказала молочница. – Чего боишься? Что тебя убьют, что ли?

Тогда дверь решительно открылась и на пороге показалась маленькая девочка в огромных башмаках на босу ногу, в грязном переднике с большим нагрудником. Передник скрывал всю маленькую девочку. Видны были только ноги да лицо. Как будто на нее надели большой футляр. Лицо у девочки было серьезное, не по годам старое. Должно быть, она знала труд чуть ли не с самой колыбели. Увидев ее, мастеровой встал со своей тумбы и грозно подошел к двери. Девочка испугалась, снова шмыгнула за дверь и, выставив оттуда лицо, сказала робким голосом:

– Мистер Диккенс говорит, что он завтра непременна заплатит вам деньги. Наверное, наверное заплатит. Завтра у него будут деньги. А сегодня у него ничего нет. И он болен, не может к вам выйти. Мистер Диккенс очень просит вас уйти и не шуметь. Приходите завтра, вам завтра заплатят.

Она говорила серьезно и убедительно. Мастеровой понял, что сегодня ему все равно не получить денег, к тому же он замерз и ему надоело ждать; он внезапно повернулся и, продолжая бормотать ругательства, пошел прочь.

Тут заговорила молочница:

– Что ж это твоя хозяйка прячется? Ведь обещала сегодня непременно заплатить. По целому месяцу не платите. Совсем у вас не по-людски. Прислугу держат, а детям жрать нечего. Скажи твоей хозяйке, чтобы заплатила, а то не дам молока.

– Тетенька, – робко сказала маленькая служанка, нерешительно протягивая большую кружку, – у нас дети голодные, со вчерашнего обеда не евши. Реветь будут. Хозяйка сказала, завтра непременно заплатит. Дай молока! Дай, тетенька!

Но молочница не давала. «Эка невидаль, что чужие дети не евши сидят; если всем дармоедам отпускать молоко, скоро и свои дети голодать будут». Напрасно маленькая служанка протянула кружку и голодными глазами глядела на полные ведра, – кружка так и осталась пустой. Молочница повернулась и пошла прочь. Маленькая служанка с пустой кружкой медленно и уныло поплелась наверх.

Здесь, верхом на перилах лестницы, сидел мальчуган. Он крепко ухватился за перила руками. Мальчуган был худ, бледен и мал ростом. На вид ему было семь-восемь лет. Густые каштановые волосы свисали на большие глаза. Он внимательно глядел на девочку. Она печально покачала головой и, вытянув руку с кружкой, показала ему, что кружка пуста. Лицо мальчика вытянулось. Он кубарем скатился вниз по перилам лестницы. Внизу он лихо перекувырнулся и прошелся на руках. Девочка улыбнулась и пошла наверх. Мальчуган побежал за ней. Он громко бормотал:

– Оглохли вы, что ли, мистер Диккенс? Ведь я отлично знаю, что вы дома. Эй, мистер Диккенс!

Обогнав девочку, мальчуган быстро взъерошил волосы, засунул руки в карманы, выпучил глаза и грозно подскочил к ней. Он стал так похож на мастерового, что девочка остолбенела от восторга и удивления. Потом, забыв про голод, холод и все свои горести и заботы, маленькая служанка неожиданно залилась веселым смехом. Тогда мальчик вдруг замолчал; его худое, бледное лицо вытянулось, светлые глаза стали маленькими и злыми, крупный рот сжался. Мальчик выпятил живот, подбоченился и заговорил пронзительным женским голосом. Теперь маленькой служанке показалось, что перед ней стоит сердитая молочница. Девочка засмеялась еще громче.

– Кэт, Кэт, – раздался голос сверху, – да где же ты? Чарли, ты куда девался, чертенок? Куда вы оба пропали? Идите же скорее! Маленький плачет, есть хочет.

Веселость девочки мигом прошла, слезы выступили у нее на глазах, она поспешно побежала наверх. Чарли с расстроенным лицом шел за нею. Они вошли в большую, мрачную комнату.

Перед камином, сгорбившись, сидела женщина с измученным, изнуренным лицом. Годовалый ребенок на ее руках заливался плачем. Девочка лет пяти и мальчик немного постарше прижались к матери. Нетерпеливо, голодными глазами глядели они на дверь.

Старшая сестра стояла на корточках перед камином, раздувая огонь. Она была так же худа и бледна, как Чарли, но выше его ростом, с такими же каштановыми кудрями и большим подвижным ртом.

Мистрисс Диккенс взглянула на маленькую служанку, державшую в руке пустую кружку, потом на кричавшего ребенка, и крупные слезы покатились по ее впалым щекам. Увидев, что мать плачет, заревели и дети. Только Фанни, старшая сестра, и Чарли не плакали. Фанни продолжала с решительным видом раздувать огонь. Это было нелегко. В ящике с углем почти ничего не осталось. Угли приходилось беречь. Как Фанни ни старалась раздуть пламя, пламя было жалкое и едва грело. Мать и дети все ближе придвигались к огню, только бы немного согреться.

Тем временем маленькая служанка усердно шарила в буфете. Буфет был большой, дубовый. Видно Диккенсам когда-то не плохо жилось. Наконец маленькая служанка нашла остаток хлеба. Фанни вскипятила воду в чайнике – пусть дети вместо молока хоть кипятку попьют… Увидев все эти приготовления, дети немного успокоились и затихли. Чарли в свою очередь старался их утешить.

– Не плачь, Фрэдди, не плачь! – уговаривал он братца. – В воскресенье я тебя обязательно поведу к дедушке. Ты уже большой мальчик, а даже понятия не имеешь о кораблях.

– Неправда. Я видел на картинках, – сказал Фрэдди, перестав плакать.

– Ну, на картинках, это совсем другое дело, а ведь там корабли живые, настоящие, большие-пребольшие.

– Такие, как наш дом? – спросил Фрэдди.

– Что ты! Гораздо больше. Как несколько домов!

– Где живет дедушка? – спросил Фрэдди.

– Он живет в доках, – сказал Чарли. – Это недалеко от реки. Там строят корабли. У дедушки на дверях висит вывеска и на ней большими буквами написано «Корабельный мастер». У него в доме очень тепло. И на комоде перед зеркалом стоит большая шкатулка вся из разноцветных раковин. Фанни, я тебе непременно куплю такую, когда буду большой и богатый.

– Ври больше, – сердито сказала Фанни, хоть ей и очень захотелось получить шкатулку. – Тебе всего девять лет, а важничаешь, как взрослый.

– Сама ты важничаешь, – рассердился Чарли. – Думаешь, что такая уж большая, а на самом деле всего на два года старше меня.

– Я скоро поступлю в музыкальную академию, – объявила Фанни, – все говорят, что у меня чудный голос и необыкновенные, удивительные способности! Меня примут на казенный счет. И жить там буду. Слышишь, у-ди-ви-тель-ные спо-соб-но-сти!

– А меня, когда я был у дедушки, поставили на стол, я представлял, рассказывал всякие истории и пел песни. Все громко смеялись и хлопали в ладоши. А потом мне дали горячего пуншу – он был такой крепкий и сладкий – и пирожных, и варенья. Дедушка меня обнял и поцеловал, а его знакомые говорили, что никогда не видели такого удивительного мальчика и что из меня наверное выйдет необыкновенный человек.

– Чарли! – раздалось из соседней комнаты, – поди сюда! Вычисти-ка мне сапоги, сынок! Мне пора уходить.

Чарли побежал к отцу.

Семья молча принялась за скудный завтрак. На пороге появился отец семьи, Джон Диккенс. – мужчина средних лет, толстый и неуклюжий. У него совсем не было волос и большая, гладкая голова его была похожа на яйцо. На нем был темно-коричневый сюртук, порядком-таки истасканный, и такие же панталоны; из-под жилета важно торчал высокий крахмальный воротничок. В руках он вертел трость из черного дерева с красивым набалдашником, а на верхней пуговице его сюртука висел лорнет. Впрочем, лорнет висел для одного только украшения. Он очень редко приставлял его к глазу, а приставляя, не мог ничего видеть.

Жена тяжело вздохнула.

– Я прямо не знаю, что нам дальше делать, Джон, – сказала она жалобным голосом. – Молочница требует денег. Мы должны ей за целый месяц. Сегодня она не дала нам молока. Дети остались совсем голодные. Они плакали. Я так измучилась с ними, что не знаю прямо, что и делать… Не шуми, когда старшие разговаривают! – Она шлепнула младшую девочку.

Девочка заревела.

– Молчать, не то я не так еще отшлепаю!.. Фанни, да убери их куда-нибудь подальше! Сил моих нет больше возиться с ними.

– Успокойся, моя дорогая, – поспешно сказал Диккенс, присаживаясь к столу. – Необходимо найти какой-нибудь выход, и выход будет найден. Тебе, конечно, известно, что сам я сейчас в крайне тяжелом положении. Мне необходим некоторый… некоторый промежуток времени чтобы приискать службу и уладить свои дела. Но я ищу, моя дорогая, я ищу… – Джон Диккенс описал в воздухе рукою круг, как будто показывая, как он ищет.

– Я знаю, Джон, – воскликнула его жена, заливаясь слезами. – Я ведь никогда не упрекала тебя и теперь не упрекаю. Я никогда и ни за что не расстанусь с тобой. Но что мне делать?.. Я устала, Джон, я страшно устала… Маленький кричал сегодня от голода с раннего утра. Уголь весь вышел, завтра нечем будет топить. Что нам делать?.. Что нам делать?..

– Успокойся, моя милая, говорю тебе, успокойся! Я придумал прекрасный выход. – Джон Диккенс важно встал и повертел своей тростью. – Женщина с твоими необыкновенными талантами и познаниями, краса и гордость семьи, может быть опорой своего мужа в трудную минуту его жизни. – Тут Джон Диккенс тяжело вздохнул. – Ты прекрасно можешь руководить молодым поколением. Многие родители счастливы будут посылать тебе своих детей и вверять их твоей заботе за небольшую плату. Необходимо, конечно, переехать на другую квартиру: здесь слишком глухо и все наши соседи слишком глупые люди, неспособные оценить тебя. Я сам сейчас же пойду и найду подходящую квартиру; я велю напечатать объявление. Мы разбогатеем, милая, ты увидишь, что мы скоро разбогатеем.

Чарли с жалостью и удивлением глядел на отца. Он не верил ни необыкновенным познаниям матери, ни тому, что они разбогатеют. Сколько раз уже отец собирался разбогатеть. А на самом деле они все больше беднели и вот теперь дошли до полной нищеты.

– Ты забываешь, Джон, что у нас нет ни копейки денег. Как можем мы переехать на новую квартиру? И чем ты заплатишь за объявление?

– Необходимо продать все, что только возможно – ответил Джон Диккенс, обводя комнату глазами. – Продадим этот буфет.

Но тут мистрисс Диккенс снова расплакалась:

– Наша лучшая вещь, одна только у нас и осталась. Он был весь уставлен дорогой посудой, когда мы жили в Портсмуте. Чарли, помнишь как мы праздновали в Портсмуте день твоего рождения? Нет, ты конечно, не помнишь. Ты был тогда совсем еще маленький, тебе только что исполнилось два года. У нас тогда подавали жаркое… Жареного поросенка… погоди-ка! Впрочем, нет. Кажется это были куропатки. Отчего же я вдруг вспомнила жареного поросенка? Ах, да… мы обедали у моей тетушки, там подавали жареного поросенка. На мне тогда было платье все в мелких оборочках… Фанни, ты меня даже не слушаешь. Ты совсем как папа, никогда не слушаешь, что тебе говорят… Она совершенно как ты, Джон. Когда тебе говоришь о делах, ты смотришь так, как будто в голове у тебя все перепуталось. Ведь я объясняю тебе суть дела. Ты никогда не можешь вовремя понять, чего я хочу.

– Напротив, я тебя понял, моя дорогая. Уверяю тебя, что я тебя прекрасно понял. Ты не хотела бы продавать буфет… Поищем, может быть, у нас еще что-нибудь найдется.

– Я ведь не говорю, Джон, что не хочу его продать. Мне больно его продавать, но я знаю, что это необходимо. У нас нет больше ничего ценного. Мы сегодня же должны продать все, что у нас осталось, – внезапно воскликнула мистрисс Диккенс в припадке горькой решимости. – Пусть Чарли зайдет в мебельный магазин и пришлет кого-нибудь оттуда. Чарли, ты зайдешь к старьевщику, я дам тебе всякую старую рвань, чинить ее больше не стоит. Но за нее, конечно, дадут гроши… Надо бы еще что-нибудь хорошее продать. В твоей библиотеке остались книги, Джон! Пусть Чарли снесет их книгопродавцу! У тебя там несколько книг в дорогих переплетах… за них хорошо заплатят.

Чарли слушал с ужасом. Слезы выступили у него на глазах. Он не раз уже ходил к книгопродавцу и немало отнес ему книг. Остались самые-самые любимые. В золоченых переплетах, с чудными картинками. Такие большие, толстые книги. Арабские сказки, Робинзон Крузо, Дон-Кихот Ламанческий. Он не мог себе даже представить, как он будет жить без них. Его самые-самые любимые книги. Он заплакал громко, горько, неудержимо.

Сначала его утешали и уговаривали. Отец обещал, что купит ему другие книги еще лучше этих, как только дела поправятся; Чарли плакал и говорил, что на свете нет книг лучше этих.

Фанни уверяла, что Чарли сам напишет такие же книги, когда вырастет большой, он и теперь уже лучше всякого писателя выдумывает сказки.

Чарли плакал и говорил, что вырастет дураком, если у него отнимут все книги. Наконец выведенная из терпения мать грозно крикнула, чтобы он сейчас же перестал реветь и пошел, куда его посылают, не то его отшлепают.

Фанни поспешно вытерла брату лицо мокрым полотенцем, пригладила волосы щелкой и помогла надеть рваную куртку.

Слезы душили Чарли. Тихо всхлипывая, он брел по извилистым переулкам. Его мучил голод, рваная куртка плохо грела, руки совсем закоченели. Чарли держал книги под мышкой, крепко прижимая их к себе – боялся выронить; он был такой маленький, а книги такие большие и тяжелые. В левой руке он тащил узел со старой рванью.

Идти пришлось далеко. Над городом все еще стоял туман. Чарли едва узнавал хорошо знакомые улицы. Кое-где еще горели фонари. Местами совсем было темно. В лавках светились огни, но они едва пробивались сквозь туман. Чарли казалось, что он попал в совершенно незнакомые места. Ему стало страшно. Чем дальше от дома, тем страшнее становилось.

Пройдя извилистыми и узкими переулками, он круто свернул налево в улицу, освещенную одним фонарем, в самом дальнем конце.

^{Чарли свернул в улицу, освещенную фонарем.}

Грязь лежала здесь толстым слоем на камнях. На этой улице жил знакомый книгопродавец. В окне его лавки выставлены были не только книги, но и клетки с канарейками и соловьями. Чарли долго пришлось стучать в дверь; наконец, маленький мальчик отворил ее и впустил его в лавку. Чарли понял, в чем дело: три раза в неделю книгопродавец напивался мертвецки пьяным и получал за это пощечины и пинки от своей жены.

И на этот раз, войдя в лавку, Чарли увидал хозяина на полу с подбитым глазом и шрамом на лбу. Из соседней комнаты прибежала жена: с башмаком в руке она стала перед пьяным. Вид у нее был грозный. Книгопродавец мигом протрезвился, он взял книги и стал их разглядывать. Потом поторговался с Чарли. Чарли решил продать книги как можно дороже. Ему слишком обидно было отдать их дешево. Наконец кое-как сошлись. Книгопродавец стал кидаться из стороны в сторону, шарить по карманам, ища деньги, но карманы были пусты. Он попросил Чарли оставить ему книги и зайти за деньгами в другой раз. Чарли оглянулся на жену книгопродавца. Она подмигнула ему и указала глазами сначала на книги, потом на дверь. Мальчик понял в чем дело. Она всегда была при деньгах, потому что отбирала их у пьяного мужа. Часто она тайком от мужа заключала с Чарли торговую сделку на лестнице. Так было и на этот раз. Чарли, бросив последний тоскливый взгляд на свои книги, вышел за дверь. Жена книгопродавца нагнала его и отсчитала ему по нескольку шиллингов за каждую книгу. Чарли понимал, что продал книги слишком дешево, но делать было нечего. Он вежливо поблагодарил и печально побрел дальше.

В мебельной лавке его тоже хорошо знали. Вся она была заставлена подержанными стульями, умывальниками, столами и буфетами. Стулья навалены были на буфеты, а буфеты стояли на обеденных столах. Все это торчало во все стороны. На огромной кровати красовались блюда, тарелки, стаканы, рюмки, хрустальная лампа и огромная старая кочерга. Великолепные оконные гардины грудами валялись на комодах, свернутые ковры уныло лежали на полу. В лавке было много дорогих зеркал и стенных часов. Стрелки их стояли неподвижно.

Мебельный торговец был человек расторопный и сметливый. Чарли передал ему поручение матери.

Он обещал, что сегодня же непременно зайдет к мистрисс Диккенс.

Выйдя из грязного закоулка, Чарли свернул направо и попал в узкий и мрачный проход.

^{Чарли попал в узкий и мрачный проход.}

Здесь много было грязных лавок. Были и лавки подержанного платья. Но выставленные в них вещи казались мальчику слишком хорошими, ему совестно было показать свою рвань. Он стал искать лавки похуже, с каким-нибудь старым тряпьем. Наконец нашел такую лавчонку в подвале, на углу вонючего прохода. На дверях красовалась вывеска:

ЗДЕСЬ ПОКУПАЮТ МУЖСКИЕ И ЖЕНСКИЕ КОСТЮМЫ И ПРЕДЛАГАЮТ ВЫГОДНУЮ ЦЕНУ ЗА ВСЯКИЕ ЛОХМОТЬЯ, КОСТИ И КУХОННУЮ ПОСУДУ.

Чарли спустился по грязной лестнице, обрызганной помоями. Лавчонка была низкая и душная, освещенная крошечным оконцем, завешенным изорванными лохмотьями. На полу валялись кучи вонючего старого тряпья, а по стенам висели заржавелые ружья, пистолеты, клеенчатые матросские шляпы и много старых заржавелых ключей. В глубине лавчонки видна была открытая дверь, а за ней тесное логовище, где стояла постель, прикрытая старым одеялом с разноцветными заплатами. Из логовища вышмыгнул безобразный старикашка с рысьими, хитрыми глазами. Щетинистая седая борода покрывала его щеки и подбородок.

Это был насквозь пропитанный табаком и ромом старик, в грязной фланелевой фуфайке. Не говоря ни слова, он схватил Чарли за вихор и приплюснул к стене.

– Тебе что надо? – завизжал он дико. – Ох, лопни мои глаза, чего тебе надо?

В горле его дребезжали какие-то странные и непонятные звуки. Чарли испугался так, что не мог вымолвить ни слова. Старик снова схватил его за волосы и снова закричал неистовым голосом:

– Чего тебе надо? Ох, провалиться бы тебе сквозь землю, чего тебе надо?

– Я пришел спросить, не угодно-ли вам будет купить у меня вещи? – сказал Чарли, дрожа всем телом.

– Ох, да подай же мне свои вещи! – завизжал старикашка. – Покажи свои вещи. Ох, да подай же их скорее!

Он разжал пальцы, выпустил Чарли и приставил очки к красным, воспаленным глазам.

– Ох, сколько же ты хочешь за эти вещи? Сколько стоит вся эта рвань?

– Полкроны, – ответил мальчик, продолжая дрожать как осиновый лист.

– Ох, нет, нет, нет, лопни мои глаза. С чего ты это взял? Нет, нет, нет. Хочешь, возьми восемнадцать пенсов? Ох, лопни мои глаза!

– Очень хорошо, я готов уступить за восемнадцать пенсов, – сказал Чарли, желая поскорее окончить этот торг.

– Ох, да убирайся же ты из лавки! – закричал старик, выхватив вещи из его рук. – Пошел вон, негодный мальчишка! Проваливай по добру, поздорову! Не спрашивай денег! Возьми что-нибудь на промен!

Несмотря на весь свой страх, Чарли робко пробормотал, что ему нужны деньги, без них он не может вернуться домой. Он вышел из лавки и стал ждать. Он был напуган, страшно устал, холод и голод мучили его. Он не смел вернуться домой без денег и не знал, что делать. Он стал плакать.

Мальчики, бегавшие вокруг лавки, хорошо знали ее хозяина и совсем его не боялись. Увидев слезы Чарли, они сразу поняли в чем дело, и толпой собрались у дверей.

– Выходи, старый хрен, выходи к нам! – голосили мальчики. – Не прикидывайся бедняком: ты богат, как черт. Выноси свое золото. Ну же, пошевеливайся! Деньги зашиты у тебя в тюфяке, распори его и подавай их сюда.

Старик выбежал на улицу и попробовал разогнать мальчишек, но от них не так-то легко было отделаться. Они отбегали и прибегали снова. Старик знал, что они не оставят его в покое. Чарли тоже расхрабрился и стал требовать денег. Старик несколько раз уходил в свою берлогу и выносил из нее то удочку, то скрипку, то шляпу, пробуя, не согласится ли Чарли на обмен. Но мальчик твердо стоял на своем. Тогда старик стал выносить ему по два пенса, и расплата эта тянулась долго.

– Ох, лопни мои глаза, – закричал, наконец, старик, выставив свою голову из берлоги. – Уйдешь ты за восемь пенсов, негодный мальчишка?

У Чарли снова выступили на глазах слезы. Он молча покачал головой.

– Он не может, – хором закричали мальчишки. – Его побьют дома. Отдай ему его вещи или заплати ему, старый черт!

– Ох, провалиться бы тебе сквозь землю, будет с тебя шестнадцати пенсов: бери и проваливай!

Измученный этим торгом Чарли, наконец, согласился помириться на шестнадцати пенсах и дрожащей рукой взял деньги из звериной лапы старика. Потом побежал опрометью. Домой! Домой! Сегодня они хорошо пообедают.