Текст книги "Маленький Диккенс (Биографическая повесть)"

Автор книги: София Чацкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

НА УЛИЦАХ ЛОНДОНА

Отец и сын. – Знакомится с воришками. – В гостях у корабельного мастера. – Чарли просит милостыню. – Страшные встречи на мосту. – «Держи вора!»

На другой день было воскресенье. Чарли неохотно поплелся в тюрьму. Знакомая дорога не развлекала его, думалось все о том же. В тюрьме он застал Фанни; сестра без умолку тараторила и рассказывала про вчерашний праздник. К Диккенсам приходили в гости арестанты. Джона Диккенса знали и любили в тюрьме. Он всем читал вслух похвальный лист дочери и показывал книгу, ее награду. Гости говорили, что Диккенс счастливый отец – дочь будет знаменитой певицей. Фанни хвалили и ласкали; на Чарли никто не обращал внимания. Было горько и обидно. Чарли ушел из камеры, долго ходил по скучному тюремному двору – взад и вперед, взад и вперед. Потом решил заглянуть к контрабандистам. Там, как всегда, было грязно, душно и темно. Как всегда, играли в карты при тусклом свете сальных огарков пили вино, дрались и горланили разгульные песни. Старый контрабандист рассказывал свои приключения. Но мальчик не раз слышал эту историю – все одно и то же. Лучше вернуться в камеру. В камере отец сидел один. Маленькая служанка увела детей гулять. Фанни ушла – она торопилась в гости, к подруге, мать стряпала на кухне. Отец сидел у стола и с довольным видом пил пиво. Чарли печально стоял у камина, устремив глаза на огонь. Джону Диккенсу стало жаль сына.

– Тебе скучно, Чарли?

– Да, папа.

– Поди сюда, ко мне, мой мальчик.

– Я лучше постою у камина, папа. Мне очень холодно.

Отец и сын помолчали. Потом отец снова позвал Чарли.

– Поди сюда, мой мальчик. Мы давно с тобою не болтали.

Чарли подошел к отцу. Глаза у мальчика были печальные, он весь съежился и выглядел маленьким и жалким.

Лицо отца омрачилось. Он вздохнул и залпом опрокинул стакан.

– Сын мой, тебе досталась на долю тяжелая жизнь: ни товарищей, ни веселья, вечная работа и забота. Что делать, Чарли! Тебе известно мое положение. Я не много мог сделать для тебя. Но все, что я мог, я сделал.

– Папа, – неожиданно сказал Чарли, – возьми меня с фабрики. Отдай меня в школу, папа!

Голос его звучал робко и дрожал от волнения. Слезы душили мальчика. Отец слушал внимательно и глядел на него удивленно. Чарли говорил все громче и громче. Говорил долго, горячо, убедительно. Совсем как большой. Он рассказал отцу, как ему тяжело жилось. Как холодно, сыро и темно было в подвале на фабрике. Как там пищали и бегали огромные крысы. Как трудно было ему работать. Как он там заболел и валялся в судорогах. Рассказал, что вечно голодает. Он еще маленький и не умеет управиться с деньгами. Он часто их тратит зря и потом ему нечего есть. Он совсем один, за всеми другими детьми кто-нибудь да смотрит, за ним никто. Другие дети учатся и ходят в школу. Из них выйдут ученые, образованные люди. Из него ничего не выйдет. Он вырастет дураком. Сын умолял отца отдать его в школу. Учиться его самое большое, самое горячее, единственное желание. Он будет учиться лучше всех и каждый год получать награды. И потом, когда вырастет, будет зарабатывать много денег и возьмет отца из тюрьмы.

– Отдай меня в школу, папа!

В первый раз сын так откровенно говорил с отцом. Диккенс, конечно, догадывался, что мальчику жилось нелегко, но мало и редко об этом думал. Такой уж беспечный был человек. Привык, что мальчик приходил в тюрьму веселый и никогда не жаловался.

– В первый раз слышу, – сказал он, глядя на него удивленными, большими глазами. Сын стоял перед отцом, дрожа от волнения.

– Что ты говоришь, мой мальчик? Тебе так плохо живется? Ты хотел бы поступить в школу? За чем же дело стало? Не огорчайся. Ты поступишь, говорю тебе, ты поступишь в школу!

Он встал и выпрямился во весь рост.

– Я отдам тебе последнее, заложу все свои лохмотья. Мне ничего не нужно, уверяю тебя, что мне ничего не нужно. Конечно, тебя необходимо убрать с фабрики. Мальчик с твоими необыкновенными способностями не должен работать на фабрике. Ты должен учиться. Ты непременно поступишь в школу.

– Не говори ему пустяков, Джон! – раздался вдруг голос матери. Она незаметно вошла в камеру и слышала конец их разговора. – На какие же это средства он будет учиться? Мы и так еле сводим концы с концами. Прямо счастье, что Лэмерт устроил его на фабрике. Там из него хоть дельный человек выйдет. А так он совсем пропадет. Ни за что не позволю взять его с фабрики! Нет, это невозможно, Джон. Уж как тебе угодно. Ты знаешь, я всегда все делала по-твоему – и вот теперь мы дошли до полного разорения. Ты хочешь еще и мальчика погубить! Нет, нет, я этого не допущу!

Отец и мать долго спорили. Отец повторял слова мальчика, говорил, что он мал и не может жить один, что он слаб и не в силах работать на фабрике. Мать сердилась, попрекала отца, плакала. Наконец, отец устал спорить и уступил матери. Решено было, что Чарли по-прежнему будет работать на фабрике, но его возьмут от этой злой старухи Ройлэнс. Она совсем не смотрит за мальчиком. Надо его устроить у каких-нибудь добрых, хороших людей, поближе к тюрьме. Пусть будет у родителей на глазах.

Тут пришла маленькая служанка. Она обрадовалась, узнав, что Чарли возьмут от старухи Ройлэнс. Она знает, где его можно устроить. У нее есть знакомая семья по соседству, ей дают там иногда шитье на дом. Ее знакомые живут близко от тюрьмы и сдают маленькую комнатку. Совсем дешево. Очень добрые и хорошие люди. Чарли будет у них жить и каждый день сможет приходить в тюрьму. Обедать ему, конечно, придется на фабрике. Ходить сюда слишком далеко. Но он каждое утро сможет завтракать в тюрьме со всеми. Он больше не будет один.

Чарли утешали и уговаривали. Но он угрюмо молчал. За обедом почти не ел и рано собрался домой. Отец пошел проводить его к воротам.

В нижней галерее было тихо и пусто. В эти часы арестанты сидят по своим камерам. Отцу не хотелось отпускать сына. Он тяжело опустил руку на его плечо и ходил с ним взад и вперед по галерее.

Отец был печален. Он говорил, что трудно ладить с женщинами. Будь его воля, он взял бы Чарли с фабрики. Чарли учился бы в школе. Он отдал бы сыну последнее.

– Не все ли равно, есть мне или умирать с голоду! Не все ли равно, сегодня, через неделю, через год оборвется моя жалкая жизнь! Кому я нужен? Жалкий арестант, дряхлая, никуда негодная тварь!

– Папа, папа! Не говори так, папа!

– Чарли, – продолжал отец подавленным голосом, – ты не помнишь меня молодым, ты бы не поверил, что видишь теперь того же самого человека. Ты бы сказал, то был мой отец, а этот в тюрьме, за решеткой, другой человек… Я был молод, я был красив, я много работал и много зарабатывал, мой сын! Люди завидовали мне!

– Папа, дорогой! – Чарли крепко прижался к отцу.

– Жаль, что не сохранился мой портрет. Ты бы видел, каким я был, ты гордился бы мною. А теперь ты можешь смеяться надо мной. Смейся, смейся. Отвернись от меня! Не слушай меня, красней за твоего отца, презирай отца, презирай, Чарли! Я сам презираю себя. Я упал так низко, что вынесу и это.

– Папа, папа, – говорил Чарли, прижимая к себе его руки. – Не говори так… ведь ты не один… Я ведь тут с тобой… Я тут, папа!

– И все-таки меня даже здесь уважают. Даже здесь. Спроси, кого больше всех уважают в тюрьме? Назовут твоего отца. Спроси, с кем всегда вежливы, над кем никогда не смеются? Назовут твоего отца. Спроси, кого будут больше всех жалеть, когда он умрет с горя в этих стенах? Назовут твоего отца. Что же это значит, Чарли? Неужели мой сын будет презирать меня? Неужели обвинит меня, когда вырастет? Когда я умру, ты меня даже не пожалеешь, никогда не будешь вспоминать!..

Он низко опустил голову и заплакал. Потом поцеловал мальчика: – бедный мальчик, такой умный и добрый. Как бы этот мальчик любил его, если бы знал прежде. Как бы гордился своим отцом. Они вместе поехали бы кататься в экипаже… Все уступали бы им дорогу и завидовали…

Сын с удивлением посмотрел на отца. «Бедный папа – подумал он. – Столько горя натерпелся в жизни, а совсем как маленький. Все какие-то пустяки на уме. Я ему говорю, что мне нужно учиться, а он толкует про катанье и экипажи. И зачем он жалуется на маму? Будь он сам другой, мама не стала бы с ним спорить, она бы его послушалась и сделала бы так, как он хочет».

Мальчику стало ясно, что он напрасно говорил с отцом и что отец ему не поможет. Теперь он узнал это наверное. Но он не сердился на отца. Он его утешал и уговаривал, словно старший младшего. Уверял, что никогда больше не будет его огорчать. – Теперь, когда ты сидишь в тюрьме, я люблю тебя еще больше, чем прежде. Я всегда буду любить тебя, папа!

Отец успокоился и поцеловал сына.

– Ну, ступай домой, мой мальчик! Ступай домой.

С этого дня Чарли стал какой-то другой. Сразу стал старше. Он сдержал свое слово и никогда больше не жаловался отцу. Он жалел и любил его по-прежнему, но боялся огорчать. Да и к чему жаловаться? Отец не пойдет против воли матери. О матери Чарли думал с гневом. Он не мог забыть, что она заставила его работать на фабрике. Этого он ей никогда не простит, не может простить, не должен прощать! Семья стала ему точно чужой. С Фанни он тоже дружил меньше. У нее было много подруг, она жила своей веселой жизнью, непохожей на жизнь брата.

На новой квартире Чарли понравилось; маленькая комната на чердаке была светлая и веселая. Хозяйка сама каждый день ее убирала, приносила мальчику воду для умыванья и заботливо стлала ему постель. В комнате стоял пузатый комод, а над ним висело зеркальце в золоченой раме. У окна мягкое, удобное кресло. Комната выходила во двор. Во дворе росло большое дерево.

Улица, где стоял дом, была тихая. Иной раз на ней не было ни одной живой души. Здесь жили переплетчики и книгопродавцы, прачки, портнихи и портные. На окнах зеленые ставни, на дверях хорошо вычищенные медные дощечки и молотки.

Хозяева квартиры были хорошие люди. Когда Чарли был болен, они ходили за ним как за родным, и ему жилось здесь лучше, чем у старухи Ройлэнс, но как-то слишком уж тихо и однообразно. Зима шла к концу, стало теплее, хотя лили дожди и туман по-прежнему окутывал город. Чарли стал поздно приходить домой и вечером, после работы, подолгу шатался один по улицам.

Огромный город неудержимо манил и притягивал мальчика. Как раньше он бегал по всей тюрьме, все выглядывая и узнавая, так теперь шагал по огромному городу. Хотел его знать, как знал тюрьму.

Тесные, закупоренные колодцы-дома тянулись на целые мили кругом. Мрачные, черные, высокие. Чарли любил заглядывать в окна. Кто жил там за освещенными окнами? Какие это были люди? Как они двигались, ходили, говорили? Добрые они были или злые, счастливые или несчастные? Он много думал о людях. Ему хотелось все про них знать. А где же можно было увидеть больше людей, чем на улицах! И столько разных людей! Не беда, что они незнакомые, что с ними редко удавалось поговорить. Можно было идти за ними вслед, шмыгнуть в лавку, где они что-нибудь покупают, увидеть дом, где живут, или куда ходят в гости. Если хорошенько постараться, можно понять, о чем люди думают, почему печальны или веселы, сообразить, куда спешат, зачем спешат, кто их ждет. И ждет ли их кто-нибудь?

Одинокие люди больше всего привлекали мальчика. Он знал, что им всего тяжелее и жалел их. Он любил одиноких, худых, сморщенных желтых старичков. Они плелись с растерянным видом, точно оглушенные и напуганные уличной суматохой. Такие старички – всегда маленькие старички. Может быть, когда-нибудь и были большими, а теперь съежились и стали маленькими. Пальто на них всегда особенные, каких никто не носит. На этих пальто большие тусклые пуговицы, не такие как у всех. Старички носят измятые и вытертые, но жесткие шляпы. Шляпы плохо держатся у них на голове.

Дома, где они живут, такие же ветхие, печальные, расшатанные, как и они сами.

По вечерам, в праздники, Чарли замечал, что его старички плелись неуверенной походкой, и глаза их светились мутным блеском. Это значило, что старички пьяны.

Чарли немного вырос, голос его стал грубее. На фабрике и в тюрьме привык к площадной брани. Теперь он смелее заходил в кабачки.

Был кабачок недалеко от фабрики на мрачной, глухой улице. Раз Чарли зашел туда. Он сидел там долго, пил пиво и глядел в окно на высокие угрюмые черные дома по ту сторону улицы. По временам какое-нибудь лицо появлялось за грязным стеклом и сейчас же пропадало в сумраке. Небо было хмурое, лил дождь и прохожие шли поспешно, безнадежно поглядывая на небо. Дождь лил все сильнее – тяжелыми, крупными каплями Мокрые зонтики, забрызганные грязью подолы. Потом приходил фонарщик и зажигал фонари на улице. Пламя ярким языком вспыхивало в одном фонаре за другим, как будто спрашивая: зачем освещать такую безобразную картину?..

Вдруг в кабачок вошла целая компания мальчиков. Они сели в самый дальний угол, потребовали водку и закурили большие трубки. Совсем как взрослые. Громко смеялись и бранились, потом заговорили вполголоса. Видимо боялись, что их услышат.

Мальчиков было трое. Один был года на два старше Чарли, с маленькими, юркими глазками. Одет он был в длинную куртку с отвороченными рукавами – словно с чужого плеча. Он сидел за столом, засунув руки в карманы полосатых штанов. Другие были моложе.

Чарли подсел к ним поближе. Они не обращали на него внимания. Чарли слышал, как большой мальчик спросил товарищей:

– Каково охотились нынче? Велика ли добыча?

– Отличная была охота, – сказал самый младший.

– Да, поработали-таки, – добавил другой.

– Тебе что попалось? – спросил маленького старший мальчик.

– Золотые часы, – ответил маленький шепотом. Они зашептались, тесно придвигаясь друг к другу, и Чарли больше ничего не мог разобрать.

Потом младшие ушли, а старший остался. Он курил трубку и, как видно, скучал. Наконец позвал Чарли.

– Иди сюда! Что ты вечно сидишь один? Одному скучно. Познакомимся.

Чарли подсел к нему.

– Ты голоден и устал, молокосос? – спросил большой мальчик. – Ты наверное работаешь на фабрике?

Чарли ответил утвердительно.

– Родители у тебя есть?

– Есть, – сказал Чарли.

– Почему же они заставляют тебя работать?

– Отец в тюрьме. Мы очень бедны.

Чарли никому этого не говорил и сам не понимал, как это он вдруг признался.

– Эге! – большой мальчик выразительно свистнул и глубоко засунул руки в карманы. – Сынок пойдет по той же дорожке. Тебе не миновать. Яблоко от яблони не далеко падает. Надоест ведь голодать и работать на других. Деньги у тебя есть?

– Нет.

– У меня нынче тоже плоховато. Осталась одна мелочишка. Ладно, я угощу тебя на все!

Он потребовал еще водки. Чарли водку терпеть не мог и никогда не пил. Но теперь выпил за компанию.

Большой мальчик хотел поговорить о чем-то нужном. Но не удалось. В окне вдруг показался его маленький товарищ и с таинственным видом сделал ему знак рукой. Большой тотчас же встал.

– Ну, прощай пока, – сказал он Чарли. – Будем с тобой знакомы.

Мысль о крестном – корабельном мастере – не покидала Чарли. Пойти к нему в воскресенье нельзя было, отец привык, что сын этот день проводил в тюрьме. Чарли решил сказаться на фабрике больным, чтобы его пораньше отпустили.

Он отправился к крестному в Индийские доки.

Крестный жил подле канала, где был подъемный мост. Мост открывался по временам, пропускал корабли и барки с грузом. Чарли прошел мимо трактиров с разноцветными флагами, мимо платяных лавок с матросскими куртками, клеенчатыми шляпами, парусинными панталонами. За ними были кузницы. Здесь громадный молоток неутомимо с утра до ночи колотил раскаленное железо, выковывал якоря и цепные канаты. Потом канавы, мельницы, опять канавы и, наконец, вода. В воде стояли огромные корабли. Пахло сырым деревом: здесь делали мачты и весла, строили корабли и лодки.

^{Здесь строили корабли и лодки.}

Чарли глядел во все глаза на огромные корабли. Они поплывут в далекие, неведомые страны. Хорошо было бы убежать с фабрики и уплыть на таком корабле.

Вдруг чья-то сильная рука опустилась на его плечо.

– На корабли загляделся, малыш? – раздался знакомый голос. Перед Чарли стоял мужчина огромного роста, с густыми, седыми волосами и добродушным лицом.

Мальчик радостно бросился к крестному.

– Что долго не был? Рассказывай, как живешь? Правда ли, что отца посадили в тюрьму? А тебя мать отдала на фабрику? Люди мне говорили. Я не верил, хотел сам к вам зайти, да заболел, долго пролежал в больнице. Недавно только принялся за работу.

Мальчик рассказал крестному о своем горе и попросил – нельзя ли его устроить юнгой на корабль.

– Ты слишком мал и слаб, – сказал крестный, покачав головой. – Не годишься для морской службы. Ты слаб телом и силен головой, тебе нужно бы поступить в школу, учиться. Я бы тебе помог, да слишком мало зарабатываю, самому едва хватает. Прежде я был сильнее, работал за десятерых, а теперь меня доконала болезнь, силы совсем ушли. Бьешься как каторжный день-деньской, а толку мало. Даже накормить тебя – и то нечем.

Чарли ушел от крестного печальный и голодный.

Да, никто не мог ему помочь. Все, кого он знал, были бедняки. У одних совсем не было работы, их презирали, над ними смеялись, их сажали в тюрьму, словно диких зверей запирали в клетку. Другие, как крестный, тяжело трудились и едва сводили концы с концами. Богатых он совсем не знал, о них только слышал. О них много рассказывали в тюрьме и на фабрике. Возвращаясь от крестного, Чарли зашел в ту часть города, где жили богатые и знатные люди.

Дома здесь были громадные, однообразные, с мрачными подъездами, полукруглыми окнами и балконами. Окна ярко освещены, но за ними ничего не видно. У подъездов нарядные экипажи. Угрюмые, важные швейцары распахивали двери, а лакеи в пестрых ливреях и шляпах с перьями, похожие на огромных заморских птиц, быстро подсаживали своих господ в закрытые экипажи. Как жили богачи? Куда собрались ехать? Что делали? Не угадать.

На этих улицах даже в окнах лавок почти ничего не было видно. Хозяева лавок не старались заманить покупателей. Покупатели были свои, постоянные. Покупатели знали, что всегда найдут здесь отборные товары. В окне кондитера стояли только конфеты под стеклянным колпаком и несколько баночек с вареньем. В окне фруктовой лавки лежала кучка больших золотых апельсинов.

Мальчик был голоден. Голод мучил его все больше и больше, мучил нестерпимо. Завидев издали степенную пожилую хорошо одетую женщину, он решил попросить у нее милостыню. Чарли отлично умел подражать нищим, он столько их видел в своем предместье. Скорчив жалкую рожицу, он жалобно застонал и протянул руку. Старая женщина поглядела строгим, недовольным взглядом, но достала из кошелька деньги. Все-таки жалко маленького мальчика.

Чарли обрадовался и опрометью побежал в булочную. Он купил себе большую булку, жадно съел ее и, приободрившись, пошел в Сити, главную торговую часть Лондона.

Тут были огромные магазины со всякими товарами. Драгоценные камни, пушистые меха, роскошные шелковые и бархатные ткани, огромные диковинные цветы.

Утомленный долгой ходьбой, измученный толкотней, оглушенный пронзительным шумом и суматохой, мальчик пробрался к большому, великолепному дому – английскому банку. Банк больше всего привлекал мальчика. Он долго стоял перед ним я думал об его подземных подвалах, набитых серебром и золотом. В тюрьме ему много рассказывали про них. Здесь было столько денег. Подумать только – все эти деньги принадлежали немногим людям! Они их тратят только на себя или копят. Зачем они их копят? И всегда хотят иметь больше и больше. А он только работает, голодает и мучается. Богатые наверно скупы, злы, жадны. Их дети ходят нарядными, как сын хозяина его фабрики. Они учатся в школе, а он…

Мальчик шел дальше. Шум на деловых улицах, наконец, замер, жизнь стихла. Теперь улицы совсем темны. Казалось, они хранят зловещие тайны. Тайны торговых контор с книгами и бумагами в несгораемых железных сундуках и шкапах; тайны банкирских контор с крепкими подвалами и потайными комнатами, тайны бесчисленных грабителей громадной столицы. Сколько страшных тайн в этом огромном Лондоне!

Было совсем поздно, когда Чарли добрался до Лондонского моста. Тихо, темно и страшно. Бездомные, оборванные бродяги одиноко стояли на мосту, глядя на воду диким, бессмысленным взглядом. Они как будто хотели навеки погрузиться в быструю реку. Какие-то люди притаились в темноте, кого-то подкарауливая, пересвистываясь и перекликаясь друг с другом.

Чарли знал, что сюда в этот час собирались убийцы и воры. Прежде, когда он был еще маленький (теперь он совсем уже большой, столько пережил горя), он вспоминал о них ночью с ужасом. Боялся он их и теперь, но теперь ему было их жалко. Теперь он понимал, что нищета и одиночество приводят к преступлению. Как знать, долго ли он сам выдержит? Может быть, и сам будет преступником – убийцей или вором… Милостыню он и теперь уже просит, потом будет воровать.

Он вспомнил встречу с мальчиками в пивной. Они воришки. У них водятся деньги. Чарли слышал, как маленький хвастал, что украл золотые часы. А старший, уходя, сказал Чарли: «Будем с тобою знакомы!». Он наверное хочет, чтобы Чарли вступил в их компанию и тоже стал вором. Недаром он угощал Чарли водкой. Неужто и в самом деле придется воровать!

Чарли представилось, что он подкрадывается сзади к хорошо одетому толстому человеку и вытаскивает у него из кармана кошелек. Толстяк ничего не замечает. Потом он засовывает руку в карман и не находит кошелька. Он быстро оглядывается и видит Чарли. Чарли убегает во все лопатки. Толстяк кричит: «держи вора!!» и бежит за мальчиком. За толстяком бегут и другие люди: мясники, булочники, молочники, посыльные, школьники… Бегут взапуски, с криком, с ревом, сшибая прохожих. Толпа все растет и растет. Она несется, разбрызгивая грязь, стуча подошвами по мостовой: «держи вора, держи вора!!».

Наконец Чарли падает, сбитый с ног здоровенным ударом кулака: кровь течет у него изо рта, он дико озирается на людей, а они, хохоча и радуясь, толпятся вокруг. Страшно…

Неужели с ним так и будет? Чарли с ужасом вспоминал слова воришки: «тебе не миновать. Надоест голодать и работать на других, тогда пойдешь по нашей дороге».