Текст книги "Механические птицы не поют (СИ)"
Автор книги: София Баюн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
– Уолтер, я понятия не имею, что это все такое, но хочется всего.
На широком складном столе были разложены лотки из вощенной бумаги. Уолтер различил несколько видов пирогов, орехи в меду, восточную сладость, по виду похожую на бежевый пух и множество видов печенья. Все остальное было для него было такой же загадкой, как для Эльстер.
– Я тоже понятия не имею, что такое большинство из этого. Хочешь, чтобы я выбрал?
Она неуверенно кивнула. Уолтер, усмехнувшись, указал торговцу на два лотка и попросил два стакана кофе.
– Держи. Я помню, когда я только сюда прибыл, в кафе попробовал этот пирог, и понял, зачем ехал.
В Кайзерстате было принято густо посыпать пироги корицей с сахаром, а в яблочную начинку лить карамель. Подавали его теплым или, как здесь, держали подогретым. С горячим кофе он мог придать сил для любого свершения. Даже для того, чтобы пережить последний день в любимом городе.
Уолтер подумал, стоит ли ему вытрясти остатки сбережений и купить себе приличный костюм, чтобы отца не хватил удар при виде надежды рода Говардов в старой шинели, но потом решил, что он переживет и это испытание.
В одной из палаток они купили Эльстер простое серое платье для встречи с будущим работодателем и черный шерстяной брючный костюм в дорогу. Уолтер хотел попросить ее больше не разыгрывать спектакля про бабушку, но она и не собиралась этого делать. Торговцем оказался невысокий, полный мужчина и Уолтер краем уха услышал, как Эльстер что-то мурлычет ему об игрушечных медвежатах. В результате обновки Эльстер обошлись ему всего в две монеты, хотя Уолтер бы предпочел заплатить полную цену. Она переоделась, и Уолтер видел, как она с отвращением выбросила прошлые вещи в мусорный бак рядом с одной из палаток.
Потом Эльстер потащила его к темно-синей палатке ювелиров. Пока она перебирала цепочки, подвески и кольца, Уолтер разглядывал широкий кожаный браслет, перевитый серебряной цепью. Браслет чем-то особенно привлекал его. Наверное тем, что идеально подходил Музыканту Уолтеру – простая вещь, недешевая, но не броская.
Пока он предавался размышлениям над браслетом, Эльстер зачем-то вцепилась в совершенно дикарское колье из толстых цепей рыжего золота.
– Смотри, Ганс, какая прелесть!
– Оно не идет твоей изящной шейке, милая, – улыбнулся Уолтер.
– Да нет же, ты только посмотри, как оно блестит!
Уолтер честно разглядывал колье и слушал разглагольствования купца о том, сколь драгоценную вещь выбрала «златоглазая фройляйн», и как колье прекрасно подходит к ее волосам. Потом ей надоела эта игра, она вернула украшение торговцу и быстрым шагом отошла к другой палатке.
Начинало темнеть. До отправки дирижабля оставалось четыре часа. До аэродрома ехать было около получаса, с учетом того, что улицы были почти пусты – большинство горожан оставались на ярмарке до закрытия.
– Устала? – спросил он Эльстер, которая довольно улыбалась, как кошка, наевшаяся сметаны.
– Не очень. Давай еще кофе, посмотрим, что там на помосте и поедем?
– Хорошо, – улыбнулся ей Уолтер.
На помосте в цветах зажигались золотые огни. Когда они подошли, зазывала как раз закончил представлять следующего артиста.
– …Томас Штармвайд!
На сцену вышел мужчина в темно-синем старомодном камзоле. Внешность его была столь необычна, что Уолтеру сперва показалось, что на него навели морок.
Томасу явно недавно разменял пятый десяток. Высокий, худой и рыжий, как лис. На лиса он и был похож настолько, что Уолтеру казалось, что чародеи усилили это сходство. Тонкие губы, длинный нос и узкое лицо, и улыбка, полная белоснежных зубов, похожих на клыки. Настоящий лис, с узкой мордой, тронутой пеплом седины. Но угрожающе он не выглядел, выражение лица у него было тоже лисье – лукавое, но не злое.
– Я приветствую этот город с такой же радостью, с какой он приветствовал меня! – громко сказал он, делая шаг к краю сцены и распахивая руки будто для объятия. От его движения в стороны разлетелись пара десятков белоснежных голубей. Казалось, он вытряхнул их из рукавов.
Люди у помоста отозвались одобрительным гулом. Уолтер, спохватившись, стал за спину Эльстер, положил руки ей на плечи и снял с нее очки. Она благодарно кивнула и подалась назад, плотнее прижимаясь к нему и не отрывая взгляд от сцены.
– Я тысячу раз выходил в море, две тысячи раз поднимался в небо и видел все рельсовые пути пяти стран! Снежная Гардарика встречала меня так же радушно, как и цветочная Флер, и даже надменная, обожженная солнцем Энотрия была рада моей труппе! Я привез вам по кусочку каждой страны, в которой бывал, чтобы увековечить мою любовь к Кайзерстату!
Томас повел в воздухе ладонью и поймал ниоткуда взявшийся апельсин. Сел на край сцены, достал из кармана небольшой серебристый нож.
– Время кажется нам скоротечным. Мы вздыхаем о том, что стареем, и думаем, что наше время уходит безвозвратно.
Он разрезал апельсин на две части, и Уолтер увидел, на землю частыми каплями потек сок. Потом Томас разделил одну половину на несколько долек, спрыгнул со сцены и протянул их детям из первого ряда. Молча вернулся на сцену, сжал между ладонями вторую половину. Сначала на сцену с глухим стуком начали падать частые прозрачные капли, но постепенно они темнели, становились гуще, и вот уже его руки целиком покрывало нечто мазутно-черное, вязкое, лениво тянущееся свисающими нитями к доскам помоста.
– Время уходит, и нам кажется, что мы уже не те, что раньше. Многим кажется, что мы превращаемся в нечто… ужасное.
Он развел руки. От апельсина не осталось даже корки, только черные нити тянулись между его ладоней, словно гирлянда.
– Но это неправда. Кем бы ни были, кем бы ни стали – мы всегда тот же белоснежный флердоранж, что и раньше…
Уолтер услышал общий восторженный вздох. Сначала нити посветлели, потом запульсировали, и вот уже Томас держит не густую, тянущуюся массу, а тонкие ветки, на которых стремительно распускаются темно-зеленые листья. А затем – белоснежные апельсиновые цветы.
«Спаси меня, Уолтер…»
«Всегда тот же белоснежный флердоранж…»
«Лжете, господин фокусник», – со злостью подумал Уолтер.
– Удивительно. В этом мире есть настоящие чародеи, а люди смотрят на фокусы и ходят к гадалкам Идущих, – тихо заметила Эльстер.
– В настоящих чародеях для них нет тайны. К тому же чародеи редко устраивают шоу, – сказал Уолтер, не отрывая взгляда от покрывающейся белой цветочной пеной гирлянды.
– Знаешь, Уолтер, я знаю много людей, которые никогда не были флердоранжем, – усмехнулась Эльстер, сжимая его руку. – Пойдем? Может, погуляем перед отъездом по аэродрому.
– Пойдем, – кивнул он.
Томас, взмахнув руками, рассыпал гирлянду цветов сотнями белоснежных бабочек, взвившихся в темнеющее небо.
Уолтер отвернулся от сцены.
Его представление в Лигеплаце было закончено.
Глава 6. Достать до неба
На аэродром Уолтер с Эльстер прибыли, когда окончательно стемнело. «Винсент» уже принимал пассажиров на борт, и они решили не задерживаться. Уолтер не в первый раз летел на дирижабле и почти не слушал стюарда, который монотонно зачитывал правила безопасности. Почувствовал, как Эльстер сжала его пальцы, услышав: «Механические устройства допускаются на борт только при наличии сертификата о полном осмотре и устранении неисправностей».
Он обнадеживающе сжал ее руку в ответ. Эльстер – не «механическое устройство», чтобы ни говорили. Даже если он своими глазами видел, как в ее руке крутятся шестеренки.
«К тому же она говорила, что уже прошла осмотр незадолго до побега, а по морю до Альбиона добираться некогда», – мелькнула циничная мысль.
Уолтер успел оформить себе кайзерстатское удостоверение. У Эльстер было поддельное на имя Суллы, и он не стал спрашивать, где она его взяла. Если бы Уолтер готовился к побегу заранее, он бы оформил им новые документы на другие имена, но времени на это у него не было.
Перед ними стояла служительница Спящего. Молодая, может быть, ровесница Уолтера, в темно-сером платье с глубоким капюшоном, она, кажется, отчаянно боролась с дурнотой и часто оборачивалась, обводя остальных пассажиров беспомощным взглядом, будто в поисках поддержки.
– … Зажигалки, спички, огнестрельное оружие и остальные устройства, способные вызвать искру необходимо сдать до начала полета во избежание пожара…
– Пожара… – шепотом повторила она за стюардом.
Уолтер даже в неверном свете желтых бортовых огней заметил как она побледнела.
– Да продлится вечно Его сон, – обратился он к девушке. – Простите, вы, кажется, нервничаете?
– Я боюсь летать… Говорят, дирижабли сгорают, падают, говорят, на них нападают пираты… – прошептала она, нервно комкая в руках серые шерстяные перчатки.
– Меня заверили, что «Винсент» совершил более ста успешных вылетов, и что капитан и бортовой чародей – опытнейшие люди и прекрасные бойцы. Вам нечего бояться – мы скоро будем на Альбионе, – уверенно сказал Уолтер.
Он давно заметил, что главное – тон, которым говорит человек, а не то, какие именно слова он произносит. Служительница слабо кивнула и отвернулась.
Уолтер не курил, и не держал ни спичек, ни зажигалок. Сдал только карманный револьвер, который привык держать при себе с Альбиона.
– Эльстер, где та штука, с которой ты пыталась наняться на корабль? – прошептал он, вспомнив об «игрушке».
– Утопила вместе с платьем, – улыбнулась Эльстер. – У меня больше ничего не искрит, разве что… В общем, ничего больше не загорится.
Служительница Спящего, всхлипнув, качнулась назад, но устояла.
Инструктаж наконец кончился и они поднялись на борт, подписав бумагу о том, что не утаили ничего воспламеняющегося.
– Слушай, Уолтер, а если мы зажигалку спрятали – так мы же вместе с этой бумажкой и сгорим!
– Да, это странно… вот ведь!
Еще один стюард стоял в холле, держа в руках небольшой плоский предмет, похожий на медную дощечку, и останавливал пассажиров.
– Что это?..
Уолтер чувствовал, как медленно нарастает паника. Медленно досчитав про себя до пяти, он открыл глаза.
– Досмотр, Эльстер. Сейчас проверят наши карманы и багаж. И нас – металлоискателем.
– Что за бред! А если у меня спички в декольте?!
– Это делается не для того, чтобы обезопасить нас от самоубийцы со спичками, Эльстер, а чтобы юные фройляйн, – он показал глазами на служительницу, – меньше переживали, что корабль загорится. Раньше на дирижабли пускали без проверок…
Остальные пассажиры не проявляли никакого беспокойства. Они спокойно открывали саквояжи и чемоданы и позволяли стюарду работать металлоискателем. Изредка раздавалась трель, и тогда из кармана извлекались забытые часы или украшения.
Один мужчина показал стюарду какие-то бумаги и показал на свою левую кисть.
Эльстер не проявляла никаких признаков беспокойства, только отдала Уолтеру пальто и зачем-то закатала до локтей рукава платья. Она подошла к стюарду, спокойно встала, раскинув руки.
Уолтер мысленно приготовился в лучшем случае платить штраф и покупать билеты на корабль, а в худшем – расстаться с имеющимися у него деньгами, чтобы дать взятку. Если он попадет в жандармерию, особенно при попытке покинуть страну…
Металлоискатель молчал.
Уолтер с трудом заставил себя улыбнуться стюарду, демонстрируя пустые карманы шинели. Карманы на пальто Эльстер были даже не распороты.
– Эльстер, что это было? – прошептал он.
– Секрет фирмы. Я бы сказала главный секрет «Механических пташек».
– И ты его знаешь, верно?
– Кому как не мне его знать, – горько усмехнулась Эльстер.
– Прекрасно, Эльстер. Замечательно. Идем, вот наша каюта.
Он открыл дверь ключом, прилагавшимся к билету. Паника постепенно отступала, ему даже удалось попасть ключом в замок с первого раза.
Комнату наполнял искусственный желтый свет. Кремовые обои, толстый ковер на полу, два узких шкафа из темного дерева и две кровати у противоположных стен комнаты составляли весь интерьер.
– Как ты относишься к идее ждать ужина? – спросил Уолтер, убирая саквояж под кровать.
– Если честно плохо. Я ужасно устала и хочу спать… Ты не обидишься?
– Нет. Я бы остался ждать только ради тебя. С меня хватит сегодняшнего дня, – улыбнулся он.
– Кстати! У меня для тебя подарок. Смотри.
Она протягивала ему тот самый браслет, который он рассматривал на ярмарке. Словно прощальный взмах Музыканта Уолтера, плетение кожаных шнурков и серебряных цепочек.
– Эльстер! Ты за этим схватила ту ужасную цепочку – чтобы отвлечь хозяина от других украшений?! – возмущенно выдохнул он. – А если бы нас поймали?!
– «Нас», – повторила она, глядя на него восхищенными глазами. Кажется, ее нисколько не задело его замечание.
– Эльстер…
– Нас бы не поймали, Уолтер. Я очень хорошо ворую. Никто никогда не устраивает скандалов из-за оброненной в борделе цепочки или соскользнувшего в простыни кольца, клиенты предпочитают инкогнито…
Уолтер не знал, что сказать. Устроить выволочку взрослой женщине на тему морали? Взрослой женщине, сбежавшей из борделя для клиентов с особо изощренной фантазией?
– Ты обещала не воровать, – нашел он правильные слова.
– В доме твоего отца и потом, – улыбнулась она. – Не переживай, я больше не стану. Это ярмарка, там столько людей, найти меня будет невозможно… Ну не сердись…
– Я не сержусь, – вздохнул Уолтер, забирая у нее браслет и надевая на руку. Краденая вещь ощущалась лишней тяжестью на запястье и раздражала. Он думал «потерять» браслет, но Эльстер с такой радостью смотрела на него, что он решил пока этого не делать.
– Уолтер?..
Эльстер успела отойти к своей кровати и снять с нее темно-бордовое покрывало, и теперь задумчиво смотрела на белоснежные простыни.
– Что? – спросил он, вешая пиджак в шкаф рядом с шинелью и незаметно убирая браслет в карман.
– Помнишь, я вещи на ярмарке выбросила?
– Да.
– У тебя есть лишняя рубашка?
Уолтер досадливо поморщился. Ему и правда стоило быть умнее и подумать не только о платье для Эльстер. У него никогда не было женщины, о которой нужно было бы заботиться подобным образом, а сама Эльстер, видимо, не знала, как вести себя в обычной жизни.
– Прости, я должен был подумать… Здесь вроде есть возможность купить вещи для дороги, завтра посмотрим, что можно сделать, идет? Рубашка… ты же мерзнешь… вот, держи.
Он протянул ей черную шерстяную рубашку со дна саквояжа. Она взяла ее, благодарно кивнув и начала переодеваться, не дожидаясь, пока Уолтер отвернется. Он только вздохнул, запер дверь и выключил свет.
…
Уолтер думал, что не сможет уснуть. Думал, что призрак города, который он оставляет, будет терзать его, заставляя тосковать и мучиться желанием наплевать на все и остаться. Но сон пришел быстро, утопив измученное сознание прохладной темнотой еще до взлета.
С детства Уолтера учили, что сны – подсказки и что именно тогда человек обретает часть сил Спящего. Что к снам нельзя не прислушиваться. Но они ничего не предвещали, только напоминали Уолтеру о терзающем его прошлом.
Ему снился прием в Вудчестере. Поместье Говардов ранней весной украшали белыми цветами и сменяли темно-зеленые бархатные шторы на золотые с белым. Начинало особенно ярко блестеть начищенное серебро, включался весь электрический свет, дом наполнялся музыкой и голосами. В начале мая родился Джек Говард.
На прием приглашались не только представители всех знатных домов Альбиона, но и коллеги Джека. Его все любили, молодого аристократа и талантливого доктора, продолжателя дела Эриха Рейне. Джек работал над какими-то новыми протезами, никому не раскрывал сути своих исследований и не обращался за грантами. Регулярно исповедовался клирику, патеру Морну, и он ни разу не счел услышанное поводом обратиться в более высокие инстанции. К тем, кто следит за тем, чтобы Спящий не проснулся, людям в красных плащах и белых масках. Патер Морн тоже был приглашен на торжество, тем более что скоро планировался еще один праздник, где требовалось его участие.
Рядом с Джеком в этот весенний день стояла очаровательная юная леди, Кэт Борден. Его ассистентка, старшая дочь Борденов, красавица с правильными чертами лица, которое совсем не портили маленькие круглые очки в золотистой оправе.
Уолтеру нравилась Кэт не похожая на Джека и на старшую дочь одного из самых знатных семейств Альбиона. Кэт была настоящим ученым, пытливая, старательная и целеустремленная, она бы проводила в лаборатории Джека сутки напролет, если бы это позволяли приличия.
Черные волосы. Золотистое шелковое платье. Заразительный смех, быстрый взгляд из-под пушистых ресниц. Кэт Борден, красавица, невеста его брата, преданная соратница, юная и звонкая. Уолтер был так счастлив, что рядом с Джеком именно она. Он так радовался, что в их семье наконец-то появится кто-то не похожий на остальных Говардов.
Они были такой красивой парой. Высокий черноволосый Джек, истинный джентльмен, с безупречными манерами и хрупкая Кэт, ростом едва достающая ему до плеча. С каким обожанием она на него смотрела.
Как они кружили в танце в тот вечер, и как потом на фуршете неожиданно, непривычно, счастливо и искренне смеялся Джек.
Уолтер не сбежал с того приема. Он не разочаровал своего отца, не огорчил Джека. Уолтер в тот вечер был частью этого праздника, шестеренкой, стоящей на своем месте.
Тогда он думал, что это и правда его место. Тогда он думал, что слова его отца: «Не верь моменту» не имеют никакой власти.
Кэт Борден, будущая Кэт Говард. Никогда в семье Говардов не давали дочерям этого имени, потому что Кэтрин Говард не может быть счастлива. В семье Борденов не было такого поверья.
– Уолтер! Уолтер, просыпайся!
Открыв глаза, он не сразу понял, почему вокруг темно, и кто пытается его разбудить. Эльстер сидела рядом с ним на кровати и сжимала его плечо.
– В чем дело? – хрипло спросил он, закрывая глаза.
– Тебе плохо, – безапелляционно заявила Эльстер, касаясь его лба прохладной ладонью. – Не буду спрашивать, кто такая Кэт Борден, но она явно украла у тебя спокойный сон.
– Это жена моего брата. И она давно его украла, да и Джек тоже… частенько ворует.
– Ты был в нее влюблен? – сочувственно спросила она, убирая руку.
– Нет, что ты. Она была хорошая, славная, и мы дружили, но я никогда…
– А сейчас?
– А сейчас она умерла, – просто сказал Уолтер, садясь рядом с Эльстер и проводя рукой по лицу, чтобы стряхнуть с кожи сон, словно воду.
– Как это случилось? Ее убил…
– Она болела. Джек очень любил ее, – отрезал Уолтер. – Не знаю, что тебе наговорил тот человек, который показывал мою фотографию, но мой брат и Кэт любили друг друга и, если бы не это, а еще не слабое сердце Кэт и слабый рассудок Джека – все были бы живы.
– Тот человек мне много чего наговорил, это не значит, что я его слушала. Уолтер, я понимаю, почему ты уехал из Лигеплаца. Никто не станет разбираться и искать настоящего подражателя, пока его брат в городе. Наверняка убийца герра Сатердика и фрау Мирабель тоже знал, что ты в Лигеплаце, поэтому и выбрал такой… эпатажный способ.
– Я дурак, Эльстер. Надо было искать себе не зеленый приморский город, а глухую деревню где-нибудь в горах. Где никто не читает газет и не тычет ими под нос всем подряд.
– Ты носил черные очки, чтобы тебя не узнали? Я заметила, что ты спокойно реагируешь на солнечный свет.
Уолтер вдруг вспомнил, что Эльстер сказала, что не понимает, о чем речь, когда он только узнал о том, что кто-то взялся подражать Джеку.
«А ведь она с самого начала знала, кто я такой, если узнала меня на фотографии в газете. Хорошо, что больше никто не узнал… И пришла ко мне, не испугалась», – подумал он. Уолтер сам себе не смог бы ответить, чего было в этой мысли больше – благодарности или промелькнувшего недоверия от вопросов, на которые он, конечно, тоже не получит ответы.
– Нет. Я носил очки, потому что у нас с Джеком одинаковые глаза, а я не хочу встречать его взгляд в зеркалах и витринах. Если бы твой брат был маньяком, на чьей совести истязания, похищения и десяток трупов – ты бы тоже не хотела смотреть ему в глаза, – ответил он, решив ни о чем спрашивать.
– Так Джек не убивал жену?.. Но когда ее нашли у него в лаборатории… даже в наших газетах писали, что его повесили после этого, и что до десяти… падших женщин никому не было особо дела…
– Нет. Он бы никогда так поступил. Джек был чудовищем, Эльстер, но это было влюбленное чудовище, а значит еще более страшное и изощренное. Джек Говард – Джек «Риппер», Потрошитель… у него даже имени не осталось. Доктор с блестящим будущим превратился в мясника. А еще эти шутники, которые слали в полицию свои «Дорогой начальник»… как будто Джек с его образованием мог написать столь безграмотную…
– Ты его любишь, Уолтер, – убежденно сказала Эльстер. – Пытаешься защищать, и ты прав.
– Я понятия не имею, Эльстер. Джек всегда был… старший. Любимый сын, пример для подражания. Я позволял ему забирать себе всю отцовскую любовь, быть примером для меня, потому что любил. Сам отказался от медицинской карьеры, чтобы не соревноваться с ним. А потом оказалось, что мне всю жизнь ставили в пример убийцу. Что мой отец вспомнил о том, что у него есть запасной сын только когда Джека повесили. Знаешь, я не должен был уезжать. Должен был остаться с отцом, вынести все, что обрушилось на дом Говардов после казни. Должен был пойти к Чарли Бордену, отцу Кэт, стоять перед ним, смотреть в глаза и говорить, что мне очень жаль. Должен был. Должен был поступить, как Говард, как брат Джека, как сын Ричарда Говарда. Но я… не такой Эльстер. Наверное, по-настоящему никогда и не хотел таким быть.
Эльстер сидела, обняв колени и молча смотрела на него, склонив голову к плечу. Было темно и тихо, только мерно гудел мотор. Дирижабль шел ровно, и полет практически не ощущался. Уолтер почти пожалел о сказанном, подумав о том, что не стоило жаловаться девушке с гораздо более незавидной судьбой. Но Эльстер вдруг улыбнулась и легко коснулась его запястья.
– Знаешь, Уолтер… Нас всех пытаются заставить быть кем-то, кем мы не являемся. Я бездушный механизм, который умеет испытывать боль и… имитировать человеческие эмоции. Ты аристократ, который должен имитировать отсутствие эмоций. Поэтому ты и был счастлив в Лигеплаце – ты нашел тот путь, которым хочешь идти, без денег, родового имени и необходимости притворяться. Но прошлое достанет даже до неба, чтобы дотянуться до нас.
– А ты будешь счастлива на Альбионе? – спросил он, в ответ накрывая ладонью ее руку и чувствуя, как она медленно теплеет.
– Понятия не имею. Я даже не знаю, что это за город, знаю только, что Ричард Говард – честный вдовец, как о нем писали в газетах, и что там не будет… того, что было раньше.
– Ты не знаешь, куда мы летим?
– Нет, – легкомысленно отозвалась Эльстер. – А это так важно?
– Эльстер, Альбион – центр промышленной революции.
– Ты говоришь так, как будто это все объясняет.
– Конечно. Там круглосуточно туман, омерзительный, плотный смог, который выдыхают многочисленные фабрики. Почти не бывает солнца, узкие улицы, каменные дома. Город опутан рельсами башей. Все, что может ржаветь там быстро ржавеет от влажности. Люди предпочитают ходить в фильтрующих масках, снимая их только дома. В результате даже в центре города случаются убийства среди дня. Люди на Альбионе, включая нищих из Нижних Кварталов, искренне презирают всех, кто отличается от них – иностранцев, колдунов… если кто-то узнает, что ты – не человек… На Альбионе немного иначе верят в Спящего. Больше боятся, что Он проснется. А механические люди считаются местными клириками… тем, что может его разбудить.
– Почему? Что мы такого делаем? Мы же никого не… – Эльстер осеклась, но Уолтер понял, что она хотела сказать и горько усмехнулся.
– Душой человека наделяет Спящий. Мы снимся ему такими, какие есть. И мы не должны создавать ничего, что делает нас подобными ему. А еще… еще клирики говорят, что нельзя потакать самой грязной похоти, создавая кукол в виде несовершеннолетних девочек.
– Они очень правильно говорят, Уолтер. Ты не представляешь себе, насколько, – в ее голосе звенела неожиданная ненависть.
Уолтер хотел сказать о том, что в Нижних Кварталах бордели полны настоящих детей, но вовремя осекся. С тех пор, как в его жизни появилась Эльстер, это оправдание перестало работать. Он так и не понял, испытывала ли она эмоции или настолько искусно их имитировала, но если она все же умела бояться и чувствовать боль, то остальное становилось неважным.
Правда даже после прочтения дневников Эриха Рейне он так и не понял, как создают механических людей. Механическая рука с движущимися пальцами, механическая нога, позволяющая ходить не хромая – но человек… Даже если Рейне прибегал к помощи магов, это оставалось невероятным. Хотя Уолтер и не слышал, чтобы маги особенно влияли на какие-то отрасли кроме военной. Боевые маги на кораблях – да, но маги, наделяющие механизм способностью чувствовать…
По крайней мере Рейне ничего о них не упоминал. Во всем труде Рейне Уолтер упорно видел какую-то недоговоренность, несоответствие. Что-то важное, о чем он умолчал, не позволяющее полностью расшифровать его открытие кому-то, кроме владельцев этого секрета.
– На Альбионе располагается управление Комиссии по этике, Хранителей Сна. Это особый отдел, особые служители Спящего, чья единственная задача – стеречь его Сон. Среди нас никто не верит в Ночь, как среди последователей Белого Бога. Спящий не накажет нас, он просто проснется. Большинству этого достаточно. А для тех, кому нет… для тех и существует Комиссия.
– Ты… ты их видел? – прошептала Эльстер.
– Да. К нас приходили двое. Обходительные джентльмены. Одинакового роста, в красных плащах, лица закрыты белыми масками – белыми и гладкими, с узкими прорезями для глаз. В маску, видимо, встроен прибор, искажающий голос. Голоса у них тоже одинаковые, механические. Они пришли сообщить, что добьются смертного приговора для Джека, еще до того, как нашли Кэт. Но мой отец не унывал, он был уверен, что положение в обществе и деньги спасут моего брата. У нас даже были сторонники, оправдывающие Джека. Мы наняли одного из лучших Пандекистов, нескольких Пишущих и богослова, чтобы они помогли Джеку избежать приговора. Чтобы он доказал клирикам, что убитые им женщины… оскорбляют Спящего существованием.
– И ты… был согласен?.. – бесцветным голосом спросила Эльстер.
– Нет. Я запутался, Эльстер. Я любил брата и не желал ему смерти, не мог поверить в то, что он и правда совершил нечто настолько чудовищное. Но оказалось, что мой отец, которого я всегда уважал, готов оправдывать подобное… А потом отречься от Джека, когда все было кончено. По крайней мере тогда мне показалось, что он от него отрекся. Я не знал, что мне делать.
– И сейчас ты хочешь поговорить с отцом?
– Да. Хочу сказать ему, что скоро опять могут начаться допросы. Я не стану доверять подобное телеграфу или почте, тем более из другой страны. Мне нужно не только предупредить его, но и… и… – он замолчал, не в силах признаться в еще одной цели своего путешествия.
– Ты хочешь сказать ему, что ты никого не убивал? Готов рисковать собой, возвращаясь домой, когда тебя могут искать, чтобы предупредить отца, и чтобы он знал, что ты не виноват? – прошептала Эльстер.
– Да. Я все еще… он не будет мной гордиться, мной не за что гордиться. Но он не должен допускать мысль, что я тоже… Я не знаю, как правильно, Эльстер. Понятия не имею.
– Я тоже. Слушай, Уолтер… А куда ты отправишься после Альбиона?
– Об этом я тоже не имею понятия, – улыбнулся он. – Может быть в большой город – там легче затеряться. А может и правда уеду в какую-нибудь глухую деревню у моря, буду рыбачить, иногда голодать и никогда не читать газет. Или буду учить детей – должен же мой диплом Альбионского университета приносить хоть какую-то пользу…
– Уолтер? А можно… можно мне…
– Что? Ты не хочешь оставаться на Альбионе?
– Не очень… лучше я как-нибудь тихо заржавею на берегу моря.
Уолтер нахмурился. Он хотел позвать Эльстер с собой, забыв о том, что ей нужны механики, а не доктора.
«Что происходит, когда в таком механизме что-то ломается? Ей больно? Может ли она умереть, или прийти в окончательную негодность, если не успеть довезти ее до города? Как все сложно…» – с тоской подумал он.
Но воображение упорно рисовало ему что-то сине-серое, шумящее и недосягаемое. Небо. Море под обрывом, много солнечного света и ощущение абсолютного, совершенного счастья.
– Давай мы придумаем для тебя что-нибудь получше, чем перспектива заржаветь? – улыбнулся он.
– Давай, – кивнула Эльстер, и Уолтеру показалось, что ее глаза в темноте блеснули золотом.
…
Остаток ночи Уолтеру удалось проспать без сновидений.
Утром золотистый свет в каюте сменился на белый, и прозвучал тройной сигнал, означающий приглашение на завтрак.
Эльстер проснулась раньше него, и уже успела одеться и сходить в душевую на нижней палубе.
– Если поторопишься – не будешь торчать в очереди, – улыбнулась она, увидев, что он открыл глаза.
Душевых на их крыло выделили три, и занять успели только одну. В душевой было холодно, и почти все, что видел Уолтер, было алюминиевым. Он знал, что это нужно для облегчения корабля, и усмехнулся, вспомнив, как один из его знакомых возмущался отсутствием ванной в каютах.
Умываясь теплой водой, которая едва заметно пахла железом, Уолтер с щемящей тоской вспомнил ледяные волны в Лигеплаце.
Закончив, он зашел за Эльстер, чтобы отвести ее на завтрак.
Столовая оказалась просторным светлым помещением. Столы и стулья, сплетенные из легкой сухой лозы, стояли вдоль стен, освобождая центр зала.
– Я слышала, что на одном из дирижаблей, кажется, на «Гиденбурге» есть рояль, – раздался за спиной Уолтера женский голос.
– Вы правы, – ответил ей мужчина, чей голос показался Уолтеру смутно знакомым.
– Какая глупость! – весело отозвалась женщина.
Уолтер обернулся. Сначала он увидел даму. Немолодая женщина в строгом темно-синем платье сидела в инвалидном кресле, словно на троне. Затем он встретился взглядом с мужчиной, который вез кресло.
Он узнал его только по огненно-рыжим волосам, сейчас стянутым в хвост. Без камзола, грима и липких черных нитей в руках Томас Штармвайд казался совсем другим человеком.
– Томас! – Эльстер тоже узнала его и широко улыбнулась. – А мы видели ваше выступление в Лигеплаце.
– Как лестно, что вы меня вспомнили, фройляйн, и как жаль, что все мои цветы остались в каюте, – улыбнулся он, вкатывая кресло в столовую. – Позвольте представить свою мать, фрау Тесс Даверс.
Томас подкатил кресло к одному из столов и жестом пригласил их сесть.
– Меня зовут Уолтер… Честейн, а это моя сестра, Сулла, – представился он.
Тесс с достоинством протянула ему руку и улыбнулась. Сын явно был похож на нее – такое же лисье лицо, такие же хитрые искорки в живых, ярко-синих глазах. Только волосы у Тесс были совсем белыми.
