Текст книги "Механические птицы не поют (СИ)"
Автор книги: София Баюн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
– Я ничего не понимаю, и вообще аристократы мне всегда казались на голову больными, но я очень тебе сочувствую, – искренне произнесла Эльстер.
– Я тоже аристократ, – заметил Уолтер.
– Может твой батюшка поступился принципами и согрешил с какой-нибудь не столь благородной девицей? – предположила она.
– Если бы я не знал своего отца – тоже бы так решил. Слишком мы с Джеком были не похожи, хотя у нас и были одинаковые глаза.
– А где-то есть его портрет?
Уолтер задумался. После казни Джека все его портреты сняли, и он понятия не имел, куда их дели.
Но один, который отец заказывал перед свадьбой, висел над камином в спальне Джека. Ленне сказала «склеп, который ты устроил посреди дома» – его спальня как раз была соседней комнатой и, судя по всему, там ничего не меняли.
– Пойдем.
Он и сам хотел встретиться с призраком брата лицом к лицу. Джек преследовал его во снах, вынудил его бежать из Лигеплаца, заставил его носить очки, чтобы скрыть от самого себя изумрудную зелень взгляда. Пора было посмотреть ему в глаза снова. И, кто знает, может быть Джек наконец-то исчезнет?
Они тихо вышли в коридор. Запасной ключ от спальни Джека Уолтер перед отъездом положил в один из своих тайников, сам не зная зачем.
Когда они с Джеком были детьми, они оставляли друг другу записки. Маленькая ниша под камином была в обеих спальнях. Уолтер никогда не спрашивал, знает ли о них кто-то еще. Сначала это нарушило бы секретность, в которой был единственный смысл обмена записками. А потом просто забыл.
Дверь спальни открылась без единого звука – прислуга продолжала смазывать петли.
Комната встретила Уолтера холодным полумраком и запахом пыли. Кажется, отопление отключили. Но несколько еще работавших светильников зажглись по хлопку.
Джек предпочитал зеленый цвет. Уолтер, старавшийся как можно меньше времени проводить в Вудчестере, так и не озадачился ремонтом, только распорядился о покупке мебели. Его брат полностью переделал комнату под себя. Темно-зеленое шелковое покрывало на кровати, тяжелые шторы и ковры глубокого изумрудного оттенка, и темно-серые обои в неверном свете гаснущих электрических светильников и правда делали комнату похожей на склеп.
Уолтер не ошибся – портрет все еще висел над камином.
Джек позировал художнику вместе с Кэт. Если лицо Джека Уолтер помнил отчетливо, то образ Кэт почти стерся. Он не видел ее мертвой, ни в лаборатории, где ее нашли, ни потом на похоронах. Кэтрин навсегда была для него живой. На портрете она стояла рядом с Джеком в старомодном зеленом платье и черных перчатках до локтей. Уолтеру вдруг стало неприятно – на портрете двое мертвецов держались друг за друга. Изящная кисть Кэт в черном кружеве, похожем на следы разложения и мертвенно-белая рука Джека.
– Ты совсем не похож на него, – тихо сказала Эльстер, заставляя его стряхнуть оцепенение и оторваться от портрета. – Но твой брат был очень красивым. И его невеста… настоящая леди.
– Кэт… Китти была настоящей леди и чудесной девушкой. Мне так жаль, что все так вышло… так жаль, – прошептал Уолтер не то Эльстер, не то Кэт на портрете.
– Что с ней все-таки случилось? Если не хочешь – не говори…
– Я не знаю, Эльстер. Никто не знает. Все считают, что Джек убил ее. Кэт нашли в его лаборатории, на операционном столе. Она лежала там давно, но было очень холодно и ее почти не тронуло разложение. Тело было… вскрыто. Джек извлек сердце, поместил его в банку с формалином и оставил на полке. Над своим рабочим столом. Не знаю, сколько времени он смотрел на сердце своей жены и зачем ему это было, но кажется… На теле были следы, словно он несколько раз зашивал разрез. И там какие-то распорки, следы каких-то… если честно, я не стал вслушиваться. Ему вменили глумление над трупом, но я уверен… Я думаю, он пытался ее спасти.
– Мертвую?
– Джек сошел с ума. У Кэт всегда было слабое сердце, он очень за нее боялся. Постоянно прописывал ей какие-то препараты, не доверял аптекарям, делал все сам. Я не верю, что он ее убил.
Эльстер тяжело вздохнула и взяла его за руку. Это был не чопорный жест с портрета, она переплета свои пальцы с его и слегка сжала. Она искренне пыталась поддержать, и Уолтер был благодарен за это.
– А где его дневники? Я как-то книжку читала, тоже про доктора, он там себе что-то колол и в кого-то превращался и все свои эксперименты записывал. Неужели никто не прочитал записи Джека? Или он их не делал?
– Их никто не искал. Не было сомнений, что убийца – Джек. Спасти его от казни могли только трактования его поступков…
– Но если он убил… я читала в газетах, что он…
– Убил несколько женщин из Нижних Кварталов. Жестоко пытал их, тела были изуродованы почти до неузнаваемости.
– Но тогда какие трактования могут быть у его поступка?
Уолтер молчал. Он не хотел объяснять Эльстер, что на Альбионе есть люди и есть другие. «Других» гораздо больше.
И что у отца были все шансы оправдать Джека, потому что убитые им женщины занимались проституцией и жили в Нижних Кварталах.
Что сама Эльстер, если бы кто-то узнал о ее происхождении и профессии, перестала бы быть человеком для всех жителей этого города. Для нее не существует защиты закона и покровительство Уолтера – единственное, что заставляет таких, как его отец, вообще замечать ее существование.
– Все очень сложно.
– Но для тебя… для тебя ведь все просто, верно? – тихо спросила она.
Уолтер повернулся к ней. Взгляд Эльстер был полон беспомощной мольбы, почти такой же, как в день их знакомства в Лигеплаце.
«Спаси меня, Уолтер!»
– Я только верю в то, что Джек не убивал Кэт. Все остальное для меня ясно.
Он врал и надеялся, что Эльстер не заметит. Он не задавался вопросом, убийца Джек или нет. Но он никак не мог понять, что именно свело его с ума, заставив изменить себе. Ведь Джек, несмотря на все свои недостатки, был глубоко религиозным человеком с блестящим образованием, безукоризненными принципами и преданный своей семье.
Уолтер не искал его дневников, как не искали жандармы и не искал отец. Они не хотели ответов на свои вопросы.
– Тут под камином кажется такая же штука как та, из которой ты ключи достал, – сказала Эльстер, указывая на ручку, замаскированную под часть решетки.
Уолтер не хотел об этом думать. Он не знал, был ли готов найти и прочитать дневник брата и возможно лишиться своей веры.
Джек смотрел на него с портрета, и Уолтер не узнавал этот взгляд. Словно почти растаяла маска ледяного высокомерия. Брат был счастлив. Влюблен.
Уолтер не хотел себе признаваться, но он всегда догадывался, где лежит дневник. И сейчас, когда Эльстер указала ему, он был уверен, что нужно лишь протянуть руку и взять его. Эльстер смотрела на него, и ему мерещилось ожидание в ее взгляде. Он медленно опустился на колени у камина и потянул ручку на себя.
– А я хочу это знать? – тихо сказал он, глядя на кожаную обложку с отпечатанным вензелем «Д.Г».
Эльстер молчала. На этот вопрос она не могла ответить.
Вздохнув, он вытащил дневник из тайника. Тяжелый и холодный, он лежал на ладони, наполненный словами его брата. Уолтер не смог бы отвернуться.
– Пойдем отсюда, – сказал он, вставая. Дневник он держал в руках.
– Пойдем. Уолтер?.. Можно ты зайдешь ко мне и расстегнешь платье, а потом пойдешь читать? Мне кажется тебе лучше… без меня.
Он молча кивнул. Они вышли в коридор, Уолтер запер дверь в спальню Джека и три раза дернул ручку. Потом зашел к Эльстер. Его мысли были далеко, но он заметил, что эту комнату Ленне отремонтировала и порадовался за Эльстер. На этот раз крючки на платье никак не хотели поддаваться, и ей пришлось помогать. Наконец, платье было расстегнуто. Он пожелал Эльстер спокойной ночи и вышел, тихо затворив за собой дверь. Уже подходя к своей, Уолтер почувствовал чей-то взгляд и с трудом заставил себя оглянуться.
Мажордом смотрел на него не отрываясь. В руках он держал поднос с чашками и чайником из его комнаты.
– Сделайте так, чтобы меня не беспокоили до утра, – распорядился Уолтер, открывая дверь.
– Да, сэр, – раздалось за его спиной.
Он не слушал. Не глядя достал из кармана шинели какую-то бумажку, чтобы сделать закладку. Заперев дверь, он сел к камину и несколько минут смотрел на дневник, лежащий на коленях. Судя по дате на обложке, Джек вел его во время службы в Гунхэго. Именно там он познакомился с Кэт.
Уолтер медленно открыл дневник на первой странице.
…
Я думал, этот день не кончится никогда. Может быть, он длится до сих пор. В этом проклятом месте нет ни солнца, ни темноты – только вечное красное зарево. Спящий видит Мирамэй в кошмарах.
Приехав сюда, я настоял, чтобы всех пациентов направляли сначала ко мне. Пленники с Востока интересовали меня особенно. Патер Морн утверждал, что это такие же люди, как и мы, только Спящему было угодно увидеть их в другом виде. Я не смею спорить со служителем Спящего и сомневаться в его мудрости, но думаю, что патер Морн просто не видел того, что открылось мне. Эти «люди» имеют обличье, которое воплощает в себе все уродства, кои может принимать человеческое тело во время сильной болезни. Их кожа имеет желтоватый цвет – от пергаментной бледности, которую обретает труп при окоченении до циррозных или гепатитных оттенков. Глаза у них узкие, словно на лицах вечная отечность. Почти все пленники, которых я осматривал, имеют кариозные зубы, будто никто не рассказывал им об элементарных правилах гигиены. Эктоморфичное телосложение – общая черта этого народа. Выпирающие кости, мало мышечной массы, словно все они страдают от истощения и никогда не знали ни нормального питания, ни приличествующего честному человеку труда.
Разве это не служит лучшим доказательством того, что никакие это не люди, а какая-то другая ветвь, порочная и больная, подлежащая искоренению?
Женщин мне удалось осмотреть мало. Здешние женщины точно понравились бы кайзерстатским извращенцам. Невысокий рост, худоба и удивительное для дикарей целомудрие точно привлекли бы этих любителей несовершеннолетних девочек. Зачем создавать себе механические пародии, если Восток полон этими отродьями? Впрочем, я не представляю себе ситуации, при которой цивилизованный мужчина прельстился бы подобной «леди». Поэтому я почитаю возможным расценивать как личное оскорбление то, что они вырываются и кричат что-то на своем лающем наречии, когда я приказываю помощникам раздевать их для осмотра. Можно подумать, нечто подобное может вызвать у нормального человека вожделение. От переводчика, который мог бы объяснить пленникам, зачем их ко мне приводят, я отказался. Зачем мне беспокоится об их душевном равновесии, если у меня есть солдаты, которые гораздо быстрее добьются требуемого?
…
Уолтер, вздрогнув, закрыл дневник. Больше всего ему хотелось сейчас швырнуть его в огонь и забыть все, что сейчас прочитал.
Он знал, каким человеком был Джек, и это было только лишним напоминанием. Каждое слово подрывало его веру в то, что брат не убивал свою жену.
Но если сейчас он сожжет дневник – будет сомневаться до конца своих дней. Он уже сомневается, а значит осталось только узнать правду.
Поморщившись, он открыл дневник.
…
Каюсь. Я зря рассчитывал на то, что ни один цивилизованный мужчина не прельстится их женщинами. Или среди солдат оказались те, кого нельзя назвать цивилизованными мужчинами.
Я предупреждал генерала Колхью о том, что каждый его человек должен точно знать правила поведения на захваченных территориях и правила обращения с пленниками. Мне наплевать на этику по отношению к гражданскому населению, о которой столько твердил мне патер Морн. При исповеди он всегда прощает мне то, что я делаю многие вещи не по тем мотивам, по которым должен делать их благочестивый человек. Проклятье, я делаю их! Я предупреждал этого идиота Колхью, что его солдаты не должны насиловать женщин, не должны есть ничего, кроме того, что выдается им в качестве пайка и хвататься за вещи, назначения которых не понимают. Я лично проводил инструктаж с нашими маркитантами. Их потаскухам должно хватать наших солдат, и ни за какие деньги, и ни из какой «любви» они не должны соглашаться проводить время с тем, кто не носит форму альбионского полка!
Генерал Колхью не слушал, и даже пятилетнему ребенку понятно, чем это все кончилось. В рядах солдат гуляет сифилис. Это давно выжженное заболевание, еще один дикарский пережиток, который можно найти на Альбионе только в Нижних Кварталах, теперь поражает наших солдат. Я потребовал, чтобы тех, кто заразился, насилуя женщин на захваченной территории, а также нескольких маркитанток, которые вступали в связь с их гражданскими, подвергли суду и повесили в назидание остальным.
Проклятые твари. Мы думали, почему в деревне, которую мы захватили, так мало людей, и почти все – женщины. Это была проверка, наша армия должна была показать себя истинными альбионцами, а не уподобляться дикарям, с которыми мы воюем. Они оставили только тех, кто был болен. К нашим маркитанткам подослали больных. А ведь связи с нашими маркитантками имеют и честные солдаты, не повинные в военном преступлении и нарушении моих рекомендаций!
Если Колхью допускает такой бардак – его тоже следует повесить.
…
Следующие страницы были аккуратно вырезаны. Судя по едва заметным пятнам – Джек что-то пролил на дневник и удалил испорченные листы.
…
Вчерашний бой обязательно войдет в хроники под каким-нибудь возвышенным названием вроде «Битва при Вотте». Каким бы было облегчением, если бы Колхью не пережил своего ранения, но мой врачебный долг велел мне делать работу безупречно, и этот позор альбионской армии будет жить и продолжать отдавать свои нелепые приказы. После истории с сифилисом он начал хоть немного меня слушать.
Моя новая помощница заслуживает отдельного упоминания. Признаюсь честно, я всегда скептически относился к женщинам в медицине, если только они не Утешительницы, а во время боевых действий вовсе не ждал ничего хорошего. К тому же юная леди Кэтрин Борден поступила дурно, сбежав от своего отца. Женщине пристало слушать отца, старшего брата и мужа так же беспрекословно, как если бы к ним обратился сам Спящий. Я был знаком с мисс Борден, но мы никогда не общались ближе, чем обмениваясь необходимыми приветствиями на светских приемах. Я ничего о ней не знаю. Но раз уж мисс Борден здесь и, раскрыв свое инкогнито, получила место моей помощницы, то я должен отметить ее достойнейшее всяческих похвал хладнокровие. Ни обмороков, ни рвотных позывов, ни дрожащих рук, ни слез – ничего, что я привык видеть у своих ассистенток в первые дни работы. А то, что она помогла мне с капралом Райтом, которому разорвало брюшную полость взрывом шрапнели делает ей честь не только, как хладнокровной и выносливой леди, но и крайне сообразительной, что является редкостью даже среди мужчин. Она вколола капралу морфий, не дожидаясь моих указаний, а потом сама расположила зажимы и держала их так, что ни один не дрогнул в ее скользких от крови тонких пальцах. Нужно отметить, что вся операция была не более чем исполнением врачебного долга – смесь разорванных тканей, крови и содержимого кишечника не превратил бы в действующий организм даже чародей, если бы таковые бывали в медицине. Мисс Борден, которую не смутило ни это зрелище, ни запах, ни то, что нужно касаться чего-то столь отвратительного на вид…
…
«Юная леди Кэтрин Борден», – повторил про себя Уолтер, погладив страницу. После прошлых записей прочитанное показалось ему удивительно теплым, и даже циничные описания проведенной операции не испортили впечатления.
…
Мы убиваем на этой войне вблизи, чтобы нам не мешали убивать издалека. Если бы мы воевали с людьми, а не с этими изуродованными Спящим подобиями, мне не давала бы покоя мысль о том, насколько этично так ожесточенно биться ради продаж опиума. И насколько этично посылать альбионских мальчиков на смерть, чтобы торговля не прекращалась. Но мы делаем хорошее дело. Скоро вся эта шваль и большинство нищих из Нижних Кварталов, зависящих от этого дурмана, вымрет.
Жаль, что эта зараза распространяется и среди высшего сословия. Целые опиумные клубы для джентльменов открываются не только на окраинах города, но и ближе к центру.
Мой бедный, глупый брат, Уолтер, как я надеюсь, что его не коснется хотя бы это дурное пристрастие. Эта потаскуха, Джейн Бродовски, от которой, к счастью, получилось откупиться мизерной суммой, воплощает все самое дурное, что я вижу в будущем своего брата, если он не возьмется за ум. Наш отец мудрый человек, но вспыльчивый. Он хотел сделать так, чтобы эта женщина лишилась места на фабрике, устроить так, чтобы никто больше не хотел иметь с ней дела. Для него это было бы вопросом двух писем. Это я посоветовал отцу дать ей денег. Бедный Уолтер, у мальчика всегда было слишком доброе сердце. Он бы жалел ее, искал, чего доброго, ушел бы из дома и нам пришлось бы привлекать жандармерию, чтобы его вернуть. Какой был бы отвратительный скандал! Но, к счастью, она оказалась такой же, как все женщины окраин – алчной и пустой. Уолтер увидел, что его продали. И остался там, где должен быть.
Когда-нибудь он меня поймет.
…
Желание швырнуть дневник в огонь стало таким сильным, что Уолтер почувствовал, как начало ломить пальцы здоровой руки.
«Отвратительный скандал». Все, что волновало его брата. Человека, который рассуждал о людях, с которыми воевал, как о животных. Человека, который запрещал солдатам насиловать женщин потому, что боялся заразы. Его волновало, что кто-то узнает, что младший брат связался с неподходящей девушкой.
– Потрясающе, – прошипел Уолтер.
…
Я написал письмо Чарли Бордену. Ему предстоит неприятный разговор с дочерью, когда мы вернемся домой, и я сделал со своей стороны все возможное, чтобы этот разговор прошел как можно мягче для них обоих. Я заверил мистера Бордена, что его дочь находилась в моем обществе на протяжении всего пребывания здесь, и что проявила себя исключительно достойно. Безусловно, я не стал распространяться о бедном капрале Райте и о том, что она помогала мне документировать смерти, служа при мне писцом, когда я опознавал трупы.
Леди Борден – не только исключительно умная и терпеливая юная мисс, но и наделена добрым сердцем, столь необходимым благодетельной девушке. Я видел, как она закрывала глаза мертвым, не брезгуя мараться даже о трупы врагов. И я могу поклясться, что вслед за касанием ее руки на лица мертвых приходил покой, и даже самые искаженные предсмертной мукой выражения становились мягче.
В сегодняшней молитве Спящему я не просил ни о чем, каюсь в этом самому себе и покаюсь патеру Морну. Я не просил ни о скорой победе Альбиона, ни о здоровье для отца, ни о благоразумии для Уолтера. Только благодарил его всеми словами, которые нашел, всеми словами на всех языках, которые знал, что леди Кэтрин Борден – старшая дочь знатного альбионского рода. Ведь иначе мне пришлось бы навсегда расстаться с мыслью о возможном браке.
…
Мой отец – святой человек, мудрый и дальновидный, да продлится сон Спящего о нем!
Из моих последних писем он сделал совершенно верные выводы и не заставил ни о чем себя просить. Наш брак с мисс Борден считается практически решенным делом, остается получить ее согласие. Делать предложение девушке во время военных действий – дурной тон, к тому же, сколь бы она не была умна и отважна, Кэтрин наверняка имеет некие представления и мечтания о романтической составляющей этого момента.
Кэт Говард… прекрасная леди Борден, самая восхитительная женщина из всех, кого я знал. Даже эти люди, с которыми мы воюем, перестали казаться мне столь отвратительными. Скоро эта война закончится, и тогда я стану самым счастливым из мужчин Альбиона. В сегодняшней молитве я вспоминал всех, с кем мог поделиться своим счастьем, надеясь, что Спящий увидит нечто хотя бы вполовину столь же прекрасное и о них.
…
Всего несколько записей, сделанных каллиграфическим почерком на желтоватой бумаге, показали Уолтеру брата с обеих известных ему сторон – Джек был циничен и свято верил в превосходство одних людей над другими, и он правда любил Кэт. С первого дня их знакомства, так нежно, как только был способен любить.
Слова начали расплываться перед глазами. Мерное потрескивание поленьев успокаивало, а прошедший день со всеми его тайнами навалился на него свинцовой усталостью. Уолтер сдался. Он закрыл глаза, все еще сжимая дневник в руках, и уснул, не вставая с кресла. При мысли о том, чтобы спать в пропитанной лавандовыми каплями постели он все равно испытывал отвращение.
Джек не приходил к нему во сне. Уолтеру снилось море, и в шуме волн ему слышалась отчаянная тоска. Он тоже тосковал.
…
Ему показалось, что его разбудили всего через несколько минут после того, как он уснул. Кто-то грубо тряс его за плечо.
– Уолтер Говард?
– Да, в чем дело? – прохрипел он, пытаясь сфокусировать взгляд на стоящем перед ним человеке. Удалось разглядеть только темно-серый мундир с медным аксельбантом.
А потом он вдохнул что-то тяжело пахнущее камфорой и сознание его снова погасло.
«Эльстер!» – плеснула паническая мысль за мгновение до того, как он провалился в безмолвную темноту.
Море ему больше не снилось.
