Текст книги "Книжная лавка фонарщика"

Автор книги: Софи Остин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Как будто это место ей когда-то было, – добавила мисс Мэри.

Леди Вайолет подняла подбородок и сосредоточенно посмотрела на Эвелин:

– Что ж, теперь ей точно не место среди нас.

Кольцо женщин вокруг нее все сжималось, и в ее голове эхом зазвучали слова матери: «Ты знаешь, как они ведут себя, когда учуют кровь. Эти женщины – пираньи». Но эти женщины были не пираньи. Это были настоящие акулы: каждая откусывала от нее по кусочку и, выплюнув, возвращалась за новым.

В этот момент из-за спины леди Вайолет показался Натаниэль. За ним шел лакей с полным подносом.

– Итак, леди, – сказал Натаниэль, вложив бокал в ближайшую свободную руку, руку леди Джейн. – Что я пропустил?

Его голос будто донесся из-под воды и поднял ее на поверхность, позволив сделать наконец долгожданный глоток воздуха. Только теперь, заморгав, она ощутила слезы, которые уже лились по ее щекам.

– Простите, Натаниэль, – сказала Эвелин, подбирая юбки, – но я не смогу с вами станцевать.

Затем она повернулась и вышла из зала, стараясь не слышать смеха, разлившегося морской пеной за ее спиной.

Глава 9

Пока Эвелин спешила сбежать из отеля в прохладу летнего вечера, по ступеням Йоркского вокзала спустился растрепанный молодой человек. Его взъерошенные волосы торчали на голове как колючки, а под темно-карими глазами проступали синие круги усталости. Он вышел не одновременно с потоком пассажиров, прибывших поездом из Лондона, а лишь спустя двадцать минут, словно бы заснул в своем кресле или заперся в уборной, прячась от кондуктора.

Он на минуту остановился, бросил чемоданы, которые нес в обеих руках, и поднял лицо к ночному небу. С тех пор как Уильям в последний раз был в Йорке, прошло уже много времени, давно он не вдыхал его воздуха, давно не видел звезд, рассыпанных по его небу. Он заметил сначала одну, затем вторую, и так, пока они не слились в единое покрывало, сотканное из далеких огоньков. Как же он скучал по ним в Лондоне! Он смог найти там всего одно место, в самой высокой точке парка Примроуз-Хилл, откуда их можно было разглядеть: туда еще не добралось электрическое освещение, окутавшее город оранжевой дымкой. В его голове они складывались в причудливые формы: в огромные кухонные горшки и высоких лучников, в крадущихся медведей и поднимающиеся волны. У него щемило сердце от этих звезд, но не оттого, что они поражали его своей красотой или заставляли скучать по дому, а оттого, что – если бы он честно, по-настоящему честно, отвечал себе на этот вопрос – он думал, что никогда больше их не увидит. Он думал, что никогда уже не вернется в Йорк.

Он обернулся, услышав визг скрипки, принесенный легким вечерним ветром. В гранд-отеле кто-то устроил праздник: до него донеслись первые такты вальса, и он подумал: «Каково было бы там находиться – пить и танцевать, быть беззаботным, быть кем-нибудь, кем угодно, только бы не собой?»

Он сделал глубокий вдох, втянув воздух носом.

Что он скажет своему дяде? Что скажет друзьям? Мысль об этом, внезапная и мучительная, как боль от удара в живот, напомнила ему о том, что худшее еще впереди. Уильям поморщился. Над ответом он подумает утром. Сейчас же нужно помыться и поспать. И пусть жизнь в последнее время была к нему жестока, сегодня она наконец протянула ему руку. На дороге, прямо у вокзала, стоял, как бы дремля, один-единственный экипаж, словно сам Бог послал его туда, чтобы Уильяму было куда бросить свои усталые кости.

Наклонившись, чтобы поднять с тротуара чемоданы, он вдруг замер. Под одним из них лежала записка, помятая бумажка, которую он случайно придавил. На ней размашистым почерком было написано:

В «Лавке Мортона» открыта вакансия. За подробностями обращаться к владельцу.

Цокнув языком, Уильям подобрал ее, сунул в карман и быстро зашагал к экипажу.

Эвелин глотала свежий вечерний воздух так, словно только что вынырнула из воды. Лучше бы она ощущала ярость, чем это давящее чувство безысходности, застывшее у нее в груди. В конце концов, она была с ними почти согласна: ей там больше не место, ей не место среди них. И если уж быть с собой честной, ей, возможно, не было там места никогда, и единственное, что сейчас изменилось, – раньше это был ее выбор. А теперь…

Она выдохнула сквозь зубы в попытке как-то себя успокоить. Ей хотелось оказаться дома, забраться в постель, укутаться в одеяла и проспать целую вечность. Уже нарисовав себе в воображении свою старую спальню – с большими створчатыми окнами и желтыми атласными занавесками, – она вдруг осознала, что на самом деле вернется в дом тетушки Клары, к выдвижной кровати на чердаке, к тусклому свету, сочащемуся из маленького окошка под потолком, и к серым облупившимся стенам. К горлу снова подступил ком, а на глаза навернулись слезы. Она изо всех сил зажмурилась и сосредоточилась на дыхании, стараясь взять под контроль каждый свой вдох и выдох, пока они не станут спокойнее и глубже.

На другой стороне улицы стоял экипаж. Лошадь тихо дремала, уткнувшись носом в мешок с сеном. Кучер, судя по надвинутой на лицо кепке, тоже отдыхал. Эвелин заспешила к нему. Перед тем как она вышла из дома, мать вложила ей в руку два шиллинга и сказала: «На случай, если леди Вайолет сама не предложит тебе карету». Нет сомнений: когда эти шиллинги не вернутся, а в ее бальной книжке окажется всего одно имя, да и то американца, мать рассердится и огорчится, но Эвелин об этом подумает позже. Она поздоровалась с прикорнувшим кучером, подошла к дверце и остановилась.

К ней прилип маленький листок бумаги, весь помятый, держащийся благодаря одному лишь ветру. Она оторвала его от дверцы и прочитала:

В «Лавке Мортона» открыта вакансия. За подробностями обращаться к владельцу.

Пока она держала в руках эту записку, в голове у нее промелькнула мысль. Она аккуратно сложила бумажку, спрятала ее в сумочку и распахнула дверцу кареты.

С другой ее стороны в это же самое мгновение то же самое сделал некий молодой человек. Так они стояли несколько долгих секунд, два силуэта в мерцающем свете висящих внутри фонарей, два застывших друг напротив друга лица.

– Прошу прощения, – наконец произнес молодой человек. – Я полагаю, это мой экипаж.

Такого красивого лица Эвелин не видела никогда: высокие изящные скулы, глаза, столь же темные, как небо у них над головой. Его нечесаные волосы торчали во все стороны, придавая сходство с каким-нибудь существом из волшебной сказки, пусть даже заклятие, только что соскочившее с его уст, прозвучало с густым йоркширским акцентом.

– Ваш экипаж? – спросила она, не отпуская ручки. – Мне показалось, что мы подошли к нему одновременно.

– Я подошел раньше. Да, признаю, на доли секунды, но тем не менее раньше. – Он забросил внутрь один чемодан, а затем и второй. Кожа на обоих так поистрепалась и облезла, что Эвелин удивилась, как она вообще еще держится. – Обычно я в обращении с дамами более галантен, но, прошу, поверьте, день у меня сегодня выдался просто адский – как, в общем-то, и весь этот год, – и этот экипаж нужен мне гораздо больше, чем вам.

Он уже начал забираться внутрь, так что у Эвелин на раздумья была лишь пара мгновений. В здании вокзала уже не горел свет, последний поезд ушел давно, а экипажей не предвидится до самого окончания бала. Если она не сядет сейчас в этот экипаж, то будет вынуждена остаться и ждать еще несколько часов – или, чего хуже, сесть в личную карету леди Вайолет. Она представила, как ей придется снова вернуться в тот зал, проглотить этот приторный аромат цветов и попросить об одолжении, и вцепилась в ручку еще крепче.

– Ваш день уж точно не мог пройти хуже, чем мой вечер, – ответила она, ставя ногу в карету. – Так что, боюсь, придется нам ехать вместе.

Карета была маленькая и тесная, и если бы Уильям не водрузил на ее низенькое сиденье чемодан, прижавший Эвелин к самому краю, то им бы пришлось ехать вплотную друг к другу.

– Дайте-ка угадаю, – произнес Уильям несколько нараспев. – Вы отправились на тот пышный бал, который гремит сейчас в отеле, но ваша золотая карета не приехала и вам пришлось сбежать в наемном экипаже? – Он опустил взгляд на ее ноги, словно мог что-то рассмотреть в окутывавшем их полумраке. – Хрустальных туфелек я определенно не вижу. Значит, если вы не нищенка, превратившаяся в принцессу, то у вас должна быть другая причина сбегать так рано.

Эвелин поджала губы:

– Откуда вы знаете, что в отеле сейчас бал?

– Просто у меня есть уши, – ответил он, подняв свои темные брови. – Но, судя по тому, что еще не так поздно, бал в полном разгаре, а вы на улице единственная… вывод, который я могу сделать, – это то, что там что-то произошло.

Эвелин встретилась с ним взглядом:

– Может быть, я просто не люблю балы.

– Все любят балы.

– А я, может, не люблю.

Из его рта вырвался короткий смешок.

– Может, это из-за того, что вы все время сбегаете с них в самом начале? Точно, давайте я окажу вам услугу. Вы вернетесь на бал, повеселитесь, а я поеду в этой карете к себе в трактир.

– А у меня другое предложение, – улыбаясь, сказала Эвелин. – Давайте туда пойдете вы, а я поеду на карете домой?

– Что ж, боюсь, не получится. Вы одеты для него в самый раз, прямо как павлин. Великолепный павлин. А мой наряд, – он показал жестом на свой ничем не примечательный коричневый костюм, – для бала не годится.

– Я туда не вернусь. – Она вдруг поняла, что почему-то не может выдерживать его взгляд, как ей удавалось это с другими людьми. Это было все равно что пытаться голыми руками вытащить из огня раскаленную кочергу. В животе у нее что-то затрепетало, и она опустила глаза на свои белые кружевные перчатки. – Вам придется смириться с тем, что в этой карете мы поедем вместе.

– А если нам окажется не по пути? – продолжал надавливать он.

– Значит, кучеру придется сделать крюк, – парировала Эвелин, в то время как из окна донесся храп упомянутого кучера.

Губы незнакомца все еще были изогнуты в улыбке, но Эвелин уже начинала чувствовать раздражение.

– Неужели вы ждете, что я поверю, будто такая леди, как вы, в таком наряде…

– Как у павлина? – перебила она.

– Я сказал, «великолепного павлина» – это был комплимент. Что, такая леди, как вы, не найдет другого способа добраться до дома? Разве у вас у всех не частные экипажи?

Эвелин подняла бровь:

– У нас у всех?

Он сделал в ее сторону неопределенный жест:

– У леди и лордов. У тех, кто при деньгах.

– Я к их числу не принадлежу, – ответила она. – У меня ничего нет. Я сама ничто.

– Ха! – Его голос вдруг зазвучал громче. – Врете и не краснеете.

– Я никогда не вру, – коротко ответила Эвелин и протянула ему руку. – Мое имя мисс Ситон, и я торжественно клянусь вам, что я не из «тех, кто при деньгах».

– Ну, а я Уильям, – сказал он, не беря ее руки.

– Просто Уильям?

С его стороны было в высшей степени неприлично не назвать фамилии, однако, судя по издевательской ухмылке на его лице, так оно и было задумано.

– Все люди врут, мисс Ситон. Невозможно прожить жизнь, не соврав.

– А я вот не вру, – твердо произнесла она.

Уильям открыл было рот и тут же его закрыл.

– То есть вы утверждаете, что если подруга спросит вас, идет ли ей платье, в котором она выглядит словно колбаса в сеточке, то вы посмотрите ей в глаза и так ей и заявите?

Эвелин наклонила голову набок:

– Есть способы сказать это добрее, но да, я буду с ней честна.

Уильям залился густым, теплым смехом, заполнившим всю эту маленькую кабинку.

– Значит, подруга из вас лучше, чем из меня друг. Или хуже, в зависимости от того, кто будет спрашивать. Большинство людей плохо воспринимают критику.

– Разве это критика, если я скажу, что другие платья подруге идут больше?

– Обсудите это лучше со своими сородичами, не буду вам мешать, – ответил он, наклоняясь к ней так близко, что его волосы скользнули по ее щеке. От него пахло пылью и шалфеем, и на какое-то безумное мгновение ей показалось, что он собирается ее поцеловать. Но он потянулся к ручке двери и нажал на нее. – Вперед. Спросите у них. Я бы сказал, что можете вернуться с ответом ко мне, но это было бы ложью, потому что я намереваюсь уехать, как только вы шагнете наружу.

Эвелин невозмутимо на него посмотрела, а затем резко захлопнула дверцу. Звук, похоже, наконец разбудил кучера, потому что тот озадаченно выкрикнул:

– Куда едем?

– Я не врала, – процедила она сквозь зубы. – До дома мне добираться больше не на чем. Поэтому скажите мне, докуда подбросить вас и ваши пожитки, – и я возьму вас с собой.

Уильям прищурился:

– Тут пахнет какой-то историей. Я прямо чувствую. Возможно, не «Золушкой» – тыквы и мышей не видать… Но что-то здесь точно есть. Я писатель, знаете ли. У меня нюх на такие вещи.

– Повезло, – ответила она. – Я уверена: какую бы историю вы себе ни придумали, она окажется куда увлекательнее, чем то, что случилось на самом деле.

– Ага! – Он широко улыбнулся. – Так, значит, что-то все-таки случилось? Ну же, вы просто обязаны мне рассказать. Я питаюсь историями. Без них я зачахну.

Эвелин ответила ему самой милой улыбкой, которую только могла изобразить.

– Тогда вы скажите мне, где вы зачахнете, чтобы я вас дотуда довезла.

Он наигранно обиженно на нее посмотрел:

– А вам на это глубоко плевать, так ведь?

– Нет, потому что вы просто преувеличиваете. А это, как я полагаю, еще одна писательская черта?

Он посмотрел на нее – и в животе у нее затрепетало, однако вместо того, чтобы снова сострить, он сказал:

– Кони-стрит. Там есть трактир.

– Кони-стрит? – Она знала название, но не могла вспомнить откуда. – А вы разве не из этих мест? По акценту я решила, что вы отсюда.

– Я отсюда. – Теперь его голос звучал оскорбленно. – Я что, похож на туриста?

Эвелин покачала головой:

– Я просто предположила, что у вас есть здесь дом.

– Он есть. – Уильям прочистил горло. – Просто я… – Он покачал головой. – Лучше в трактир, спасибо.

Эвелин прищурилась.

– А тут пахнет какой-то историей, – сказала она. – Я не писательница, но даже я это чувствую.

– Нет, историей здесь не пахнет, – отрезал он. – Я проделал долгий путь и очень устал. Так что если нам и правда придется ехать вместе, то, может быть, будем это делать в тишине?

– Интересно: когда хрустальная туфелька оказалась вдруг на вас, вам сразу стало нечего сказать, – пробормотала она, а затем выкрикнула в окно: – Будьте любезны, на Лонг-Клоуз-Лейн через Кони-стрит.

И карета с грохотом покатилась в темноту.

Глава 10

Эвелин повезло, и, придя домой, ей удалось избежать встречи с матерью – Сесилия рано отправилась спать, – но за завтраком это было уже неизбежно, и неважно, как долго она будет валяться в постели, как тщательно будет расчесывать свои вьющиеся русые волосы и сколько провозится с пуговицами на утреннем платье с высоким воротничком.

Той ночью ей приснился мужчина, с которым она разделила карету, только во сне он не молчал, нахмурившись, всю дорогу, а рассказывал ей истории – волшебные сказки про мышей и кареты. Слова его искрами замирали в воздухе, оставляя за собой дымный след. Она проснулась, почувствовав тряску, словно бы по-прежнему ехала в том экипаже, и только через несколько мгновений поняла, что под ней на самом деле ее кровать, а чувство тряски вызвано пружинами, которые впивались ей в спину при каждом движении.

И вот они втроем сидели на кухне: на столе – миска с вареными яйцами и тарелка с тостами. Камин остывал, утренний бриз приносил в комнату из открытых окон запах свежескошенной травы.

– Ну, выкладывай. – Лицо Сесилии светилось. – Рассказывай все ! Кто там был?

Эвелин потянулась за холодным тостом, искоса взглянув на тетушку Клару. Та пряталась за помятым выпуском журнала «Домашние записки» и делала вид, что не слушает.

– Были леди, с которыми мы познакомились в Лондоне. Они плевались ядом как никогда.

Мать строго на нее посмотрела:

– Надеюсь, ты не разожгла там очередную ссору.

– Я была с ними вежлива, – искренне ответила Эвелин, – чего не могу сказать о них.

Мать закатила глаза:

– Не понимаю, почему ты так любишь со всеми ругаться! Неужели так сложно проявлять к людям дружелюбие?

– Я проявляю дружелюбие.

– Очевидно, не проявляешь, раз они так жестко с тобой обходятся. Со мной эти леди были просто очаровательны.

– В лицо они говорят вам одно, матушка, а за спиной – совершенно другое.

Тетушка Клара, продолжая прятаться за журналом, фыркнула и тут же с шуршанием перевернула страницу в попытке замаскировать свою несдержанность.

– Вот видишь! Это я тебе и пытаюсь сказать. Ты совсем не доверяешь людям. Кто тебе вообще сказал, что они плохо говорят о нас за спиной? То, что ты думаешь о людях только самое плохое, не значит, что все мы так думаем – или что должны думать.

Эвелин откусила кусочек тоста и стала медленно жевать, так, будто это должно было спасти ее от необходимости открывать рот. Она не могла сказать матери, что они о ней говорили: что леди Вайолет и другие леди смеялись над ней, над ее происхождением, что они обвиняли именно ее в том, что их семья лишилась дома в Риккалле.

Это бы разбило ей сердце.

Сесилия вздохнула:

– Что ж, ладно. Если ты снова собираешься впасть в ступор и молчать, то лучше расскажи мне, с кем ты танцевала. Ты взяла с собой бальную книжку, как я просила?

– Взяла, – ответила Эвелин, откусывая от тоста новый кусочек.

– Так и что же? Показывай.

Эвелин поколебалась, но толкнула книжку в сторону матери.

Сесилия изучала ее, казалось, целую вечность.

– Это что, шутка?

– Нет. – Эвелин потянулась за вторым тостом и сосредоточилась на том, чтобы как можно ровнее намазать теплое масло на холодный хлеб.

– Ты танцевала с одним мужчиной?

– Не совсем.

– О! – Тон Сесилии стал бодрее. – Значит, мужчин было больше? Просто ты не давала им свою книжку?

Эвелин взяла джем.

– Я ни с кем не танцевала, матушка.

Тетушка Клара громко ахнула за журналом, и на секунду в комнате повисло молчание.

– Что ты сказала?

Эвелин посмотрела на мать:

– Вы меня слышали, мама. Но это не от моей надменности, уверяю вас. Я просто… Я просто не смогла.

– Ты не смогла? Но тебе давали столько уроков! Перед первым выходом в свет! Только не говори, что ты испугалась.

– Я не боялась танцевать, – осторожно ответила Эвелин.

– Тогда в чем было дело? Ты снова забилась в угол и пряталась там? О, Эвелин, только не говори мне, что так оно и было.

– Жизнь состоит не из одних только балов, матушка. В ней есть чем заняться, кроме как бегать и ждать, пока тебе предложат руку и сердце! На дворе уже не тысяча восемьсот пятидесятый…

– А жаль, – буркнула тетушка Клара.

– Почему же? Я читала, что среди врачей появляются женщины, что женщины сейчас все чаще предпочитают строить карьеру. Возможно, замужество скоро и вовсе выйдет из моды…

– Эвелин, – оборвала ее мать пугающе тихим голосом, – скажи мне, что ты не пряталась в углу весь вечер.

– Я нигде не пряталась, матушка. Я просто… – Ушла. – Я просто думаю, что никто, кроме Натаниэля, меня бы все равно не пригласил.

– Натаниэля? Вы с мистером Моррисом уже перешли на «ты»? – Мать сверлила ее взглядом, нервно постукивая пальцами по столу.

Журнал тетушки Клары вдруг опустился.

– Сесилия, дорогая, знаешь, кажется, у нас закончился хлеб.

– Он из Америки, – объяснила Эвелин. – Там не так сильно заботятся о правилах этикета. Он сам попросил меня обращаться к нему по имени.

– Если только вы не заключили помолвку, ты должна звать его мистер Моррис.

Тетушка Клара прочистила горло.

– Только я, разумеется, не смогу сама сходить на рынок. Кости скрипят.

Эвелин закатила глаза:

– Ладно. Пусть мистер Моррис и пригласил меня на танец, то, насколько он сам этого хотел и насколько его заставили, – вопрос весьма спорный.

– Заставили? Кто?

– Леди Вайолет только и делала, что подталкивала его ко мне.

– Леди Вайолет, очевидно, пыталась помочь! Дорогая, ты, кажется, забыла, что я видела, как ты себя ведешь на подобных мероприятиях. Я знаю, как ты ото всех прячешься. Прямо как паук в паутину! Мне нужно было пойти с тобой, но тебе известно, как я не люблю выпрашивать приглашение, если его не прислали сами. Это ниже моего достоинства.

Эвелин понимала, почему леди Вайолет не пригласила ее мать, – чтобы весь вечер сыпать оскорблениями в ее адрес. Но она не стала этого говорить. Вместо этого она сказала:

– Мне жаль, что все прошло не так, как следует.

– А мне-то как жаль, – ответила мать, опустив взгляд на нетронутое яйцо в белой фарфоровой подставке.

Сидящая рядом тетушка Клара снова прочистила горло.

– То есть на рынок за хлебом никто сходить не вызовется? Мы так и умрем тут с голоду на этой ледяной кухне?

– На дворе конец мая, тетушка Клара. Едва ли здесь холодно, – отрезала Сесилия.

– Я схожу на рынок, – сказала Эвелин, резко вставая. Что угодно, лишь бы освободиться от разочарования матери. – Если составите список, я раздобуду все, что нужно.

– Ну хотя бы кто-то меня слушает, – проворчала тетушка Клара, доставая из кармана бумажку и толкая ее в сторону Эвелин. – Я еще написала, как туда пройти. Иди прямо до моста, после него продолжай дальше. Если доберешься до собора, значит, рынок уже прошла. И оденься поскромнее, дорогая, – чтобы никакого разноцветного шелка. Рынок не место для состоятельной леди, а вот простолюдинка впишется отлично.

– Что за абсурд! – Лицо ее матери побагровело. – Эвелин никакая не простолюдинка. Тетушка Клара, проследите, чтобы она поехала с миссис Биллингем в ее повозке.

– Нет, мама. – Эвелин встретилась с ней взглядом. – Тетушка Клара права. Я больше не леди, по крайней мере не состоятельная.

– Ну конечно ты леди! Ты была представлена самой королеве Виктории! А сколько простолюдинок, как ты думаешь, удостоились чести сделать ей реверанс?

– Как бы то ни было, миссис Биллингем не может все время прибегать по первому зову, – сказала тетушка Клара.

Мать Эвелин встала из-за стола и громко процедила сквозь зубы:

– Думаешь, это все игры? Полагаешь, это просто твое новое развлечение – ходить на рынок пешком и самой покупать там хлеб с сыром? Вряд ли тебе покажется это развлечением, когда ты будешь пересчитывать мелочь у себя в кармане и думать, как сделать так, чтобы ее хватило еще на неделю. Ты понятия не имеешь, что мне приходилось терпеть, чтобы дать тебе достойную жизнь, Эвелин. Если бы ты знала, то не заставляла бы меня так страдать. – Она бросила на дочь суровый, тревожный взгляд. – А теперь прошу меня извинить. Боюсь, от вас двоих у меня началась мигрень.

Она удалилась из комнаты, а Эвелин повернулась к тетушке и посмотрела на нее округлившимися глазами.

– Я не ожидала, что она так остро отреагирует на то, что я пойду на рынок.

Тетушка Клара покачала головой:

– Твоя мать стала леди, потому что вела себя как таковая. Полагаю, она считает, что может перестать ей быть точно таким же образом.

– Возможно, – согласилась Эвелин, вздыхая. – Но рано или поздно нам придется посмотреть правде в глаза.

Маршрут Эвелин на рынок целиком проходил по Уолмгейт – улице, соединяющей густонаселенный, вымощенный булыжником центр города с фабриками, лесопилками и жмущимися друг к другу домами рядовой застройки на восточной окраине. Сама она еще ни разу не ходила в центр, а когда возвращалась оттуда домой с Наоми, на улицах было темно и тихо. Теперь же она слышала, как от кирпичных стен домов отражается металлический звон, доносящийся с чугунолитейного завода, а из трубы на крыше мастерской модистки с шипящим свистом выходит пар. В каких-то домах между верхними окнами было развешено белье, наполнявшее улицу сладким ароматом мыла. Ощутив его, Эвелин снова вспомнила о Наоми и о лаванде, которую она положила в простыни.

И тут ее осенило. Кони-стрит. Конечно! Улица, на которую попросил поехать тот чудаковатый красавец с вокзала, была той самой улицей, по которой они с Наоми шли к трактиру «Черный лебедь». Получается, это там он остановился? В том же трактире, в котором Наоми приглянулся один из ночных портье?

Для такого крупного города, как Йорк, это показалось ей довольно интересным совпадением. Если бы дело было в Риккалле, который был столь мал, что сквозь него могла пройти ось земли и все равно оказаться шире, чем он, в этом не было бы ничего необычного, но здесь, в городе, все ощущалось по-другому – будто среди множества людей ты становился менее заметным. Кому-то, возможно, это не нравилось, но Эвелин определенно не принадлежала к их числу. Ей доставляла удовольствие возможность слиться с темными кирпичными стенами, раствориться среди скромно одетых женщин, проходящих мимо нее. Нужно было внимательно приглядеться, чтобы заметить, из какой изысканной ткани был сшит ее твидовый костюм, или рассмотреть узор из серебряной нити, украшавший манжеты ее рукавов. Но на Уолмгейт все слишком спешили, чтобы что-либо разглядеть. Даже груженые повозки обгоняли ее весьма стремительно: лошади тянули клетки с живыми курами, ящики с овощами и мешки с мукой – все выехали с фермерских угодий за городскими стенами, все – как и она – направлялись к рынку.

По мере того как она приближалась к центру, серые облака на небе потихоньку рассеивались, обнажая голубые просветы и пропуская солнечные лучи, медом льющиеся на крыши домов. Она увидела, как вдалеке засверкала река, и этой красоты хватило, чтобы на мгновение с ее души упал камень, с утра сдавливавший ей грудь: выражение на лице матери, разочарование, читавшееся в ее взгляде. Эвелин знала, что мать не хочет слышать о том, что звезда их блистания в свете зашла. Ее мать желала, чтобы они себе все вернули: Риккалл, свой большой старинный дом, положение женщин с прислугой, со средствами, со статусом. Но если прошлый вечер и научил Эвелин чему-нибудь, так это тому, что им в свете больше нет места. Балы и званые ужины, вечерние визиты и утренняя охота. Если это и было когда-то их жизнью, то теперь перестало ей быть.

Ее отец об этом позаботился, не говоря уже о леди Вайолет.

Чего Эвелин не могла понять, так это того, что все это для них значило. Если они не могут вернуться домой, то куда им идти? Как им заново отстраивать свою жизнь?

Проходя по мосту Фосс, Эвелин резко остановилась. В их с миссис Биллингем последнюю поездку в город та назвала неказистое зданьице у моста «Книжной лавкой фонарщика», однако на выцветшей вывеске ясно читалось: «Лавка Мортона» – тот самый книжный магазин, листовку которого она видела прошлым вечером.

Здание вырастало из улицы, словно старое засохшее дерево: три этажа, каждый из которых опасно нависал над предыдущим, будто огромный, готовый обломиться сук. Сложенное из тех же средневековых бревен черного дуба, из которых был построен чуть ли не весь центр города, оно склонялось над соседними домами и отбрасывало длинную кривую тень на вымощенный булыжником мост. Несмотря на теплую погоду, над его крутой крышей поднимались клубы дыма, и Эвелин показалось, что она даже учуяла сладкий запах горящего дерева.

Стены этого здания запачкала, вероятно, сажа, покрывшая их темными пятнами и превратившая их некогда молочно-белый цвет в грязно-серый, который и сам, в свою очередь, уже выцвел и местами отслаивался. Да и окна выглядели не лучше: в лоскутном одеяле их квадратных стеклышек можно было найти любой оттенок желтого, а самое старое из окон настолько выгорело и помутнело, что было удивительно, как через него вообще можно было что-то увидеть. Эвелин не смогла рассмотреть ничего дальше витрины с десятком книг прямо за окном: старинным на вид часословом в красивом переплете, полным собранием энциклопедий и экземпляром «Дракулы» Брэма Стокера, у которого лежала небольшая табличка со словом «НОВИНКА», однако Эвелин была уверена, что читала эту книгу по библиотечной подписке уже как год назад.

Внутри, как ей показалось, было темно, и она решила, что магазин закрыт.

Уже собравшись уходить, она вдруг увидела по обеим сторонам двери двух гаргулий: одна скалила свои каменные зубы, а вторая, более миролюбивая на вид, высовывала изо рта язык. На одной из них висела чрезвычайно маленькая табличка, сообщавшая, что магазин на самом деле открыт, и предлагавшая посетителям кричать хозяина при входе, потому что колокольчик сломался.

Эвелин толкнула дубовую дверь, та заскрипела и впустила ее внутрь.