Текст книги "В поисках Алисы"

Автор книги: Софи Бассиньяк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Алиса схватила крабью ногу и резко переломила ее. Во все стороны брызнул сок. Но ей было наплевать, что о ней подумают люди за соседними столами.

– Алиса! Как большинство посетителей Лувра, я ни бельмеса не смыслю в живописи. Когда я смотрю на картины и рисунки Пизанелло, я вижу принцесс, волшебных животных, кошек со странным взглядом, королев и рыцарей. В том, что кто-то просвещенный вспомнил «Алису в Стране чудес», нет ничего необычного. Ты увидела в этом происшествии то, что хотела увидеть.

Убитый вид Алисы не позволил ему добавить, что скука часто проделывает с нашим воображением еще и не такие фокусы.

– А свидание у фонтана?

– Я разговаривал с твоей дочерью по поводу этого телефонного звонка. Вызвал и того типа, который ошивался поблизости, когда ты влезла в воду. Именно он пытался накануне тебе дозвониться и договориться о встрече. Хотел узнать, по-прежнему ли тебя интересует работа в Бобуре. Потом увидел, что ты не одна, и отказался от своих намерений. – Пикассо улыбнулся. – Мир тесен. Выяснилось, например, что твой коллега – частый гость у нас в комиссариате в связи с аморальным поведением. Одним словом…

– А крестик в путеводителе?

– Крестик в путеводителе не имеет никакого смысла. Никто ведь не пришел на встречу у фонтана.

Пикассо разделял ее разочарование, но он терпеть не мог нелогичного мышления, даже со стороны этой женщины, от которой сходил с ума. Момент был щекотливый, но он предпочитал разделаться со всеми призраками скопом.

– Появление мужчины, который заговорил с тобой во время лекции в Лувре, я не могу объяснить ничем.

Оставалось самое неприятное – анонимное письмо.

– А письмо?

– Я ходил к твоей подружке. Это она его написала.

Алиса перевернула краба у себя на тарелке и задумчиво уставилась на него, словно решала трудный ребус. Некоторое время поводив глазами слева направо, она вернула краба на спину и отложила салфетку:

– Я сейчас вернусь.

Удивленный ее исчезновением, Пикассо, зажатый в угол на тесной ресторанной банкетке, вдруг почувствовал себя круглым дураком. Чтобы немного прийти в себя, он принялся за свой остывший стейк. Дама с соседнего стола, не упустившая ни слова из их разговора, бессовестно пялилась на него. Наблюдательная и неглупая, чего он, конечно, знать не мог, она мысленно сравнивала его с механической игрушкой, у которой кончился завод. Так всегда выглядят люди, лишившись спутника в ресторане или в метро, когда внезапно обрывается оживленная беседа. За столом слева мужчин в костюмах сменила супружеская пара. Пикассо хватило одного наметанного взгляда, чтобы определить все их затруднения. Жена явно заторможенная, наверняка принимает антидепрессанты. Муж страдает комплексом вины и платит за все. Вернулась Алиса. Соседка справа посмотрела на нее сообщнически, соседка слева – враждебно. Но Алиса видела одного Пикассо.

– Я люблю тебя, – сказала она. – Сегодня вечером я на неделю уезжаю, на лыжах кататься. Ты меня подождешь?

Пикассо прикрыл веки и кивнул головой.

– Ты на меня не сердишься? – спросил он.

– За что?

У Алисы в сумке заверещал телефон. Звонила Ирис. Значит, пора бежать.

Они расстались на тротуаре. Алисе показалось, что со вчерашнего дня Пикассо стал выше ростом. Ей вспомнился роденовский Бальзак. «Надо их познакомить», – мелькнуло у нее. Они неловко, на ходу, обнялись – на этой улице рядом с домом их слишком многие могли узнать.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Каждый год неделю между Рождеством и Новым годом Конки проводили в горах, на небольшой лыжной станции, возведенной в 70-е годы. Похожий на игрушку, увеличенную до «взрослых» размеров, дом лепился к альпийскому склону, казалось, только чудом удерживаясь в равновесии. Из апартаментов, которые они регулярно занимали в очередь с братьями Венсана, открывался вид на горный пейзаж – по мнению Шарля, помешанного на лыжах, «обалденный». Едва добравшись до места, Венсан и дети немедленно облачились в доспехи, достойные капитана Немо, – шлемы, ботинки на свинцовой подошве, литые комбинезоны – и отправились «пробовать снег», нимало не заботясь о том, что станет делать Алиса, никогда не встававшая на лыжи: сама, мол, виновата, не понимаешь, чего себя лишаешь. Вдоль здания тянулась галерея, соединяя между собой отдельные помещения. В этих застекленных переходах, похожих на щупальца гигантского животного, вечно гуляли смертоносные сквозняки, провонявшие неистребимым запахом сыра.

Неисправимая оптимистка в душе, Алиса уезжала из Парижа в приподнятом настроении, однако здешняя обстановка, ни на йоту не изменившаяся с прошлого года, произвела на нее гнетущее впечатление. В первый же вечер ей позвонила Клотильда – интуиция, как всегда, не подвела сестру. Позже Алиса отправилась выносить мусор, воспользовавшись этим как предлогом, чтобы поговорить по телефону с Пикассо. Он сообщил ей об отъезде Элен.

– Я уже в курсе, – сказала Алиса.

Ирис упомянула об этом еще в машине, где-то между Греноблем и Вилларамбером.

– Ты огорчен? – спросила она.

– Не знаю, огорчен я или нет.

Накануне она слегка разозлилась на него.

По правде говоря, ее не столько обескуражило неожиданное исчезновение загадочного автора анонимок, сколько охватил стыд за фокусы собственного воображения. Но сейчас, спускаясь в лифте лыжной станции и слыша голос Пикассо, обволакивающий ее своей реальностью, она была готова с легким сердцем расстаться с любыми фантазиями.

– А ты как?

– Я ненавижу горы. Ненавижу лыжи. К тому же после рождения Шарля у меня аллергия на сыр.

Два здоровенных голландца, поднимавшиеся на восьмой этаж, с испуганным недоумением оглянулись. После того как они убрались, она еще трижды прокатилась вверх-вниз, с десятого до первого. И спросила у Пикассо, «что именно» рассказала ему «Хершиха». Он что-то солгал, и она поняла, что он лжет. В лифт снова вошел один из давешних гигантов, и она послала ему улыбку: дескать, не волнуйтесь, все в порядке. Нажав отбой, она задумалась. Разве это нормально, чтобы история любви начиналась так печально? Наверное, успокоила она себя, все дело в поспешном отъезде Элен.

До того как Пикассо чуть не удушил ее, придавив своим телом, Алиса имела привычку, занимаясь любовью, смеяться. И хорошо помнила, что раньше мужчины обижались на нее за этот смех, даже если сами справлялись с делом кое-как. Разве в такие минуты можно смеяться? Что касается Венсана, то ему больше всего нравилась ее неумелость в постели, которая с годами так и не превратилась в мастерство. В этот вечер он переживал из-за неприятностей по работе – после одной из его статей на газету подали в суд – и рассчитывал на Алису, чтобы сбросить напряжение. Но у нее было не то настроение, чтобы смеяться.

– Ты спишь с Катрин Херш? – спросила она, когда он схватил ее за грудь.

– Кто тебе сказал? – Венсан смотрел на нее с искренним удивлением.

Алиса знала, что в их тесном мирке все покрывали всех. Нарушение омерты – закона молчания – воспринималось как вопиющая бестактность. О женах журналисты говорили мало; «первые леди» считались особами неприкасаемыми и почти канонизированными. У каждого время от времени появлялись и другие связи, более или менее продолжительные. Некоторые репортеры даже разводились, добровольно или вынужденно, когда супруге надоедала роль святой. Но большинство не спешили ломать брак, и по веским причинам. Когда их жены встречались – происходило это крайне редко, из опасения нежелательных знакомств и случайно всплывающих в разговоре ненужных подробностей, – они смотрели друг на друга с любопытством и симпатией, как жертвы одной и той же сиротской болезни, неприятной, но не опасной. Каждая из них рано или поздно обнаруживала, что от чемоданов ее мужа разит очередной Хершихой, но мало кому, как сейчас Алисе, выпадал шанс узреть за своими подозрениями конкретное лицо.

– Я получила анонимку. Пошла к ней и поговорила. Она во всем призналась.

Венсан стоял, огромный и обнаженный, тощий как гвоздь и прекрасный, как пораженный ужасом бог. Алиса прижала палец к его губам, напоминая, что в соседней комнате Шарль читает старое издание «Сильвена и Сильветты», а Ирис – «Красное и черное». Зачем она это сделала, Алиса не смогла бы объяснить. Бросила кости наудачу – будь что будет. Есть Венсан и есть Пикассо. В одного она верила, как в научную истину, в другого – как в религиозное откровение. Откуда ей было знать, что Венсан осмысливал свой роман с Катрин Херш в терминах примерно того же уравнения? Как человек дальновидный, он на всякий случай решительно отмел обвинения жены. Снаружи донесся шум – веселая компания возвращалась из ресторана, объевшись фондю, и во всю глотку распевала про «отвязную девчонку», словно считала своим долгом напомнить всем вокруг, что они в отпуске. Венсан лег в постель и потушил свет.

– Мы ведь не случайно вместе, – проговорил он, заледеневший телом и душой. Помолчал и повторил: – Мы не случайно вместе.

Алиса поняла: он напоминал ей, что сторожевой пес на посту и бросать его не собирается. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Она вздохнула, легла рядом с мужем, переплетя свои ноги с его. На их безмолвном языке это означало: «Не желаю с тобой разговаривать, но по большому счету я на тебя не сержусь». Они заснули раньше детей, каждый наедине со своими сумбурными мыслями.

Алиса провела эту неделю, сидя на застекленной террасе. Готовила лекции и с пристальным вниманием изучала репродукции тех шедевров Лувра, которые годами не давались ее пониманию, словно оказывали сопротивление. В наушниках звучали хоралы Баха, которые она, дослушав, ставила по новой. С мечтательным видом, слегка ошалелая от одиночества и пышущего жаром электрообогревателя, она разглядывала через окно крохотные фигурки лыжников. И сделала любопытное наблюдение: совершавшие внизу сложные движения спортсмены постепенно подстраивались под музыку Баха, как будто она долетела и до них. Снег цвета сливочного крема переливался и искрил под безупречно голубым небом. Похоже, дети подсели на него как на тяжелый наркотик, во всяком случае, он не сходил у них с языка. Алиса, как и каждый год, привычно ворчала на упертых лыжников, желающих «за свои деньги» выжать из отдыха максимум возможного, притом в рекордно короткий срок. Возвращаясь после обхода лавчонок, приютившихся в торговой галерее, она, одетая по-городскому, была вынуждена пропускать толпы спешащих людей, похожих в своих скафандрах на космонавтов, уступать им дорогу – не то собьют, подниматься в переполненном лифте, слушать, как родители орут на провинившихся детей, и созерцать раскрасневшиеся физиономии, от которых за милю несло картошкой и горячим сыром. Иногда, глядя на родные лица, она проникалась любовью к Венсану и детям, но потом где-то в глубине желудка рождалось смятение в образе Пикассо, и тогда ее охватывало головокружение и подгибались колени.

– Ты не слишком скучаешь? – поинтересовался как-то вечером Венсан.

После разговора насчет Катрин Херш они оба осторожничали, словно ступали по стеклу. Рядом сутки напролет крутились дети, своим присутствием перенося принятие неудобного решения на потом. Алиса, пребывавшая в полной растерянности, воспринимала эту передышку как благодать, а Венсан, не смевший даже позвонить Катрин Херш, как наказание.

Алиса нисколько не скучала. Как она объяснила мужу, ей хотелось придумать что-нибудь новенькое для своей приходившей по средам группы, по ее мнению готовой двигаться в постижении искусства дальше. Она показала ему три репродукции и предложила выбрать наиболее понравившуюся. Такой же прием она часто использовала при работе с группами, причем предсказать результат этого своеобразного тестирования заранее ни за что бы не взялась. Иногда он отвечал ее ожиданиям, иногда – нет. Впрочем, с годами ей удалось вывести кое-какие константы, довольно забавные. Многих приводили в восторг голубовато-белые телеса на картинах Прудона [20]20
  ПрудонПьер-Поль (1758–1823) – французский художник, один из предшественников романтизма.


[Закрыть]– нечто среднее между ожившим мертвецом и раскрашенной статуей. Другие интересовались именами натурщиц, позировавших художникам. Третьих приводили в неописуемый восторг натюрморты, а от скульптуры они шарахались словно в испуге. Но профессия в числе прочего научила ее и терпению. «Это никогда не происходит само собой, – делилась она с Пикассо. – Достаточно прийти на занятие с болью в спине, и Коро будет для тебя потерян навсегда». Поэтому, когда на лицах появлялась усталость, удлиняя черты и заставляя выпирать кости, словно из-под стаявшего снега выступала корявая булыжная мостовая, она обязательно рассказывала какой-нибудь анекдот, неизменно производивший бодрящее действие. Например: «В ту пору, когда Давид работал над портретом мадам Рекамье, она была девственницей». Или: «Художники неоклассической школы вначале писали персонажей своих полотен обнаженными и только потом „одевали“ их в платье». Или: «Предмет, запечатленный в неустойчивом равновесии, символизирует непрочность существования». К замотанным слушателям из вечерних групп она относилась с уважительным вниманием, хотя порой сильно сомневалась, а нужно ли им все это.

Поколебавшись, Венсан выбрал этрусскую терракотовую скульптуру, изображавшую мужчину и женщину на ложе, похожем на пиршественное.

– Ну, ясное дело, – усмехнулась Алиса. Венсан побледнел и собрался что-то сказать, когда она его перебила: – Ясное дело, всем нравится «Супружеский саркофаг». Выглядит забавно. Навевает грезы. Хотя на самом деле это погребальная урна.

Венсан положил Алисе на плечо подбородок, чтобы получше рассмотреть репродукцию.

– Смотрится веселее, чем наши надгробия, – проговорил он.

– Да. До того как придумали грехопадение, люди воспринимали это дело не так мрачно, – согласилась она. – Нам меньше повезло. – И она потерлась щекой о щеку мужа.

Ворвался Шарль, провозгласивший, что умирает с голоду. За ним следом явилась Ирис, расстроенная новостями от Жюльетты.

– Мать не звонит, – поделилась она, – а отец вечно где-то пропадает.

Венсан и Алиса обменялись взглядом, в котором, в силу обстоятельств, не проскользнуло ни тени сообщничества.

Вечером Венсан повел их в ресторан. На следующий день Алиса упаковала чемоданы, купила Шарлю чашку с изображением лыжной станции – в качестве утешительного приза, потому что знала, что минимум два дня он будет оплакивать слишком быстро пролетевшие каникулы, и отправила Пикассо открытку в конверте и с текстом следующего содержания: «Я уже плохо помню, как это было до тебя». Подписываться не стала – из-за Жюльетты – и решила, что, случись событиям принять нежелательный оборот, придраться к этой коротенькой фразе будет невозможно.

Пока Алиса дремала в машине, катившейся мимо Гренобля, Пикассо не находил себе места. Он никогда раньше не жил без женщины, и присутствие Жюльетты не только не спасало положения, но даже, кажется, его усугубляло. Судя по всему, в отъезде матери она винила именно его, но скандалов не устраивала, а, напротив, делала вид, что вообще его не замечает, уходила и приходила когда вздумается, не ставя его в известность. Пикассо открыл для себя простую истину: его дочь принадлежала матери точно так же, как стоящая в квартире мебель, как его тоскливые вечера, как упорядочивание времени, тайну которого его жена увезла с собой. Он ужинал, только если Жюльетта была дома, в результате похудел, что ему не понравилось – как будто он заболел. Как-то раз позвонила Элен. Жюльетта, закрывшись с трубкой у себя в комнате, долго с ней разговаривала, потом позвала Пикассо, и он услышал уравновешенный, тяжелый, отстраненный голос жены. Как будто, подумалось ему, ей удалось вознестись над грубостью мира, к которому он имел несчастье принадлежать. На всякий случай она продиктовала ему свой адрес и повесила трубку, вместо «целую» бросив сухое «до свидания». Таким тоном она прощалась с надоедливыми торговыми агентами, обрывавшими телефон в попытке впарить какие-нибудь двойные стекла. Звонить Алисе напрямую он не стал, боясь надоесть, но поинтересовался у Жюльетты, есть ли новости от Конков.

– Конечно, есть. У них все супер. Отдохнули просто блеск! – Дочь ухватилась за его вопрос как за предлог лишний раз подчеркнуть собственное недовольство от того, что лично она проторчала всю неделю в Париже. Потом добавила, что Алиса, как и каждый год, отличилась – ни разу не вышла на снег: – Сильна, ничего не скажешь! – Пикассо улыбнулся. – И вообще, она у них с приветом, – уже от порога вынесла приговор Жюльетта. – У меня такое впечатление, что она в этом мире по какому-то случайному недоразумению. – И закрыла дверь.

Сердце у Пикассо стукнуло и пропустило один удар. А что, если случайного недоразумения не было бы, с испугом подумал он, и сам подивился бессмысленности своего страха.

Зная, что Алиса уже вернулась, Пикассо на следующее утро начал ей звонить, не дозвонился и до самого вечера возобновлял попытку через равные промежутки времени. Лег спать, не зная что и думать, а в шесть утра проснулся, разбуженный телефонным звонком. Это был Венсан Конк.

– Мне кажется, Алиса пропала.

– Когда? – не открывая глаз, спросил инспектор. В комнате было темно.

– Точно не знаю. Вчера утром она выходила бегать и…

Бегать! Сколько лет ему понадобится, спросил себя Пикассо, чтобы разобраться в этой невероятной женщине?

– Да-да, я вас слушаю.

– Потом она вроде бы вернулась, но очень скоро снова ушла. Ее спортивный костюм дома, валяется там, где она его бросила. Но дорожной сумки нет – маленькой, коричневой.

– Она взяла зубную щетку?

– Что? Подождите, не вешайте трубку…

Пока он ходил, Пикассо встал и отодвинул штору. Зимняя погода. Свинцовое небо.

– Взяла. – Казалось, Венсан ошеломлен открытием.

– Я сейчас подойду, – сказал инспектор.

Пикассо позвонил в комиссариат и попросил Куаньяра подготовить ему папку с делом Конк. Проглотил чашку вчерашнего кофе и пошел к Алисе домой.

Он запретил себе пялиться по сторонам, но помимо воли ощутил царящее здесь, в Алисином пространстве, счастье повседневной жизни. Легкий бардак свидетельствовал о том, что обитателям дома удобство важнее показухи. Он почувствовал мгновенный болезненный укол, словно вспомнил о собственной ущербности. Венсан, от которого, несмотря на исчезновение жены, пахло одеколоном, не спрашивая, налил ему кофе.

– Расскажите как можно подробнее, что она делала вчера, – велел Пикассо. Он остался стоять, переводя взгляд с агрессивно-яркого красного пальто, брошенного на спинку стула, на черно-белую фотографию Алисы – он уже решил, что заберет ее себе, «в интересах расследования». Ее присутствие угадывалось абсолютно во всем, в каждой мелочи, наполняя помещение чем-то вроде фонового шума.

– Чем она занималась днем, я не знаю, – вздохнул Венсан. – Вечером она должна была идти в Лувр, у нее там занятия с группой. Мне позвонила Аньес Прут и сказала, что она так и не пришла.

– А вы?

– Что я? – Пикассо поразило, сколько в этом взрослом мужчине необъяснимой юношеской непосредственности. – Все утро я провел в редакции, потом обедал с друзьями, потом вернулся на работу, готовил репортаж. Домой пришел в семь вечера.

Шарль и Ирис меня ждали. Они немножко беспокоились, потому что Алиса обещала Шарлю, что до Лувра поможет ему с докладом про Александра Македонского.

– Почему вы не связались со мной сразу после звонка Аньес Прут?

Венсан задумался. Провел рукой по подбородку и медленно, словно нехотя, произнес:

– Я решил, что она могла пойти ночевать куда-то в другое место.

– А сейчас вы так не думаете?

– Нет.

– Ваша жена берет с собой мобильник на утренние пробежки?

– Да, – подтвердил Венсан.

– Вы звонили ее сестре?

– Да, вчера вечером. Около девяти. Разговаривал с Пьером – это ее муж. Клотильда была в мэрии на совещании.

Пикассо взял фотографию Алисы, попросил Венсана оставаться на связи, из чистой ревности не стал его успокаивать и поехал в комиссариат, к Куаньяру. По пути он завернул домой, взять кое-что из вещей.

– Я сел в лужу, Куаньяр, – с мрачным видом признался инспектор.

– У вас есть идеи? – поинтересовался тот и протянул Пикассо третью за это утро чашку кофе.

– И да и нет. Это явно семейное дело. Нюхом чую. Семейка еще та, если понимаете, что я имею в виду.

Куаньяр – пятый сын матери-наседки и задавленного заботами отца – понимал. И тихо радовался, видя инспектора в таком возбуждении – в последнее время тот только что не спал на ходу.

Пикассо осмотрел сквер, куда Алиса раз в неделю ходила бегать, расспросил сторожа. Превращенный по прихоти какого-то безумного чиновника в миниатюрное подобие ботанического сада, скверик этот и посреди зимы радовал прохожих бурной, почти тропической растительностью, напоминая оранжерею. Пикассо не составило труда догадаться, почему Алиса для своих утренних пробежек выбрала именно его. В тенистых аллеях прыгали с ноги на ногу, пытаясь согреться, старички-китайцы, сбившись в небольшие группки. Рядом с мужчинами в строгих черных костюмах пристроились очень пожилые, лет под сто, дамы, в одиночку или попарно хлопавшие в ладоши, подчиняясь какому-то неведомому ритуалу, и с грацией юных дев задиравшие ноги. Пикассо смотрел на них Алисиными глазами и чувствовал, как в нем поднимается огромная волна нежности к тихим и независимым людям, бывшим частью ее жизни, а ведь Элен, несмотря на всю свою привязанность к Востоку, ревниво хранила эту часть жизни для одной себя. У него запищал телефон. Это был Венсан Конк. Клотильда тоже исчезла. Накануне вечером она так и не вернулась с совещания. Пикассо тут же связался с Бремоном, подтвердившим, что поиски уже ведутся, но «пока практически ничего не нашли».

Он уже ехал в машине, когда раздался еще один звонок. Телефон Алисы, сообщил Куаньяр, удалось проследить до вокзала Монпарнас. Дальше – тишина. В 9.30 утра, очевидно когда она бегала в сквере, ей позвонили из телефонной будки, находящейся в поселке Клотильды. Пикассо быстро катил по автомагистрали. Он ужасно волновался. Снова вернулось то отвратительное ощущение, которое охватило его, когда он читал анонимное письмо. На него словно повеяло тошнотворным духом человеческой подлости, питающим воображение сценаристов детективных фильмов. В реальной жизни полицейскому приходится сталкиваться с ней не так уж часто, однако инстинкт позволяет распознавать ее запашок почти моментально. Добравшись до города, он первым делом завернул к Бремону, и уже вдвоем они направились к Франсуа Кантору. Дверь открыли на счет раз, но квартира оказалась пуста. Судя по всему, отопление не работало уже несколько дней. Они перерыли шкафы и ящики стола, но не обнаружили ничего, кроме унылой пустоты лишенного смысла существования. Здесь не было ничего из того, что заставляет человека пробуждаться по утрам. Только книги, пожалуй, – сотни книг, стопками громоздившиеся в каждом углу, – намекали на наличие какой-то внутренней жизни. Все они были разложены в строгом алфавитном порядке, так что Пикассо не составило труда найти полное собрание сочинений Льюиса Кэрролла. В шкафу одиноко болтался новехонький твидовый костюм. Они обошли соседей, но никого не застали дома. В почтовом ящике скопилась многодневная порция рекламных проспектов. Здесь же лежала записка от соседки, настоятельно просившей прекратить швырять из окна окурки, иначе она пожалуется управляющему.

Позвонил Куаньяр, справился о новостях и предложил приехать на помощь. Пикассо отнюдь не горел желанием делить гостиничный номер с благоухающим коллегой, поэтому велел ему еще раз, предъявляя фотографии, опросить всех свидетелей по делу, сделать повторный дактилоскопический анализ и установить местопребывание Херш, не забыв проверить ее алиби.

В поселок Пикассо поехал один. Обошел кафе и магазины. В мэрии ему подтвердили, что мадам Эштремуш ушла с совещания в 22.30, намереваясь вернуться домой пешком. После этого больше ее никто не видел. Зато в кафе «Площадь» сообщили, что в тот вечер к ним заглядывал Франсуа Кантор, выпивший три кружки пива.

– Я его почему запомнил? – объяснил хозяин заведения. – Он мне сказал: «После трех кружек пива жизнь прекрасна!» А ушел он почти перед самым закрытием, около восьми.

Инспектор уже шагал по улице, когда его нагнал запыхавшийся владелец кафе:

– Чуть не забыл! Когда он расплачивался, я видел у него толстенную пачку денег. Не знаю, сколько точно там было, но так, навскидку, тысяча или даже две евро. Если вам это поможет…

Продолжая двигаться в белесо-молочном зимнем тумане, Пикассо набрал номер Куаньяра:

– Я хочу знать о Франсуа Канторе все. Его прошлое, настоящее и будущее. Банковский счет, размер пенсии – абсолютно все.

«И даже не попрощался», – печально подумал его собеседник.

Пьер Эштремуш был дома один.

– Мальчики разъехались по школам. Один в Рене, другой в Бордо.

Он предложил инспектору поужинать вместе с ним. Пикассо, умиравший с голоду, согласился. Сейчас он сообразил, что в день похорон совсем не обратил внимания на этого человека. А зря – он ему нравился. Нравился, как может нравиться, например, муж сестры. Как и все прочие, инспектор не остался равнодушным ни к мягким манерам миролюбивого великана, ни к его профессиональной неторопливости в суждениях, ни к умению сдерживать свои эмоции.

– Шинон? – Пьер поднял бутылку.

Пикассо подставил бокал и сказал:

– Отец тоже исчез.

Пьер задумчиво вздохнул:

– Он, конечно, ненормальный, но что он может против двух сильных женщин?

– Если верить осматривавшему его психиатру, он никакой не сумасшедший. Скорее извращенец, одержимый идеей помыкать людьми. Манипулятор. А это, может быть, еще хуже.

– Вы звонили Фиге?

– Это тетушка? А надо?

– Обязательно.

– Кантор вчера приезжал сюда, судя по всему, один. Если между ним и исчезновением Клотильды и Алисы есть связь, а она есть, это несомненно, то возникает вопрос: где была Алиса в тот момент, когда ее отец явился сюда для встречи с Клотильдой? Вчера в полдень она села в поезд в Париже. Должна была добраться до места днем. Но если она заранее договорилась повидаться с отцом, почему вечером ее не было с ним?

Пьер подлил Пикассо вина. Взгляд его гостя на миг затуманился страхом, но тот решительно потряс головой и продолжил:

– У него при себе крупная сумма денег. Люди снимают деньги, когда собираются что-то предпринять, куда-нибудь поехать. Когда затевают что-то, сопряженное с определенными расходами.

– Вы что, были у него дома?

– Он там не появлялся уже несколько дней. Обретается где-то в другом месте. Не знаете, у него кроме этой квартиры другого жилья нет? – на всякий случай спросил Пикассо, хотя догадывался, каким будет ответ.

– Нет, – улыбнулся Эштремуш.

– А машина есть?

– Нет, конечно. Господи, да ему надо спасибо сказать, если он босиком не шляется!

– Расскажите мне о нем, – попросил Пикассо. Сам того не замечая, он с жадностью поглощал предложенный ужин.

– Это сложный человек. Всю жизнь проповедовал вседозволенность и пытался навязать свои взгляды окружающим. Хипповал, но то же время отличался крайней нетерпимостью. Знаете, нечто вроде попытки внедрения культуры андерграунда с помощью дубины. В сущности, большая сволочь. Их мать не сумела с ним справиться. Клотильда с детства терпеть его не могла, но с Алисой дело обстояло не так просто. Она все-таки его любила, несмотря ни на что. Но что такое он мог им наплести, чтобы они обе, никого не предупредив, помчались к нему?

Пикассо понял, что обязан успокоить этого человека, с дружеским участием накормившего его:

– Вы же сами только что сказали: Алиса и Клотильда – сильные женщины.

Ничего умнее ему в голову не пришло. Он допил остатки шинона в бокале, избегая смотреть хозяину дома в глаза. В удобной столовой Эштремушей повисла совершенно мужская тишина. Пьер поднялся, закурил сигарету. Из-за очень высокого роста он немного сутулился, словно сам испытывал неловкость, что он такой большой. Затем он исчез на кухне и вернулся с двумя чашками кофе в руках. Зазвонил телефон. Пьер неторопливо снял трубку. Пикассо, всю жизнь искавшему в людях пример для подражания, понравилась эта несуетливость. Звонил Венсан Конк, спрашивал, есть ли новости.

– У меня тут инспектор Пикассо. Нет, пока ничего не известно.

В комнате некоторое время витало незримое присутствие Венсана. Пьер дал инспектору номер телефона тети Фиги и предложил остаться ночевать:

– Поблизости нет ни одного отеля, а на улице туман.

Он устроил Пикассо в комнате, подобной которой тот не видел никогда. Мало того что в ней стояло сразу три деревянных шкафа – квадратной формы и оранжевого цвета, но еще больше его поразили обои, которыми были оклеены неровные стены. Их яркий и причудливый рисунок обегал овальные проемы окон, создавая тревожное и странно реальное впечатление того, что помещение захвачено буйной растительностью. Пикассо с любопытством открывал для себя дом нотариуса, спальни которого были не просто спальнями, но еще и мебельными складами, а в шкафах и ящиках комода хранились неизвестно кому принадлежащие вещи. Здесь царствовала роскошь тишины, наводившая на мысли о межзвездных пространствах. Он заснул растерянным, чтобы через пару часов резко проснуться, прокрутить в голове все детали расследования, принять несколько решений и снова погрузиться в тревожный сон, населенный тенями Алисы и Элен – тезы и антитезы его перевернутой жизни.

Несмотря на покой и тишину, поселок выглядел не умиротворенным, а скорее унылым. Над замерзшими водами Луары неподвижно висел туман, сотканный из колдовских, опасных нитей, тянущих свои зловещие щупальца неизвестно куда, может быть в иное измерение. Все вокруг казалось стылым, серым и ломким. Пикассо мечтал оказаться в постели, особенно с Алисой, которой ему этим утром ужасно, до смерти не хватало. Куаньяр своим тягучим голосом пробубнил ему по телефону, что Кантор действительно снял со своего счета две тысячи евро.

– Значит, так. Немедленно обзвоните все агентства по прокату автомобилей, все агентства недвижимости, и не только в этом департаменте, пусть Бремон поможет. Если понадобится, сами приезжайте. – Куаньяр на том конце провода испустил тяжкий вздох. – Понимаю, – сочувственно сказал Пикассо. – Но я должен двигать в Ла-Боль, к дядюшке.

– Так ведь… – начал Куаньяр, но Пикассо нажал отбой.

Он ощущал настоятельную потребность прикоснуться к жизни Алисы, увидеть места, в которых она бывала, поговорить с людьми, наполнявшими ее существование. И найти ее. Приближение к морю всегда означало для него особые переживания. Море чувствуешь задолго до того, как оно покажется, думал он, сидя за рулем машины. Горизонт становится шире, небо занимает места больше, чем земля, и легко представить себе, что ты в Америке.