Текст книги "Девочка-медведь"

Автор книги: Софи Андерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 14. Елена

Яга скрывается в горнице, а я заставляю себя сесть. Жаркая душная тьма наваливается на меня, и я снова падаю на спину. И злюсь на себя, что мне не хватает сил встать на ноги.

– Ну же, человечья девочка! Поднимайся. – Мышеловчик хватает меня за шиворот, словно хочет сам поднять. Мне снова удаётся сесть, но ноги не слушаются.

– Всё путём, – Мышеловчик на моём плече уже принял боевую стойку, грозно оскалил зубы и растопырил когти, – не бежится сейчас, и не надо, я постою за тебя, покуда ты с руками-ногами не соберёшься.

Я вспоминаю, как Мышеловчик отважно набросился на волчью стаю, и не могу сдержать улыбки. Я медленно выдыхаю и пробую мышцы ног. Одну ногу тут же сводит судорогой, и я еле сдерживаю крик боли.

Оградка крыльца изгибается как спинка стула и пододвигается ко мне. Одна из деревянных резных стоек перил выходит из своего паза и, потянувшись к моей руке, рассыпает передо мной искрящиеся белоснежные цветки. Я в полном смятении гляжу на них.

– Ух ты! Избушка привечает тебя. – Елена, сияя улыбкой, выходит на крыльцо, на голове у неё таз, под мышками шерстяные одеяла, в руках поднос с дымящимся чаем. Она разгружает поднос на крыльце, оборачивает мне грудь и спину согретыми у очага одеялами. Судорога проходит, моё тело оживает.

Я недоверчиво смотрю на Елену, не зная, бояться её или благодарить. Она уже утеплила меня и теперь протягивает мне кружку горячего чая. Я мотаю головой. А вдруг чай отравленный? Вдруг она для отвода глаз дружелюбно улыбается мне, а сама заманивает в ловушку?

– Что приключилось с твоим лосиком? – спрашивает Елена, берёт с крыльца таз и корзинку с грибами, подходит к Юрию, ласково треплет ему шею и ставит перед ним корзинку. И прежде чем я успеваю предостеречь его, он уже смачно чавкает.

– Тебя волки подрали? – Елена снимает покрывающую таз скатёрку и начинает промывать Юрию раны. Он уже не стонет и, похоже, совсем успокоился, а меня терзают подозрения, уж не применяет ли Елена какое-нибудь ведьминское колдовство.

– Не бойся, она нам не опасна, – шепчет мне в ухо Мышеловчик, – может, я даже молодец, что привёл нас сюда.

Крыша избушки кивает.

– Ваша избушка… – не подумав брякаю я, но сразу умолкаю. Кто его знает, можно ли вообще заговаривать с ягами?

– Избушка у нас особенная, – улыбается Елена, – ты прости, если она напугала тебя. Молоденькая она ещё, только в разум входит.

Она поднимается на крыльцо и подсаживается ко мне на ступеньку.

– Матушка сердится на неё, потому что нам положено таиться в лесу, а избушка вечно выдаёт нас. Слишком добрая она и любопытная не в меру.

– Так вы ведьмы? – вопрос сам собой срывается с губ, прежде чем я успеваю одёрнуть себя.

– Да нет же, – качает головой Елена, – ну, то есть да, но совсем не такие, как вы думаете. И людей мы не едим. – Она подмигивает мне. – Честное слово!

Я перевожу взгляд на изгородь из черепов и костей.

– Ой, да кости эти совсем древние, – смеётся Елена, – типа реквизита для нашего дела, их из поколения в поколение передают. Чтоб мёртвых приманивать.

– Приманивать мёртвых? – Ужас сковывает меня ледяными пальцами, и я жалею, что отказалась от горячего чая, хотя бы могла руки о кружку согреть.

Елена оглядывается на дверь и придвигается ко мне.

– Мы провожаем мёртвых к звёздам, – шепчет она, – но это тайна, смотри не проговорись моей матушке, что я её тебе выдала.

Нерешительно киваю. Я пока не поняла, что означает «провожать мёртвых к звёздам», но бесхитростная улыбка Елены не даёт заподозрить что-нибудь совсем плохое.

Из избы доносятся звуки – волнующие переборы струн и ритмичный топот танцующих ног. Изба пускается вприсядку, и в такт музыке изгородь перестукивает костями, а черепа раскачиваются. Из распахнувшегося окошка избы плывут ароматы сытной наваристой пищи, и в животе у меня урчит от голода.

– Тоже есть хочешь? – участливо спрашивает Елена и указывает на поднос. Помимо чая, там котелок с грибным бефстрогановом, два рыбных рулетика и толстый ломоть ржаного хлеба.

– Сниму-ка я пробу с этой снеди, – шепчет Мышеловчик и вспрыгивает на поднос.

– Ой, ласка! Твой питомец? – Елена отламывает кусочек хлеба и кладёт перед Мышеловчиком.

– Ничей я не питомец, – огрызается он.

– Какой миленький! – Елена явно не поняла писка-визга Мышеловчика. И тянется погладить его по спинке, но Мышеловчик скалит зубы, переступает через кусочек хлеба и хватает с тарелки рыбный рулетик.

– Пойдёт, – бормочет он с полным ртом, – давай, поешь.

Но я всё ещё не решила, безопасно нам здесь находиться или нет. Из двери выскакивает собака и присаживается у ног Елены.

– Волк! – взвизгивает Юрий.

– Не волк, а собака… – поражённая, я разеваю рот, – собака Анатолия! Нюся.

Я мгновенно подбираюсь, готовая к схватке, пронзённая страшной догадкой, что яга сожрала Анатолия – я-то знаю, что он никогда не расстаётся со своими собаками, никому их не доверяет.

– Что вы сделали с Анатолием? – грозно вопрошаю я.

Нюся закатывает глаза.

– Ничего такого они с Анатолием не сделали. – Она кладёт голову Елене на колени. – Елена и её матушка дружат с Анатолием.

– Ты знаешь Анатолия? – удивляется Елена, почёсывая Нюсю за ухом и наклоняясь чмокнуть её в морду.

– А как же, он мой… – я пытаюсь, но не могу подыскать правильного слова. – А ты откуда его знаешь? – возвращаю я Елене вопрос, всё ещё терзаясь подозрениями. – Анатолий никогда не говорил, что у него в лесу друзья.

– Анатолий дружен с матушкой, сколько я себя помню. И когда в лес отправляется, всегда оставляет на нас своих собак. Он ходит собирать лесные предания для своей малютки… – глаза Елены округляются, – это же ты, да? – Она переводит взгляд на мои медвежьи ноги и вспыхивает от смущения. – Как я сразу не догадалась? Сначала ты упала, потом изба задвигалась, потом лось твой, вот это и сбило меня с толку… Тебя зовут Янка! – Елена сияет. – Всегда мечтала с тобой познакомиться. Анатолий столько о тебе рассказывал, что ты нам прямо как родная.

Я недовольно насупливаюсь.

– А мне он о тебе ни словом не обмолвился.

– Ой, ну нельзя ему, понимаешь? Матушка взяла с него честное слово, чтоб он о нас ни гугу. Яги, которые в избушках живут вроде нашей, должны таиться от людей. Ну, из-за этой канители с проводами мёртвых… Но хоть сказки-то лесные он тебе рассказывал, а? – Глаза Елены весело вспыхивают.

Я киваю, припоминая рассказы Анатолия, где говорилось об избе на курьих ножках. Уверял же он, что в них есть правда!

– Я бы не прочь послушать одну из них. – Елена наливает свежую кружку чаю и протягивает мне. – Хочешь, скажу тебе, что там правда, а что нет?

На этот раз я принимаю от Елены чай, отпиваю глоток и блаженно вздыхаю, когда живительное тепло разливается по моим жилам.

– Есть там одна история про Царь-Медведя и ягу. – Я смотрю на Елену, стараясь угадать, знает ли она про людей, которые превращаются в медведей.

– Нет, такой я ещё не слышала. – Елена улыбается и устраивается поудобнее, прислонившись к стойкам перил.

Мышеловчик доедает рыбные рулетики, облизывает усики и сыто рыгает. Нюся, Юрий и выходящие на крыльцо окна избушки в ожидании поворачиваются ко мне. Я начинаю рассказ, как это всегда делает Анатолий: «Давно ль это было, недавно ли…»

ЦАРЬ-МЕДВЕДЬ И БАБА-ЯГА

Давно ль это было, недавно ли, а только набрёл однажды Царь-Медведь, владыка Снежного леса, на развалины замка старого, среди высоких сосен таившегося.

Крыша куполом, когда-то золотом крытая, а теперь совсем облупившаяся, залы просторные, плетями ежевики, ползучими да колючими, заросшие.

Поглядел Царь-Медведь на замок разрушенный, изломил косматую бровь, задумался. Вроде знаком ему этот замок, а откуда, никак не поймёт. Старый он стал, память ослабла, прошлое потускнело-повыцвело. Лёг он тогда на землю, уложил морду на лапы и давай вспоминать.

Замелькали в дальних уголках его памяти обрывки воспоминаний, как на балу он танцы с дамой танцует, как сказки сынку рассказывает. Чуял Царь-Медведь, что жил когда-то в этом замке, да не один, а с женой и сыном. А вот когда это было и где сейчас его семья, нипочём не мог вспомнить.

Захотел Царь-Медведь правду о себе узнать. Поднялся на лапы свои мощные и побрёл прочь от замка искать совета-помощи у Бабы-яги, что жила в самой густой и тёмной на весь лес чаще. Сказывали о Яге, будто она вещунья, что хранит у себя в закромах всё, что у душ мёртвых, от тел отлетевших, вызнала.

– Не ходи к Яге! – кричали ему с ветвей птички. – Зубья у неё железные, враз тебя пополам перекусит да схрумкает.

– Ничего, шкура моя покрепче железа будет, – смеялся в ответ Царь-Медведь. – Где ей меня схрумкать!

– Не ходи туда! – взывали к нему духи деревьев. – Котёл у Яги большой да глубокий, дюжину медведей сварить хватит!

– Я – Царь-Медведь, я сильней двух дюжин медведей. Где ей засунуть меня в свой котёл!

– Не ходи! – завывали ему вслед волки. – украдёт Баба-яга твою душу, в мир потусторонний забросит!

– Стар я, – вздыхал в ответ Царь-медведь. – Моя душа и так скоро мир этот покинет. Хочу напоследок жизнь свою прежнюю вспомнить.

Подошёл он к ведьминому тыну, из костей и черепов сложенному. Поднялась из-за тына избушка бревенчатая на ноги свои куриные, передом к Царю-Медведю оборотилась. Окошки как глаза подмигивают, дверь как рот раззявилась. Вышла из избушки сама Яга, ноги костяные, зубы кривые.

– Чего тебе, косолапый? – прокаркала Яга. – Не до медведей мне нынче.

– Прошу тебя, почтенная Яга, помоги мне вспомнить мою жизнь. Знаю, что были у меня когда-то жена и ребятёнок, хочу узнать, что с ними сталось.

Вспыхнули глаза Яги любопытством:

– Коли душа в тебе не только медвежья, так и быть, помогу вспомнить.

Отворились с треском ворота в изгороди, хотел было Царь-Медведь войти в них, да Яга руку вперёд выставила, мол, стой, где стоял.

– Но цену я возьму высокую. Не в бирюльки играюсь, смертью да душами людскими ведаю. Коли ступишь в мою горницу, назад уже не выйдешь.

Бросил Царь-Медведь взгляд прощальный на лес. Как ни любил он всё это – деревья, что между собой перешёптывались, зверьё лесное, что между собой судачило да балаболило, – но понимал, однако, что пришло ему время свой лес навсегда покинуть. Кивнул он Яге головой косматой:

– Будь по-твоему. Мне б только жизнь мою вспомнить, прежде чем навеки упокоюсь.

Заскрипели-застонали ступеньки крыльца под могучим телом Царя-Медведя, распахнулась перед ним дверь, внутрь приглашая. Жарко натоплено в горнице. Над очагом котёл булькает, да такой громадный, что и вправду дюжина медведей в нём поместится.

– Садись, – повела Яга рукой, и тут же вырос из пола стул, да такой огромный, что Царь-Медведь всей тушей на нём поместился. Сидит, свои косточки старые нежит. Подносит ему Яга здоровенный жбан квасу, ставит перед ним корзину с ягодами лесными. Наелся-напился Царь-Медведь досыта.

Взяла Яга гусли, заиграла, загудели пять их струн, туго натянутых, заунывно да протяжно, и хлынули в голову Царю-Медведю воспоминания, яркие да чистые, как летом вода в Серебрянке. Увидел он хижину на краю леса, почуял свежий дух деревьев, только что распиленных, и вспомнил он, что был дровосеком. Услышал, как напевает его жена, почувствовал, как прижимается к его огрубевшей щеке нежная детская щёчка, и вспомнилось ему, как жил он поживал счастливым отцом, с теплом и радостью в душе.

А дальше вспомнил он Липовое дерево, что из души леса произрастало, и как выпрашивал он у того дерева дары, из раза в раз всё богаче да обильнее. Содрогнулся он сердцем от раскаяния жестокого в жадности своей неуёмной, захлестнул его гнев жгучий за то, что проклят он жить медведем. Налились глаза его слезами горючими при виде, как сынок его любимый с проклятием боролся да в мир людей ушёл. Глядел он беспомощный, как жена его любимая с сердцем вдребезги разбитым побрела одиноко в пещеру на склоне горном высоком.

Перестала Яга играть на гуслях пятиструнных, взяла Царя-Медведя за лапу.

– Вспомнил я, – прошептал Царь-Медведь, – всё, как было, вспомнил.

Задрожал он телом своим могучим, воспоминаниями переполненный, горькими от потерь да сожалений, но сладкими от любви да нежности.

– Теперь пора тебе, – молвила Яга.

Подняла она Царя-Медведя, и был он теперь лёгкий, как весенний ветерок. Оглянулся он и видит, что тело его медвежье сидит недвижно на стуле. Опустил он голову и видит руки свои натруженные да загрубевшие, как у дровосека. На безымянном пальце кольцо обручальное блестит, на запястье браслет берестяной, сынком его свитый.

– Что возьмёшь с собой к звёздам? – спросила Яга и повела его через горницу к большим чёрным вратам в иной мир.

– Воспоминания о жене моей и сынке нашем, – улыбнулся Царь-Медведь, ступил во врата и исчез навеки во тьме мерцающей.

Глава 15. Валентина

– Кстати, зубы у яги никакие не железные, медведей она не ест и душ ничьих не крадёт, – смеётся Елена, – но не всё в этой сказке ложь. Яга реально помогает людям понять, хорошо ли они прожили свою жизнь, прежде чем уйти за врата к звёздам. Это и называется проводами мёртвых к звёздам. А про Царя-Медведя я никогда не слышала и знать не знаю, правду ли о нём сказка говорит. Матушка, та точно знает, как всё было.

Передняя дверь избушки распахивается, и на крыльцо выходит старшая яга.

– Уф! – устало молвит она. – Честь по чести проводила, к звёздам отправила. Всех, кто в горнице был.

Она смотрит в ночную тьму, потом переводит на меня взгляд и уставляет руки в боки.

– Вообразить не могу, чтоб сегодня ещё какая душа сюда явилась. Пока ты здесь, ни одна не придёт.

– Это моя матушка Валентина, – говорит мне Елена, потом переводит взгляд на мать: – А это, матушка, Янка. Та самая подопечная Анатолия.

Валентина хмурит брови:

– Что ты делаешь в лесу одна-одинёшенька? Мамочка твоя, поди, вся испереживалась от тревоги.

При упоминании Мамочки кошки с новой силой начинают скрести у меня на душе.

– У меня ноги медвежьи отросли, – мямлю я. – И я хотела… ну то есть… я…

Валентина смотрит на мои ноги и расплывается в лучезарной улыбке.

– Медвежьи ноги! – восхищённо ахает она. – Это же чудесно!

Я в полной растерянности мотаю головой.

– Что-то я не уверена, что Янка так уж радуется им. – Елена переводит взгляд с меня на свою матушку.

– Отчего ж ей не радоваться? – Валентина склоняет набок голову. – Ишь, какие ладные. Дар леса, вот что они такое. Чтоб мы помнили, сколько в мире всяких чудес и тайн. Как же можно не хотеть их?

– Но я же человек, ведь правда? – голос у меня дрожит, потому что я и сама больше не уверена в этом.

– Не тело делает тебя человеком, а твоя душа. – Валентина укутывает мне плечи одеялом. – Пойдём-ка ко мне в горницу, отогреться тебе надо, телом и душой тоже. А ты, Елена, помоги этому лосю взобраться на крыльцо да накрой его одеялками. Вижу, ему тоже тепло и сухость не помешают.

– Он Юрий, – оборачиваюсь я к Елене, прежде чем Валентина заводит меня в дверь. – Этого лося зовут Юрием.

В горнице я вижу остальных собак Анатолия: Баян, Пётр и Зоя спят, пригревшись возле бушующего в очаге огня. При виде собак мои последние подозрения рассеиваются. Не стали бы собаки Анатолия так мирно почивать, учуй они хоть малейшую опасность, а если им спокойно, значит, и мне ничего не угрожает.

Полка над очагом изгибает вверх края, широко улыбаясь мне, половицы перекатываются под ногами. Меня пошатывает. Даже после всего, что со мной случилось, в голове никак не укладывается, что дом может быть живым и жить своей жизнью.

Валентина открывает боковую дверь, за ней тесная спаленка.

– Иди туда, разденься, надо одёжки твои высушить, а ты покамест завернись в одеяла, вон в те, на полке. Я пойду заварю ещё чаю.

Валентина уходит, а я стаскиваю с себя промокшую одежду. Мех на ногах холодный и влажный, кожа на руках грязная и сморщенная. Какое блаженство растереться досуха и укутаться в огромные тёплые шерстяные одеяла!

Валентина усаживает меня в мягкое кресло у очага. Волны тепла наплывают на меня, уставшее тело тяжелеет. Стол на том конце горницы ломится от яств. Их столько, что хватило бы на два десятка человек, но никого, чьи смех и топот я недавно слышала, в горнице нет.

– А где ваши гости? – спрашиваю я и гадаю, правда ли, что то были души умерших и их проводили к звёздам.

– В другую дверь вышли, – скупо отвечает Валентина, подаёт чай и несёт мне сытные блюда со стола, говоря, что всё это я должна съесть. Грибной бефстроганов на вкус такой же бесподобный, как его аромат, от которого у меня ещё на крыльце сводило желудок. Я угощаюсь свежайшим чёрным хлебом, капустными голубцами и кнышами с жареной картошкой. Всё такое вкусное, что, наевшись, я чувствую необычайный прилив сил. Я млею от сытости, уголки губ сами собой приподнимаются в блаженной улыбке.

Тем временем Елена старается приручить Мышеловчика, чтобы он брал с её руки кусочки лосося. Но, едва заметив, что я смотрю на него, Мышеловчик тут же брезгливо отворачивает нос и объявляет, что ему пора поохотиться на мышей. Деловито опускает нос к самому полу и крадётся вдоль плинтуса, пока один сучок не раздвигается перед ним в лазейку размерами с мышиную нору. Мышеловчик подозрительно принюхивается, но отваживается сунуться в норку.

Спустя миг он уже как угорелый носится между норками, ныряя и выныривая, а те открываются и закрываются, поспевая за его молниеносными движениями. Мышеловчик цыкает от азарта и досады.

По всей горнице вздыбливаются, а затем опадают мшистые кочки, половицы выбрасывают тоненькие побеги и, стоит Мышеловчику повернуться спиной, тычут его то в одно плечо, то в другое.

– Не мухлюй! – Валентина сурово глядит на потолочные балки. Избушка ворчит, но побеги за спиной у Мышеловчика втягиваются назад в половицы.

– Сроду не видала такого необычного дома, как ваш, – шепчу я.

– Ещё бы, – улыбается мне Валентина. – И надеюсь, только через много-много лет увидишь. В избушку яги одним мёртвым есть дорога.

Валентина склоняет набок голову и долго всматривается в меня, пока я не начинаю ёрзать от смущения.

– Ишь, как ты на мать свою похожа, – наконец молвит она.

– На Мамочку? – Я недоверчиво вскидываю бровь. Вот уж на Мамочку я совсем не похожа.

– Да нет же, – смеётся Валентина. – Ты на свою родную мать похожа.

Я вытаращиваю глаза:

– Вы знаете мою родную мать?

– Виделись однажды, – кивает Валентина, – после её смерти.

Эти слова придавливают меня, как груда камней.

– После её смерти? – переспрашиваю я в отчаянной надежде, что не так расслышала. Всю жизнь я мучительно гадала, кто моя мать, почему она оставила меня в пещере у медведицы и увижусь ли я с ней когда-нибудь. Я ничегошеньки не знала о своей матери, не знала даже, жива ли она, а значит, надеялась, что она может быть жива.

А теперь я узнаю, что её нет в живых. Жгучая боль стискивает мне грудь.

Елена присаживается рядом со мной, гладит мою руку.

– Да, проводила я к звёздам Настасью, – кивает Валентина, – лет двенадцать назад это было.

– Настасью?! – Я хватаюсь за кулон с наконечником стрелы. – Ту самую принцессу из рассказов Анатолия?

– Так-таки и принцессу? – насмешливо фыркает Валентина и качает головой. – Большой он любитель приукрасить, Анатолий наш ради красного словца ещё и не то приврёт. Не была Настасья принцессой, а твоей родной матерью, да, была. Сильной, отважной, великодушной. Как ты, если правда всё, что Анатолий о тебе рассказывает.

– Отчего она умерла? – шёпотом спрашиваю я.

– Явилась она ко мне сразу после битвы со Змеем Горынычем, драконом огненным о трёх головах, что на севере у нас водится.

– Так Змей взаправду существует? – Наконечник стрелы выскальзывает из моей ладони, оставляя на большом пальце порез. И только резкая боль убеждает меня, что всё это происходит со мной наяву.

– Змей самый взаправдашний и жуть какой опасный. – Валентина хмурит брови, под ними сгущаются тени. – Злобищи в нём на десятерых хватит.

– Тогда зачем моя мама сражалась с ним?

– Так отца твоего вызволить хотела. Змей его к себе в логовище утащил. Анатолий, чай, рассказал тебе про битву великую между твоей матерью и Змеем?

Я киваю и пытаюсь припомнить услышанные от Анатолия подробности. Мужа Настасьи, ну то есть моего отца, Змей бросил в огненную стихию. Настасья была вне себя от горя. А Змей рухнул на неё прямо с небес и раздавил насмерть. Я не мигая смотрю в огонь очага. Неужели моих родителей и правда убил огненный дракон?

Голова у меня идёт кругом, мысли сталкиваются, вращаются, как в бешеных водоворотах ледохода. Я теряюсь: верить ли мне сказке, оплакивать ли моих родителей или злиться на этого неведомого мне Горыныча? Я даже не знаю, что он вообще такое, дракон этот огненный.

– Анатолий, может, что и приукрашивает, но кое-что в его россказнях правда, – Валентина подходит ко мне, сжимает мою руку, – отважно сражалась твоя мама, доблестно. Но она погибла.

По моей щеке катится слеза, я вытираю её, а из потолочной балки мигом вырастает виноградная лоза и обвивается вокруг моих плеч, как будто обнимая меня.

– И тогда пришла твоя мама сюда, – Валентина горделиво оглядывает свою горницу, – попировали мы с ней, песни попели, танцы потанцевали. С собой к звёздам унесла она свою отвагу и о том лишь горько сожалела, что не увидит, как ты расти будешь. Очень-очень тебя она любила.

– Она меня любила? – Тугой узел, который стягивал мне грудь, потихоньку ослабевает. Я хочу заглянуть Валентине в глаза, понять, не врут ли они, но из-за слёз вижу лишь расплывчатый силуэт.

– Что твоя мама любила тебя – такая же истинная правда, как то, что звёзды светят в небе! – На лице Валентины сияет улыбка, и от радости моё сердце разбухает.

– Не хотела она оставлять тебя, но знала, что твоя бабушка позаботится о тебе.

– Моя бабушка?!

– Царица-Медведица.

Я ошеломлённо разеваю рот, но не могу издать ни звука.

– Что с тобой? Тебе плохо? – Валентина озабоченно всматривается в меня.

– Царица-Медведица – моя бабушка? – с трудом шепчу я.

– Само собой, кто же ещё? – усмехается Валентина. – А кстати, не к ней ли ты намылилась? Повидаться да о ногах своих покалякать?

– Ну да, я иду в медвежью берлогу на склоне горы, – киваю я, – но я и вообразить не могла, что Царица-Медведица мне бабушкой приходится.

В голове вихрем проносятся истории о волшебном дереве, о проклятиях, медведях и огненных Змеях. Я сама не своя от возбуждения. Я вот-вот узнаю всё о своём прошлом.

– Так Царица-Медведица – моя бабушка, – повторяю я, перекатываю на языке новые для себя слова, как будто хочу почувствовать их вкус. Значит, меня не просто подбросили к медведице, а оставили на попечение родной бабушке.

– Выходит, Царь-Медведь…

– Твой дед, – подтверждает Валентина. – Его я тоже к звёздам проводила.

– А их сын, тоже проклятый жить медведем, сумел побороть проклятие и стал человеком…

– Да, и твоим отцом, – кивает Валентина.

Её слова, точно вспышки салюта, разгоняют тени в дальних закоулках моего ума.

– И своими медвежьими ногами я обязана семейному проклятию?

– Лучше считай их даром леса, чем проклятием, – улыбается мне Валентина.

Я мрачно изучаю свои ноги. Вспоминается наигранная улыбка Мамочки, плескавшийся в глазах Саши ужас.

– Так кем я рождена, медведем или человеком?

– А это только тебе решать, – хмыкает Валентина. – Но коли желаешь получше разузнать о медвежьем житье-бытье, к бабушке тебе самая дорога.

Внезапно избушка резко кренится, Валентина чуть не валится с ног. Я вцепляюсь в подлокотники кресла, но оно мгновенно проваливается сквозь пол. Собаки Анатолия вскакивают и, подняв морды к балкам потолка, разражаются истошным лаем. Тын гремит костями, Юрий на крыльце жалобно вскрикивает.

– Изба. Ну-ка, сидеть! – гаркает Валентина. – Чего всполошилась? Разве я сказала, что мы куда-то собираемся?

Но избушка ещё сильнее кренится из стороны в сторону и, кажется, всё выше поднимается на ногах. Тарелки валятся со стола и вдребезги разбиваются.

– Что это? – спрашиваю я, но мой голос тонет в шуме-гаме общей неразберихи.

– Иди сюда, сама увидишь! – кричит мне Елена и подзывает к открытому окошку. Я иду шатаясь, потому что пол под ногами ходит ходуном, как при качке. Я опускаюсь на коленки рядом с Еленой и хватаюсь за подоконник. Мимо мелькают деревья, уплывают вдаль. Длинная ветка ударяется в стенку избушки, и я подпрыгиваю от неожиданности.

– Ничего особенного. Посмотри. – Елена указывает куда-то вниз. – Просто избушка встала на ноги и пошла.

Земля далеко внизу, и в потёмках её почти не видно. Избушкины куриные лапы аккуратно ступают между стволами деревьев. Потом удлиняются, и мы поднимаемся над землёй. Заснеженные кроны деревьев исчезают внизу, и только яркая маслянистая луна висит над нами в чёрном небе.

Избушка набирает скорость, и у меня захватывает дух. Когда она подпрыгивает, моё тело отрывается от пола, невесомое как пушинка. Елена визжит от восторга, я тоже раскрываю рот, но почти захлёбываюсь морозным воздухом. Я чувствую стремительное движение вперёд, словно мы едем на санях, только в тысячу раз быстрее.

– Изба! Стой, кому говорю! – Валентина стучит помелом в балки. Она вся красная от злости, платок сбился набок. – Куда разбежалась, оглашённая? И когда только в ум войдёшь?

Мышеловчик вспрыгивает мне на плечо.

– А я знаю, куда изба намылилась, – стрекочет он мне на ухо.

– И куда? – кричу я, а ветер треплет мне волосы.

– Я сказал избушке, что мы пришли в лес за налимом, вот она и везёт нас на рыбалку.

Меня разбирает нервный смех. Дело не в налиме, налима мне и даром не надо. Но я только что узнала, что моих родителей убил какой-то огненный дракон, что моя бабушка – медведица, а кто я сама, и вовсе непонятно… Но почему-то мне всё ещё не верится, что родная мать любила меня, что лес полон колдовства и что в рассказах Анатолия много правдивого. И кажется, что теперь меня за каждым поворотом подстерегают новые чудеса.

– Видишь, мы движемся вдоль речки Серебрянки, – Елена указывает на блестящую под луной ленту, что извивается между деревьями. А я замечаю в отдалении кое-что ещё, отчего по жилам пробегает холодок страха и предвкушения: мы приближаемся к горе, где в пещере живёт моя бабушка, – к Синь-горе, и её одетая льдом вершина таинственно поблёскивает в свете звёзд.

– Изба! Стоять, кому говорят! – вопит Валентина и снова колотит помелом по балкам, но строптивая избушка переходит на резвый галоп. Собаки Анатолия притихли, Юрий на крыльце уже не повизгивает, Елена рядом со мной с улыбкой наблюдает, как мимо нас со свистом проносятся, сливаясь в одну сплошную ленту, окрестности.

Валентина всё ещё кричит на избушку, тщетно пытаясь остановить её. А я не хочу, чтобы избушка останавливалась. Пускай несёт меня к будущему, которое откроет мне все тайны прошлого.