Текст книги "Девочка-медведь"

Автор книги: Софи Андерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 9. Вся как есть медведь

На этом месте я закругляю рассказ, хотя у него есть концовка. У Анатолия он заканчивался тем, что девчушка вернулась в пещеру, где жила с Царицей-Медведицей, и, зарывшись в её густой мех, заснула сладким сном. Но это слишком личные для меня подробности, чтобы делиться ими с Иваном.

Мышеловчик поглубже прячется в мой воротник, я слышу его тоненькое сопенье.

Иван не то всхрапывает, не то презрительно фыркает.

– Брехня всё это. Где это видано, чтобы человеческому детёнышу достало сил вырвать у волка коготь?

– Сказка, может, и ложь, да в ней намёк, – возражаю я Ивану, повторяя слова, которые мне всегда говорит Анатолий.

– Может, и так. – Иван облизывается и отворачивается. Похоже, он собрался восвояси, а я вдруг понимаю, что больше всего на свете хочу задержать его. Я чувствую, что он знает нечто важное для меня.

– Расскажи, как ты потерял коготь, – прошу я.

Шерсть на загривке у Ивана поднимается дыбом.

– Медведица вырвала. Даже не медведица, а так, медвежонок. Но только силищи в нём было, сколько природа даже взрослым медведям не отмеряет.

Иван разглядывает мои ноги, и я от смущения ёрзаю.

– Той ночью я потерял уважение волков, совсем как в твоей сказке, и поклялся себе, что не вернусь, пока не докажу, что достоин быть вожаком по праву самого сильного! – Иван сверкает глазами, и воздух вокруг нас густеет от напряжения. – Я запомнил запах. И сразу его узнал, как только учуял тебя. Давненько это было, и ты с тех пор изменилась, но я всё помню.

– Что ты помнишь? – шёпотом спрашиваю я, сама не своя от смущения.

Иван скалится во всю пасть, обнажая кроваво-красные дёсны над клыками.

– Я тебя помню, а ты себя нет.

Где-то вдалеке начинает выть волк. К нему присоединяется другой, потом третий… Хотя они ещё далеко, я всё равно вздрагиваю от страха. Боль в локте усиливается, я вскакиваю, хватаю фонарь и выставляю его перед собой как оружие. Зачем я медлила, зачем точила лясы с Иваном, вместо того чтобы искать хижину Анатолия? Сидела бы сейчас в тепле и безопасности. Так нет же, торчу посреди леса, и поди знай, отчего я вся похолодела: от пронзительного ветра, от слов Ивана или от страшного волчьего воя?

– Моя бывшая стая вышла на охоту. – Иван гордо вскидывает башку, но в его глазах притаилось сожаление. – На твоём месте я бы не мешкая нашёл себе убежище, да понадёжнее. В тебе меньше силы, чем в моей стае. И не намного её прибудет, даже когда ты вся станешь медведем.

– Вся? Медведем?! – Смятение в моей душе перерастает в бурю.

Иван жалостливо глядит на меня.

– Ступай глубже в лес, там всё поймёшь.

Хор волчьего воя снова разносится над лесом, и я вздрагиваю. Иван настораживает уши и всем телом поворачивается в ту сторону. Он дрожит, словно превозмогает нестерпимое желание присоединиться к своей стае. Но ему удаётся обуздать порыв, и он рысит в противоположную сторону. Я гляжу ему вслед, а по спине сбегает знобкий пот страха. Но не рыщущая вдали стая так напугала меня, а слова Ивана «даже когда ты вся станешь медведем».

Неправда это. Ни в какого медведя я не превращусь! Я гоню эту мысль, стараясь вслушаться в волчий вой и лёгкую поступь бегущей стаи. Но обратиться в слух мне мешает сумятица в голове. Слова Ивана напрочь выбили меня из колеи.

Надо мной порхает птичка.

– Янка! – зовёт она. – Живи в лесу!

Мотаю головой и поворачиваюсь в сторону деревни. Не желаю я слушать этого снегиря, не желаю больше чувствовать снег своими голыми ступнями. Уже заношу ногу, чтобы идти назад, но она такая огромная, тяжеленная, да ещё с длинными когтями. Нет, не могу я показаться дома в таком жутком виде.

– Янка! – свистит в вышине снегирь. – Янка-Медведь!

Возвращаюсь на тропу, в темень сосняка, трогаю наконечник стрелы у себя на шее и представляю, что он наполняет меня отвагой принцессы-воительницы. Только в глубине леса я пойму, что со мной творится. Я это точно знаю, и снегирь знает, и волк Иван тоже. Пускай его слова потрясли меня, но, похоже, они доказывают, что я выбрала правильный путь. Делаю глубокий вдох и ныряю в темноту.

Я тормошу Мышеловчика в надежде, что он составит мне компанию. Он потягивается и зевает мне в ухо.

– Уже подходим к хижине?

– Надеюсь, да, мы уже порядочно прошли, прежде чем встретили Ивана.

Мышеловчик морщит нос, втягивая ноздрями воздух.

– Меня позабавило, как ты разобралась с этим волком – сначала подралась, потом лапшу ему на уши навешала. Я бы, конечно, обошёлся с ним по-другому, но ты молодец, что взяла дело в свои руки. Уж очень не хотелось мне убивать беднягу.

– Убивать? – Я приподнимаю брови. – Да пока я не отвлекла его рассказом про коготь, ты у меня в кармане прятался и дрожал как осиновый лист.

– Ничего я не прятался. – Мышеловчик встаёт на задние лапки и скалит зубы. – Я прикидывал, насколько он опасен, прежде чем нападать. Я, знаешь ли, без надобности никакую живность не убиваю.

Я стараюсь не прыснуть со смеху, воображая, как бы Мышеловчик сражался с огромным волком.

– И вообще, – Мышеловчик задирает подбородок, – чтоб ты знала, дрожал я вовсе не от страха. Я дрожал от бешенства!

Всё-таки я, не сдержавшись, прыскаю, но делаю вид, будто закашлялась.

Шерсть Мышеловчика топорщится и колет мне шею.

– Ведёшь ты себя из лап вон невежливо. Но так и быть, прощаю. Ты просто ещё не знаешь моих выдающихся охотничьих качеств.

– Не ты ли говорил, что это олень? – Я скашиваю глаза на Мышеловчика.

– Какой ещё олень?

– Такой! Я тебя спросила, что там шумит впереди, и ты сказал, олень. А это был волк.

– Ты просто не расслышала. Я уже указывал тебе, что ты не умеешь слушать как следует.

Мышеловчик проскальзывает обратно мне за воротник и тут же начинает похрапывать.

Вот же досада! Хотела, чтобы Мышеловчик поболтал со мной, пока мы идём, а вместо этого только обидела его. Он переворачивается на другой бок и теперь упирается мне в загривок спинкой. Ну да ладно, чем грызть себя, лучше уж насладиться его успокоительным теплом.

Тропинка узенькая, местами почти невидимая в темноте. Без спичек я не могу зажечь фонарь и теперь до боли в глазах вглядываюсь в кромешную тьму, напрягаю всё внимание, чтобы не сбиться с извилистой тропинки. Кажется, я иду уже много часов, прежде чем тропинка наконец выворачивает из сосняка на открытое место.

В лунном свете на нетронутом снегу хорошо видны следы от саней. Сердце подскакивает от радости – наверное, здесь проехал Анатолий. Интересно, в той ли он сейчас хижине, к которой я иду? То-то он удивится мне! Воображение уже рисует картину, как он пригласит меня отогреться у своего очага, а может быть, даже предложит горячего бульона с хлебом. Может, он подскажет мне, где искать ключики к моему прошлому? Окрылённая надеждами, я прибавляю шаг.

Вскоре я замечаю хижину Анатолия на голой опушке возле крутого склона. Хижина тёмная и холодная, совсем как ночь вокруг. Окошки не светятся, из трубы не вьётся дымок. Ещё не дойдя до двери, я знаю, что Анатолия в хижине нет.

– Как думаешь, где Анатолий хранит запасы налима? – Мышеловчик тут как тут, уселся у меня на плече, пока я отодвигала засов на двери. Замки в Снежном лесу не нужны – деревенские редко когда заходят в эту глушь, зато засовы оберегают жилище от волков и медведей. Толстая деревянная дверь крякает, открываясь. Мышеловчик тут же сбегает вниз по моему локтю и в один прыжок исчезает в непроглядной тьме хижины. Я тоже захожу и плотно закрываю дверь. «Уф-ф-ф!» – выдыхаю с облегчением. Жаль, что Анатолий не здесь, но, по крайней мере, я нашла безопасное место для отдыха. Прислоняюсь спиной к двери, и на меня наваливается такая усталость, что я почти съезжаю на пол. Но надо развести огонь и осмотреть прокушенную Иваном руку.

– Мышеловчик? – зову я, и он тут же карабкается мне на плечо и трогает лапкой мою щёку.

– Что тебе, человечья девочка?

– Хотела убедиться, что ты в порядке.

– Я-то в порядке, жаль, никаким налимом тут и не пахнет. – Мышеловчик недовольно кривит мохнатую мордашку.

– А как насчёт свечей и спичек? – спрашиваю я.

– У печки посмотри.

Мышеловчик указывает носом в сторону печки, и я осторожно иду вперёд, потому что глаза ещё не привыкли к здешней темени. Нахожу свечи, зажигаю и повсюду расставляю их. Глубокие тени в углах исчезают, и хижина наполняется уютным жёлтым светом, отчего мне сразу вспоминается наш с Мамочкой дом. Скоро рассветёт, Мамочка проснётся и обнаружит, что меня нет. Желая отвлечься от грустных мыслей, я оглядываюсь вокруг.

Хижина Анатолия меньше, чем мне запомнилось в детстве, а в остальном ничего тут не переменилось. Везде чистота и порядок, и вещи здесь только самые нужные: горшки и кастрюли, металлический инструмент, деревянные распялки для сушки шкур, горки пуха и меховых шкурок, к потолочным балкам подвешены мешочки с зерном и солью – чтобы мыши не добрались.

В хижине пахнет Анатолием – чаем с лимоном, свежевыпавшим снегом, смолистым дымком от поленьев и чуть слежавшимися мехами. Я глубоко вдыхаю, заполняю лёгкие запахом Анатолия и гадаю, когда он в последний раз наведывался сюда. Поленья и растопка аккуратно сложены в печке, рядом на полу трутница. Мне вдруг кажется, что он ожидал меня, хотя, скорее всего, приготовил всё это для своего следующего прихода сюда.

Я разжигаю в печке огонь и ставлю на решётку наполненный водой чайник. Язычки пламени завиваются спиральками над поленьями и рассылают по комнате волны живительного тепла. Протягиваю к огню руки, их покалывает иголками, когда кровь возвращается в мои промёрзшие пальцы, а в месте укуса пульсирует. Стаскиваю тулупчик и закатываю рукав, чтобы осмотреть рану. На коже большой багрово-фиолетовый кровоподтёк, но она не прокушена. Будь здесь Мамочка, она бы немедленно уврачевала рану припаркой из бодяги. Я решительно опускаю рукав. Подумаешь, просто синяк. Интересно, это толстая кожа рукава защитила меня или Иван сам не хотел слишком сильно впиваться? Клыки у него будь здоров какие острые, и захоти он, вмиг прокусил бы мне руку до крови.

– С лап сбился, а налима не нашёл, – бурчит Мышеловчик с высокой полки, уставленной стеклянными и консервными банками.

– Может, здесь найдётся ещё что-нибудь тебе по вкусу? – Я подхожу к полке, читаю этикетки. – Как насчёт маринованной селёдки?

Мышеловчик в отвращении морщит нос.

– Схожу-ка лучше на охоту. – Он спрыгивает с полки и мчится к щели за плинтусом.

– Из хижины ни шагу! – напутствую я.

Он высовывается из щели:

– Я, знаешь ли, как-нибудь сам о себе позабочусь.

– Угу. Вот только… – мне хочется попросить его остаться, но нужные слова никак не придумываются, и приходится идти на уловку, – вроде я слышала, как под половицами возится мышь.

– Если здесь мышь, я её вмиг изловлю, – успокаивает меня Мышеловчик и снова юркает в щель. Мне тоскливо в опустевшей хижине, но, едва мои ступни улавливают лёгкие колебания от ласочьих шажков под полом, тоска сразу исчезает.

Свистит чайник. Я завариваю себе чаю и запиваю им один из прихваченных в дорогу пирожков. Потом вспоминаю про ожерелье из сушек, которое Мамочка повесила мне на шею. Оно по-прежнему со мной. Разламываю твёрденькие сладкие колечки и макаю их в чай.

Без Мышеловчика всё равно не засну. И я усаживаюсь в кресло у очага, рассматриваю книги, стопкой сложенные рядом на столике. По большей части они старые и потрёпанные, про рыбалку, охоту и ловлю в силки. На торчащих из них страницах видны схемы устройства капканов и карты с меленькими значками. В самом низу стопки – книжка стихов и ещё одна, с рассказами. Я откладываю верхние книги, чтобы добраться до рассказов, из одной вываливаются несколько листков и рассыпаются по полу.

Я наклоняюсь поднять их и замираю, узнав убористый почерк Анатолия, которым на ближайшем ко мне листке выведено: «Дитё медведицы».

В голове вихрем проносится рассказ Ивана Серого Волка о мишутке и обо мне, самой себя не помнящей, дрожащие пальцы тянутся к листку. Это один из рассказов Анатолия. И раньше я его не слышала. Читаю первые строчки, а в голове звучит голос Анатолия, и с каждым прочитанным словом мой пульс учащается – а вдруг этот рассказ объяснит, кто я?

ДИТЁ МЕДВЕДИЦЫ

Давно ль это было, недавно ли, а только попросили однажды Царицу-Медведицу позаботиться о новорождённой мишутке. И не зря, ведь не сыскать во всём лесу существа более могучего и добросердечного.

Растаяло от любви с первого взгляда сердце Царицы-Медведицы, и пообещала она холить и лелеять мишутку как собственное дитё. Не проходило дня, чтобы Царица-Медведица не сажала мишутку себе на спину и не показывала ей всякие чудеса да прелести Снежного леса – и солнечные лучи, что сияют днём сквозь густые хвойные кроны, и блики лунного света, что ночью играют в пенных водах речек и ручьёв. И ещё учила Царица-Медведица свою мишутку всяким лесным премудростям: как поймать нежную молодую рыбу и отыскивать самые сладкие и сочные лесные ягоды; как вырыть берлогу под переплетением корней большого дерева и устроить удобное ложе из листьев, сохраняющих на всю морозную зиму осенний аромат.

Мишутке нравились все эти занятия, но пуще всего любила она подглядывать за людьми, когда те являлись в лес по своим надобностям, – за лесорубами, охотниками, рыболовами, собирателями целебных трав. Тянуло мишутку к людям с такой же неудержимой силой, с какой увлекает воду быстрое течение.

Солнечный свет днями сиял в густых хвойных кронах деревьев, лунные блики ночами играли в стремнинах речек и ручьёв, рыба была нежна, а ягоды сладки и сочны – но дня не проходило, чтобы мишутка не убегала в глубь леса, привлечённая хрустом тяжёлых башмаков среди зарослей кустарников или звуками, которые могло издавать одно лишь человеческое горло.

Зимы сменялись вёснами, а мишутка чем дальше, тем больше походила на людей и повадками, и внешним видом. Она разгуливала на задних лапах, смеялась рассыпчатым, как дробь дятла, человеческим смехом, распевала непонятные, как детский лепет, песни. Сердце Царицы-Медведицы обливалось кровью, так боялась она, что мишутка насовсем уйдёт к людям и будет навеки потеряна для неё, как много лет назад она потеряла своего родного медвежонка.

Царица-Медведица издали наблюдала за малышкой, растерянно переминаясь на своих огромных лапах: она не знала, удержать мишутку или распроститься с ней.

Иногда мишутка, покоряясь своей медвежьей природе, каталась по усыпанному сосновыми иголками дёрну или болтала с птичками, и в сердце Царицы-Медведицы расцветала надежда, что её дитё останется с ней в лесу. Но эти радостные моменты повторялись всё реже… а потом Царица-Медведица поняла, что надежды рухнули: приближалась зима, а мишутка неудержимо линяла, теряя шерсть.

Ветер уже наметал холмики сырой палой листвы, и тревога тяжёлым камнем придавила Царице-Медведице сердце. Как подготовить своё дитё к жизни в мире людей, который сама она не знала и не понимала?

Как выпал первый снег, пришла в Снежный лес женщина собирать подмороженные ягоды боярышника. Заглянула Царица-Медведица в душу той женщины и увидела там доброту сердечную и бездонный запас любви нерастраченной. У мишутки при виде женщины загорелись глазёнки, и поняла Царица-Медведица, что пришло время ей расстаться со своим ненаглядным дитём.

Когда женщина оказалась вблизи берлоги, Царица-Медведица шепнула на ушко мишутке: «Вот твоя мама. Она вырастит тебя» – и подтолкнула её лапой наружу.

Знала Царица-Медведица, что женщина будет холить и лелеять мишутку, что научит её жить в мире людей, а сердце всё равно разрывалось от горя. Но она повернулась на другой бок, закрыла глаза и прикинулась, что спит. Не было у неё мочи смотреть, как мишутка на задних лапках ковыляет прочь.

Последние клочки медвежьей шерсти слетели с мишутки, и личико её озарилось улыбкой, когда она посмотрела в ласковое лицо женщины. Их души сплелись, и малютка-мишутка потянулась к женщине ручонками, ведь сейчас она больше всего на свете хотела, чтобы та взяла её на руки. Женщина подхватила малышку, и девочка уместилась в её объятиях, будто нарочно для них предназначенная.

Мишуткин запах всё удалялся от пещеры, и по мохнатой щеке Царицы-Медведицы покатилась слеза. Увидит ли она когда-нибудь свою мишутку? Она не знала. Но когда уплывала в глубокий зимний сон, эхо донесло до неё отдалённые колокольчики мишуткиного смеха, и тогда заулыбалась Царица-Медведица и поняла, что, хотя мишутка насовсем ушла от неё, частицы их душ навеки прикипели друг к дружке и навсегда связали их.

Глава 10. Юрий

Воображаю, как Мамочка, скрестив на груди руки, уверяет меня, что эта история – сплошная ерунда. И что медвежонок никак и никогда не мог бы превратиться в человеческого ребёнка. Но потом я перевожу взгляд вниз.

На подлокотнике кресла покрывало, и я поскорее прикрываюсь им. Но даже под ним заметно, что у меня медвежьи лапы, к тому же покрывало слишком куцее и мои длинные когти всё равно торчат наружу. Не желая видеть их, я закрываю глаза.

В памяти всплывает воспоминание, как я стою на спине у Царицы-Медведицы на четырёх лапах. Не может быть, убеждаю я себя, это всего лишь мои фантазии – слишком ошарашили меня выдумки волка Ивана, а тут ещё этот нелепый рассказ. Но воспоминание всё равно кажется слишком взаправдашним.

Я потягиваюсь, и шерсть на ногах вздыбливается, когти растопыриваются в стороны, и я вдруг узнаю это ощущение. Давно забытые воспоминания упрямо рвутся наружу…

Вот я катаюсь по мягкой лесной подстилке, чтобы шерсть пропиталась запахами сухого дёрна… вот длинным влажным языком вылизываю себе морду, вот на плеск рыбы мои округлые уши сами собой поворачиваются к ручью.

Я вспоминаю, что тогда вся с ног до головы была медведем.

Меня прошибает озноб, и, хотя я неподвижно сижу в кресле, мне кажется, что я лечу вниз и вот-вот ударюсь о землю.

Всю жизнь я чувствовала себя в деревне не в своей тарелке, мне всегда казалось, что я там чужая, лишняя. Но мне и в голову не приходило, что я вообще не создана жить в мире людей – среди людей. Наверное, мне на роду написано коротать жизнь одной в лесу. Как медведю.

Слёзы градом катятся по щекам. Я плачу по Мамочке. По Саше. Плачу по всему тому, что так люблю у нас в деревне, хотя сама прежде не осознавала этого: по приземистым деревянным домикам, что в линеечку выстроились по краям деревенской площади; по нашему дому собраний с украшенной резьбой разноцветной крышей; по духу товарищества, когда мы всей деревней дружно готовимся к празднику… даже по тому, как односельчане в шутку сравнивали мою силу с медвежьей. Пускай это лишний раз выпячивало мою непохожесть на других людей, но обычно служило похвалой.

Впервые с побега в Снежный лес меня обжигает мысль, что, может быть, я никогда больше не смогу вернуться в деревню… Ни разу в жизни я не чувствовала себя такой одинокой. Хочу позвать Мышеловчика, но не могу издать ни звука. Всё, на что я сейчас способна, – это зажмуриться и рыдать горючими слезами, пока меня не сморит сон.

Я пробуждаюсь оттого, что усики Мышеловчика щекочут мне щёку. Открываю глаза и вздрагиваю, разглядев прояснившимся взором мёртвую мышку у себя под носом.

– Вот, завтрак тебе принёс, – Мышеловчик пододвигает трупик поближе, – я вчера вернулся с охоты, глядь, а ты уже дрыхнешь, и потому я с утра поймал тебе свеженькую.

– Спасибо, не надо. – Я морщусь на его подношение и выпрямляюсь в кресле.

Мышеловчик переводит недоуменный взгляд с меня на мышь и обратно. Его пасть вытягивается в тоненькую обиженную ниточку.

– Чем она тебе не угодила?

– Всем угодила, просто я не голодна. – Я снимаю покрывало и снова рассматриваю свои ноги. Так и знала, что они останутся медвежьими – я же чувствовала их тяжесть, – но всё же тешила себя надеждой, что они вдруг снова станут нормальными. Вот бы ничего этого не было! Вот бы я проснулась дома, с нормальными ногами и теперь мы с Мамочкой мирно сидели бы за завтраком. От последней мысли урчит в животе.

– Не голодна, говоришь? – Мышеловчик осуждающе смотрит на мой живот.

– Даже если и голодна, мышку всё равно не буду.

Я разламываю пару сушек из ожерелья, заталкиваю в рот, потом поднимаюсь и, ещё не привыкнув к медвежьим ногам, неуклюже ковыляю через комнату. Распахиваю дверь – мне очень хочется вдохнуть свежий утренний воздух, прочистить мозги от унылых бесплодных мыслей.

На ярком солнце снег блестит и переливается. Схожу с порога в снег, холод пронзает мои ступни, и я сразу оживаю. Я снова полна энергии. Я чувствую стопами, как под слоем снега куда-то торопится мышь, и это такое волшебное ощущение, что желание избавиться от медвежьих ног кажется глупостью.

– У меня медвежьи ноги! – кричу я деревьям, и эхо моих слов со всех сторон возвращается ко мне. Вдруг накрывает отчаянное желание поскорее узнать, для чего у меня медвежьи ноги и почему они отросли. Я сжимаю в пальцах кулон с наконечником стрелы. Куда сегодня идти?

Я бегу назад в хижину, наскоро умываюсь, прибираюсь, накидываю на плечи тулупчик и снова выскакиваю наружу, на ходу разворачивая карту. Значок Синь-горы притягивает взгляд словно магнит. Туда-то мне и надо идти. Царица-Медведица всё ещё живёт там, и я смогу поговорить с ней точно так же, как говорю с Мышеловчиком.

Встреча с Иваном, его слова обо мне и прочитанные накануне записки Анатолия убеждают меня, что его рассказы правдивы. А если кто и знает всю правду, то это наверняка Царица-Медведица. Она растила меня до двух лет и должна знать, кто или что я есть, и можно надеяться, что она знает, почему я сейчас меняюсь в медвежью сторону. Я должна разыскать её.

Солнце стоит высоко в небе, и я ругаю себя за то, что так заспалась. Не ровён час, Мамочка уже идёт сюда, решительно настроенная найти меня в лесу и спровадить в больницу. Но до Синь-горы далеко, больше одного дня пути. Я вспоминаю, как прошлой ночью мыкалась в непроглядной темноте, пугаясь воя волчьей стаи, и мне не хочется снова пережить всё это. А значит, надо так построить путь, чтобы к сумеркам дойти до следующей хижины Анатолия.

Я перевожу взгляд на карту. Если идти на север по берегу Серебрянки, там будут две хижины. Дорога, конечно, извилистая и долгая, зато с неё не собьёшься. А если в одной из хижин я застану Анатолия, можно попросить его на санях довезти меня до медвежьей пещеры.

– Человечья девочка, а человечья девочка! – кричит Мышеловчик. Я поворачиваюсь на его голос и вижу, что он висит на краю крыши. – Здесь, наверху, кладовка. Чую, там-то Анатолий и хранит запасы налима. А внутрь не пробраться. Иди помоги.

Перевожу взгляд на маленькую наблюдательную вышку, которую Анатолий выстроил на крыше. Как же я забыла про неё! Я была здесь в свои пять лет, и Анатолий поднимался со мной на эту вышку, ведь тогда я весила всего ничего. С вышки откроется прекрасный обзор местности, и я не только увижу дорогу, которую себе наметила, но и прикину, далеко ли до медвежьей пещеры.

– Иду! – отвечаю я и по глубокому снегу пробираюсь к лестнице, пристроенной к дальнему краю хижины. Осторожно поднимаюсь, опасаясь, что она подломится подо мной, но ступеньки крепкие и под моим весом даже не шатаются.

От открывшегося с крыши вида захватывает дух. Заснеженный лес простирается во все стороны, куда хватает глаз, и от его огромности голова у меня идёт кругом.

– Погляди, Мышеловчик! – я всплёскиваю руками, увидев, что вдали над лесом возвышается Синь-гора.

Но Мышеловчику не до пустяков. Он пытается сломать замок на дверце кладовки и что-то бормочет насчёт налима.

Я разворачиваю карту и пробую соотнести её с местностью. Вот Серебрянка блестящей лентой прорезает лес, длинная и извилистая, местами широкая и глубокая, как озеро. Сейчас на ней тоже ледоход. Вода проламывает лёд и потоками устремляется наружу, расталкивая льдины. Даже не верится, что с праздника Великотаяния прошло всего два дня.

Я вздрагиваю от громкого треска льда, и тут же раздаётся всплеск, а сразу за ним пронзительный вскрик. Я шарю взглядом вдоль берегов. Крик переходит в душераздирающий визг, и наконец мне удаётся разглядеть, кто там терпит бедствие – грузное, длинноногое животное, похоже олень или лось. Бедняга провалился под лёд у берега и отчаянно бьёт ногами, пытаясь выбраться.

– Спасите! – вопль животного у меня в голове превращается в слова. Я бросаюсь к лестнице, заталкивая карту в карман. Нет, спускаться слишком долго – я прыгаю с крыши в снег и по просеке мчусь к берегу.

– Иду на выручку! – кричу я Мышеловчику, но он и без того уже спешит бок о бок со мной.

На откосе я поскальзываюсь и съезжаю с холма, вздымая ногами бурунчики снега. На берегу останавливаюсь и прислушиваюсь, откуда несутся крики.

– Туда! – Мышеловчик срывается с места, я за ним, продираюсь сквозь молодой сосняк, вопли приближаются, и наконец я понимаю, что мы почти на месте.

Лёд на реке ослепительно сверкает под лучами солнца. А у берега в воде барахтается молодой лось. Видны его вытянутая бурая морда и коротенькие бархатные рожки на голове, длинные передние ноги бьют по воде, тщетно ища опору. Спина и круп провалились под лёд.

– Помоги! – Я бросаюсь вперёд на его горестный вопль, но замираю, разглядев за кустами фигуру человека – он на коленях по льду подползает к лосю. Он закутан в огромный тулуп, отороченный мехом капюшон скрывает лицо до самого подбородка. Мышеловчик вскакивает мне на плечо и весь зарывается в мой воротник.

– Отстань! – взвизгивает лось, когда человек пытается обвязать верёвкой его передние ноги. И снова зовёт на помощь, его голос панически дрожит и срывается. Я кидаюсь к нему, но не могу сдержать стон досады – до чего же не хочется показываться этому незнакомцу в полумедвежьем виде! Я боюсь, что его ошеломлённый взгляд убьёт мою последнюю надежду вписаться в мир людей. Но как бросить в беде лося, если я могу спасти его?

Я смотрю на свои ноги. Они почти скрыты длинной юбкой, видны лишь мохнатые щиколотки – ну да ладно, авось сойдут за меховые ботинки. Человек так поглощён вознёй с верёвкой, что не замечает моего приближения. Я тоже опускаюсь на коленки рядом с лосем, развернувшись так, чтобы не светить ногами.

– Всё хорошо, – мягко говорю я лосю и глажу его тёплую шелковистую морду. Он глядит на меня расширенными от ужаса карими глазами. Я обхватываю его руками за шею, чтобы не дать сползти в полынью, и он перестаёт бить ногами.

– Меня зовут Янка, – шепчу я ему на ухо, – я помогу тебе.

– Ю-Юрий я, – стуча зубами, еле выговаривает лось, – меня зовут Юрий. Помоги мне выбраться. Я весь окоченел.

Я поворачиваю голову к человеку, который с другой стороны от Юрия всё ещё возится с верёвкой. И в ошеломлении открываю рот, встретив взгляд знакомых серых глаз.

– Саша?! Ты как здесь?..