Текст книги "Девочка-медведь"

Автор книги: Софи Андерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 5. Медвежьи ноги

Я скована ужасом, перед глазами всё плывёт. Я задыхаюсь, меня мутит, мне плохо. Мои ножищи огромны. Толстенные, мускулистые. И покрыты шерстью. Ступни растоптанные, почти круглые, вместо пальцев длинные когти. Совсем как у медведя. У меня вместо ног медвежьи лапы.

Я забираюсь в кровать и зажмуриваюсь. Быть такого не может. Открываю глаза и моргаю. Сейчас я снова сяду в постели, и с моими ногами всё будет в порядке.

Увы и ах. Ничего подобного.

Я хочу позвать Мамочку, но прикусываю язык. Сама не знаю почему. Я всегда бегу к Мамочке, если со мной неладно, живот, например, заболит или голова или губы на морозе потрескаются. Но сейчас у меня ничего нигде не болит. Разве что у меня вместо ног медвежьи лапы. Тру их руками в отчаянной надежде соскрести шерсть, вернуть им нормальный вид. Тщетно. Я только сильнее убеждаюсь, что они и правда медвежьи.

Шерсть грубая, колючая, как щётка, и пахнет весенним лесом. А цветом она точь-в-точь как мои волосы – тёмно-каштановая с чёрно-рыжими подпалинами. От мысли, что мои волосы тоже могли превратиться в шерсть, меня снова прошибает холодный пот. Я вскакиваю с постели поглядеться в зеркало, но, едва коснувшись пола, теряю равновесие. Новые ноги тяжелы и неуклюжи, к тому же коленки гнутся в сторону. Меня клонит вперёд, я шмякаюсь на пол и вскрикиваю, хотя мне совсем не больно.

– Янка? – встревоженно окликает меня Мамочка, и ступеньки покрякивают под её шагами. – Ты в порядке?

Я бросаюсь в постель и поспешно прикрываю ноги ворохом одеял. Щёки жжёт от стыда.

Мамочка распахивает дверь и улыбается мне, слишком широко и наигранно – совсем как незнакомцы вчера на празднике, как люди, которым воспитание не позволяет таращиться на чужое уродство. Я вдруг понимаю, что Мамочка уже видела мои медвежьи ноги. Слёзы набегают на глаза. Вот уж не думала, что Мамочка когда-нибудь будет так неестественно улыбаться мне. И что эта улыбка будет так больно ранить меня.

– Ох, Янка. – Мамочка присаживается на край моей кровати и дрожащими пальцами оглаживает мне волосы. – Сама понимаю, как всё это странно и как ты, должно быть, напугана. Не бойся, всё пройдёт. Поверь.

Но её голос дребезжит и спотыкается, как трели козодоя, и я злюсь – слова вовсе не вяжутся с голосом, и от этого мне так же тошно, как от моих ног.

– Как это может пройти? – Я откидываю одеяла с ног. От их жуткого вида и от моего злобного вопля саднит горло. Разве Мамочка виновата, что со мной случилось такое? Я не смела кричать на неё. – Что со мной? – вопрошаю я, зарываясь лицом в ладони.

– Вчера ты сорвалась с ледяной крепости и потеряла сознание. Саша с родителями помогли мне привезти тебя домой и уложить в постель. А ночью у тебя начали распухать ноги и…

– Превратились в медвежьи лапы? – морщась, договариваю я.

– Совсем они не медвежьи. – Мамочка тянется обнять меня, но её руки хватает, только чтобы обхватить моё плечо. – Ты просто поранилась. Я пыталась согнать припухлости компрессами, а шерсть отварами, делала припарки к утолстившимся ногтям, но… – Мамочка умолкает, закусив губу.

– Что «но»?

– Думаю, нам надо в больницу, ту, что в городе, на том берегу Заморозицы.

Я отшатываюсь и оторопело гляжу Мамочке в глаза.

– Никто у нас в деревне никогда не ездит в больницу. Ты сама всех от всего лечишь.

– И сейчас думала, что вылечу, – Мамочка складывает руки на коленях, – но с таким я никогда ещё не сталкивалась. Я всё перепробовала: и берёзовые почки, и обожжённые сосновые шишки, и веснянку весеннюю, и сушёную чернику, и отвар хвоща, и фукус пузырчатый… Даже маслом муравьиным, и тем пробовала, и бальзамом из земляных червей, который мне от бабушки достался. Толку никакого.

– Бр-р-р-р-р. – Я передёргиваюсь, представляя, как Мамочка размазывает по моим ногам кашицу из дождевых червяков.

– Что ещё сделать, ума не приложу.

Мамочкины глаза наполняются слезами, и мне в душу заползает липкий страх. На Мамочке нет лица. Она больше не та сильная, уверенная в себе, неудержимая Мамочка, какой я её знаю. Сейчас она как ветка, согнувшаяся под тяжестью снежной шапки. К моим глазам тоже подступают слёзы.

– Ну вот, сейчас разревёмся обе в три ручья. – Мамочка машет перед собой руками, словно старается отогнать непрошеные слёзы. – Нечего сырость разводить. Я слышала, врачи в больнице что угодно могут вылечить. У них и лекарства есть, и инструменты, и всякие хитрые аппараты. Скоро Саша придёт и…

– Саша? – Я в панике распахиваю глаза. – Это ещё зачем? Он что, знает про мои ноги?!

Саша – единственный, благодаря кому я ощущаю себя частью нашей деревни. Но стоит ему увидеть мои ноги – и всё пропало! И дразнить меня Янкой-Медведем теперь будут не за мою силу, а за то, что я свалилась с крепости и мои ноги превратились в медвежьи лапы. И никто, даже Саша, не сможет забыть об этом.

– Успокойся, – мягко говорит Мамочка. – Никто в деревне не знает про твои ноги и уж тем более не видел их. Наши деревенские переживают за тебя. Саша ещё до рассвета прибегал спросить, как ты. А я сказала, что ты ещё спишь и что, как проснёшься, мы соберёмся в больницу, а он обещал придумать, как нам попасть на тот берег. На реке ледоход, так что на лодке не поплывёшь, а вот на биплане перелететь, думаю, можно. Знаешь, эти старенькие самолётики, что иногда летают за реку.

Новая волна страха накрывает меня с головой. Мы ни разу в жизни не покидали деревню! Всё, что нужно, нам даёт лес, а чего не даёт, того нам и не нужно. Я вне себя от страха – от того, что со мной происходит, от того, что сельчане увидят мои жуткие ноги, от того, что меня потащат невесть куда к не пойми каким врачам и те будут обсматривать, общупывать и обстукивать меня. Но прежде чем я успеваю высказать свои страхи, от задней двери доносится стук.

– Это Саша! – Мамочка вскакивает и бежит открывать.

– Не пускай его сюда! – Я пытаюсь схватить Мамочку за руку, остановить её.

– Хорошо-хорошо. – Мамочка ободряюще сжимает мне руку и исчезает на лестнице. Я слышу, как она о чём-то говорит с Сашей, потом дверь захлопывается.

– Завтра с утра, – кричит мне снизу Мамочка, – за нами пришлют самолёт, который может сесть на льдину.

Мамочка замолкает в ожидании моего ответа, но от страха я не могу выдавить из себя ни звука. Новость о завтрашнем отъезде разрывает мне душу.

День проходит как в тумане. Мамочка приносит мне завтрак, но еда не лезет в горло, предлагает бесчисленные чашки верескового чаю, но я не могу заставить себя отпить хоть глоток. Мамочка уже поняла, что её снадобья не помогают, но упорно обкладывает мои ноги припарками из травяных настоев, и вскоре я уже благоухаю, как её аптекарский закуток. Мамочка беспрестанно проверяет мне то пульс, то температуру и твердит, что я выздоровею. Но её притворная улыбка и суетливые движения выдают тревогу.

Я гляжу в окно, играя наконечником стрелы. Из головы никак не выходят сказки Анатолия и тайна моего рождения, по-прежнему скрытая от меня. Мне кажется, что медвежьи ноги – не просто болезнь, которую надо вылечить, а ключик к моему прошлому.

Мне хочется поговорить с Мамочкой, рассказать ей об этом странном чувстве, но она вся в хлопотах – готовит необходимое для завтрашней поездки, перекладывает вещи, которые и без того аккуратно сложены, протирает пыль там, где её нет и в помине.

Только к вечеру, когда закатное солнце уже рисует длинные тени у нас в саду, Мамочка, переделав дела, усаживается в кресло у моей постели с чашкой настоя на корне валерианы.

– Помнишь историю о проклятии Липового дерева? – спрашиваю я Мамочку.

Она хмурится и мотает головой.

– Как же не помнишь? Анатолий рассказывал её года три тому назад, – настаиваю я, желая, чтобы Мамочка её вспомнила. – Там ещё говорилось про волшебное дерево и про дровосека и как на него и его семью наложили проклятие и они все превратились в медведей. Она у меня целый день не выходит из головы, и я хочу снова послушать её.

– Думаю, сейчас не самое подходящее время для этих баек, – вздыхает Мамочка.

– Но ты же понимаешь, что это не просто совпадение? Там целая семья превратилась в медведей, а у меня теперь медвежьи ноги. Тут должна быть связь!

Я снова смотрю за окно, где на краю нашего сада перешёптываются сосны.

– Может быть, разгадка происходящего со мной спрятана где-то в лесу… – хотя я говорю шёпотом, слова эхом отдаются по всей комнате, словно я прокричала их.

– Твои ноги никакие не медвежьи, – отрезает Мамочка. – Ты получила не совсем обычную травму. Видимо, в организме что-то разладилось из-за падения с такой высоты. Уверена, что в больнице разберутся, как тебя вылечить.

– С чего это ты так уверена? – почти кричу я и отбрасываю одеяла с ног. – Вот, полюбуйся! Они медвежьи! Они должны иметь отношение к медвежьей берлоге, где ты меня нашла, и к лесу тоже.

Чашка с валериановым настоем дрожит у Мамочки в руках:

– Что за чушь! Не бывает такого, чтоб у кого-то отросли медвежьи лапы. Я не знаю, что это за недуг, но уж точно не они. И никаких подсказок в лесу нет. Там лишь снега и льды, хищники и тучи других опасностей. Я люблю тебя и должна беречь. Так что мы поступим так, как велит разум, – покажемся врачам! Что за глупость – шастать по лесу в погоне за россказнями старого дуралея!

– Анатолий не старый дуралей! – во весь голос кричу я. – Почему ты не веришь ему? Даже сейчас, когда у меня выросли когти?!

– Утолстились ногти на ногах, – поправляет Мамочка и прикрывает мои ноги одеялами. – Прости меня, – Мамочка возится с одеялами, чтобы скрыть проступившую на лице краску, – зря я обозвала Анатолия старым дуралеем. Всё же он дорог мне, и я люблю его рассказы. Другое дело, что это всего лишь сказки, он рассказывает их, чтобы пробудить твоё воображение. Но надо же смотреть в глаза реальности. Болезни и травмы лечат лекарствами, а не всякими выдумками. – Мамочка берёт моё лицо в ладони и целует меня в щёки. – А сейчас нам надо баиньки. Завтра у нас хлопотный день.

Я уже хочу поспорить с Мамочкой, но язык не поворачивается – такой она сейчас выглядит маленькой, замученной, далёкой. Словно между нами океан и со своего берега мне никак не докричаться до неё.

Мамочка ушла, а я лежу и наблюдаю, как гаснут последние лучи солнца, а потом над верхушками деревьев встаёт луна. В голове крутятся-вертятся сказки про лес, особенно та, где Липовое дерево прокляло людей. Сна ни в одном глазу, и я сажусь в постели.

Из щели между половицами появляется Мышеловчик. Отряхивается от пыли, смахивает лапкой приставшую к носу пушинку мышиной шёрстки. Потом шустро взбирается мне на колени и глядит на меня, топорща в ожидании усики.

– А ты помнишь историю про Липовое дерево и его проклятие? – спрашиваю я.

Зверёк отрицательно качает головой – или я это воображаю?

– Ну так слушай.

Я отпихиваю с ног одеяла и шевелю пальцами. Длинные тёмные когти топырятся во все стороны… И сейчас, наедине с Мышеловчиком в робком свете луны, медвежьи ноги уже не кажутся мне такими уж странными.

Мышеловчик сворачивается уютным калачиком, и я начинаю рассказ с тех же слов, что и Анатолий: «Давно ль это было, недавно ли…»

ПРОКЛЯТИЕ ЛИПОВОГО ДЕРЕВА

Давно ль это было, недавно ли, а только нашёл однажды дровосек чудо-дерево. Как увидел, глаза вытаращил, рот разинул, топор из рук выронил. Из самой души леса оно произрастало, до самого неба доставало, широкой кроной зарю утреннюю затмевало, а как ветер дунет, петь и плясать пускалось.

Из его веток вылуплялись птенцы, из семян пробивались родники, листья песнями задушевными звенели.

Подобрал дровосек дрожащими руками топор с земли. «Срублю-ка я ветку с дерева этого волшебного, – думает. – Всего одну, и вырежу из неё колыбель для сыночка своего, чтобы сладкие сны ему снились».

Но едва он занёс топор, как дерево зашелестело листьями и заговорило с ним человеческим голосом:

– Не руби меня, дровосек, и я исполню твоё желание.

Опешил дровосек, нахмурился: и так всё у него есть, что душа пожелает, – воля вольная, пища да кров надёжный, красота леса и сказки его чудесные, жена любимая и сынок желанный. Думал он, думал и надумал.

– Хочу, чтоб мы с женой и сыном всегда пребывали в силе и здравии крепком.

Затрепетало дерево ветвями, листвой зашелестело и просыпало в руки дровосеку пригоршни семян.

– Посей эти семена вокруг дома своего, вырастут из них плоды и травы целебные, и будете вы вовек сильными да здоровыми.

Поблагодарил дровосек дерево и домой побежал семена волшебные сеять. Вырос из тех семян пышный сад, плоды обильные принёс. Едят дровосек с семьёй те плоды, силой напитываются и здоровьем крепким. Не нарадуется дровосек на сад свой цветущий. Но одна мыслишка червячком назойливым точит его и точит: чего бы ещё у чудо-дерева выпросить?

Тесно у него в голове от желаний, мечты одна чудней другой грудь распирают. Не успела ещё луна на небо выйти, как он снова к дереву прибежал и давай просить:

– Дерево, а дерево! Живёт моё семейство в силе и здравии, да только очень уж бедные мы. Хочу разбогатеть, чтоб сынку своему долю обеспечить сытую да завидную.

Закачало дерево ветвями, просыпало с веток ягоды разные, а те на земле сразу в каменья драгоценные превращаются. Бросился дровосек собирать их, а потом домой побежал, от счастья ног под собой не чуя. Доверху набил теми каменьями сундук, сидит радуется, а мыслишка-червячок тут как тут, новые желания нашёптывает. И снова луна не успела сменить солнце на небе, как прибежал дровосек к чудо-дереву и давай просить:

– Дерево, а дерево! Зажили мы хоть и богато, а по-прежнему в жалкой лачужке ютимся. Хочу новый дом заиметь, и чтоб побольше.

Заколыхало дерево ветвями и уронило к ногам дровосека орех, да не простой, а из чистого золота:

– Посади его в землю, и вырастет целый замок.

Обрадовался дровосек, засиял от счастья. Нашёл в лесу полянку, посадил золотой орех и дивится, как на том месте замок огромный вырастает, стены всеми цветами радуги переливаются, купол золотом пламенеет. Затрепетал дровосек от счастья, на замок свой прекрасный не налюбуется. А мыслишка-червячок опять его точит. И снова понесли его ноги к чудо-дереву.

– Дерево, а дерево, – канючит дровосек, – всем сынок мой хорош да пригож, а всё равно как был, так и есть простого рода-племени. Желаю царём быть и чтоб жена моя царицей стала, тогда будут сыночку нашему везде почёт и уважение.

Закачало дерево листьями, вздохнуло тяжело и молвит:

– Ступай домой и тем удовольствуйся, что имеешь.

Но вцепилась уже жадность в дровосека когтями острыми, изглодала сердце его, как рысь голодная добычу, аж топор у него в руках трясётся. Закричал не своим голосом:

– Не исполнишь желание моё, порублю тебя в щепки!

А дерево и слушать не желает, отвернулось от него и поёт себе, заливается.

Зарычал дровосек от злобы лютой, взмахнул топором…

Хрясь…

И срубил ветку у самого основания.

Закричало дерево от боли.

Спохватился дровосек, да поздно. Заплакало дерево, сок из него слезами полился и прямо на дровосека, на веки вечные проклиная его. Побежал он домой, совестью жгучей угрызаясь, прижал к себе жену с сыном, горюет.

И слёзы дерева с него на жену и сына попали.

Просыпаются дровосек и его жена в замке своём поутру, едва солнце встало. Еле головы тяжёлые от подушек оторвали. Глядь, а они медведями стали, а сынок их – неуклюжим мохнатым медвежонком.

Много лун сменилось, прежде чем привыкли дровосек с женой к доле своей медвежьей, а как привыкли, вдруг поняли, какая жизнь у них счастливая настала. Всё-то у них есть: воля вольная, пища да кров надёжный, леса красота и сказки его таинственные, любовь их взаимная. Мало того, величали их теперь Царь-Медведь и Царица-Медведица, а всё зверьё лесное почёт им оказывало и уважение.

О том, как людьми были, всё реже вспоминали, и души их в медвежьи переродились. Только сын-медвежонок сохранил душу человека, и одолевало его желание снова стать человеком и зажить среди людей. Разгорелась в нём борьба жестокая между желанием заветным и проклятием, на его род наложенным, так с тех пор и не кончается.

Глава 6. Зов снегиря

Я заканчиваю рассказ и с досадой замечаю, что Мышеловчик, вместо того чтобы слушать меня, дрыхнет без задних ног, только посапывает.

Порыв ветра влетает в открытое окно и разом смывает всё моё раздражение. Я мечтаю, как выберусь из дома и полной грудью вдохну холодный ночной воздух, как пройду по сверкающему в лунном свете нетронутому снегу и скользну в глубокую тень под деревьями. Мне верится, что там, в лесу, я открою тайну своего рождения, узнаю, откуда я взялась и что со мной сейчас творится.

Мечта сбежать жжёт меня изнутри, но усилием воли я прогоняю её. Нельзя это, взять и вот так бросить Мамочку. К тому же опасно соваться в чащу одной, тем более среди ночи. Но мысль о побеге в лес созревает во мне, электризует воздух, словно перед грозой.

На ветку сосны в дальнем конце сада слетает снегирь, обрушивая на землю каскады пушистых снежинок. Ерошит пёрышки и уставляется мне в глаза. Не этот ли снегирь вчера разговаривал со мной?

– Янка! – зовёт он, словно в ответ на мой безмолвный вопрос. – Янка-Медведь!

Снегирь перелетает на мой подоконник.

– Идём в лес? – фьюкает он и вопросительно склоняет головку.

Теперь мне ещё сильнее хочется сбежать, но я заставляю себя помотать головой в знак того, что не иду.

– Не могу я бросить Мамочку. Нельзя мне, – шепчу я снегирю. – Молчи уж. Не уговаривай.

– Хочешь, заткну его, и дело с концом? – звучит у моего уха тоненький, но решительный голосок. В удивлении верчу головой и едва не сшибаю Мышеловчика с плеча. А я и не почувствовала, как он туда забрался. Разинув рот смотрю в его блестящие глазки, и ум у меня заходит за разум.

– Что ты сказал?

– Я спросил, хочешь ли ты, чтобы я заткнул эту птицу? – с расстановкой повторяет Мышеловчик и облизывает крошечные заострённые зубки.

– Не вздумай! – выкрикиваю я в ужасе от его кровожадного предложения.

Мышеловчик отрывает взгляд от снегиря, сбегает по моей руке и исчезает в щели между половицами. Я зачарованно смотрю ему вслед. Мышеловчик тоже умеет разговаривать? В сущности, он издал несколько цыкающих звуков, но я поняла их смысл.

Снегирь улетает прочь, а я тру глаза, словно только что пробудилась. Луна стоит высоко над Снежным лесом, её призрачный свет окутывает деревья таинственным серебристо-голубым сиянием. Кажется, что макушки деревьев достают до самых звёзд, их ветви шепчут неведомые тайны. Я не слышу зов снегиря, зато теперь меня манит в лес другая сила, куда более могущественная, и обещает открыть мне секрет моего рождения. И сопротивляться её властному зову я не в силах.

В голове калейдоскопом кружатся мысли и планы. У меня есть копия карты Анатолия. И значит, я смогу найти дорогу ко всем местам, о которых он рассказывал, и отыскать ключики к своему прошлому. Надо прихватить из дома немного еды, а отдохнуть, если понадобится, я смогу в хижине Анатолия, тем более что их у него в Снежном лесу целых пять и все отмечены у меня на карте.

Очередной порыв ветра врывается в окно, ерошит густую шерсть у меня на ногах, и я понимаю, что не могу больше медлить ни секунды. Надо идти. Сейчас же. Я спускаю на пол ноги, и мои округлые ступни улавливают тончайшие колебания половиц. Это возится где-то под полом Мышеловчик. Я даже знаю, в каком месте он притаился, и знаю кое-что ещё… Ага, вон там прячется испуганная серая мышка. Неповторимые ощущения, словно я приобрела ещё один орган чувств. Интересно, каково будет шлёпать голыми ступнями по снегу?

Я неуклюже ковыляю через комнату, ноги всё ещё кажутся мне чужими. Затаив дыхание прокрадываюсь на лестницу. Я не боюсь потревожить Мамочку; вчера она так устала, что наверняка сейчас её и пушками не разбудишь. К тому же валериановый настой даёт крепкий сон. Но я всё равно дрожу от страха, как бы она не застукала меня. Я не переживу, если сейчас же, сию минуту не окажусь в лесу.

Вот незадача: с непривычки мне трудно одолеть лестницу своими новыми ногами и ступеньки подо мной возмущённо скрипят. Приходится сесть на попу и съехать вниз, как я это делала маленькой. У подножья лестницы снимаю с гвоздя у входной двери тулупчик и крадусь в гостиную взять из шкатулки копию карты Анатолия.

Так, теперь провизия. Всё, что сегодня наготовила Мамочка, разложено на мраморной столешнице. Я кладу в карман пару пирожков с капустой и яйцами и пригоршню кураги.

Потом беру в Мамочкином аптечном закутке карандаш и бумагу и пишу записку:

«Дорогая Мамочка!

Я не могу ехать в эту больницу. Прости меня! Мне не нужно лечить ноги. Мне нужно узнать, почему они у меня стали такие и как они связаны с моим прошлым, а ответы, как я думаю, найдутся в лесу.

Обещаю быть осторожной. У меня с собой карта и немного еды. А передохнуть я смогу в одной из хижин Анатолия.

Пожалуйста, не беспокойся обо мне. Через денёк-другой вернусь.

Я люблю тебя. Целую, Янка»

Перечитываю записку и хмурюсь. Плоховато написано, невнятно, а толковее описать раздирающие меня чувства я не умею. Да и Мамочка всё равно не поймёт, употреби я хоть тысячу слов. Что ни напиши, Мамочка будет тревожиться.

Перевожу взгляд на наш сад за окном. Снег сияет в лунном свете, там и тут перечёркнутый дорожками следов лесной мелюзги, на дальнем конце сада нижние ветви сосен лукаво изгибаются кверху, словно призывают меня под свою сень.

Страх, что Мамочка проснётся и застукает меня, иголками покалывает спину, но зов леса и спрятанная в нём тайна моего прошлого ещё сильнее манят меня. Надо идти. Я глубоко вздыхаю, кладу записку на стол и выхожу через заднюю дверь, стараясь не замечать, как скребут на душе кошки.