Текст книги "Девушка с зелеными глазами"

Автор книги: Собиан Хайес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

ГЛАВА
ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

«Кэти, можно с тобой поговорить не в колледже? В середине дня, если ты будешь свободна?»

Я долго смотрела на телефон, злясь сама на себя, потому что, читая сообщение Мерлина, я ощутила легкую дрожь в теле, как раньше. Но дрожала я скорее от негодования – меня возмущало, что он зовет меня на встречу, будто между нами есть еще какие-то отношения. Мой ответ был более чем прохладным.

«Прости, Мерлин, иду на обед с Нэт и Ханной, может быть, в другое время».

«Может, в Ля Тас в 4 дня?»

Если бы проводились соревнования по напористости и назойливости, Мерлин получил бы высшие оценки. В конце концов я согласилась, поскольку любопытство взяло верх. Мы не оставались наедине после эпизода с картиной, и я представить себе не могла, о чем нам говорить. Хорошо еще, что я успела утром помыть голову и попыталась соорудить из своей одежды что-то более-менее изящное вместо полного гранжа. Я долго стояла на железнодорожном переезде, и поэтому опоздала самым светским образом. Войдя в кафе, я оглянулась вокруг, и на нашем обычном месте у окна увидела Мерлина. Где-то глубоко внутри себя я ощутила резкую боль. Казалось, будто прошлая целая жизнь с момента, как мы вместе сидели здесь в последний раз. Тогда люди смотрели на нас, потому что мы только стали встречаться и излучали энергию, а теперь кафе было переполнено, и никто и краем глаза не скользнул по нам. Я примостилась на место напротив, понимая, что какая-то часть меня все еще живет здесь.

– Кэти, ты отлично выглядишь.

– Спасибо.

Я ткнула пальцем в его ноутбук, стоявший раскрытым на столе.

– Домашнее задание?

– Да нет, просто всякая чушь по веб-дизайну.

Я чувствовала, что веду себя более чем скованно, будто у меня за спиной под пиджаком застряла забытая вешалка.

– Как там Женевьева?

– У нее все еще опухшие миндалины.

Изобразила сочувствующее лицо.

– Надеюсь, к Рождеству она уже поправится.

Я внимательно наблюдала за Мерлином, но не замечала никакой ответной реакции. Если Женевьева действительно собиралась уезжать, то он ничего об этом не знал. Но почему тогда она сказала Нэт, а ему нет?

Он осушил остатки кофе в чашке.

– Я закажу себе еще, ладно? И тебе тоже?

Я держалась дружелюбно, но жестко.

– Мерлин? Мы можем вести здесь светские разговоры всю ночь и разориться на кофе. Зачем ты меня позвал?

Он нерешительно кивнул и стал разглядывать свои руки.

– Кэти, я бы хотел положить конец недоразумениям между нами, с нашей последней встречи мы так и не внесли ясность в ситуацию…

Я старалась, чтобы мой голос звучал как можно более равнодушно и сдержанно.

– В этом нет необходимости. Мы можем остаться друзьями и без этих сложностей.

– Дело не только в нас, – сказал он. – А что с окружающими? Все не будет так, как раньше, если мы с тобой не поговорим обо всем в открытую.

Он был прав. Нэт, Ханна и я провели с Мерлином, Адамом и их другом Харви отличное лето, и такого не повторится, если мы не будем двигаться дальше после того, как перестали быть парой.

– Ладно, – глухо сказала я. – Начинай первым.

– Я хотел объяснить тебе кое-что… насчет картины.

– Нечего тут объяснять, – ответила я, чувствуя, как внутри опять разрастается боль, несмотря на мои самые добрые намерения.

Он закрыл глаза.

– Я не могу забыть, каким было выражение твоего лица, когда я показал тебе картину. Это было просто ужасно.

Я провела языком по зубам, будто на них налипло что-то гадкое.

– Мерлин, и как ты считаешь, почему я была так недовольна?

– Мне кажется, я совершил некоторую ошибку, когда рисовал твои… глаза, – пробормотал он.

– И не только глаза, – отрывисто сказала я, чувствуя, как моя злость начала выходить из-под контроля. – Меня вообще было не так уж много на этой картине.

– Ты все равно была на ней, – уперся он.

Жалкие остатки, бледная тень, горько подумала я. Мне ничего не оставалось, кроме как возразить.

– Я думаю, ты и сам знаешь, чьи очертания изображены на этом холсте.

Он не смотрел мне в глаза.

– Ты имеешь в виду Женевьеву?

Мой голос прозвучал неестественно и официально.

– Да, Мерлин, именно ее я и имею в виду.

Мерлин поскреб подбородок, и я поняла, что он с трудом подбирает слова.

– Это был твой портрет, Кэти, клянусь. Твой и только твой.

– Но увидела я не его.

– Я и пытаюсь тебе сказать это… Он не был портретом Женевьевы. Во всяком случае, изначально точно не был.

Я поняла, что повторяю слова Женевьевы, словно возвращая их Мерлину.

– Он не мог измениться в последний момент.

– Вот именно это и произошло, – угрюмо выдавил он. – Я выписывал детали тут и там, вплоть до дня, когда показал его тебе, и…

– Получается, он не был закончен недели назад? – перебила я.

– Нет, я никогда не тороплюсь. – Он развел руками. – Основа картины проступает постепенно и иногда начинает жить собственной жизнью.

«В нашем случае так и произошло», – мрачно подумала я, но продолжала молчать, думая, стоит ли ему верить, и злилась из-за того, что мне очень хотелось поверить ему.

– Кэти. Я видел перед собой почти законченный портрет, а потом в моей студии ты выглядела такой пораженной и растерянной, а затем ушла. А до меня так медленно дошло почему.

Я вежливо улыбнулась и несколько раз моргнула.

– Может, твою кисть вело твое подсознание? Втайне ты хотел быть с Женевьевой…

Он покачал головой:

– Не хотел, и рисовал я совсем не ее. Я бы так хотел, чтобы ты поверила мне.

– Мерлин, почему это тебе так важно?

– Правда всегда важна, – с жаром ответил он, и я побоялась смотреть ему в лицо, потому что его голос звучал так искренне. Он потупился и жалобно сказал: – Ты и Женевьева – неразрешимые загадки. Только мне показалось, что я смог приблизиться, как понял, что ты будто в миллионах световых лет от меня.

Я на секунду прикрыла глаза, потому что раньше сама так думала о Мерлине.

– Теперь ты с Женевьевой, – вернулась я на землю. – Она не такая уж и загадка.

Он в отчаянии покачал головой:

– Она всегда была рядом, Кэти, а ты где-то… слишком далеко.

Я посмотрела ему прямо в глаза:

– Но теперь это больше не имеет значения.

Внезапно я поняла, что это чистая правда, и вряд ли мы когда-нибудь будем значить друг для друга так же много, как раньше. Для меня это оказалось не просто встречей с Мерлином, а прощанием с частичкой самой себя.

– Ну что, Кэти… теперь все в порядке?

– Конечно же.

Он встряхнул головой, будто пытаясь пробудиться ото сна.

– Женевьева просила, чтобы я показал тебе дизайнерский конкурс в Интернете. Главный приз – недельная стажировка в одном из знаменитых модных домов.

Я попыталась не выглядеть слишком неблагодарной.

– Все подробности будут известны в колледже. Мисс Клегг вывесит все на доску объявлений.

– Женевьева сказала, что это что-то очень особенное и никто ничего не знает. – Он развернул ноутбук ко мне. – Она сделала закладку в «Избранном», называется «только для Кэти».

Я втянула щеки, взбешенная наглостью Женевьевы, кликнула на файл и стала ждать, пока страница загрузится.

– Соединение барахлит? – улыбнулся он, когда я замерла, не в состоянии поверить собственным глазам. Подо мной будто разверзлась дыра в полу, и я проваливалась в черную бездну. Я смотрела, пока хватало сил, снова и снова перечитывая текст, в надежде, что, может быть, неправильно поняла, а затем вскочила на ноги.

– Мерлин, мне пора, кое-что случилось.

– Все в порядке?

– Да, мне просто срочно нужно домой. Увидимся… наверное.

– Это произойдет раньше, чем ты думаешь, – пошутил он, но я была слишком расстроена, чтобы отвечать.

Мне кажется, я побила все существующие рекорды по бегу на длинные дистанции и одновременному набору эсэмэс. Я не сбавляла темпа, пока вдалеке не увидела указатель на свою улицу. Сердце скакало, как заведенное, и в боку ныло. Я привалилась к стене недалеко от дома, измотанная страхом и неожиданной нагрузкой.

Машина Люка стояла около дома, и я успокоилась, потому что мне нужно было срочно рассказать ему, что показала мне Женевьева. К двери подошла его мама, мой голос звучал пронзительно от одышки.

– Здравствуйте, миссис Кэссиди. Люк дома?

– Извини, Кэти. Они с Лаурой уехали в город праздновать.

Я была полна отчаяния.

– Сегодня ее день рождения?

Лицо миссис Кэссиди посветлело.

– Нет, их годовщина. Целых три года.

– Ух ты, потрясающе.

– Наверное, поэтому он выключил телефон. – Она подмигнула. – Вероятно, они не хотят, чтобы их отвлекали.

Я была просто раздавлена.

– Нет, конечно… не хотят. Я даже и не посмела бы.

– Это было что-нибудь важное, Кэти? – прокричала она мне вслед.

– Нет, ничего особенного. Я… пересекусь с ним завтра.

Мне ничего не оставалось, кроме как ждать до утра. Рядом не было никого, кто был бы способен трезво растолковать свежие события. Я ненавидела себя за то, что без Люка я становлюсь такой беспомощной, и пыталась выкинуть его из головы, но безуспешно. Я лежала без сна, прислушиваясь к воющему ветру за окном, который проникал через прохудившиеся рамы и покачивал шторы. Я медленно достала нашу с Люком фотографию из ящика и поднесла ее к лампе. С каждым разом эта фотография поражала меня все больше и больше. Я аккуратно положила ее назад, сама не зная, зачем вообще ее сохранила.

Я чувствую жар во сне. Я снова в старом доме, но на этот раз не могу пройти дальше крыльца и вынуждена смотреть, как Женевьева бросает горящую спичку и пламя расходится во все стороны, трещит, и лестница разлетается в щепки, как гнилушка. Женевьева проходит через огонь невредимой, и я понимаю, что она парит в полуметре над землей. Единственный способ спастись – это пойти вместе с ней. Я не хочу, но у меня нет выбора. Она протягивает руку, я шагаю к ней, и наши тела сливаются в одно. Ее мысли становятся моими. Она ведет меня на городскую площадь к виселице с пустой петлей, зловеще выступающей на фоне ночного неба, освещенного заревом пожара.

ГЛАВА
ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Мне показалось, будто на улице начался град, слегка постукивавший по окну, затем он усилился. Я некоторое время лежала в полусне и долго не могла понять, мне показалось или на самом деле кто-то кидался мелкой галькой в окно.

Я поспешно открыла створку и высунула голову на улицу. Под моим окном стоял Люк с полной пригоршней мелких камушков из сада.

– Люк? Еще так рано.

– Мама сказала, что ты заходила вчера вечером. Я подумал, что что-то случилось.

Я подняла руки, что означало, что я скоро выйду.

Я умылась, почистила зубы, причесалась, надела спортивные штаны и толстовку. Затем я взяла со стола листок бумаги и сунула его в сумку. Люк уже ждал меня у машины. Я заметила, что у него усталый взгляд и волосы еще взъерошеннее, чем обычно. Такое ощущение, что он спал прямо в футболке, потому что она измялась и пахла так же, как и вся его комната. Мой нос, по-видимому, решил поработать сверхурочно, потому что я различила застарелый запах чеснока и пива.

– Это было не так уж важно, – виновато проговорила я.

– Мама сказала, что ты была на последнем издыхании, будто пробежала марафон.

– Мы можем куда-нибудь уехать, Люк? – Мне отчаянно хотелось убраться подальше от всего знакомого.

Я проскользнула в его машину, и он шутливо отсалютовал мне, улыбнувшись:

– Куда пожелаете, мадам?

– Не знаю… как тебе поездка к морю?

Он даже не стал утруждать себя ответом, резко развернул машину и втопил педаль газа. Мы доехали до побережья всего за двадцать минут в задумчивой тишине. Люк поставил машину на парковке и велел мне укутаться потеплее. На море был утренний прилив, и большие трехметровые волны бились о каменный мол. Мы натянули капюшоны и попытались пройтись по берегу, но на наших лицах вскоре образовался налет из мокрого песка, а глаза заболели и стали слезиться. В водорослях и гальке я заметила кусочки морского стекла, и у меня защемило в желудке.

Нам пришлось отступить к площадке, на которую летом ставят шезлонги, потому что это было единственное защищенное от ветра место. Там работал маленький вагончик с горячими напитками и фастфудом.

Я вынула листок бумаги и передала его Люку, а сама отвернулась, не желая снова перечитывать историю. Заголовок отпечатался в моей памяти навсегда: «Пожар в доме священника».

Люк молчал целую вечность.

Я слушала, как лаяла пара собак и смеялась девочка, которую подталкивали сильные порывы ветра, и удивлялась, как может продолжаться повседневная жизнь со всеми ее пустяковыми мелочами, когда земля носит таких людей, как Женевьева.

– Я распечатала это со своего компьютера вчера вечером, – сказала я.

– Может быть, это не имеет к ней никакого отношения, – пробормотал он наконец.

– Еще одно дурацкое совпадение, – презрительно ответила я.

– Она бы не поехала на другой конец страны чтобы сделать что-то такое.

– Но мы же поехали. Мы отправились в другой конец страны, чтобы узнать о ее прошлом. И как-то подозрительно, что ее преследуют подобные события.

Даже Люк, казалось, был выбит из колеи последней новостью.

– Но все же в порядке. Я имею в виду, все, конечно, ужасно, но они все смогли выбраться.

Я почти беззвучно прошептала.

– Только благодаря старой кованой пожарной лестнице с верхнего этажа. Если бы дом был меньше… – Я поежилась, вспоминая, что нижний этаж был полностью из сухого дерева, а лестница обвалилась. Сколько раз я поднималась по ней в своих снах.

– Если это была Женевьева, Кэт, тогда она просто сводит старые счеты, и это никак не связано с тем, что мы пытались разговаривать со священником и его женой.

Я не могла поверить в то, что Люк может быть настолько слеп, и подумала, что он просто не хочет пугать меня.

– Она попросила Мерлина показать мне эту заметку с ноутбука и даже озаглавила ее «только для Кэти».

– Это отвратительно, – разозлившись, ответил он.

– Она не оставит нас в покое, – настаивала я. – Она знает, что мы… я собираюсь сделать. Она всегда знает.

Я заметила, что чем больше я нервничаю, тем спокойнее становится Люк.

– Ты просто расстроена и напугана, и возможно, принимаешь все слишком близко к сердцу.

Я уперла руки в бока.

– Почему именно ты это говоришь?

– Я знаю, что тебя тянет ко всяким необъяснимым вещам, – осторожно начал он. – Но у всего есть логичное объяснение. Я не могу поверить в существование телепатической связи между вами двумя.

– Она становится слишком опасной, Люк.

– Вот почему ты так спешила домой вчера? – спросил он.

Я сдула непослушную прядь волос с лица.

– Я была в шоке… переживала, что никто не может быть в полной безопасности от нее.

– Мы должны съездить к священнику, – предложил Люк. – Поговорить с его женой и убедить ее обратиться в полицию.

Я яростно затрясла головой.

– Она не пойдет на это. Это ясно из статьи. Она списала это происшествие на шутников с фейерверками, шутку, вышедшую из-под контроля. «Я не держу на них зла», – заявила она, как бы говоря Женевьеве, что никогда не разоблачит ее.

– Это какая-то бессмыслица.

– Она знает, на что способна Женевьева, – возразила я. – И верит, что она и правда заключает в себе зло и потому не может жить в освященном месте.

Люк с негодованием посмотрел на меня.

Я глубоко вздохнула, поняв, что больше не могу держать это в себе.

– Я знаю, что ты приверженец логики и ненавидишь предрассудки и магию, но Женевьева не такая, как мы. В ней есть что-то, что заставляет ее оказываться чужой среди остальных людей.

– Она может быть социопаткой, – ответил Люк. – Абсолютно аморальной, бессовестной, но из нашего мира, целиком и полностью.

Люк смотрел вдаль, и мне пришлось сопротивляться желанию прижаться к нему, чтобы спрятаться от ветра. Увидев нашу фотографию, я больше задумывалась о том, как веду себя с ним и как мы выглядим со стороны. Чай из автомата отдавал пластмассой и кипятком, но я храбро продолжала потягивать его.

– Я вчера виделась с Мерлином. Все было так странно.

– Правда?

– Да, практически так же, как когда мы еще были вместе.

– И тебе не захотелось все вернуть?

Мой капюшон упал с головы, и Люк натянул его снова, подтянул завязки и заправил внутрь мои выбившиеся волосы.

– Мне кажется, с тобой сейчас происходит очень много всего, Кэт.

– Понимаешь, раньше он был парнем моей мечты. Я думала, такой ни за что даже не посмотрит на меня, а когда он это сделал, все стало казаться потрясающим.

– Может быть, это была идея о нем, по которой ты сходила с ума, а не он сам, – ответил Люк со странной улыбкой.

Я была поражена, насколько Люк оказался проницательным. Странно, но я сама пришла к такому же заключению. Я попыталась объяснить это с озадаченной гримасой.

– Когда я впервые отправилась в дом Мерлина, над ним была потрясающая радуга, и даже зная, что я никогда ее не достану, я попыталась. Встречаться с Мерлином оказалось похоже на это.

Люк откашлялся, слегка смущенный.

– Тебе, наверное, тяжело поверить в то, что сейчас говорят другие, но когда все это закончится…

– Мы никогда не сможем вернуть того, что было, – твердо ответила я.

– Кэт, никогда не говори никогда.

Я стала стучать кроссовками по ограде, пытаясь стряхнуть налипший песок, а Люк предложил перекусить. Я вежливо покачала головой, не желая подробно останавливаться на моем отвращении к мясу, и смотрела, как Люк ел хотдог со всеми возможными добавками, которые удваивали во время завтрака.

– А что у тебя с Лаурой? Вы так давно вместе, целых три года.

Он не отвечал, и я заволновалась, не слишком ли это личный вопрос, но тут он поднял глаза на чаек, которые летали стаей над нашими головами в поисках объедков.

– Мне с ней так удобно.

– Как с парой разношенных ботинок, – пошутила я.

Люк улыбнулся, но в этот момент показался мне ужасно грустным. Он нескоро заговорил снова.

– Мне кажется, у нас ничего не выйдет. Мы хотим настолько разных вещей. Лаура выдвинула мне что-то вроде ультиматума.

– Мне так жаль…

Я затихла, не зная, что еще сказать, но больше пораженная тем, что рада этой новости. Я не знала почему, ведь я не испытываю никаких чувств к Люку. Я не могу к нему ничего испытывать.

– Все в порядке, – легко ответил он. – Мы изменились, такое случается.

Я сжала его руку, и мы стали смотреть на неспокойную воду, борющуюся с деревянными брусьями морского заграждения. Глядя на мутную воду покрытую желтоватой пеной, я почувствовала, как по моей спине колючками спускается страх, предчувствие какого-то происшествия.

– Мне кажется, будто я проваливаюсь в бездну, – без вступлений сказала я. – И Женевьева со мной, но она не хочет спастись, а хочет только, чтобы я ушла с ней.

Люк сунул руки глубже в карманы.

– Сны – это просто проекции наших подсознательных страхов…

Неожиданно начался дождь, и нам пришлось, задыхаясь, бежать к машине. Люк включил дворники, и некоторое время мы молча наблюдали восхитительную картину: ревущее волнами море во всей своей мощи и неразличимый горизонт, сотканный из серого тумана над водой и бескрайнего неба.

– Все это слишком далеко зашло, – сказала я с необычной для себя непреклонностью. – Поджог здания меняет все. Я должна попытаться остановить Женевьеву. Покончить с этой чертовщиной раз и навсегда.

Люк удивленно поднял брови и выжидательно уставился на меня.

– Звучит очень решительно.

Я с суровым видом кивнула.

– Я слишком долго это откладывала. Теперь я точно знаю, что должна делать дальше.

– Мам?

Она слонялась по дому в пижаме. Я обманывала себя, что ей становится лучше, доказательства обратного смотрели мне прямо в лицо: ввалившиеся глаза, новые морщины от переживаний, появившиеся за ночь, и беспокойный взгляд. Она была вся на нервах, и малейший шум заставлял ее подпрыгивать на месте.

– Мама, нам надо поговорить. Ты должна объяснить мне, в чем дело.

ГЛАВА
ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Две нетронутые чашки кофе остывали на столе, а мы вдвоем сидели у огня. На улице завывал ветер, и по окнам хлестал проливной дождь. Я была слегка раздражительна от нетерпения, хотя знала, что не стоит торопить ее. Она никак не могла собраться с духом и начать, и я испугалась, что она может передумать, но в конце концов она глубоко вздохнула.

– Когда ты родилась, я жила под Йорком.

Я не должна была знать этого, поэтому постаралась выглядеть как можно более удивленной.

– Ты хочешь сказать, что я родилась не здесь?

– Нет… Я была еще студенткой, когда забеременела, и скрывала это ото всех так долго, как могла. Я не рассказывала тебе, потому что… не была уверена.

Мама с тоской посмотрела на меня, и мне стало интересно, помнит ли она моего отца, о котором никогда ничего не рассказывала.

– Почему ты скрывала свою беременность?

Она сжала кулаки так, что костяшки пальцев побелели.

– Родители… Бабушка и дедушка были достаточно строгими, и они так радовались, когда я поступила в университет, я не могла их подводить.

– Ты жила в общежитии? – невинно спросила я.

– Нет, все места раздали первогодкам. Единственное жилье, которое мне удалось заполучить, было за городом. Грязная комната в большом старом доме с пятью другими такими же обшарпанными комнатами. Сырость, мыши, обои слезали клоками…

Мама взяла чашку и сделала глоток, пролив немного кофе на свой свитер, но даже не заметила этого. Она замолчала, и я поняла, что мне придется уговаривать ее и нужно очень аккуратно подбирать слова.

– А это место… я хочу сказать… возможно ли, что оно как-то связано с Грейс, или Женевьевой, как она себя сейчас называет?

– Я не могу утверждать этого, – сказала мама с отчаянной надеждой в голосе. – Все это просто может быть ужасным совпадением, только и всего. Нет никаких доказательств, кроме имени.

Она говорила мне одно, но ее глаза говорили совсем другое. Был только один способ выяснить происхождение Женевьевы раз и навсегда. Я укрепляла свою решимость, понимая, что стою на пороге чего-то очень важного.

– А ты могла бы вспомнить дату рождения Грейс?

Мама тут же назвала дату, чем несказанно меня удивило, но я подумала, что раз она всего на четыре дня отстоит от моей даты рождения, то поэтому так ей и запомнилась.

– Тогда нет никаких сомнений, – решительно сказала я. – В колледже подтвердили дату рождения Женевьевы по компьютерным данным. Женевьева и Грейс – это одна и та же девушка.

Мама едва отреагировала, и я поняла, что глубоко внутри это уже не является для нее новостью. Но у меня в желудке защемило, и появлялись дикие мысли в голове, когда я вспоминала о фотографии неизвестного ребенка. У мамы была послеродовая депрессия, и она не понимала, что происходит, и мать Женевьевы обманом заставила ее взять маленького больного ребенка, а себе оставила сильного и здорового, или они предприняли сумасшедший эксперимент, решив поменяться детьми и посмотреть, что получится. Это было полным безумием, и я желала узнать правду, но было очень важно не напугать маму. Я несколько раз выдохнула и сосредоточилась.

– Ты хорошо знала мать Женевьевы?

– Я была с ней знакома, – подчеркнула мама, и не могу сказать, что доброжелательным тоном. Она нахмурила брови, пытаясь вспомнить. – Все знали, что она принимает наркотики, но закрывали на это глаза. Мы проходили мимо и не хотели в этом участвовать, так было проще.

– И что изменилось?

Мама закрыла глаза, и ее голос стал совсем тихим. Мне пришлось склониться к ней, чтобы расслышать слова.

– Она стала матерью и теперь уничтожала не только себя.

Я уже знала ответ, но все равно должна была спрашивать дальше.

– Была ли я там в то же время, что и Женевьева?

Мама уронила голову на грудь, что было для нее одним из способов выражения согласия. Она с трудом откашлялась.

– В ту ночь, когда мы только вернулись из роддома, ты спала, как ангел, безукоризненно-прекрасный и тихий, и утром ты была такой спокойной. – Она замолчала, по ее щеке скатилась большая слеза и упала ей на ногу. – И тут я услышала плач, неистовый, безутешный. Поэтому я пошла вниз посмотреть.

Я подскочила от неожиданности, когда в комнату вошла Джемма с таким видом, будто весь дом был ее личной собственностью. Она свернулась клубком у моих ног, и я стала гладить ее, радуясь возможности немного отвлечься.

– И что ты увидела?

Мама посмотрела вперед, в пространство, и заговорила голосом, абсолютно лишенным эмоций.

– Стояла знойная погода, и уже в девять утра было очень жарко. Рядом с мусорными мешками я заметила детскую коляску, и тут я увидела ее личико. Она была вся грязная, с мокрыми пеленками, размахивала ручонками в воздухе, и по ней ползала оса. Она была вся в пятнах и уже охрипла от крика.

Я почувствовала на коже мурашки и искренне пожелала разделить с мамой эту боль. Мне вспомнились слова бабушки, когда она рассказывала, как глубоко поразила маму смерть ее соседки из-за передозировки.

– С мамой Женевьевы было все в порядке? – осторожно спросила я.

Мама покачала головой и быстро вытерла лицо.

– Я уже ничего не могла сделать, уже никто не мог ей помочь. Я остолбенела от шока…

– Это была не твоя вина, – тут же сказала я, но мама проигнорировала мои слова и продолжала говорить все тем же монотонным голосом.

– Но когда я узнала… Я была в том же самом месте в то время… Я тоже была матерью, и это была моя обязанность. Я чувствовала это так сильно, что ничто не смогло бы меня остановить.

Это звучало немного странно, но я решила не обращать внимания.

– Ты вызвала полицию?

Мама не отвечала.

– Ты позвонила в полицию? – настаивала я.

– Они приехали, – ответила она. – Я точно помню, как они приехали.

– А что было с Женевьевой?

Мамин рот скривился от муки:

– Я не знаю. Я уехала далеко, вернулась домой вместе с бабушкой и дедушкой. Это было отдаленное, отрезанное от мира место, но как раз то, что мне было нужно.

Мне даже стало теплее от облегчения. Это были ответы, которые я искала. Вина мамы была лишь в том, что она повела себя неравнодушно. Если бы тем злополучным утром она не отправилась выяснять, в чем дело, все могло бы закончиться гораздо хуже. Женевьева тоже могла погибнуть. Я чувствовала себя как воздушный шарик, который медленно спустили, и теперь я могу дышать свободно. Как глупо было выдумывать всякие чудовищные сюжеты, когда объяснение оказалось таким простым, грустным, но простым.

– И ты никогда никому не рассказывала?

– Никому, вплоть до этого дня.

Я встала спиной к огню, чтобы погреть ноги. Теперь я могла смотреть на Женевьеву, как на обычного человека с психологическими проблемами, и не бояться ее ненормального отношения ко мне.

– Я уже достаточно взрослая, чтобы понять: ты не смогла бы спасти мать Женевьевы. Всем понятно, что ты не сделала ничего дурного.

– Всем, кроме Женевьевы, – подчеркнула она.

Зная ее, я понимала, что это правда, но было необходимо заверить маму в обратном.

– Она все поймет.

Мама резко выпрямилась в своем кресле, будто аршин проглотила.

– Эта девушка, Женевьева… Я не уверена, что она вполне нормальна.

Мне показалось, что сейчас был не самый удачный момент, чтобы обсуждать, насколько Женевьева была вменяема. Я до сих пор так и не узнала, как ей удалось выследить нас, но она что-то перепутала в своей голове, и теперь мама оказалась в чем-то виноватой. И становилось очевидным, почему она так ненавидела меня – у меня, в отличие от нее, была мама, и возможно, поэтому она угрожала отнять у меня мою жизнь.

Мы сидели в тишине, слушая, как шумит гроза. Мне было приятно, что сейчас мы с мамой изолированы от остального мира, и расстояние между нами исчезло. Я попыталась выпить свой кофе, но он остыл, и сверху него плавала молочная пенка. Мама обдумывала еще что-то, и я ждала, когда она начнет говорить первая.

– А детство Женевьевы? Оно было совсем несчастливым?

Я закатила глаза:

– В принципе, да. Но она была очень проблемным ребенком. Сколько бы людей ни пыталось ей помочь, в итоге она все равно оказывалась в одиночестве.

Эти слова неожиданно возымели ужасный эффект. Мама выглядела потрясенной и, закусив кулак, начала громко всхлипывать, дрожа всем телом.

– Кэти, я должна была вмешаться. Мы обе были молодыми матерями, но у меня были твои бабушка и дедушка, которые могли меня поддержать, у нее же не было никого… Если бы только на несколько минут раньше, я бы успела…

– У тебя было достаточно собственных проблем, – успокоила я.

– Я разрушила две жизни…

Я присела на колени рядом с маминым креслом.

– Мама Женевьевы погибла, потому что не смогла отказаться от наркотиков даже ради собственного ребенка. Она не поняла всей ответственности и заплатила высокую цену.

Мамины губы разошлись в беззвучном «о» от отчаяния, как у напуганного ребенка.

– Я не имею права судить, я сама была ужасной матерью.

– Ты не была ужасной матерью, – ответила я. – Я никогда не чувствовала себя несчастной или отвергнутой.

Мама не приходила в себя, и я злилась, что так бездарно ее успокаиваю.

– Эта ноша теперь всегда со мной! – воскликнула она. – Ты никогда не сможешь скрыться от собственного прошлого, как ни старайся.

– Я собираюсь поговорить с Женевьевой, – заявила я. – Убедить ее, что ты не сделала ничего плохого.

Мама упрямо покачала головой и выпятила нижнюю губу.

– Держись подальше от этой девушки. Она собирается заставить меня поплатиться… и добирается до меня через тебя…

– Больше этого не повторится, – настаивала я. – Она больше не может обидеть меня, потому что я знаю правду.

Мама неожиданно осела в кресле.

– Правда – это не всегда то, что нам кажется, – с трудом произнесла она.

Больше не было смысла говорить о чем-либо. Мама замкнулась в себе и в своих мыслях удалилась куда-то далеко, в места, куда я никогда не смогу за ней последовать.

Я помогла ей дойти до постели, и она уснула за несколько минут. Я некоторое время разглядывала ее лицо. Мне казалось, что признание облегчит ей душу, но это было заблуждением. Даже во сне ее лоб был все равно сморщен и губы дрожали, будто она вспоминала о чем-то. Но теперь она рассказала мне все, дала волю своему волнению и сможет исцелиться. Между нами больше не существовало секретов.

Я отправила Люку длинное эсэмэс, рассказывая, что произошло и как в итоге разрешилась загадка, и поблагодарила его за помощь. Как ни странно, долгожданное облегчение было пронизано грустью, ведь из нас с Люком вышла отличная команда. И в итоге он оказался прав – загадка не оказалась ни страшной, ни непостижимой, просто еще одна печальная история о женщине, которая не смогла взять верх над обстоятельствами. Мама была свидетельницей, которая поневоле оказалась втянута в ужасное происшествие, и последствия этого были значительными и по сей день. Никто не знал, как Женевьева узнала правду, но это уже было и не очень важно. Единственное, что оставалось, – убедить ее, что мама пыталась ей помочь, чтобы она наконец оставила нас в покое. Итог – вот в чем мы все остро нуждались.